Салли Руни
Разговоры с друзьями

В трудные времена все мы должны снова и снова решать, кого мы любим.

Фрэнк О’Хара^[1]

Sally Rooney

CONVERSATIONS WITH FRIENDS

Copyright © 2017 by Sally Rooney

Published in the Russian language by arrangement with The Wylie Agency

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2020

This book was published with the support of Literature Ireland

Книга издана при поддержке агентства «Литература Ирландии»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2020.

Часть 1

1

С Мелиссой мы познакомились на поэтическом вечере, где я и Бобби выступали. Мелисса сфотографировала нас на улице у входа: Бобби курила, а я смущенно ухватилась правой рукой за левое запястье, будто боялась, что оно убежит. Мелисса снимала большой профессиональной камерой со множеством объективов, которые носила в специальной сумке. Делая снимки, она курила и болтала. Она говорила о нашем выступлении, а мы – о ее работах, которые видели в интернете. Около полуночи бар закрылся. Пошел дождь, и Мелисса пригласила нас к себе выпить.

Мы втроем втиснулись на заднее сиденье такси и пристегнулись. Бобби села посередине и повернулась к Мелиссе поболтать, так что я видела только ее затылок и маленькое, похожее на ложечку ухо. Мелисса назвала таксисту адрес в Монкстауне, а я уставилась в окно. Голос по радио бубнил: восьмидесятые… поп… классика. Прозвучал джингл. Я внутренне собралась перед визитом в незнакомый дом, приготовилась говорить комплименты и излучать очарование.

Дом был на две квартиры, из красного кирпича, у входа рос платан. В свете уличного фонаря его листья казались оранжевыми и неживыми. Я обожала изучать чужие дома изнутри, особенно если хозяева хоть немного известны, вот как Мелисса. Сразу решила запомнить каждую деталь, чтобы потом описать друзьям и Бобби все подтвердила бы.

Едва Мелисса впустила нас, в прихожую с лаем выскочил рыжий спаниель. В холле было тепло, повсюду горел свет. У двери стоял низкий столик, на нем – мелочь, расческа и открытая помада. Над лестницей висела копия картины Модильяни – полулежащая обнаженная женщина. Я подумала: да это же целый дом! Тут семья могла бы жить.

У нас гости, прокричала Мелисса в коридор.

Но никто не появился, и мы пошли за ней в кухню. Мне бросилась в глаза миска темного дерева, наполненная спелыми фруктами, и застекленная веранда. Богатые люди, подумала я. Я тогда постоянно думала о богатых. Собака прибежала за нами в кухню и крутилась под ногами, но Мелисса не обращала на нее внимания, так что и мы не стали.

Вина? – предложила Мелисса. Белого или красного?

Она наполнила огромные бокалы-чаши, и мы уселись вокруг низкого столика. Мелисса спросила, как мы угодили в поэтический слэм. Мы обе заканчивали тогда третий курс университета, но выступали вместе еще со школы. Экзамены были уже позади. Стоял конец мая.

Камера лежала на столе, и время от времени Мелисса хватала ее и делала пару кадров, подсмеиваясь над тем, что она «помешана на работе». Она прикурила сигарету и стряхнула пепел в китчевую стеклянную пепельницу. В доме вообще не пахло сигаретным дымом – интересно, подумала я, она обычно здесь курит?

Сегодня у меня появились новые друзья, сказала она.

В дверях кухни стоял ее муж. Он помахал рукой, приветствуя нас, а собака начала скулить, повизгивать и носиться кругами.

Это Фрэнсис, сказала Мелисса. А это Бобби. Они пишут стихи.

Он взял бутылку пива из холодильника, поставил на стол и открыл.

Посиди с нами, предложила Мелисса.

Да я бы с удовольствием, ответил он, но мне надо выспаться перед вылетом.

