Анна Тищенко
Либертион
Врачеватель душ
Формальности были улажены в кратчайшие сроки, и, уже в три часа по полудни, Тиберий вошел в кабинет психолога. Доктора на месте не обнаружилось, очевидно, посетителей не ждали. Тиберий опустился в мягкое светло-серое кресло. Слишком мягкое. Кресло подстраивалось под малейший изгиб тела, было столь эргономичным и как бы незаметным, что казалось, тебя нежно обнимает щупальцами громадная бархатная медуза. Устроившись в кресле, он огляделся. Приглушенный свет, абстрактная картина на стене, изображавшая умиротворяющие бледные пятна на тусклом фоне, окна скрыты светло-серыми экранами, мягкий, светло-серый ковер. Обстановка нагнетала покой и умиротворение с неумолимостью злого рока. То ли вздремнуть, то ли повеситься. Но тут дверь бесшумно открылась и впустила девушку, которую смело можно было бы назвать красавицей, если бы не выражение мудрости и всепонимания на лице. Сев за стол, она тут же уставилась в монитор, едва взглянув на своего пациента.
– Здравствуйте… – она еще раз посмотрела на экран, видимо, испытав затруднения с его весьма нетипичным именем, – Тиберий. Какое необычное имя.
Она вопросительно вздернула брови, уставившись на него большими, чуть на выкате серыми глазами.
Он привычной скороговоркой ответил:
– Воспользовался третьей поправкой к закону «О имени» – «каждый либертионец имеет право по достижении шестнадцати лет изменить имя на…»
– Я знаю об этой поправке, – сухо прервала его психолог, – меня интересует, почему вы выбрали именно это? Кажется, это был какой-то жестокий римский император?
– У вас необычно глубокие познания в истории, – улыбнулся Тиберий, безуспешно пытаясь замаскировать издевку под комплимент. – Да, так и есть. Впрочем, жестоким Тиберия считали его высокородные подчиненные, недовольные его борьбой с коррупцией и введенным налогом на роскошь. Меня же так дразнила моя одноклассница…
В памяти всплыло узкое, смеющиеся личико в обрамлении золотистых кудряшек. И лето, далекое, жаркое, пахнущее полынью и пылью, прогулки по каменным улицам «Эдема», лазурное июльское небо над головой, звонкие, пронзительные крики стрижей. Их два года спустя переловили и депортировали вместе с голубями, воронами и прочей неопрятной публикой, не уважающей незыблемый общественный правопорядок и не умеющей пользоваться санузлом.
– …Я привык отзываться на это имя, понимаете? – он насмешливо взглянул на застывшего в кресле врача, чья фигура прекрасно подходила для создания образа – «оскорбленная добродетель».
Она не понимала. Но в силу профессиональной этики от высказываний отказалась.
– Так, с чем вы ко мне пожаловали… – она углубилась в чтение его, уже не маленькой, как он с тревогой заметил, карты.
Чем больше она читала, тем мрачнее становилось выражение ее красивого лица. Затем доктор нырнула в недра рабочего стола и, порывшись там некоторое время, извлекла, к удивлению Тиберия, настоящий лист бумаги и раритетный карандаш.
– Нарисуйте мифическое животное.
– Что? – в первую секунду он решил, что ослышался.
– Животное. Любое. Возможно, не реальное, – она кончиками пальцев подтолкнула к нему лист бумаги, словно боялась, что коснется его руки.
На секунду Тиберий растерялся, но тут в памяти услужливо всплыло лицо Норманна, и он, улыбнувшись, быстро нарисовал на бумаге жирную свинью с задранным кверху пятачком и хвостом. Подумал и для большего сходства пририсовал кокетливую челку. Прикинув и придя к мысли, что вышло не слишком мифически, а скорее реалистично, добавил свинье непропорционально маленькие крылышки. Психотерапевт рисунок забрала и пару минут Тиберий наблюдал, как лицо ее становилось все более трагическим.
– Да. Печально, очень печально, – она со вздохом положила лист на стол.
– Что именно?
– Да. Параноидально-депрессивный синдром, глубокая неврастения, сексуальные девиации и комплексы, подавленные желания, садистские наклонности… И это – далеко не все.
– И все это следует из моей, гм, свиньи? – Тиберий взглянул на свою хрюшку почти с уважением.
– Конечно, – психотерапевт уже вовсю строчила диагноз, но снизошла до объяснений. – Смотрите, высоко вздернутый пятачок, это же нереализованное либидо, а ее неполное раздвоение копыт говорит о серьезной психологической травме, которую вы перенесли в детстве. Нет, вы только посмотрите на эти копыта! Это же безмолвный крик о помощи!
– Да? Не знал, что я так глубоко мыслил. А почему садизм?
– Да вы посмотрите ей в глаза!
Тут она, пожалуй, была права. Как ни малы были способности Тиберия к рисованию, взгляд Норманна ему передать удалось. В результате свинья приобрела сходство с худшими и подлейшими представителями рода человеческого.
– Расскажите ваш последний сон.
– Мне не снятся сны, – соврал Тиберий, но услышав, как доктор пробормотала про себя «функциональное расстройство сна», тут же поправился. – Хотя нет, вчера был сон.
– Прекрасно. Эротический?
Тиберий кивнул, решив, что врать лучше на приличные, безопасные и нейтральные темы.
– Замечательно. Вам снился незнакомый партнер?
– Э… Ну да.
– Какие вариации вы использовали? Анальный, оральный? – она явно обрадовалась, наконец, найдя у своего подопечного хоть какие-то здоровые психические реакции.
