Мы на полустанке, Мы забыты ночью, Тихой лунной ночью, На лесной полянке… Бред – или воочью Мы на полустанке И забыты ночью? Далеко зашел ты, Паровик усталый! Доски бледно-желты, Серебристо-желты, И налип на шпалы Иней мертво-талый. Уж туда ль зашел ты, Паровик усталый? Тишь-то в лунном свете, Или только греза Эти тени, эти Вздохи паровоза И, осеребренный Месяцем жемчужным, Этот длинный, черный Сторож станционный С фонарем ненужным На тени узорной? Динь-динь-динь – и мимо, Мимо грезы этой, Так невозвратимо, Так непоправимо До конца не спетой, И звенящей где-то Еле ощутимо.
27 марта 1906, Почтовый тракт Вологда – Тотьма
16. Traeumerei
Сливались ли это тени, Только тени в лунной ночи мая? Это блики, или цветы сирени Там белели, на колени Ниспадая? Наяву ль и тебя ль безумно И бездумно Я любил в томных тенях мая? Припадая к цветам сирени Лунной ночью, лунной ночью мая, Я твои ль целовал колени, Разжимая их и сжимая, В томных тенях, в томных тенях мая? Или сад был одно мечтанье Лунной ночи, лунной ночи мая? Или сам я лишь тень немая? Иль и ты лишь мое страданье, Дорогая, Оттого, что нам нет свиданья Лунной ночью, лунной ночью мая…
Трилистник обреченности
17. Будильник
Обручена рассвету Печаль ее рулад… Как я игрушку эту Не слушать был бы рад…
Пусть завтра будет та же Она, что и вчера… Сперва хоть громче, глаже Идет ее игра.
Но вот, уж не читая Давно постылых нот, Гребенка золотая Звенит, а не поет…
Цепляясь за гвоздочки, Весь из бессвязных фраз, Напрасно ищет точки Томительный рассказ,
О чьем-то недоборе Косноязычный бред… Докучный лепет горя Ненаступивших лет,
Где нет ни слез разлуки, Ни стылости небес, Где сердце – счетчик муки, Машинка для чудес…
И скучно разминая Пружину полчаса, Где пряется смешная И лишняя Краса.
18. Стальная цикада
Я знал, что она вернется И будет со мной – Тоска. Звякнет и запахнется С дверью часовщика…
Сердца стального трепет Со срекотаньем крыл Сцепит и вновь расцепит Тот, кто ей дверь открыл…
Жадным крылом цикады Нетерпеливо бьют: Счастью ль, что близко, рады, Муки ль конец зовут?..
Столько сказать им надо, Так далеко уйти… Розно, увы! Цикада, Наши лежат пути.
Здесь мы с тобой лишь чудо, Жить нам с тобою теперь Только минуту – покуда Не распахнулась дверь…
Звякнет и запахнется, И будешь ты так далека… Молча сейчас вернется И будет со мной – Тоска.
19. Черный силуэт. Сонет
Пока в тоске растущего испуга Томиться нам, живя, еще дано, Но уж сердцам обманывать друг друга И лгать себе, хладея, суждено;
Пока прильнув сквозь мерзлое окно, Нас сторожит ночами тень недуга, И лишь концы мучительного круга Не сведены в последнее звено, —
Хочу ль понять, тоскою пожираем, Тот мир, тот миг с его миражным раем… Уж мига нет – лишь мертвый брезжит свет…
А сад заглох… и дверь туда забита… И снег идет… и черный силуэт Захолодел на зеркале гранита.
Трилистник огненный
20. Аметисты
Когда, сжигая синеву, Багряный день растет неистов, Как часто сумрак я зову, Холодный сумрак аметистов.
И чтоб не знойные лучи Сжигали грани аметиста, А лишь мерцание свечи Лилось там жидко и огнисто.
И, лиловея и дробясь, Чтоб уверяло там сиянье, Что где-то есть не наша связь, А лучезарное сиянье…
21. Сизый закат
Близился сизый закат. Воздух был нежен и хмелен, И отуманенный сад Как-то особенно зелен.
И, о Незримой твердя В тучах таимой печали, В воздухе, полном дождя, Трубы так мягко звучали.
Вдруг – точно яркий призыв, Даль чем-то резко разъялась: Мягкие тучи пробив, Медное солнце смеялось.
22. Январская сказка
Светилась колдуньина маска, Постукивал мерно костыль… Моя новогодняя сказка, Последняя сказка, не ты ль?
О счастье уста не молили, Тенями был полон покой, И чаши открывшихся лилий Дышали нездешней тоской.
И, взоры померкшие нежа, С тоской говорили цветы: «Мы те же, что были, все те же, Мы будем, мы вечны, а ты?»