Спаниелька вскочила на стул, и хозяин рассеянно погладил ее по голове. Спросил Мелиссу, кормила ли она собаку, и та ответила, что нет. Он взял собаку на руки, и она тут же полезла лизать ему шею и подбородок, а он был не против. Сказал, что покормит ее, и вышел из кухни.

Ник снимается завтра утром в Кардиффе, сказала Мелисса.

Мы уже знали, что ее муж актер. Их с Мелиссой часто фотографировали вместе на разных мероприятиях, друзья друзей были с ним знакомы. У него было широкое приятное лицо, и выглядел он так, будто мог держать Мелиссу под мышкой, а свободной рукой при этом отбиваться от недругов.

Он очень высокий, сказала Бобби.

Мелисса так улыбнулась, будто «высокий» – эвфемизм чего-то, не обязательно лестного. Разговор возобновился. Мы немного поспорили о правительстве и католической церкви. Мелисса спросила, религиозны ли мы, и мы ответили, что нет. Она сказала, что религиозные мероприятия, типа похорон и свадеб, ее «утешают и по-своему успокаивают». Они объединяют, пояснила она. Есть в этом что-то приятное для невротичной индивидуалистки. Я училась в школе при монастыре, так что до сих пор помню почти все молитвы.

Мы тоже ходили в школу при монастыре, сказала Бобби. Непросто нам пришлось.

Мелисса усмехнулась и спросила: в смысле?

Ну, я лесбиянка, а Фрэнсис коммунистка, сказала Бобби.

И я, кажется, не помню ни одной молитвы, добавила я.

Мы еще долго выпивали и разговаривали. Обсуждали поэтессу Патрицию Локвуд^[2], которой дружно восхищались, потом «феминизм за равную оплату труда», как пренебрежительно сформулировала Бобби. Я чувствовала, что пьянею и начинаю уставать. Не могла придумать ни одной остроумной реплики и силилась придать лицу выражение «у меня отличное чувство юмора». Кажется, я много смеялась и кивала. Мелисса призналась, что пишет новую книгу эссе. Бобби читала ее первую книгу, а я нет.

Она не такая уж хорошая, сказала Мелисса. Подожди, пока выйдет новая.

Около трех часов ночи она проводила нас в гостевую комнату, сказала, как рада знакомству и как здорово, что мы остались. Мы легли в постель, я уставилась в потолок и почувствовала, насколько же я пьяна. Комната кружилась короткими рывками. Стоило пережить одно вращение, как тут же начиналось другое. Я спросила Бобби – мол, у нее тоже все идет кругом? – но она сказала, что нет.

Она удивительная, правда? – сказала Бобби. Мелисса.

Мне понравилась, сказала я.

Из коридора слышались ее голос и шаги, ее носило из комнаты в комнату. Залаяла собака, Мелисса что-то крикнула, ей ответил голос мужа. А потом мы заснули. Мы не слышали, как он ушел.

* * *

Мы с Бобби познакомились в средней школе. Самоуверенности ей было не занимать, и ее то и дело оставляли после уроков за плохое поведение, которое у нас называли «помехой преподаванию и обучению». Когда нам было по шестнадцать, она проколола себе нос и закурила. Она никому не нравилась. Однажды ее временно исключили за то, что написала «в жопу ваш патриархат» на стене рядом с гипсовым распятием. Желающих заступиться за Бобби не нашлось. Ее считали выпендрежницей. Даже я вынуждена была признать, что в ту неделю, когда ее не было, преподаванию и обучению почти ничто не мешало.

Когда нам исполнилось по семнадцать, нас не миновал школьный благотворительный бал – в актовом зале, где щербатый диско-шар отбрасывал свет на потолок и зарешеченные окна. Бобби пришла в легком летнем платье и, похоже, забыв причесаться. Выглядела она ослепительно, так что всем пришлось постараться, чтобы не обращать на нее внимания. Я сказала ей: отличное платье. Она угостила меня водкой, которую протащила в бутылке из-под кока-колы, и спросила, заперта ли вся остальная школа. Мы подергали дверь на запасную лестницу и обнаружили, что она открыта. Там никого не было и свет не горел. Сквозь половицы мы слышали музыку снизу – словно где-то звонил чужой телефон. Бобби дала мне еще отхлебнуть водки и спросила, нравятся ли мне девушки. Рядом с нею легко было держаться невозмутимо. Я ответила: конечно.

Я никого не предала, став девушкой Бобби. Близких друзей у меня не было, в обед я обычно в одиночестве читала учебники в школьной библиотеке. Мне нравились другие девчонки, я давала им списывать домашку, но я была одинока и считала, что недостойна настоящей дружбы. Я составила список, что нужно в себе улучшить. Но когда мы с Бобби начали встречаться, все изменилось. Больше никто не просил у меня списать. В обед мы вдвоем шли по парковке, держась за руки, и все презрительно отворачивались. Это было прикольно, первая по-настоящему прикольная вещь в моей жизни.

После школы мы обычно лежали в ее комнате, слушали музыку и болтали о том, что нам друг в друге нравится. Долгие и напряженные разговоры – каждый казался мне практически судьбоносным, и вечерами я тайком записывала фрагменты по памяти. Когда Бобби говорила обо мне, я словно впервые видела себя в зеркале. Я стала чаще смотреться в реальные зеркала. Внимательно изучала свое лицо и тело, чего прежде никогда не делала. Задавала Бобби вопросы типа: а ноги у меня длинные? Или коротковаты?

На выпускном вечере мы вместе читали со сцены. Некоторые родители прослезились, но одноклассники пялились в окна актового зала или перешептывались. Несколько месяцев спустя, проведя вместе больше года, мы с Бобби расстались.

* * *

Мелисса захотела о нас написать. Прислала имейл, спросила, интересно ли нам, и приложила несколько снимков, сделанных у входа в бар. Одна у себя в комнате, я загрузила файл и развернула фотку на весь экран. На меня озорно смотрела Бобби – правой рукой держит сигарету, левой натягивает меховую накидку. На ее фоне я выглядела скучающей и интересной. Я представила свое имя, полужирным шрифтом с засечками. Решила, что в следующий раз постараюсь произвести на Мелиссу сильное впечатление.

Как только пришло письмо, позвонила Бобби.

Видела фотки? – сказала она. По-моему, я в нее влюбилась.

Одной рукой я держала телефон, а другой увеличивала изображение лица Бобби. Снимок был в высоком разрешении, но я увеличивала, пока не полезли пиксели.

Может, ты просто влюблена в собственное лицо? – сказала я.

Если я красива, это еще не значит, что я нарцисс.

Я пропустила ее слова мимо ушей. Я все увеличивала фото. Я знала, что Мелисса работает на несколько влиятельных литературных сайтов и ее статьи очень популярны. Она написала знаменитое эссе о церемонии вручения «Оскара», которое каждый год во время оскаровской гонки все считали своим долгом перепостить. Порой она писала про художников, продававших свои работы на Графтон-стрит, и про лондонских уличных музыкантов; на стильных фотоиллюстрациях герои выглядели очень человечными и «характерными». Я уменьшила масштаб и попыталась взглянуть на собственное лицо глазами незнакомца, который наткнулся на это фото в интернете. Лицо округлое и бледное, брови перевернутыми скобками, взгляд в сторону, глаза полуприкрыты. Даже мне было видно: характер у меня есть.

Мы ответили, что будем рады, и Мелисса пригласила нас на ужин, чтобы подробнее расспросить о нашем творчестве и еще пофотографировать. Попросила меня прислать несколько стихотворений, и я отправила три-четыре лучших.

Мы с Бобби долго обсуждали, что она наденет к ужину, хотя собрались, чтобы прикинуть, как оденемся мы обе. Я лежала в своей комнате, наблюдая, как она крутится у зеркала, недовольно поправляя волосы.

Так ты говоришь, что влюбилась в Мелиссу, сказала я.

Угу, запала на нее.

Ты в курсе, что она замужем?

Что, думаешь, я ей не нравлюсь? – сказала Бобби.

Она примеряла перед зеркалом одну из моих любимых рубашек – белую, из мягкого хлопка.

В смысле «нравишься»? Мы сейчас серьезно или прикалываемся?

Почти серьезно. По-моему, она в меня влюбилась.

Настолько, чтобы изменить мужу?

Бобби только расхохоталась. С другими людьми я обычно догадывалась, всерьез они говорят или нет, но с Бобби не догадаешься. Она всегда говорила полусерьезно-полушутя. Так что мне пришлось отрастить дзен, чтобы спокойно воспринимать все ее странности. Я смотрела, как она снимает блузку и надевает белую рубашку, аккуратно закатывает рукава.

Классно? – сказала она. Или ужасно?

Неплохо. Хорошо смотрится.

2

В день нашего визита к Мелиссе шел нескончаемый дождь. С утра я сидела в постели и писала стихи, била по клавише «ввод» где попало. В конце концов я открыла жалюзи, почитала новости в интернете и приняла душ. Дверь моей квартиры выходила во внутренний дворик дома – заросший травой, с вишневым деревом в дальнем углу. Сейчас был почти июнь, а в апреле вишня стояла вся в сияющих шелковистых цветах, похожих на конфетти. У соседей был совсем маленький ребенок – он иногда плакал по ночам. Мне нравилось там жить.

Мы с Бобби встретились вечером в городе и сели на автобус до Монкстауна. Поиски дороги к дому – как будто разворачиваешь слои оберточной бумаги в «передай посылку». Я поделилась этим с Бобби, а она спросила: так это приз или еще один слой упаковки?

Поймем после ужина, ответила я.

Мы позвонили в дверь, Мелисса открыла – на плече фотокамера. Поблагодарила, что пришли. Одарила нас выразительной заговорщической улыбкой – я думаю, она так улыбалась всем героям своих статей, как бы намекая: для меня вы не просто работа – вы особенные, любимчики. Я подумала, что позже перед зеркалом с завистью попытаюсь эту улыбку повторить. Пока мы вешали куртки, в дверях кухни тявкал спаниель.

В самой кухне муж Мелиссы резал овощи. Собаку наше сборище реально взбудоражило. Она вскочила на стул и лаяла секунд десять или двадцать, пока Ник не скомандовал ей умолкнуть.

Вино будете? – сказала Мелисса.

Конечно, ответили мы, и Ник наполнил бокалы. После нашей первой встречи я успела почитать о нем в интернете – он ведь был первый актер, с которым я познакомилась в жизни. В основном он играл в театре, но еще снялся в нескольких сериалах и фильмах. Однажды, несколько лет назад, его номинировали на престижную премию, но он не выиграл. Я наткнулась на множество фотографий, где он позировал без рубашки, – почти на всех он выглядел моложе и выходил из бассейна или принимал душ в давным-давно закрытом сериале. Я отправила Бобби ссылку на одну фотографию и приписала: трофейный муж.

Фотографий Мелиссы в интернете было не так уж много, хотя ее сборник эссе активно обсуждали. Я не знала, давно ли они с Ником женаты, – они были еще не настолько знамениты, интернет таких подробностей не знал.

Так вы пишете вместе? – сказала Мелисса.

О боже, нет, сказала Бобби. Все пишет Фрэнсис. Я даже не помогаю.

Неправда, сказала я. Неправда, ты помогаешь. Это она просто так говорит.

Мелисса склонила голову и как бы усмехнулась.

И кто же из вас врет? – сказала она.

Врала я. Бобби действительно не помогала мне писать стихи – разве что разнообразила мою жизнь. Насколько я знаю, она никогда не пыталась сочинять. Она любила произносить драматичные монологи и петь антивоенные баллады. На сцене она смотрелась великолепно, и я частенько поглядывала на нее, когда от волнения забывала, что делать.

На ужин были спагетти в густом беловинном соусе и много чесночного хлеба. Ник в основном молчал, а Мелисса задавала вопросы. Она то и дело нас смешила, но так, как пичкают едой совершенно неголодного человека. Я сомневалась, нравится ли мне такая веселая напористость, а вот Бобби точно была в восторге. Я заметила, что она смеялась даже больше, чем было уместно.

Не знаю, почему я так решила, но, по-моему, как только Мелисса узнала, что стихи пишу я одна, она потеряла всякий интерес к процессу их создания. Перемена была настолько неуловимая, что Бобби наверняка сказала бы «ничего подобного», и я злилась, будто она уже так и сказала. Я выпала из ситуации, словно меня не волновало, как все повернулось, вообще меня не касалось. Я могла бы включиться обратно, но, видимо, не хотелось прикладывать усилия, чтоб меня заметили.

После ужина Ник убрал тарелки, а Мелисса начала фотографировать. Бобби сидела на подоконнике, глядела на горящую свечу, смеялась и строила милые рожицы. Я замерла за столом, приканчивая третий бокал вина.

Мне нравится кадр с окном, сказала Мелисса. Давай сделаем такой же, но на веранде?

На веранду вели двойные двери. Бобби отправилась за Мелиссой, а та закрыла за ними створки. Я видела, как Бобби хохочет на подоконнике, но не слышала ее смеха. Ник наполнял раковину горячей водой. Я еще раз похвалила еду, он поднял глаза и ответил: а, спасибо.

Сквозь стекло я наблюдала, как Бобби поправляет потекший макияж под глазом. У нее были узкие запястья и длинные изящные кисти. Порой, когда я занималась чем-то нудным – шла с работы или развешивала постиранное белье, – я представляла, что выгляжу как Бобби. Ее осанка была лучше моей, а лицо – красивым и запоминающимся. Иллюзия перевоплощения была настолько реальна, что, случайно заметив свое отражение и увидев настоящую себя, я переживала странный шок обезличенности. Сейчас, когда Бобби сидела прямо перед глазами, проделать этот трюк было гораздо сложнее, но я все равно попыталась. Захотелось сказать что-нибудь глупое и провокационное.

Похоже, я тут иду в нагрузку, сказала я.

Ник бросил взгляд на веранду, где Бобби что-то изображала, встряхивая волосами.

Думаешь, Мелисса слишком уж выделяет Бобби? – сказал он. Если хочешь, я с ней поговорю.

Нормально. Все без ума от Бобби.

Правда? Должен сказать, я больше проникся к тебе.

Мы посмотрели друг на друга. Я поняла, что он стебется, и улыбнулась.

О да, я сразу ощутила мистическую связь, кивнула я.

Меня тянет к поэтическим натурам.

Ну что ж. У меня цветистый внутренний мир, уж поверь.

Он засмеялся. Я знала, что это нахальство с моей стороны, но не слишком себя винила. На веранде Мелисса закурила сигарету и положила камеру на стеклянный кофейный столик. Бобби чему-то сосредоточенно кивала.

Я думал, сегодняшний вечер превратится в кошмар, но на самом деле неплохо, сказал Ник.

Он сел рядом. Мне понравилась его внезапная откровенность. В памяти всплыло, что я видела его фотографии без рубашки в интернете, а он и не в курсе, и в тот момент это меня так развеселило, что я чуть ему не рассказала.

Я тоже не любительница званых ужинов, сказала я.

По-моему, ты неплохо справилась.

И ты отлично держался. Просто здорово.

Он улыбнулся. Я старалась запомнить его слова, чтобы потом пересказать Бобби, но у меня в голове они звучали не так уж смешно.

Двери открылись, и Мелисса вошла, держа камеру обеими руками. Сняла нас за столом – у Ника в руке бокал, я рассеянно смотрю в объектив. Она села рядом и уставилась на экран фотоаппарата. Вернулась Бобби и, никого не спросив, сама долила себе вина. На ее лице читалось блаженство – видно было, что она пьяна. Ник рассматривал ее, но молчал.

Я напомнила, что нам надо успеть на последний автобус, и Мелисса пообещала прислать фотографии. Улыбка Бобби слегка померкла, но намекать, что мы бы посидели еще, было уже поздно. Нам вручили куртки. У меня голова шла кругом, и теперь, когда Бобби притихла, я беспричинно смеялась про себя.

До остановки было десять минут пешком. Вначале Бобби приуныла, словно чем-то расстроена или раздражена.

У вас там все нормально прошло? – сказала я.

Я беспокоюсь за Мелиссу.

Ты о чем?

Не похоже, что она счастлива, сказала Бобби.

А в каком смысле несчастна? Она тебе что-то сказала?

Не похоже, что они с Ником счастливы вместе.

Правда?

Грустно все это.

Я не сказала, что Бобби и видела-то Мелиссу два раза, хотя, наверное, сказать стоило. И правда, Ник и Мелисса не были похожи на пару, которая без ума друг от друга. Он же сказал мне ни с того ни с сего, что от вечеринки, которую устроила его жена, ожидал «кошмара».

По-моему, он прикольный, сказала я.

Да он рта не раскрыл.

Зато он очень забавно молчит.

Бобби не рассмеялась. Ну и ладно. В автобусе мы почти не разговаривали: я видела, что ей не очень-то интересен мой отчет о разговоре с «трофейным мужем» Мелиссы, а других тем для разговора мне в голову не приходило.

Вернувшись домой, я почувствовала себя гораздо пьянее, чем в гостях. Бобби отправилась к себе, и я осталась одна. Прежде чем лечь спать, включила повсюду свет. Порой я так делала.

* * *

В то лето родители Бобби со скандалом разошлись. У матери Бобби, Элеанор, всегда была хрупкая психика, и временами она подолгу страдала от некой болезни, так что любимым родителем Бобби выбрала отца. Она всегда называла их обоих по имени. Вначале, наверное, в этом было бунтарство, но теперь казалось, что они коллеги, а семья – малый бизнес, которым все они заправляют. Лидии, сестре Бобби, исполнилось четырнадцать, и ей, в отличие от Бобби, не хватало самообладания.

Мои родители разошлись, когда мне было двенадцать, и отец вернулся в Баллину, где когда-то и познакомился с мамой. До окончания школы я жила с мамой в Дублине, а потом она тоже переехала в Баллину. Поступив в колледж, я поселилась в районе Либертис, в квартире папиного брата. В учебные месяцы он сдавал вторую комнату другим студентам, так что по вечерам я старалась не шуметь и вежливо говорила «привет», встречаясь с соседом на кухне. Но летом, когда сосед уезжал на родину, я жила в квартире совсем одна, заваривала кофе когда захочу и повсюду оставляла раскрытые книги корешками вверх.

Я проходила стажировку в литературном агентстве. Там был еще один стажер, по имени Филип, с ним мы познакомились в колледже. Нам полагалось читать тонны рукописей и писать короткие, на страничку, рецензии об их литературной ценности. Ценность обычно оказывалась нулевая. Порой Филип издевательски зачитывал вслух самые бездарные отрывки, чем ужасно меня смешил, но мы никогда себе такого не позволяли при старших коллегах. Работали мы три дня в неделю и получали «стипендию», то есть нам почти не платили. Я тратилась только на еду, а Филип вообще жил дома, и нам это было не сильно важно.

Вот так и работают привилегии, однажды сказал мне Филип. Богатые придурки типа нас устраиваются на неоплачиваемые стажировки, а потом получают за это работу.

За себя говори, ответила я. Я вообще не собираюсь работать.