Иннокентий Анненский
Кипарисовый ларец

Полная версия

56. Картинка

 
Мелко, мелко, как из сита,
В тарантас дождит туман,
Бледный день встает сердито,
Не успев стряхнуть дурман.
 
 
Пуст и ровен путь мой дальний…
Лишь у черных деревень
Бесконечный все печальней,
Словно дождь косой, плетень.
 
 
Чу… Проснулся грай вороний,
В шалаше встает пастух,
И сквозь тучи липких мух
Тяжело ступают кони.
 
 
Но узлы седых хвостов
У буланой нашей тройки,
Доски свежие мостов,
Доски черные постройки —
 
 
Все поплыло в хлебь и смесь, —
Пересмякло, послипалось…
Ночью мне совсем не спалось,
Не попробовать ли здесь?
 
 
Да, заснешь… чтоб быть без шапки.
Вот дела… – Держи к одной! —
Глядь – замотанная в тряпки
Амазонка предо мной.
 
 
Лет семи всего – ручонки
Так и впилися в узду,
Не дают плестись клячонке,
А другая – в поводу.
 
 
Жадным взглядом проводила,
Обернувшись, экипаж
И в тумане затрусила,
Чтоб исчезнуть, как мираж.
 
 
И щемящей укоризне
Уступило забытье:
«Это – праздник для нее.
Это – утро, утро жизни!»
 

57. Старая усадьба

 
Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.
 
 
Сад старинный – все осины – тощи, страх!
Дом – руины… Тины, тины, что в прудах…
 
 
Что утрат-то!.. Брат на брата… Что обид!..
Прах и гнилость… Накренилось… А стоит…
 
 
Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей?
Мертвой нищей логовИще без печей…
 
 
Ну как встанет, ну как глянет из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь, старина!
 
 
Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить…
 
 
Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.
 
 
Дам и брашна – волчьих ягод, белены…
Только страшно – месяц за год у луны…
 
 
Столько вышек, столько лестниц – двери нет…
Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»
 
 
Тсс… ни слова… даль былого – но сквозь дым
Мутно зрима… Мимо… мимо… И к живым!
 
 
Иль истомы сердцу надо моему?
Тени дома? шума сада?.. Не пойму…
 

Трилистник толпы

58. Прелюдия

 
Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом
Она дает гореть, дает светиться думам.
Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,
И холодно цветам ночами в хрустале.
Но в праздности моей рассеяны мгновенья,
Когда мучительно душе прикосновенье,
И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,
Как спичку на ветру загородив рукой…
Пусть только этот миг… В тот миг меня не трогай,
Я ощупью иду тогда своей дорогой…
Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметь
И не мешай другим вокруг меня шуметь.
Так лучше. Только бы меня не замечали
В тумане, может быть, и творческой печали.
 

59. После концерта

 
В аллею черные спустились небеса,
Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость…
Погасшие огни, немые голоса,
Неужто это все, что от мечты осталось?
 
 
О, как печален был одежд ее атлас,
И вырез жутко бел среди наплечий черных!
Как жалко было мне ее недвижных глаз
И снежной лайки рук, молитвенно-покорных!
 
 
А сколько было там развеяно души
Среди рассеянных, мятежных и бесслезных!
Что звуков пролито, взлелеянных в тиши,
Сиреневых и ласковых и звездных!
 
 
Так с нити порванной в волненьи иногда,
Средь месячных лучей, и нежны и огнисты,
В росистую траву катятся аметисты
И гибнут без следа.
 

60. Буддийская месса в Париже

Ф. Фр. Зелинскому

 
Колонны, желтыми увитые шелками,
И платья peche и mauve в немного яркой раме
Среди струистых смол и лепета звонков,
И ритмы странные тысячелетних слов, —
Слегка смягченные в осенней позолоте, —
Вы в памяти моей сегодня оживете.
 

* * *

 
Священнодействовал базальтовый монгол,
И таял медленно таинственный глагол
В капризно созданном среди музея храме,
Чтоб дамы черными играли веерами
И, тайне чуждые, как свежий их ирис,
Лишь переводчикам внимали строго мисс.
 

