Анна Яковлевна Яковлева
Проделки куриного бога
– Удивительно. За короткое время вам дважды удалось внушить мне чувство вины. Это под силу только настоящей женщине.
– Это комплимент?
Чарнецкий пожал плечам:
– Если бы мне сказали, что я настоящий мужчина, я бы воспринял это как комплимент. Но вы правильно делаете, что не верите мне. Последнее время я и сам себе не доверяю. Все запуталось, знаете. Я вдруг понял, что потерял нравственную опору в жизни.
Косясь на публициста, Михася внутренне подобралась. Ну и тип!
Раскусил ее на пятой минуте разговора и вяжет, вяжет оснастку. Таких высот одной интуицией не достичь, пожалуй, это мастерство, возведенное в ранг искусства. Ноги в руки – и драпать от этого шелкопряда-виртуоза.
– Заказывать будете?– спасла ее официантка.
– Спасибо! Нет! – Михася обрадовалась тетехе, как родной.– Счет, пожалуйста.
Чарнецкий-таки оплатил ужин. Михалине пришлось утешаться тем, что платил он не только за нее, но и за чертову бестию.
По пути в купе она держалась с подчеркнутой холодностью.
Чтобы растопить лед, Борис вился вокруг спутницы, выказывал воспитание и галантность: поддерживал в переходах, подавал руку, пропускал в нужных местах вперед или, наоборот – придерживал, словом, беспокоился, хотя беспокойство это, скорее, относилось не к спутнице, а к тарелке с сыром и маслинами, которую она несла из ресторана.
– Михалина, расскажите о сестре. Это родная ваша сестра или двоюродная?– в паузах между тактическими маневрами, расспрашивал Чарнецкий.
– Родная,– отвечала она.
– И как она оказалась в Польше?
– Как все, так и она.
– А именно?
– Репатриировала. Мама у нас полька.
– Вот оно что. Младшая или старшая сестра?
– Старшая.
– А как с работой у сестры?
– Нормально. Преподает в гуманитарном университете в Варшаве. – Михася всегда считала, что самой ей похвастаться нечем, поэтому с удовольствием хвасталась сестрой.
– Что преподает?
– Сравнительное языкознание. Она филолог. Сестра достаточно популярная фигура в своей среде. Защитила недавно докторскую. Очень активный человек. Помимо часов в университете еще факультативы ведет. И собирает пожертвования для бездомных животных.
– Как ее зовут?
– Стефания Ивановна Трацевская.
– А семья?– Они уже подошли к купе, и Чарнецкий откатил перед спутницей дверь.
– Да как–то не сложилось.
Остановленная запахом, Михалина замерла на входе, принюхалась и оглядела их временный приют.
В глаза бросился прозрачный пакет, жавшийся на краю столика. Сквозь него проглядывала вполне предсказуемая яичная скорлупа, обглоданная куриная ножка и пучок зеленого лука.
Не дотянув до своего места наверху, Катька заняла нижнюю полку напротив дремлющего Платона Фархатовича.
– Как ты? – поинтересовалась Михалина, наклоняясь к девице.
– Ух, ты. Классно! – Катькин мутный взгляд остановился на оливках с сыром. Она пошарила у себя за спиной, нащупала сумку и извлекла на свет бутылку коньяка.
– Что, опять?– оторопела Михалина.– Куда тебе?
– Не мне, а нам! Да вы не стесняйтесь,– тоном своего в доску парня пригласила пьянчужка,– присаживайтесь.
Михася приткнулась с нею рядом и посмотрела несчастными глазами на Чарнецкого – тот озадаченно молчал.
– Как вы говорите? Если повезет с попутчиками – повезет в поездке?
– Сейчас границу пересекать будем,– проводив бутылку сумрачным взглядом, остановил Катьку Борис. – Спрячь это.
…Михалина могла голову дать на отсечение: служебно-розыскная собака(кокер-спаниель по кличке Гребешок) дергала носом в сторону Катькиной сумки, куда та сунула коньяк.