Молчите… Иль грезить не лучше, Когда чуть дымятся угли?.. Январское солнце не жгуче, Та кпылки его хрустали…
Трилистник кошмарный
23. Кошмары
«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред. Вы отворять ему идете? Нет! Поймите: к вам стучится сумасшедший, Бог знает где и с кем всю ночь проведший, Оборванный, и речь его дика, И камешков полна его рука; Того гляди – другую опростает, Вас листьями сухими закидает, Иль целовать задумает, и слез Останутся следы в смятеньи кос, Коли от губ удастся скрыть лицо вам, Смущенным и мучительно пунцовым.
* * * * * * *
Послушайте!.. Я только вас пугал: Тот далеко, он умер… Я солгал. И жалобы, и шепоты, и стуки, — Все это „шелест крови“, голос муки… Которую мы терпим, я ли, вы ли… Иль вихри в плен попались и завыли? Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губ Змеится что-то бледное… Я глуп… Свиданье здесь назначено другому… Все понял я теперь: испуг, истому И влажный блеск таимых вами глаз». Стучат? Идут? Она приподнялась. Гляжу – фитиль у фонаря спустила, Он розовый… Вот косы отпустила. Взвились и пали косы… Вот ко мне Идет… И мы в огне, в одном огне… Вот руки обвились и увлекают, А волосы и колют, и ласкают… Так вот он ум мужчины, тот гордец, Не стоящий ни трепетных сердец, Ни влажного и розового зноя!
* * * * * * *
И вдруг я весь стал существо иное… Постель… Свеча горит. На грустный тон Лепечет дождь… Я спал и видел сон.
24. Киевские пещеры
Тают зеленые свечи, Тускло мерцает кадило, Что-то по самые плечи В землю сейчас уходило,
Чьи-то беззвучно уста Молят дыханья у плит, Кто-то, нагнувшись, «с креста» Желтой водой их поит…
«Скоро ль?» – Терпение, скоро… Звоном наполнилсь уши, А чернота коридора Все безответней и глуше…
Нет, не хочу, не хочу! Как? Ни людей, ни пути? Гасит дыханье свечу? Тише… Ты должен ползти…
25. То и Это
Ночь не тает. Ночь как камень. Плача тает только лед, И струит по телу пламень Свой причудливый полет.
Но лопочут, даром тая, ЛедышкИ на голове: Не запомнить им, считая, Что подушек только две.
И что надо лечь в угарный, В голубой туман костра, Если тошен луч фонарный На скользоте топора.
Но отрадной до рассвета Сердце дремой залито, Все простит им… если это Только Это, а не То.
Трилистник проклятия
26. Ямбы
О, как я чувствую накопленное бремя Отравленных ночей и грязно-бледных дней! Вы, карты, есть ли что в одно и то же время Приманчивее вас, пошлее и страшней!
Вы страшны нежностью похмелья, и науке, Любви, поэзии – всему вас предпочтут. Какие подлые не пожимал я руки, Не соглашался с чем?.. Скорей! Колоды ждут…
Зеленое сукно – цвет малахитов тины, Весь в пепле туз червей на сломанном мелке… Подумай: жертву накануне гильотины Дурманят картами и в каменном мешке.
27. Доля (Кулачишка)
Цвести средь немолчного ада То грузных, то гулких шагов, И стонущих блоков и чада, И стука бильярдных шаров.
Любиться, пока полосою Кровавой не вспыхнул восток, Часочек, покуда с косою Не сладился белый платок.
Скормить Помыканьям и Злобам И сердце, и силы дотла — Чтоб дочь за глазетовым гробом, Горбатая, с зонтиком шла.
Ночь с 21 на 22 мая 1906, Грязовец
28. О нет, не стан
О нет, не стан, пусть он так нежно-зыбок, Я из твоих соблазнов затаю Не влажный блеск малиновых улыбок, — Страдания холодную змею.
Так иногда в банально-пестрой зале, Где вальс звенит, волнуя и моля, Зову мечтой я звуки Парсифаля, И Тень, и Смерть над маской короля…
* * * * * * *
Оставь меня. Мне ложе стелет Скука. Зачем мне рай, которым грезят все? А если грязь и низость – только мука По где-то там сияющей красе…
19 мая 1906, Вологда
Трилистник победный
29. В волшебную призму
Хрусталь мой волшебен трикраты: Под первым устоем ребра — Там руки с мученьем разжаты, Раскидано пламя костра.
Но вновь не увидишь костер ты, Едва передвинешь устой — Там бледные руки простерты И мрак обнимают пустой.
Нажмешь ли устой ты последний — Ни сжаты, ни рознятых рук, Но радуги нету победней, Чем радуга конченных мук!..
