Анна Тищенко
Либертион

Полная версия

Свобода – величайший миф, созданный человечеством.

И как все недостижимое она прекрасна.

А. Тищенко

Дизайнер обложки Анна Тищенко

Иллюстратор Анна Тищенко

© Анна Тищенко, 2023

© Анна Тищенко, дизайн обложки, 2023

© Анна Тищенко, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4474-9187-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Опасные слова

12 мая 2078г.

Солнечные лучи прорвались через тусклую пелену весеннего неба, пролились жидким золотом на полированные крыши автомобилей. Скользнули ниже, туда, где из сумрака пустынных тротуаров вырастали льдистые кристаллы небоскребов, сломались и потухли в их бесчисленных стеклах. Тусклое майское солнце вставало над огромным городом – империей Либертионом.

Тиберий Краун сидел, откинувшись на кожаное сидение своего Мерседеса, и смотрел в окно. Перед его невидящим взглядом проплывали тысячи виртуальных рекламных щитов: «Супербыстрые хлопья на завтрак – любой вкус!», «Суперслим» – минус 3 килограмма в день – только натуральные ингредиенты!», «Молод? Успешен? Богат? Импотенция? Наш препарат вернет эрекцию в считанные дни!», «Виагра. Улучшенная формула – твой дружок будет в восторге!», «Одинока? В клубе «Леди Сафо» ты найдешь свою подружку»… Но мысли Тиберия были далеко отсюда – в кабинете ректора Либертионского государственного университета.

«И зачем она вызывает меня так срочно, перед экзаменом? Могли бы поговорить после того, как я приму всех студентов, исторический факультет так невелик, что много времени это не займет». Осознав, что стоя в пробке, он уже пять минут таращится на плакат, назойливо предлагающий возбуждающее средство, гарантирующее мультиоргазм независимо от области его применения (и Евы и Адамы будут в раю), Тиберий раздраженно ткнул кнопку на плазменном экране. Cтекло послушно потемнело, скрыв улицу от его глаз, и по его угольной поверхности побежала пронзительно-алая рекламная строка. После третьей неудачной попытки отключить рекламу он, наконец, вспомнил, что вчера забыл продлить ежемесячный платеж, и теперь придется смотреть на бегущую строку до конца поездки. Тихо выругавшись, он открыл окно. Усмехнулся: «Раньше люди платили, чтобы что-то получить; теперь мы платим, чтобы что-то не получать».

На воздушной трассе образовалась пробка. Сотни тысяч машин поблескивая лакированными боками, покорно ждали очереди, выстроившись многоцветной лентой. А там внизу, на чернеющих в тени домов тротуарах – практически никого, за исключением редких машин скорой помощи и полицейских патрулей.

– Перейти на ручное управление, – проворчал Тиберий.

«Сейчас нырнуть вниз, сто метров, и ты один мчишься по свободной дороге…»

– Извините, сэр, невозможно. Сегодня пятница, использовать ручное управление вы можете только по выходным, – равнодушно возразил вежливый женский голос в динамике.

– Черт возьми! Совсем забыл.

– Сэр, вы нарушили закон. Согласно статье 13456, пункту 561, ненормативная лексика считается административным нарушением. Желаете оплатить штраф сейчас?

– Какого…, – он вовремя остановился.

– Вы что-то хотели сказать, сэр?

– Нет-нет, ничего.

– Как угодно, сэр.

– Нет, ну что же это, я в собственной машине не могу вслух говорить?

– Вы можете, сэр, но согласно…

– Это был риторический вопрос, – раздраженно перебил Тиберий, – и, да, переведи деньги с карты сейчас.

Он устало откинулся на спинку сиденья. «Нет, надо взять себя в руки. Вот только что по собственной несдержанности потерял двести долларов. И это еще хорошо, что в своей машине выругался. Во сколько обошлось подобное на лекции? Да, в тысячу – треть зарплаты». Он усмехнулся: «Ладно, еще не ляпнул, что именно благодаря грехопадению Адама и Евы человечество возникло, развилось и доросло до того счастья и миропорядка, в котором сейчас пребывает. А хотел. Но такая шутка обошлась бы в шесть лет тюрьмы или принудительный курс терапии у психолога, что куда как хуже. Или за пропаганду разнополой любви уже ужесточили наказание? Вроде что-то такое было на днях в новостях. Надо бы у этой дуры поинтересоваться». Радуясь, что хотя бы мысленно он может обращаться к собственной машине, как ему вздумается, Тиберий уже хотел задать вопрос, но не успел. Автомобиль быстро и плавно снизился у огромной гранитной лестницы, по которой спускались и поднимались многочисленные студенты.

– Мы прибыли к пункту назначения, сэр. Я отправляюсь на парковку, хорошего дня.

– Надеюсь, ты будешь долго искать свободное место, – проворчал Тиберий, выбираясь из автомобиля. Злость на свой несдержанный язык, как обычно, перекинулась на ни в чем не провинившуюся машину. Он быстрой, широкой походкой прошел под гранитную арку Либертионского университета, на которой огромными золотыми буквами сияла надпись: «Единство, толерантность, свобода». Взглянул на наручные часы, вспомнил, что старинные механические ему на работу носить запретили и сейчас его запястье украшал современный смарт. Потратил три минуты, чтобы выйти из социальной сети Bodybook, куда не заходил, виртуальных магазинов, новостей, рекламы и, наконец, увидел время. «Еще двадцать минут до лекции, отлично», – подумал он и стремительным шагом пошел по коридору, игнорируя механическую дорожку, на которой, как обычно, была толпа. «Забавно, – размышлял Тиберий, скользя равнодушным взглядом по юным лицам студентов. – Почти все они после лекций пойдут в тренажерный зал и потратят пару часов на занятия спортом, но целый день до этого будут всеми способами избегать любых усилий и движений. Даже эта дорожка едет медленней, чем я иду, однако же…»

Здание университета было огромным, это был целый город с бесчисленными корпусами, переходами, галереями, напоминавший полированного спрута. И не мудрено, университет был единственным в Либертионе. Как, впрочем, и любые заведения государственной важности – тюрьма, психиатрическая клиника, Суд, Дом правительства. Дойдя до лифта, соединявшего все этажи, он снова уперся в пробку. Смешался с толпой студентов, машинально определяя возраст юношей и девушек. Нет, не по степени зрелости – при возможностях современной медицины человек может и не меняться после восемнадцати. По крайней мере, внешне. Но те, кто был рожден до 2064 года, еще различались по фенотипу, фигуре, цвету кожи. Когда же толерантность и единство окончательно победили гнусные пережитки прошлого, было решено привести человечество к общему удобному знаменателю. «А ведь были же времена, – размышлял Тиберий, – когда рождение человека проходило при помощи биологических родителей и являлось волей случая».

Лифт сожрал очередную порцию ожидавших, и на площадке остался только он и две девушки. Судя по весьма экстравагантной одежде, они были с факультета дизайна. Одну из них, высокую стройную брюнетку, он окинул восхищенным взглядом. Видимо, взгляд этот, скользивший по ее скорее открытому, чем прикрытому одеждой телу был слишком красноречив и недостаточно толерантен. Девушка удивленно и вопросительно подняла на него темные, будто бархатные глаза.

– Очень стильная блузка, – тут же нашелся Тиберий, попытавшись придать лицу приветливо-глуповатое выражение.

– О, спасибо, – она тут же успокоилась и широко улыбнулась. – Очень модно в этом сезоне, «Андрогин» так пишет. А значит, так оно и есть.

– «Андрогин»?

– Да, это же самый известный модный журнал, вы разве его не читаете?

– Нет, – ответил Тиберий, забавляясь ее искренним изумлением и почти испугом.

Возможно, в кои-то веки у Тиберия был шанс узнать что-то о высокой моде, но в этот момент его развязно обняли за плечи и шанс этот был безвозвратно потерян. О чем он, впрочем, не слишком сожалел.

– Тиберий, привет, мой милый!

Розовощекий, пухлый мужчина с притворным радушием обнял помрачневшего Тиберия.

– И тебе привет, Норманн.

Вот не повезло, теперь от него не так просто будет отделаться. С профессором математики Тиберия связывали отношения, которые можно было охарактеризовать как «нежная ненависть». Норманн времени терять не стал:

– Судя по тому, что ты не бежишь пешком на свой шестой этаж, а смиренно ждешь лифта, тебя опять начальство вызывает? Опять провинился?

– Норманн, не нужно перекладывать свой опыт на других.

– Возможно, – мирно и, как бы, невзначай заметил математик, – твоей вины тут нет, просто тебя хотят поставить в известность о закрытии факультета. Что делать тогда будешь?

– Что ж…, может быть, на старую работу вернусь, – небрежно бросил Тиберий.

Розовая физиономия Норманна приобрела приятный зеленоватый оттенок.

– Ты не можешь! Некуда возвращаться, – неуверенно пробормотал он и слегка попятился.

– Ну отчего же. А, кстати, с чего такие мысли? О закрытии факультета? – ровным голосом спросил Тиберий.

Лифт увез девушек, и на площадки они с Норманном остались одни.

– Ну как же, на моем курсе тысяча человек, а у тебя сколько студентов? Десять? – оскалился в сладчайшей улыбке математик.

Удар попал в цель и требовал возмездия. Тиберий как бы рассеянно скользнул взглядом по всему круглому, рыхлому телу Норманна и вдруг театрально застыл, уставившись на его ноги, обутые в леопардовые туфли на высоком каблуке. Незамеченным это не осталось.

– Что? Что не так? – всполошился математик.

– Норманн. Как это возможно? На тебе три вещи с леопардовым рисунком, а носить больше одной – считается очень дурным тоном!

– Ты уверен? – глаза Норманна беспокойно забегали. – В прошлом сезоне это было в тренде.

– А сейчас абсолютно недопустимо. «Андрогин» так пишет, – сурово промолвил Тиберий.

И вошел в подъехавший лифт с триумфом Персея, победившего Горгону Медузу.

Посещение Олимпа

Пятидесятый этаж разительно отличался от своих нижних собратьев умиротворяющей тишиной и пустотой. Интерьер стандартный – черный полированный пол, имитирующий мрамор, хромированные кадки с искусственными растениями. Отдавая дань традициям восточной релаксации, из скрытых динамиков услужливо раздавалось чириканье птичек, сопровождавшееся так называемой фоновой музыкой. То есть невнятной, тихой и не имеющей сколько-нибудь выраженной мелодии. Птички, призванные успокаивать мятущуюся душу, раздражали Тиберия особенно. Однажды, когда ему пришлось провести около двадцати минут в ожидании аудиенции, он искренне жалел об отсутствии какого-нибудь оружия. Но в этот раз обошлось. В приемной никого не оказалось.

– Я к мистеру Дарнли.

Тиберий окинул взглядом молоденькую, но уже весьма надменную секретаршу. Та заколебалась.

– А…. Вас ожидают?

– Да.

Ответ был лаконичным и уверенным, но она с большим сомнением еще раз взглянула на Тиберия, прежде чем подняться из черного кожаного кресла. Права аудиенции удостаивались лишь немногие смертные, члены правительства, меценаты и другие небожители. Тиберий же подозрительно смахивал на профессора, о том говорил скромный недорогой костюм, дешевый смарт и вообще по виду он выглядел как личность весьма подозрительная. Если вообще не на историка.

– Спрошу, – еще раз поколебавшись, сказала она и робко заглянула за массивную дверь матового стекла. – Мистер Дарнли, к вам, гм… – посетитель. Мистер Краун… Вы можете войти.

Секретарша вжалась в дверной косяк, чтобы не задеть даже случайно сомнительного гостя. Не дожидаясь, пока его пригласят, Тиберий пнул медленно отъезжавшую в сторону дверь и вошел. В глаза резануло белым. Ярким, чистым, мертвым и голым цветом. Белым было все: стены, пол, потолок, мебель. За восемь лет его посещений этого кабинета он так и не привык к этой слепой, стерильной холодной белизне. Хоть этот цвет и был принят эталоном дизайнерской мысли и образчиком вкуса, олицетворял чистоту и совершенство нашего идеального века, Тиберия отчаянно тянуло на что-то погрязнее.

– Ну, привет, мистер Дарнли, – впервые за последние две недели искренне улыбаясь, сказал Тиберий, входя в кабинет.

Хотя и норматив обращения к гражданам Либертиона был принят десять лет назад, обратив сексистские «мужчина» и «женщина» в толерантные «феминолибертианец» и «маскулинолибертианец», приведя их к общему знаменателю «мистер», Тиберий до сих пор чувствовал неловкость, обращаясь так к женщине. Если подумать, разве не должна была женская половина общества взбунтоваться против такого гендерного доминирования? Почему «мистер», а не «мисс»? Но странная вещь – столетия женщины стремились уподобиться мужчинам, а никак не наоборот, к тому же и те, и другие всегда предпочитали общество мужчин.

– Лора… Я скучал. Но что за спешка? – Тиберий бесцеремонно развалился в широком кресле, стоявшем возле рабочего стола ректора.

Рука Лоры поспешно нырнула под стол, где, как он знал, находилась кнопка «белого шума» – неслыханная роскошь, право на которую имели только члены правительства. Но ректор университета – фигура не менее значимая, ибо что может быть важнее, чем формирование умов и настроений юного поколения, оплота державы?

– Две новости, – она веско подняла брови.

– Начни с хорошей.

– С чего ты взял, что есть хорошая? Однако к делу. Мы разработали программу, по которой раз в год один студент-выпускник с одиннадцати факультетов, выдержавший конкурс, отправляется на недельную экскурсию в один из старых городов. Пожалуйста, закрой рот, это еще не все. Сопровождать их должен глава исторического факультета, то есть ты. Там будет оборудована база со всем необходимым, в город вы будете выходить только для ознакомления…

– Лора. Ты хочешь, чтобы я был нянькой у десятка недорослей в течение недели?

– У одиннадцати. Лучших студентов университета. Вопросы?

– Только один. Зачем?!

– Правительство хочет, чтобы будущие специалисты могли почерпнуть свежие идеи на гниющем фундаменте прошлого. А заодно убедиться, сколь это прошлое неприглядно.

– Ах, вот оно что…

– Ладно, буду совсем откровенна. Исторический факультет хотели закрыть. Мол, достаточно вводного двухнедельного курса истории в начальной школе. Да-да, не изображай египетского крокодила, пытающегося проглотить солнце. И знал бы ты, чего мне стоило пропихнуть этот проект, да еще деньги под него найти. Ну скажи, – она в волнении посмотрела ему прямо в глаза, – неужели ты воочию не хотел бы увидеть то, о чем так много читал?

Она помолчала, потом тихо добавила:

– Мне удалость убедить Его. И он дал под это деньги.

Вот теперь Тиберию стало понятно, что выбора у него нет. Если проект спонсирует сам император, ни ему, ни Лоре не сойти с этого корабля до, разумеется, удачного завершения путешествия. Но его интересовало еще кое-что.

– Лора, значит, ты виделась с ним?

– Да, – нехотя ответила она.

– Тогда ты знаешь, как он выглядит…

– Знаю. Но, разумеется, не могу это обсуждать.

– А тебе не кажется довольно странным, что в наш современный век, когда принято каждый свой шаг являть миру, такая фигура как император столь тщательно скрывает свой облик и имя? Странный пиар-ход, не находишь?

– Тебя это удивляет? – Лора насмешливо прищурилась, – тебя, историка? Постарайся, припомни, такой, как ты выразился, пиар-ход уже был. И не однажды.

– Что ж, – он криво усмехнулся, голова все еще кругом шла от неожиданной новости, – как говорил такой же старый и облезлый волк-одиночка, как я: «Мы принимаем бой».

Неловкую паузу разорвал негромкий, но назойливый звонок смарта Лоры. Она взглянула, поколебалась и выключила звук.

– Марта? – спросил Тиберий, попытавшись придать своему голосу несвойственную ему деликатность.

Лора расстроено кивнула.

– Опять поссорились?

– Не то что бы, просто…

– Значит, да, – Тиберий в упор смотрел на огорченную женщину. – Брачную лицензию продлевать будешь?

– Наверное, нет.

Она нервно забарабанила пальцами по столу.

– Но вы четыре года вместе! Сейчас такая редкость, когда кто-то хотя бы раз продлевает, а вы уже трижды!

– Давай о тебе, – она вздохнула и поспешила уйти от неприятного разговора. – Тиберий, ходят слухи…

Он расхохотался:

– Да неужели? И какие же? Что я садист и извращенец? Может быть, даже – тайный гетеросексуал?

– Ну не до такой, конечно, степени, но…

– И что прикажешь мне делать? Совокупиться со своим партнером на центральной площади?

– Ну, хотя бы. Нет, я серьезно – сходи со своим парнем в клуб, пусть вас там побольше народу увидит, селфи в кафе, селфи на танцах…

– Может, еще селфи в постели?

– Вообще хорошо бы. Уверена, Пол их тут же во всех соцсетях развесит, если прежде не лопнет от счастья. Ты ведь его не балуешь своим обществом, так? Пойми. Ты и так выделяешься своим внешним видом, ненормальным образом жизни, нельзя настолько плыть против течения! Ну, вот погляди на нас!

Она легко поднялась из-за стола и подвела его, смеющегося, к большому стенному зеркалу. Казалось, мужчину и женщину, отразившихся в его равнодушной поверхности разделяет лет двадцать, не меньше. На себя Тиберий не смотрел, но как всегда залюбовался своей одноклассницей – юное нежное лицо, волосы цвета столь любимого прерафаэлитами льна, причем свои, не крашенные. Женщины почему-то всегда красят свои волосы в какой-нибудь другой цвет, в независимости от того, сколь бы ни был красив их собственный. Она вполне могла бы сойти за германскую Лорелею, если бы не глаза. Переливчатые как яшма, они были не по-романтически проницательны, их строгий, острый взгляд, казалось, проникал в самую душу оппонента, заставляя того себя чувствовать примерно так же, как чувствует себя типичный государственный чиновник на Страшном суде.

– Вот. Полюбуйся на свою седину, морщины, а руки! Ты когда в последний раз был в маникюрном салоне?

– Никогда.

Она вздохнула, посмотрела на него с той нежностью, с которой смотрит адвокат на своего любимого постоянного клиента, чье дело он не может выиграть последние лет пятнадцать, благодаря чему безбедно существует.

– Не буду спрашивать, какие процедуры ты принимаешь по омоложению, просто дам тебе телефон моего доктора.

– Плевать я хотел на омоложение.

Он, все еще улыбаясь, повернулся к ней, взял за руку и спросил уже серьезно:

– Мы сто лет не виделись где-нибудь в приличном месте. Может, встретимся в лесу?

– Только после того, как ты поведешь себя, как хороший мальчик. Обещаешь? И тебе пора – экзамен начинается.

– Да, мама, – не удержался он от дерзкой шутки.

Лора вздрогнула от непристойного слова, но тут же, взяв себя в руки, улыбнулась. Достав что-то из ящика стола, она вложила ему в руку маленький предмет.

– Вот, возьми. Открой через неделю, не раньше. И не сердись на меня. Если сможешь.

Удивленный неожиданным подарком, странными словами, он, хотя и чувствовал огромную благодарность за все, что она для него сделала, все же не смог скрыть досаду, за очередной отказ просто увидеться, поговорить свободно и не важно, о чем…

– Спасибо, – сухо промолвил он и уже повернулся к двери.

– Тиберий. Я ведь все знаю.

Он вздрогнул, медленно повернулся и спокойно спросил:

– Как давно?

– С первой минуты, как я тебя увидела.

Классика мертва, да здравствует классика

Экзамен прошел быстро и без приключений. Поскольку мысли Тиберия были далеко за пределами аудитории, сегодня он был особенно ленив и не любопытен. Никаких каверзных, мучительных по своей сложности вопросов вроде: «Иисус родился до нашей эры или после?» Немногочисленные студенты, посещавшие курс истории, его любили. За глубокие, энциклопедические знания, за искреннюю страсть к своему предмету и даже за его довольно ядовитый юмор. Когда Тиберий, который последние сорок минут уже мысленно бродил по мощеным улочкам Берлина, с облегчением вздохнув, поднялся из-за стола, к нему несмелой походкой подошел круглолицый, светловолосый юноша, нервно прижимавший к груди сверток коричневой бумаги.

– Сэм Беккет? Вы не согласны с оценкой?

– Нет, что вы, сэр, – парень расплылся в широчайшей улыбке. – Просто… Сегодня последний день, возможно, мы уже не увидимся. Ну, как учитель и ученик, я имею ввиду… – он покраснел еще сильнее. – И я хотел на прощание сделать вам подарок.

Тиберий принял сверточек и, еще не сняв бумаги, понял, что внутри. Удивленный и растроганный он посмотрел на своего студента, который, все больше волнуясь, глядел на него восторженными глазами.

– Книга? Настоящая бумажная книга? Сэм, вы с ума сошли. Вам же это, должно быть, в целое состояние обошлось!

– Это не просто книга! Это «Анна Каренина» Лео Толстого. Вы нам про нее рассказывали, и я понял, что вам эта история вроде как интересной показалась, с исторической, разумеется, точки зрения.

– И… – Тиберий недоверчиво смотрел на юношу, – где же вы ее купили?

– В антикварном магазине!

– Легально?!

– Да, а что? – немного смешался Сэм, – мы живем в свободной империи…

– Конечно, конечно, – отмахнулся Тиберий и, все еще не веря такому счастью, рванул обертку. В последнюю секунду в мозг закралось страшное подозрение – очень уж маленькой и легковесной была книга, наверняка издана после сорок второго года, когда редакторам издательств был дан полный карт-бланш на корректуру. И заключалась она обычно в довольно смелом сокращении текста. Все ненужное, лишнее, запрещенное, все, что могло утомить читателя и вызвать скуку, решительно выбрасывалось, оставалась самая суть. Ну а если сути было, что называется, маловато, то добавляли. На свое усмотрение. Словом, снимая упаковку, Тиберий несколько морально был готов. Но не к такому.

На всю обложку, за исключением золотой виньетки, разумеется, была эффектная фотоиллюстрация. Но это бы ладно, рисованные иллюстрации давно канули в Лету, как дорогостоящие и несовершенные. Но вот сцена, на ней запечатленная, вызвала у Тиберия легкий приступ мигрени. В алькове, на смятом шелке простыней вовсю резвились Вронский и Каренин (последнего Тиберий опознал по нелепым, криво приклеенным бакенбардам), а Анна умиленно взирала на них, натурально, а не в переносном смысле, держа над ними свечку. Из вежливости, понимая, сколько денег Сэм отдал за эту профанацию, Тиберий полистал. Книга была не слишком большого объема. Конечно, история создания мира изложена в пятистах словах, здесь же рассматривался предмет куда менее содержательный, но и из шестидесяти страниц, по меньшей мере, двадцать были отданы под фотоиллюстрации. И сюжет их не сильно отличался от обложки. Тиберий приложил титаническое усилие и выдавил благодарную улыбку.

– Спасибо. Я такого… никак не ожидал.

Приняв этот страдальческий оскал за выражение радости и признательности, счастливый Сэм распрощался, и Тиберий, наконец, обрел свободу. «Придется до дома эту мерзость нести. Если тут в урну выбросить, еще чего доброго парнишка увидит». Сунув книгу в портфель с покорностью христианского мученика, влачащего свой крест, Тиберий покинул аудиторию. Проходя мимо урны, призывно скалившей пасть в лифтовом холле, внимание Тиберия привлекло нечто яркое, рыже-пятнистое. Почти все пространство многострадальной урны занимал леопардовый пиджак, сверху покоилась белая сумочка. Полчаса назад украшавший ее леопардовый треугольник был безжалостно оторван, очевидно, вначале Норманн пытался отделаться малой кровью. Представив, как тяжело бедняге будет весь день ходить, рассовав бесчисленные губные помады, кремы, тушь и прочие обычные мужские аксессуары по карманам, Тиберий весело зашагал на парковку.