Поезд загнали в тоннель, пассажирам раздали декларации.
Идея накатить в режиме особой секретности Катьку возбуждала.
Михася нещадно трусила и пыталась пробудить в своих соседях по купе хоть какую–то социальную ответственность, но ей всучили стакан со словами:
– Или все, или никто. Не порть людям вечер.
Разливала крашеная выдра. Очевидно, решила всех споить, потому не скупилась.
– Все-все, хватит!– придушено охнула Михася, когда дошла очередь до ее стакана.– Куда? Это неразумно. Зачем напрашиваться на неприятности?
– Ой, да ладно тебе,– поморщилась выдра.– Строишь из себя принцессу крови. Выпьем за обратную дорогу.
Платон Фархатович многозначительно хмыкнул, и было не понятно, к чему это хмыканье относится: к тосту или к принцессе крови.
Михалина предпочла думать, что к тосту.
– За что? За обратную дорогу? Не рановато? На место еще не прибыли, – заметил Фархатович.
– Мне нужно чем-то запить,– без всякой логики потребовала Михася.
– Коньяк? Запить?– ужаснулась выдра.
– Я не пью крепкие напитки.– Все–таки Михалина была человеком с убеждениями.
– Гос-с-с-поди. – Бестия посмотрела на нее с отвращением.– Какая же ты зану-уда!
– Один момент. – Борис поставил свой стакан, спустил с верхней полки сумку, рука его нырнула в боковой карман и вынырнула с примятым пластиковым стаканчиком и пакетом сока.
Михалина вознесла молитву Богородице: стакан был матовым.
– Спасибо,– грудным голосом поблагодарила она своего спасителя.
Катька раздула ноздри:
– Все? Погнали?
– Сколько угодно,– разрешила «принцесса крови».
Пить она не собиралась, поэтому прибегла к проверенному трюку: глотать коньяк не стала. Набрав в рот, осторожно (здесь не обойтись без натуралистической подробности) выпустила в стакан с соком.
– Девушки, мы можем в Варшаве встретиться,– внес неожиданное предложение Чарнецкий.
– За встречу в Варшаве,– тут же провозгласила Катька.
Прозвучало почти как за встречу на Эльбе.
Начался всеобщий обмен телефонными номерами. Михасю эта процедура не коснулась, потому что сотового телефона у нее не было в заводе. Отстраненно наблюдая за попутчиками, заметила: Катька себя обошла, и под шумок свой пустой стакан замаскировала пакетом с остатками ужина бедуина.
Тут в вагоне послышался шум, раздались шаги и голоса, бутылка и стаканы моментально испарились, но вошедшие пограничники все равно дергали носами, как давешний кокер–спаниель.
Едва поезд выехал из санитарной зоны, Михалина снялась с места и, захватив с собой рюкзак, улизнула за дверь.
Когда Михася вернулась в купе, мужчины храпели, а Катьки на месте не оказалось. Михалина решила, что пьянчужка вышла по нужде или ей снова стало плохо. Испытывая по этому поводу удовлетворение, она устроила рюкзак на крючок в изголовье, легла, еще несколько минут воевала с подушкой и рюкзаком (одно исключало другое), наконец, с удовольствием вытянулась на хрустящей простыне и мгновенно заснула.
Глава 7
… Поезд стоял.
Выпутавшись из простыни, Михася посмотрела на часы – они показывали половину пятого утра.
Стараясь не шуметь, привстала и выглянула в окно – прямо напротив вагона выступало из предрассветной дымки здание вокзала, на нем крупными буквами была обозначена привязка к местности: «Siedlce». Седльце, перевела она.
Сон улетучился. Под ребрами у Михалины пульсировало, разрасталось и тяжело ворочалось счастье.
В голове фейерверками расцветало: через час тебя встретит Стефа. Через час для тебя наступит Юрьев день. Через час ты пополнишь сонм счастливчиков, посетивших древний город… Станешь другим человеком, освобожденной женщиной Востока.
Подождав, пока поезд отойдет от станции, Михася тихонько соскользнула со своего места и с удивлением обнаружила, что Катькина полка над ней пуста.
Завершив все процедуры, Михася поддалась наитию и заглянула к проводникам:
– Доброе утро,– она лучезарно улыбнулась.– Не знаете, куда подевалась наша попутчица из восьмого купе?
– Сошла.
– Как сошла?
– А так: ногами по ступенькам сошла в Седльце,– равнодушно бросила снулая тетка и отвернулась.
Что–то удивило в ответе, но Михалина не поняла, что именно. Сам ответ или тот факт, что Катька болтала много, но ничего, ни слова, ни полслова не сказала про Седльце. Зато Катька говорила про Варшаву. Они собирались там встретиться с Борисом.
Мысли о крашеной выдре быстро вытеснились другими, и Михалина забыла думать об этих странностях – ей не терпелось ступить на землю предков.
Будить спящих попутчиков она не стала из благих побуждений: до станции Варшава-Западная, куда ехали журналист и его друг, время еще было, а после вчерашнего сон им был показан.
Решив, что так даже лучше – не прощаясь,– Михася осторожно откатила двери и вынесла свой архи скромный багаж.
До Центрального вокзала так и простояла в тамбуре, нетерпеливо, как цирковая лошадь перед номером, перебирая ногами.
За окном проплывали холмы, усыпанные нарядными деревеньками, особенно рассматривать было нечего, но Михася щурилась от счастья и даже что-то тихонько мурлыкала себе под нос. И это был не псалом.
Глава 8
…Угодив из поезда в распростертые объятия Стефании, она услышала:
– Матка Боска! Ты чего такая зеленая? Или это из-за света искусственного? – Стефа отступила на шаг и продолжала с пристрастием разглядывать сестру.– И что это на тебе, Мисюсик?
– Отстань,– нежным голосом попросила путешественница и поцеловала Стефу.
Одевалась Михалина по принципу: бедненько, но чистенько. Этот стиль одежды, прическу (хвост, как правило), макияж или, точнее сказать, его отсутствие Стефания подвергала беспощадной критике.
Вкусу сестры Михалина привыкла доверять – он развит был до уровня инстинкта. В данный момент на Стефе были черные джинсы и свободный жакет, тоже черный, из–под которого выглядывали невероятная, нежно–лиловых оттенков рубашка и густо–сиреневая жилетка. Фиолетовые замшевые ботиночки сразили Михасю наповал. Сначала ей стало себя жалко, а потом по дну души анакондой проползла настоящая, постыдная, можно сказать, порочащая католичку зависть. Михася попыталась придушить ее смирением (каждому воздается по заслугам, в конце концов, у тебя двое сыновей, а у Стефании только ботиночки), но и оно оказалось весьма сомнительным.
– Где твои вещи?
– Все здесь,– Михася потрясла рюкзаком.
– Позоришь фамилию.
Сестры направились к эскалатору, поднялись с нулевого этажа на первый, мимо магазинчиков и касс вышли на городскую площадь, набирающую разбег перед будним днем.
С Балтики тянулись облака, и без того неяркий солнечный свет путался в них, рассеивался, пробившись, осторожно касался крыш, верхушек деревьев и асфальта.
В носу у Михаси защипало. Очертание чудовищной башни в стиле «космо», придающей площади зловещий вид, расплылось.
– Ты будешь в восторге, – будто издалека донесся голос Стефании.
Впитывая всей кожей, легкими, зрением и слухом атмосферу города, его шум и толчею, Михася почти не слушала сестру, а когда вслушалась, поняла, что пропустила большую часть из того, что та говорила.
К этому моменту они уже стояли перед ослепительным «Ситроеном»–«жуком». Из монолога сестры Михалина с удивлением узнала, где всю жизнь хотела побывать и чем заняться:
– …помнишь, нас с детства интересовала история семьи? Могу тебя порадовать. Сейчас мы как раз и займемся биографическими исследованиями. Мы же с тобой Трацевские, сестренка!– Стефа стиснул сестру в объятиях.
Михалине стало грустно.
Фамилия корнями уходила в польскую шляхту. Семейное предание сохранило историю о прапрадеде по материнской линии, который за участие в польском восстании 1863 года был сослан в Сибирь, откуда ему удалось бежать – поступок достойный шляхтича.
Возможно, по этой причине все девочки в браке оставляли себе девичью фамилию. Так поступили прабабушка с бабушкой, так поступила мама, и Михалине со Стефанией ничего не оставалось, как продолжить традицию: если не гены, то фамилию у них было не отнять. Только какая она Трацевская? Недобитюх убил в ней главное – достоинство.
– Найдем дом, где жил наш прапрадед Франц, будем исследовать его жизнь.– Сестра выждала торжественную паузу – Михася не реагировала.
Стефа списала ее онемение на дорогу, азиатчину и культурный шок, и продолжила:
– Я тут немного покопалась, но несерьезно, знаешь, набегами. Навела справки, выяснила, где искать. Теперь мы возьмемся за это всерьез. Нужно отыскать корни фамилии. Я уже выяснила кое–что. В Центральном архиве исторических записей есть сведения обо всех участниках того самого Январского восстания, в которое ввязался наш прапрадед. Туда мы завтра с утречка и отправимся. Если нам повезет, отыщем могилки предков. Правда, здорово?
Продолжая стрекотать о том, как это замечательно – отыскивать могилки и рыться в архивной пыли, – сестра щелкнула пультом и распахнула перед Михасей дверку.
– Мне уже сорок, так что откладывать больше некуда. Я взяла отпуск, посидим в интернете, полазаем на сайтах. Их полно разных. Ищите и обрящете, стучите и откроют, просите и дано будет вам, так ведь?
Стефа, наконец, обратила внимание на легкую контузию сестры.
– Шикарная, да?
– Кто?
– Тачка.– Будучи филологом, Стефания считала особым шиком употреблять русские жаргонные словечки.
– А! Да, конечно.
– Что с тобой? Ты не рада?
– Рада, конечно, только я ехала на юбилей … вообще–то,– кисло промямлила Михася.– И город посмотреть.
– Если ты имеешь в виду поход в оперу или в кабак – этого не будет.
– Опера–то тебе чем не угодила?
– Мисюся! – нетерпеливо воскликнула сестра,– я предлагаю погрузиться в эпоху, в прошлое семьи, ощутить себя частью истории – не ты ли об этом мечтала?
Ничего такого Михася припомнить не могла – кажется, Стефания приписала ей свои мечты и желания.
– Неужели?– с сомнением спросила она.
Они уже ввинтились в игрушечное авто, в котором Михалина чувствовала себя, как в саркофаге, и Стефа вставила ключ в замок зажигания.
– Ты какая–то сама не своя. Как доехала?– осведомилась сестра.
– Нормально. Попутчики странные попались. Попутчица,– уточнила Михалина.
Внутри у нее тихо тлела какая–то необъяснимая маета.
Может, Митяй был прав – шевельнулась предательская мыслишка,– может, не следовало ставить под угрозу будущее ради сомнительного погружения в прошлое?
Глава 9
… Тишина давила на уши так, что в голове звенело.
Собрав силы, Герасимов разлепил веки и страшно удивился, когда рассмотрел зеркало на двери, полки, тисненую обшивку переборок – все это чертовски напоминало купе….
В ту же секунду в голове произошла короткая вспышка, из плотной завесы в сознании выплыли подробности вчерашнего вечера.
Чарнецкий, попутчица… Голову сдавил обруч.
Герасимов пошевелился. Его замутило, кости и мышцы отозвались болью, будто у него была температура.
В приступе отвращения к себе Герасимов издал глухой стон и сел.
В ответ откуда-то сверху раздался хрип:
– Платоша, ты здесь?
– Боря, это ты?
– Я-я-а,– простонал лучший друг.
– Ты как?
– Хреново. А ты?
– Аналогично.
На все лады костеря себя, Чарнецкий сполз со своей полки, плохо управляя членами, приземлился на нижнее место напротив Герасимова.
– А где все? – удивился он.
Вопрос озадачил обоих. Некоторое время в тоскливом молчании приятели рассматривали купе, друг друга и панораму за окном – она была убийственно статичной.
– Кажется, приехали? – проявил смекалку Герасимов.
– А где вещи? – не уступая другу в сообразительности, задал сакраментальный вопрос Борис.
Герасимов свистнул. Барсетка с документами и сумка со скудным гардеробом исчезли.
В эту самую минуту дверь в купе с грохотом, показавшимся друзьям невыносимым, отъехала. На пороге возникла по–стариковски грузная фигура в форменном костюме, с изогнутым ключом от купейных замков в кулаке.
– Цо это есть?!– изумился проводник или кто он там был.
Пассажиры затравленно молчали, и мужчина продолжал недоумевать.
– Кто то есть? Як це называ?
– То есть пассажиры,– пояснил Герасимов, чем привел старичка в крайнее возбуждение. На смеси польского и русского проводник потребовал покинуть вагон.
– Куда же мы пойдем в таком виде?– попытался воззвать к благоразумию железнодорожного божка Чарнецкий, но достиг обратного эффекта.
– Проше о панъске докумэнты,– наливаясь краской, повысил голос старый пень.
– У нас нет документов. Нас обокрали,– в два голоса пытались втолковать друзья, но их собеседник несколько раз упомянул полицию, и, не добившись нужного результата, продемонстрировал блестящее знание русского мата.
– Давай его скрутим и снимем с него форму,– обозлился Чарнецкий.
Предложение не пришлось повторять дважды.
Друзья в едином порыве втащили железнодорожника в купе и закрыли дверь.
Через несколько минут дверь купе отъехала, выпустив в проход две странные фигуры. Друзья по-братски поделили трофейную форму: Борису достался пиджак, Платону Фархатовичу – брюки.
Изрыгающий проклятия на двух языках поляк бестрепетной рукой был заперт снаружи тем самым, экспроприированным вместе с формой, изогнутым ключом.
Глава 10
…День улетел, как один час.
Деньги тоже.
Зато. Зато теперь в распоряжении Михалины имелись: стильный хлопковый жакет, умопомрачительные, не хуже чем у Стефы, ботиночки, и шикарная кипенно-белая рубашка из тонкого льна. Как выразилась Стефания, теперь с сестрой было не стыдно совершить элегантный променад по Старому Городу.
Метаморфозы продолжались.
Как только на плечи Михалины лег невесомый лен, а ноги устроились в ботиночках, голова заработала, как механизм, и она вдруг поняла: если они погрузятся, проникнутся, почувствуют себя частью и все такое, то, в конечном итоге, подтвердят шляхетство.
А это значит, что она, наконец-то, сможет заткнуть рот Митяю!
С этого момента не то, что предательских, в подкорке у Михалины вообще никаких мыслишек больше не водилось, мозги поплыли, она погрузилась в мечтательное состояние, и Стефания билась с ней, как с безмозглой студенткой, явившейся на экзамен с пирушки.
– У меня был план,– ворчала Стефа.– Мы с тобой не должны ни на что отвлекаться. Времени в обрез, ничего же не успеем. Ну, давай, включайся.
Загнав «жука» на стоянку, сестры нагрузились коробками и пакетами и побрели домой. Стертые ноги гудели.
Стефания продолжала:
– Знаешь, Советы сделали все, чтобы люди забыли своих предков. Интересоваться прошлым было опасно. Вдруг откопаешь что-то? Вдруг родственники провинились перед властью? Сейчас опубликовали число жертв сталинских репрессий. Сколько, думаешь, их было?
– Понятия не имею.
– По неточным оценкам пятьдесят – пятьдесят пять миллионов. Перед революцией в Российской империи насчитывалось сто двадцать пять миллионов населения. Вот и считай, сколько народа замучил режим. Треть. Представляешь? Одну третью часть. В голове не укладывается.
Пройдя под аркой, Стефания остановилась у крыльца с двумя ступеньками и металлическим фонариком, свисающим с резного козырька над входом.
Михася никогда не интересовалась, а Стефания не распространялась на тему, каким образом ей удалось при разводе оставить за собой крошечный домик в предместье Варшавы – неказистое оштукатуренное строение с мансардой, нахально затесавшееся среди барокко и необарокко.
На первом этаже размещались гостиная, кухня и совмещенный санузел. Гостиная с кухней являли собой образец современной студии.
Все было микроскопических размеров, зато в гостиной имелась остекленная дверь на задний дворик, пугливо жавшийся к стене дома. Вечер, к сожалению, был прохладным, и ужин на пленер отменялся.
Глава 11
…– Другого выхода у нас нет,– жарким шепотом склонял на свою сторону друга Чарнецкий.
– Есть. Надо позвонить в Союз журналистов.
– Как? Телефон у какой-нибудь старушки отнять?
– Нет, – сказал, как отрубил, Герасимов.– Хватит насилия.
– Вот я и говорю: выхода нет. Нужно искать Михалину и ее сестру.
Перспектива предстать в таком виде перед сказочной попутчицей Платона Фархатовича убивала.
– Может, ты знаешь, как?– с издевкой спросил он.
– Нужно обратиться в полицию,– родил гениальную идею Чарнецкий.
Герасимов злорадно усмехнулся:
– То-то они обрадуются.
Разговор состоялся в мужском туалете торгового центра.
Покинув отцепленный, как оказалось, и загнанный в тупик вагон, друзья долго блуждали по железнодорожным переездам, шарахались от пронзительных свистков и гудков локомотивов, пока не оказались на шоссе (по всем признакам это был пригород), где и наткнулись на здание центра.
Смешавшись с потоком покупателей, горемыки проникли внутрь, отыскали туалет.
Долго и жадно хлебали воду, бьющую из крана, умывались и чистили разукомплектованную железнодорожную форму, после чего устроили совещание.
– Думаешь, нас уже ищут?
Платон Фархатович вынул одну руку из кармана – это был более-менее приемлемый способ поддерживать на себе чужие штаны, бывшие на три размера больше, чем требовалось, – и почесал затылок.
– Если у них полиция работает не как у нас, то, конечно, уже ищут.
– А я думаю, – журналист оптимистично оскалился,– у нас куча времени.
– С чего бы это?
– Братья-славяне,– намекнул Борис.
– Я бы на это не рассчитывал,– проворчал Платон Фархатович.– Если фортуна поворачивается задом – это серьезно.
Взгляд Чарнецкого, устремленный в открытое окно, затуманился:
– Прорвемся,– пообещал он.
Мимо заговорщиков прошел парень в бейсболке, наушниках и с рюкзаком и заперся в кабинке. Друзья подавленно замолчали.
Подождав, пока посетитель покинет заведение, Фархатович с видом самоубийцы отлепился от безопасного подоконника.
– Идем.
– В полицию?
– Ну, а куда еще?
– Ну, может, тебе пришла охота отнять телефон у кого-нибудь,– попытался пошутить Чарнецкий, направляясь к выходу. Глядя на Фархатовича, Борис открыл дверь и с недоумением наблюдал, как его друг меняется в лице.
– Черт!– с чувством произнес Герасимов, глядя куда-то за спину Чарнецкого.
Борис обернулся: выход из заведения перекрывал разоблаченный железнодорожник. На лице его прочно поселилось выражение обиды.
Спустя несколько минут друзья под надежной охраной трех полицейских гренадерского вида сидели в патрульном «Мерседесе».