* * *

 
Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна,
Мне в таинстве была лишь музыка понятна.
Но тем внимательней созвучья я ловил,
Я ритмами дышал, как волнами кадил,
И было стыдно мне пособий бледной прозы
Для той мистической и музыкальной грезы.
 

* * *

 
Обедня кончилась, и сразу ожил зал,
Монгол с улыбкою цветы нам раздавал.
И, экзотичные вдыхая ароматы,
Спешили к выходу певцы и дипломаты
И дамы, бережно поддерживая трен, —
Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен.
 

* * *

 
А в воздухе жила непонятая фраза,
Рожденная душой в мучении экстаза,
Чтоб чистые сердца в ней пили благодать…
И странно было мне и жутко увидать,
Как над улыбками спускалися вуали
И пальцы нежные цветы богов роняли.
 

Трилистник балаганный

61. Серебряный полдень

 
Серебряным блеском туман
К полудню еще не развеян,
К полудню от солнечных ран
Стал даже желтее туман,
Стал даже желтей и мертвей он…
А полдень горит так суров,
Что мне в этот час неприятны
Лиловых и алых шаров
Меж клочьями мертвых паров
В глазах замелькавшие пятна…
И что ей тут надо скакать,
Безумной и радостной своре,
Все солнце ловить и искать?
И солнцу с чего ж их ласкать,
Воздушных на мертвом просторе!
Подумать, – что помпа бюро,
Огней и парчи серебром
Должна потускнеть в фимиаме:
Пришли Арлекин и Пьеро,
О белая помпа бюро,
И стали у гроба с свечами!
 

62. Шарики детские

 
Шарики, шарики!
Шарики детские!
Деньги отецкие!
Покупайте, сударики, шарики!
Эй, лисья шуба, коли есть лишни,
Не пожалей пятишни:
Запущу под самое небо —
Два часа потом глазей, да в оба!
Хорошо ведь, говорят, на воле…
Чирикнуть, ваше степенство, что ли?
Прикажите для общего восторгу,
Три семьдесят пять – без торгу!
Ужели же менее
За освободительное движение?
Что? Пасуешь?..
Эй, тетка! Который торгуешь?
Мал?
Извините, какого поймал…
Бывает —
Другой и вырастает,
А наш Тит
Так себя понимает,
Что брюха не растит,
А все по верхам глядит
От больших от дум!..
Ты который торгуешь?
Да не мни, не кум,
Наблудишь – не надуешь…
Шарики детски,
Красны, лиловы,
Очень дешевы!
Шарики детски!
Эй, воротник, говоришь по-немецки?
Так бери десять штук по парам,
Остальные даром…
Жалко, ты по-немецки слабенек,
А не то – уговор лучше денег!
Пожалте, старичок!
Как вы – чок в чок —
Вот этот – пузатенький,
Желтоватенький
И на сердце с Катенькой…
Цена не цена —
Всего пятак,
Да разве еще четвертак,
А прибавишь гривенник для барства —
Бери с гербом государства!
Шарики детски, шарики!
Вам, сударики, шарики,
А нам бы, сударики, на шкалики!..
 

63. Умирание

 
Слава Богу, снова тень!
Для чего-то спозаранья
Надо мною целый день
Длится это умиранье,
Целый сумеречный день!
Между старых желтых стен,
Содрогается опалый
Шар на нитке, темно-алый,
Между старых желтых стен…
И бессильный, словно тень,
В этот сумеречный день
Все еще он тянет нитку
И никак не кончит пытку
В этот сумеречный день…
Хоть бы ночь скорее, ночь!
Самому бы изнемочь,
Да забыться примиренным,
И уйти бы одуренным,
В одуряющую ночь!
Только б тот, над головой,
Темно-алый, чуть живой,
Подождал пока над ложем
Быть таким со мною схожим…
Этот темный, чуть живой,
Там, над самой головой…
 

Трилистник весенний

64. Черная весна (Тает)

 
Под гулы меди – гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.
 
 
Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь?..
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь,
 
 
И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо Черная Весна
Глядела в студень глаз —
 
 
С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц…
 
 
О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.
 

65. Призраки

 
И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?
 
 
Зеленый призрак куста сирени^[1]
Прильнул к окну…
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну…
 
 
Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос…
 
 
Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.
 
 
О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.
 
 
Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я – твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей…