Анна Бабяшкина
И это взойдёт
Через длинную галерею комнат, обставленных почти одинаковыми шелковыми стульчиками и диванчиками, мы добрались до кухни. Почему во всех усадьбах и дворцах делается такое количество однообразных проходных комнат с креселками, как будто их хозяева ничем больше не занимаются, кроме как красиво сидят?
Работники кухни опешили, увидев нас. Но духовку для моих банок уступили.
– Держать пять часов при восьмидесяти градусах, – пояснила я, выставляя температуру. – Как остынет, отдать мне.
– Кстати, обед будет готов через пятнадцать минут, – посмотрела на часы Марина. – Покушаете с нами?
Я отметила, что обед тут подают как в английских домах – к пяти вечера. Кроме утреннего бутерброда с сыром я еще не съела ни крошки. Так что предложение оказалось очень кстати. Любопытно, конечно, чем же потчуют у таких важных господ? Я представила себе роскошный царский стол из советских комедий – с лаковыми осетрами, горками черной икры и застенчиво улыбающимся молочным поросенком, из пасти которого кокетливо торчит пучок петрушки. За златым столом сидели…
– А ваш муж не будет возражать? Ему и на работе приходится видеть кучу посторонних. А тут еще я!
– Да ладно, не скромничайте, – и Марина приобняла меня за талию, будто дуэнья.
Мы вошли в столовую – вполне просторный зал, который, однако, выглядел тесным из-за непропорционально огромного стола, втиснутого в прямоугольник комнаты. Столешница оказалась так велика, что спинки стульев почти примыкали к стенам. Нам накрыли на самом краешке, но не рядом. Мы с Мариной расположились с противоположных сторон этой лакированной плиты, столь широкой, что у нас не было бы ни одного шанса пожать через стол друг другу руки, если бы такое желание вдруг взбрело нам в голову.
Сервировка была все той же – орлы на золоте. Я приготовилась наконец отведать устриц, осетров, омаров, молекулярной кухни, роскошных вин. Но внесли самый заурядный борщ в супнице, картофельное пюре и рыбные котлетки в больших открытых блюдах – как на деревенской свадьбе. Н-да… Хорошо, что не бутерброды из меню «Русские недели в Макдоналдс».
Обед все не начинался – Поленов опаздывал, а без него Марина есть не решалась. Так мы и сидели перед пустыми тарелками, пытаясь вежливо говорить о пустяках. Я посматривала вокруг. Взгляд уткнулся в портрет мужика в латах, висевший во главе стола, по правую руку от меня.
– Нравятся ли вам рыцари? – поймав мой взгляд, спросила Марина с непонятным подтекстом.
– О да! Я в восторге от рыцарей, – ответила я, догадавшись, что хозяева относятся к этой теме серьезно (произведение оказалось единственной картиной на стенах столовой).
Приглядевшись, я заметила, что рыцарь смотрит на меня глазами Бориса Максимовича, и во взгляде его, нарисованном в технике «следящего» портрета, сквозит неуловимое донкихотское безумие. Представила, как буду хохотать, вспоминая этот китч, когда окажусь одна.
– Немножко странно видеть здесь всего один портрет, – не удержалась я от капли ехидства. – Не хватает пáрного, женского. Ведь тому, кто назвался рыцарем, положено иметь даму сердца. Рыцарь без любви – это все равно что дерево без плодов и листьев или же тело без души.
Я выразительно перевела взгляд на противоположную, левую стену и осеклась: казалось, прямо под моим взглядом из обоев проступил светлый выцветший прямоугольник – след картины такого же формата и размера, как и та, что висела по правую руку от меня.
Марина обиженно опустила взгляд, насупилась, засопела. Словно потеряв самообладание, она схватила ложку и мстительно принялась швырять себе в тарелку все подряд, не дожидаясь появления мужа за столом.
– Э-э-э… Гмм… Хотя у этого рыцаря такой страстный, влюбленный взгляд, что, в принципе, никаких портретов дамы не нужно. И так очевидно, что она… есть, – я бросилась неловко заглаживать ошибку.
Я старалась поймать взгляд Марины, чтобы понять: достаточно ли уже лить елей? Или надо еще немножко поизвиняться?
– О чем могут болтать две женщины, которых оставили тет-а-тет? – спас меня от пропасти, в которую я летела с ускорением, стремительно вошедший в столовую Борис Максимович. – Думал, вы тут о деле разговариваете, а вы про шуры-муры?
Он с брезгливым осуждением скользнул взглядом по полной тарелке Марины. Она засмущалась и подала знак официанту, чтобы тот убрал испачканную посуду.
– Как раз собирались поговорить о деле, – с благодарностью переключилась я на спасительную тему. – Вас ждали! Мы с Мариной сегодня осмотрели участок, взяли пробы почвы.
– И что же вы увидели?
– Все несколько запущено. Садовник у вас уже примерно год не работает?
Марина и БМ синхронно кивнули. Официант принялся накладывать в тарелки кушанья.
– Отличный участок, с потенциалом. Тут можно воплотить почти любое желание, самые невероятные фантазии. Но чтобы создать проект, в который вы влюбитесь, мне надо узнать вас и ваши ожидания. Для чего нужен сад? Спорт? Отдых? Игры с детьми? Пикники? Романтические свидания? Официальные приемы и балы?
Поленовы смотрели на меня и согласно покачивали головами, как собачки на торпеде автомобиля.
– Да-да, вот это все, что вы перечислили. А что вам особенно понравилось на нашей земле? – поддержал беседу Борис Максимович.
– Здесь есть настоящие бриллианты, которые надо сохранять и подчеркивать. Липовая аллея – истинное сокровище. Ей лет сто, наверное? Что здесь было раньше, какое-то дворянское гнездо?
– Да, а потом пионерлагерь, – кивнул Борис Максимович.
– Великолепен вишневый сад, – продолжила я сыпать комплиментами. – Он молод и полон сил.
– Десять лет назад посадили, – довольно кивнул Борис Максимович.
Марина помалкивала и прислушивалась к разговору с интересом, как будто все, что рассказывает муж, для нее самой – новость.
Я поняла, что пора выдать презентацию себя как ландшафтного дизайнера и некое «вербальное превью» того, как замечательно изменится жизнь сада и Поленовых с моим появлением. Обычно такие застольные беседы с распусканием «павлиньего хвоста» происходят с клиентами непосредственно перед подписанием контракта и в каком-нибудь хорошем ресторане.
– Сосны и ели – это драгоценное достояние участка. Заполучить хвойный участок – невероятная удача. Самые старые деревья на земле – сосны.
(Тут мне очень хотелось пуститься в рассуждения о том, почему самые старые на земле сосны, которым больше пяти тысяч лет, растут в совершенно невыносимых условиях – на холоде, на бедных каменистых горных почвах. Этот вопрос о природе долгожительства – один из любимейших моих топиков для «пьяных застольных бесед», но я держала себя в руках и не свернула на дорогую сердцу истоптанную дорожку.)
Я деликатно ждала каких-то реплик от других участников обеда, но и Марина, и Борис Максимович молча жевали. Так что мне пришлось отложить вилку и продолжить выступление.
– Прудик в лесной части – милейший и очень живой, думаю, летом там бурлит жизнь. Концерты лягушек не мешают? – Я опять попыталась придать разговору интерактивности. Безуспешно. – Старый березняк ближе к забору, к сожалению, уже уходящая натура. Скоро рощицу сменит еловый лесок, но это естественно, правильно и славно. Я бы ничего не стала с этим делать, а просто позволила событиям идти своим чередом. Наблюдать, как один вид деревьев вытесняет и сменяет другой, борется за свое место под солнцем, – это по-своему захватывающе. Словом, все, что сделано самой природой – великолепно. А вот ландшафтные решения и садовые объекты здесь очень неровные по уровню профессионализма. Липовые боскеты заслуживают уважения, они тщательно проработаны. А идеи регулярного сада хотя и традиционны, но вторичны. Встречаются откровенно неудачные места. В дальнем углу сада есть нечто очень печальное. Вы, наверное, лет сто там не бывали и не видели, эту, извините, дичайшую могилу, которую там устроил кто-то криворукий.
– Могилу? – переспросил Поленов сиплым голосом, словно у него пересохло в горле.
– Да, там, ближе к забору, – кивнула я и начала торопливо пояснять: – Искусственный гранитный пустотел, которым обычно прикрывают канализационные люки, воткнут посреди кучи безродных камней. Такой бездарности вы и на сельском кладбище не найдете. Кроме того, я поражена, что в вашей усадьбе такой наглый, довлеющий забор, как будто тут зона строгого режима. Кто же оставляет его в натуральном виде? Такие служебные сооружения надо маскировать вьющимися растениями.
Я сделала паузу, пораженная тем, что меня все еще не перебивают. Как правило, клиенты гораздо раньше начинают говорить сами, демонстрируя свою погруженность в садово-ландшафтную тему. Они стараются в этот момент показать, что они не лохи, а очень даже разбираются в предмете: ездили по всему миру, смотрели, выбирали, фотографировали… Собственно, презентация меня в эту минуту, как правило, заканчивается, и дальше остается только кивать, соглашаться и запоминать, чего же хотят люди, которые собираются мне заплатить. Потом предстоит повторить их желания своими словами. Но эти заказчики молчали. У Поленова на лице читалось смутное недовольство, как у человека, только что оплатившего покупку товара, не подлежащего возврату (типа трусов или лекарств), и тут же понявшего, что эта вещь ему не нужна. Марина вообще смотрела на меня испуганно округлившимися глазами, будто подавая сигнал, что я говорю что-то совсем не то. И переводила взгляд с меня на мужа.
Я запаниковала и опять стала тараторить, потому что Поленовы все так же молчали, жевали и подозрительно вглядывались мне в лицо.
– Наверное, вы хотите рассказа о будущем? О том, что станет с вашей землей через несколько месяцев, через год, через два? – заглядывала я в лица хозяев. – По-моему, главное, чего не хватает участку – это своей фишки, уникального лица. Пока у меня нет готовых предложений и идей, но в последнее время я много думаю о туманах, камнях и цветном луге. Вы, разумеется, помните рассказ «Золотой луг» Пришвина? Ну тот, где они с братом обнаруживают, что золотой по утрам луг к вечеру делается обычным зеленым, когда цветки одуванчиков закрываются? На самом деле луг ведь может быть не только золотым. Он может каждые две недели менять цвет. На практике я такого еще никогда не делала, но, мне кажется, это вполне возможно. Технология вроде знаменитого «мавританского газона»…
Тут меня понесло, я провалилась в пучину садоводческих подробностей: про свою давнюю мечту спрятать по всему саду туман-машины, про луг-хамелеон, про естественные и искусственные звуковые эффекты в саду (но не записанные, а живорожденные) и всякие другие глупости, которые мне давно хотелось реализовать, однако до этого момента еще ни разу не подворачивался достаточно богатый и безумный клиент, располагающий участком подходящих размеров и деньгами на все эти эксперименты и фокусы.
Похоже, предложения семейке Поленовых пришлись не по вкусу. Они ни на что не реагировали! Неужели я не угадала их предпочтения? Неужели и они, как и все тут, в Подмосковье, мечтали о «новом Версале» и вилле Вискайя? Мне стало непривычно обидно, что мои идеи не встречают поддержки (хотя обычно мне пофиг). Но сейчас я почему-то очень сильно поверила, что этот проект определит мою судьбу. Позволит создать настоящее имя.
Я выбилась из сил и тоже замолчала. Подали чай, кофе и сладости. Мороженое было растаявшее – хоть какая-то теплота в застолье. Я чувствовала себя раздавленной и пристыженной. От беспомощности хотелось провалиться сквозь землю.
К счастью, обед подошел к концу, и я наконец смогла сбежать в свой домик.
Я чувствовала, что как-то неожиданно облажалась. Что меня завтра же могут выставить и отказать от места. От огорчения я расплакалась. Сквозь слезы шептала, молитвенно складывая руки: «Хоть бы, хоть бы, хоть бы меня не прогнали. Хоть бы, хоть бы, хоть бы этот проект сделала я!»
Так, усталая от слез, не раздеваясь, я и уснула.
Флора. Близость
Я сидела на подоконнике, глядя на открытый чемодан и раздумывая – развешивать одежду или не стоит? Если сегодня меня попросят покинуть усадьбу, придется все складывать обратно. И тут дверь без стука распахнулась. Я оглянулась, ожидая увидеть кого-то из персонала, но – сюрприз! – в комнату вошел сам Борис Максимович.
– Вы? – изумилась я. – И без охраны?!
– Что я, по-вашему, и в туалет с сопровождением хожу? – усмехнулся он.
Я хотела возразить, что мой дом – отнюдь не уборная, но прикусила язык.
– Устраиваетесь? – вместо приветствия произнес БМ. – Вот и хорошо.
Он встал посреди комнаты, заложив большие пальцы рук в передние карманы джинсов, и перекатывался с пяток на мыски. Повернулся к окну, то есть ко мне. Парк за стеклом был залит таким безудержным солнечным светом, что БМ сощурился. «Сейчас он скажет, что они хотят отказаться от моих услуг. Поблагодарит и выставит», – изводилась я и прикидывала, есть ли у меня шансы его переубедить.
– А правда, что все сады мира устроены из тоски по раю и воплощают представления своих владельцев о нем? – спросил Поленов. Сумел удивить.
– Считается, что так, – усмехнулась я с облегчением. И спрыгнула с подоконника. – Китайский рай, например, – это место, где нет перемен. Там ничто не цветет, не меняет окраску и не облетает.
– Люди, которые думают, что рай – это место, вызывают недоумение и зависть, – БМ посмотрел на меня с насмешкой.
– Я хотела бы, чтобы вы тоже в это поверили. И чтобы это произошло здесь.
Поленов в упор смотрел на меня и слегка шевелил бровью – как будто готовился произнести что-то важное и проговаривал текст про себя. Вдруг он шагнул ко мне и нырнул рукой прямо под блузку, в лифчик. Прохлада его крепкой руки заставила меня ошалело ахнуть. И тут же прямо перед глазами возникла его ладонь с божьей коровкой на ногте указательного пальца.
– Смотрите, кто здесь! – он довольно поводил пальцем.
– Уф-ф, – якобы непринужденно усмехнулась я.
– Упала к вам туда, – указывая на вырез блузки, рассмеялся он и сдул коровку с ногтя. Она полетела вглубь комнаты с нежным стрекотом. – Ну вот, сегодня я спас жизнь.
– О, да вы герой! – хмыкнула я, чтобы скрыть смущение.
Щеки мои покраснели, как нагревающиеся конфорки электроплиты, а в ушах нарастал шум. Голова словно превратилась в закипающий чайник. Я отвернулась к окну, чтобы отдышаться, и коснулась пальцами стекла. Оно приятно холодило ладони, возвращая самообладание.
– А чего вы хотите от этого сада? – успокаивая дыхание, произнесла я.
– Просто сделайте так, чтобы мне понравилось, – раздалось в ответ. Голос звучал приглушенно, как через войлок.
Воздух в комнате сделался плотным, сладким и липким, я потянулась к форточке, чтобы ее открыть, но не успела повернуть ручку.
Вдруг по моим ногам пробежал сквозняк, а на глаза упал подол длинной ситцевой юбки, которую задрала властная и быстрая рука. Сквозь цветастую ткань пробивалось яркое солнце, дышать стало еще труднее. Зазвенела пряжка его ремня. Я понимала, что сейчас произойдет. Запах бритья окутал меня, я облокотилась на подоконник. Он звонко шлепнул меня по попе. Было слышно, как он плюнул. Помог себе рукой. И вошел уверенно, как-то даже буднично. Как будто мы уже делали это миллион миллионов раз. Подол юбки колыхался перед глазами и слегка ударял в веки. Снова, снова и снова…
– У тебя классная попа, – похвалил он, когда все закончилось.
Хм… Джентльмен. Что тут скажешь?
– Вы что, больны? – спросила я, в то время как он звякал графином, наливая воды.
Я все еще стояла у окна. Всматривалась в тянувшуюся за окном липовую аллею. Деревья, окутанные зеленой дымкой, дожидались настоящего апрельского тепла. Почки уже набухли и обещали лопнуть со дня на день. Но ночи все еще были холодны, и листочки не рисковали вылупляться на волю. И только одна липа в аллее поторопилась открыть сезон. Зеленое облако вокруг нее было особенно плотным и сочным – ее почки уже прорвались, и наружу выметнулись нежные листочки.
– Болен? – с тревогой переспросил он, протягивая мне стакан воды.
– Ну да, – кивнула я. – И видимо, серьезно.
– Было что-то… – он на секунду взял паузу, подыскивая слово, – странное? Какие-то ощущения?
Я, конечно, хотела сказать ему, что странным было все, что произошло сейчас. Но вместо этого поманила его к окну:
– Идите сюда.
Он подошел, и наши головы оказались рядом, почти соприкоснулись, но БМ даже не повернул ко мне лица.
– Посмотрите на эти липы. Видите ту, которая не такая, как все?
Он быстро углядел среди строя лип ту самую, которую я имела в виду.
– Надо же, какая сильная. Все еще спят, а на этой уже листья, – довольно отметил он.
– Да, она очень спешит. Прямо как вы, – многозначительно посмотрела я. – Но она так торопится не от того, что сил много, а от того, что болеет. Подпорчена, видимо. Я бы не дала ей больше года жизни. Не от силы такая торопливость, а от предсмертной горячности.
– На что это вы намекаете? – БМ раздраженно отшатнулся.
– Ни на что. Просто держу пари, – уверенно кивнула я и протянула руку. – На что будем спорить?
Он молча взял мою руку в свою и сам же разбил пари.
Вышли из домика и направились к дереву. Поленов сосредоточенно смотрел себе под ноги и ни разу не взглянул на меня. А мне хотелось, чтобы он намекнул, что будет дальше. Не словами – это было бы чересчур, я понимала. Хотя бы взглядом.
Пришли. Я оказалась права: в ствол дерева был вбит здоровенный гвоздь, и от него расползалась сушь.
– Здесь в прошлом году висела мишень для дартса, – вспомнил БМ.
– Липа ранена, как я и говорила, – кивнула я. – И, предчувствуя гибель, стремится жить быстро. Так чем вы болеете, что лезете женщине под юбку безо всяких прелюдий? – повторила я вопрос.
БМ коротко моргнул, кашлянул и торопливо зашагал к особняку.
Я отправилась к себе и начала невозмутимо разбирать чемоданы: перестала сомневаться, что проект – мой. Странно, но в тот момент я совершенно не сожалела о случившемся. Не то чтобы считала это нормальным, но я была довольно взрослой девочкой, и случайный секс уже приключался в моей жизни. И не раз. Я отучилась после каждого подобного эпизода рвать на себе волосы и вести бесполезный внутренний монолог на тему «Как? Зачем? Почему? Что теперь будет?». Дельных ответов на эти «как» и «зачем», когда дело касается секса, все равно не существует. А о том, что будет дальше, я тоже имела представление: ничего. Он станет делать вид, будто ничего не случилось. Ну и я тоже.
Лучше бы я оказалась права и все завершилось бы, как всегда. Но я ошиблась. «Большая дубина набивает большие шишки», – любил говорить Борис Максимович. А БМ был дубиной здоровенной.
Поленов. Божья коровка
Печаль оказалась так внезапна, беспричинна и велика, что справиться с ней можно было, только с головой нырнув в дела. Заслониться заботами. Поленов поднялся по винтовой лестнице на второй этаж и усадил себя за письменный стол.
Кабинет, когда-то с таким вниманием обустроенный и обставленный классической мебелью в английском духе, в последние месяцы его раздражал. Недавно здесь поменяли дверь. Новая, орехового дерева, с пышным названием в духе «венеция роял и что-то там еще», она обнадеживающе выглядела в каталоге. В реальности же угнетала еще пуще, чем прежняя. Письменный стол с зеленым сукном Борис Максимович очень ценил и пока что не решался с ним расстаться. Его просто переставили на новое место. Раньше стол стоял так, что, работая за ним, Поленов мог с удовлетворением и самодовольством обозревать всю комнату – овальный стол для совещаний с блестящей, будто залитой тягучим медом столешницей, добротные книжные шкафы с томами энциклопедий, исторических трудов, фантастики и научпопа, внушительный плоский экран телевизора с оживающим по команде глазком видеокамеры для конференций.
Теперь письменный стол уткнулся в подоконник, а его хозяин сидел спиной к пространству комнаты, созерцая газон. Но и после всех перестановок и переделок глухое раздражение и тоска, настигавшие его в кабинете, никуда не исчезли. И отправляясь работать с документами, он все чаще ловил себя на том, что, угнездившись за рабочим столом, думает не о делах, а о том, как бы еще переустроить кабинет, особняк или даже всю усадьбу, чтобы наконец вернуть себе прежнюю увлеченность службой и жизнью вообще. Ведь были же дни, когда он с удовольствием тонул в документах, предложениях, проектах и частенько далеко за полночь отводил взгляд от монитора, с удивлением обнаруживая, что уже начинало светать. Хотелось вернуть это время. Но и женщины, и работа теперь как будто поблекли. Не хотелось думать, что виною всему возраст. Всего лишь пятьдесят два. Рано. Нет, уже пятьдесят три, честно поправил он себя. Но все равно – рано.
Поленов усилием воли заставил себя включить компьютер, достать папку с подготовленными помощником документами, распахнуть ежедневник.
Раскрытый блокнот требовал что-то немедленно в него записать. Но неотложные мысли, которые Поленов планировал доверить бумаге, входя в кабинет, как будто разбежались, как только он опустился в величественное кожаное кресло. Чистая страница изнывала: испачкай меня, напиши что-нибудь на мне, я хочу быть грязной, я хочу стать твоей. Поленов откинулся на спинку, отодвигая бумаги.
«Что может знать о жизни женщина, которая ходит в грязных ботинках? Почему она так уверенно говорит, что я болен? Но черт знает почему этой – веришь. Вдруг правда что-то такое началось, незаметное? А может, просто одиночество и… совесть? Побаливает… – он на секунду замер, прислушиваясь к себе, как будто сканировал признаки физической муки. – Да, побаливает».
Ползучим, муравьиным почерком записал:
1. Пройти диспансеризацию.
Стало спокойнее. Подчеркнул последнее слово. Стало еще чуть-чуть легче.
Открыл папку. Таблица. Отчет за квартал. Цифры и немного текста в последней колонке. Суммы выданных грантов, краткие описания проектов. Он сразу прыгнул взглядом в ячейку с итоговой суммой. Она его не удивила, значит, все в порядке. Постарался вникнуть в правую колонку с описаниями инновационных проектов, разработка которых теперь благодаря его ведомству поддерживается грантами государства. Обычно это чтение его будоражило.
«Садовница здесь всего второй день, а ее уже как-то слишком много. Она дважды вынудила меня совершить то, чего я делать не собирался».
Революционные микробы, экологично перерабатывающие мусор. Ага. Электронные учебники. Не новость, но пусть. Еще одна база медицинских протоколов (как экспертный совет пропустил? Есть же проект Минздрава, туда бы и слили, подчеркнуть). Опять кибербезопасность, галочка. Ненаркотическое обезболивание, интересно. Интеллектуальная система управления освещением, вчерашний день, подчеркнуть. Еще одна кибербезопасность, галочка. Противораковые средства следующего поколения. Рендеринг трехмерной графики. Система видеонаблюдения и идентификации лиц. Распознавание голоса. Нейронные сети. Еще одна информационная безопасность, галочка…
Поленов посмотрел на подаренную женой статусную перьевую ручку. Перевел взгляд на свои пальцы, державшие ее – коротковатые, крепкие, очень ухоженные, с полупрозрачными рыжеватыми волосками на фалангах. И вспомнил божью коровку, которую выловил из декольте садовницы. В тот момент он действительно еще не хотел ничего такого. Божья коровка семенила по его пальцу, нежно перебирая лапками, путаясь в волосках. Вверх. И снова вверх. Как бы он ни переворачивал ладонь, она опять устремлялась к небу. Он залюбовался этой неутомимостью и верностью навек избранному направлению. Мелькнула какая-то хорошая, правильная мысль о работе. И о себе. О том, что все еще возможно, что он еще в силах и даже должен снова пойти вперед, а не кружить и топтаться на одном месте. Между лопатками пробежала шелковая щекотка. И тут садовница сделала шаг, сближаясь. Она почти прижалась к нему, беззастенчиво, интимно. Флора подставила свой палец. Нет. Не подставила. Она скользнула своими пальцами по его ладони, по какому-то тайному, незащищенному месту, раскрывшемуся, когда он разжал кулак ради божьей коровки. И букашка переползла к ней на тоненький холодный пальчик с простым гладким колечком и как заведенная побежала вверх. Тогда он подставил свой палец к пальцу Флоры. Божья коровка вернулась к Поленову. Добежала до высшей точки и взлетела. И в этот момент он уже знал, что хочет, может и сделает вот это все – странное, порочное, нарушающее все табу. Безответственное. И совершенно необходимое.
В происходящем будоражила бесстыдная упоительность. Представлялось, что садовница – его наложница. Она никуда не сможет уйти. Никому и ни о чем не проболтается. Послушная, бессловесная, трепещущая, почтительная и восхищенная. Оказалось, это сильно искушает – быть властителем. Повелителем. Злым гением. Он отпустил себя. Завелся даже без виагры, а ведь Флору не назовешь красивой.
Садовница подчинилась его желанию так покорно и охотно, как будто бы уже знала о том, что отныне и навсегда она в его власти. Как будто уже смирилась со своей принадлежностью к этой усадьбе, с беспомощностью и подчиненностью. Хотя ведь он ей еще ничего не сказал… Он еще не произнес ни одного слова о решении, которое они с Мариной приняли вчера вечером. И после, застегивая ремень, и потом, шагая вдоль липовой аллеи, не сказал тоже. Хотя ради этого и шел к ней – чтобы сказать. «Пусть Марина проинформирует, без меня», – решил он, уже поднимаясь по ступенькам особняка.
Но Флора как будто уже все почувствовала и заранее приняла, и одобрила. Так он это ощутил.
Он заставил себя вернуться к правой колонке в таблице. Один из проектов показался интригующим. Он разбудил компьютер, чтобы узнать подробности. Страница загрузилась мгновенно, но на ней оказалось так много букв, что он тут же свернул окно, поставив себе флажок «прочитать позже».
Потом случился какой-то провал, как будто его на несколько минут выключили из мира. Когда он включился, то обнаружил на полях дорогого блокнота нарисованную божью коровку.
– Совершенно невозможно тут работать, – зло прошипел он, нажимая кнопку внутренней связи.
– Да, Борис Максимович, – тут же отозвался энергичный мужской голос.
– Подавайте машину, поедем в «Школково», – скомандовал Поленов, закрывая папку и выключая компьютер. Захлопнул ежедневник.
Тут в дверь боязливо-сбивчиво постучали. Так стучалась только Марина.
– Совершенно невозможно тут работать, – еще раз с раздражением прошептал Борис Максимович, а громко, во весь голос разрешил: – Входи!
Марина приоткрыла дверь, протиснувшись боком в образовавшуюся щель. И замерла, вопросительно уставившись.
– Ну, ты помолчать пришла или что сказать хотела?
– Ты ей сказал?
– Я ее подготовил, так сказать, – очень уверенным тоном уклонился от ответа Борис, хватаясь за портфель. – А ты донесешь подробности.
– А я смогу сказать все правильно, как надо? – засомневалась Марина.
– Даже если не сможешь, об этом не узнает никто, кроме тебя и нее, – усмехнулся Поленов, вставая из-за стола. – Ты представляешь, она хочет устроить здесь рай, из которого не захочется уходить, – глаза его иронично блеснули.
– Ах, не захочется, – протянула Марина и тоже улыбнулась, довольная тем, что на этот раз она поняла его шутку, а еще больше тем, что он шутит для нее.
Они с Борисом улыбались будто заговорщики, как не делали уже очень-очень давно, а может быть, и вообще никогда.
– Ты помнишь про журнал? – спросил Борис.
– Да-да, – отозвалась Марина.
– Если не обмишуришься, то, сама понимаешь, многое изменится, – Поленов подмигнул сразу двумя глазами, как умел только он, будто щелкнул затвором фотоаппарата. Это всегда на людей действовало успокаивающе.
Флора. Безвыходные ситуации все-таки случаются
Есть мимолетная, тающая красота в пространстве, где только что случилась близость. Кажется, воздух все еще дрожит, тени колеблются, тепло тел лениво растекается от места взрыва по всей комнате, радужные круги и пятна плывут перед глазами, будто веки все еще прикрыты. Когда я вернулась, такая красота в доме еще была. Он вдруг преобразился, стал уютным, радостным, моим. Окситоцин? И тут я вспомнила о Егоре. Нужно, чтобы хозяева скомандовали охране вернуть мне ноутбук и телефон.
– Вам сюда нельзя, – остановил меня охранник, когда я влетела в холл особняка. – Вы можете заходить в дом, только если вас пригласили или вместе с хозяевами.
– Мне срочно нужно поговорить с Борисом Максимовичем. Прямо сейчас, – потребовала я.
Меня усадили в кресло недалеко от входной двери и велели ждать. В холле гулял сквознячок, из-за него все вокруг зябко подрагивало и колыхалось: длиннющие шторы на огромных окнах, моя юбка и витой провод телефона спецсвязи с дисковым набором. Прошло где-то полчаса, прежде чем в дверях появилась… Марина. Она покрутила головой, оглядываясь в поисках прислуги. И увидев адъютанта, распорядилась: «Принесите черного чаю с зефиром в гостиную. Идемте, Флора».
Марина неспешно плыла сквозь комнаты, попутно проводя пальцами по полочкам и столешницам: проверяла, нет ли на них пыли. Я тащилась за ней, раздражаясь ее медлительностью.
Наконец мы дошаркали до громоздких кожаных кресел, выстроившихся полукругом возле камина, выложенного изразцовой плиткой с пестрым этническим рисунком. Устроились около низенького ломберного столика.
– Что стряслось? – разливая чай и сдерживая зевок, поинтересовалась Марина.
– Когда я вчера приехала, охрана забрала у меня ноутбук и телефон. Говорят, что здесь не положено иметь мобильники и компьютеры без особого разрешения хозяев, то есть без вашего. Вы можете распорядиться, чтобы мне вернули мои гаджеты?
Марина зябко поежилась:
– Понимаете, средства связи здесь не положены – информационный карантин. Соображения безопасности. Все оставляют свои мобильники на охране. Даже министры, – последние два слова она прибавила шепотом.
– Но они нужны мне для работы, – спокойно и терпеливо, как несмышленому ребенку, пояснила я.
– Придется придумать, как работать без них, – пожала плечами Марина, тоже включила «интонацию доброй нянюшки» и принялась размеренно объяснять, что информационный карантин в резиденции нужен, чтобы никто отсюда не чекинился, не публиковал фотографии, а также чтобы нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах не сболтнул лишнего про БМ и жизнь в усадьбе. Потому что, увы, были случаи, когда какие-то ничтожные и очень случайные людишки, на короткий срок попадавшие в «святая святых», тут же принимались трепаться на каждом углу, а некоторые даже строчить мемуары.
– Да что у вас тут за тайны?! – воскликнула я. – Вы что, сирот едите, что ли?
– К сожалению, люди используют против нас даже самые невинные сведения, – вздохнула Марина. – Может, слышали про журналистку, которая с Борей однажды жасминового чаю попила, а потом нацарапала целую книгу об этом происшествии, напичканную ее домыслами и фантазиями, да еще и умудрилась сбежать в Лондон как жертва политического режима? – напомнила Марина.