Да когда же это издевательство кончится? И ведь придется пройти целую серию сеансов. Хотя… Лора сказала, что его досье потом будет торжественно предано огню, так почему бы не прекратить этот кошмар, а заодно позабавиться?
– Доктор, – он поднял безмятежный взгляд на не ждущего беды врача. – Откровенно говоря, моим партнером была женщина. И знаете, чем мы занимались?
Охота на синюю птицу
– Тиберий. Ты – удивительный человек! – Майкл вытер слезы, выступившие от смеха, а Лора продолжала мрачно потягивать мятный коктейль, сидя на диванчике в большом кабинете доктора Сторма. – За сутки тебя выгнали не только из тюрьмы, но и из психушки!
– Самое удивительное не это, – мягко заметил Тиберий, – а то, что меня до сих пор не выгнали из единственного места – университета, где я, между прочим, учу детей.
– Это исключительно благодаря мне, – сурово заметила Лора. – Будешь продолжать в том же духе – уволю.
Она демонстративно отвернулась и почесала за ухом Ланселота. Бульдог вальяжно развалился на ее коленях и пускал слюни на безупречно отглаженные льняные брюки своей хозяйки.
– Увольняй, – Тиберий сладко потянулся в кресле. – Буду жить, как половина Либертиона – на пособие по безработице, благо, оно больше моей преподавательской зарплаты.
Он впервые за последние сутки смог действительно расслабиться. Здесь, в кабинете его друга был словно оазис в пустыне практичности, скорости и прогресса. Не следящий за последними веяниями моды и глухой к чужой критике, Майкл обставил кабинет по своему вкусу. Стены до середины зашиты дубовыми панелями, выше темно-зеленые обои, старомодный деревянный стол со множеством ящичков и отделений. Особенно Тиберию нравились бронзовые часы, старые, девятнадцатого века. Стрелка, сколько ее Майкл не смазывал, все равно немножко скрипела, передвигаясь с деления на деление, и звук был такой уютный.
Принесли чай, в толстых фарфоровых чашках цвета взбитых сливок. Лора немного потеплела, уже не так сердито смотрела на Тиберия и даже улыбнулась, когда бессовестный Ланселот тихонько стащил с подноса печенье.
– Лора, милая, не дуйся, – Майкл весело подмигнул ей. – Ты бы видела лицо психотерапевта, когда она позвонила в полицию, а там от него отказались и умоляли взять его обратно!
– Ничего смешного.
– Ну что ты! Представляешь, сижу у себя в кабинете, тут крик, шум, гам. Докладывают, что один пациент довел врача до обморока, кстати, что ты такого поведал бедняжке Корделии? Она просит отпуск без содержания.
– Слабенькая какая.
– Так вот, мне говорят, что этот пациент сломал челюсть одному санитару и руку другому. Я сразу узнал стиль. Только мой обожаемый друг детства, светило в области истории и этнологии может за полчаса свести с ума даже сумасшедший дом. Тиберий, милый, ты санитаров зачем избил?
– Ну… Это как-то случайно получилось. Рефлекторно, что ли. Сижу я в кресле, беседую с милой девушкой на приятные, не значащие темы, как вдруг влетают твои парни, наваливаются на меня, затыкают рот, кстати, – Тиберий оживился, – ну, к наручникам я за сегодняшний день уже привык, а кляп-то зачем?
– Ну, мой милый, – Майкл лукаво и добродушно взглянул на Тиберия, – тебе ли объяснять? Язык – страшнейшее из существующих оружий. Собственно, с чего начались все проблемы этого мира? Да-да. «Вначале было слово». А что потом? Грехопадение, войны, бедствия всякие. Или вот, к примеру, змей Еву чем обольстил? Словом опять же.
– Мне конечно лестно подобное сравнение, – проворчал Тиберий, но если бы я так умел врать, как вышеупомянутое пресмыкающееся, моя жизнь была бы куда проще.
Доктор Сторм расхохотался, и все его добродушное, румяное лицо просияло. Тиберий, глядя на него, испытывал смесь восхищения и легкой зависти. Доктор Сторм относился к редкой породе людей, до страсти преданной своему делу, и оттого не замечавшей, что твориться вокруг. Он напоминал Тиберию французского художника Луи Давида, писавшего прекрасные картины независимо от режима правления, царившего в то время. Будучи при правительстве тем, что сейчас называют «бренд менеджер», он то сжигал трехметровое соломенное чучело, символизировавшее монархию, то такое же чучело революции, нисколько о том не беспокоясь.
Доктор Сторм мог себе позволить не ходить на общественные мероприятия, не иметь хобби, а главное, не иметь личной жизни. Этому Тиберий завидовал больше всего. На вопрос как ему это удается, Майкл весело отвечал, мол, в глазах общественности глава психиатрической клиники сам немного псих, так что уж с него спрашивать.
– Ну и кто твои подопечные? – полюбопытствовал Тиберий, – неудачники, выброшенные безжалостным обществом на обочину, неуравновешенные люди?
– Что ты, нет! – Майкл покачал головой.– У меня тут исключительно люди успешные, дошедшие до вершин горы, на которую карабкались многие годы.
– Не понимаю. Человек, достигший вершины…
– …Оказывается на маленьком пятачке, обдуваемом всеми ветрами и, как правило, в одиночестве. Знаете, мы все с самого детства заражены тем, что я называю «погоней за синей птицей». Я, как врач, считаю, что главная беда нашего общества – это диктатура счастья. Человека обязывают быть счастливым, ему желают этого на каждом шагу и постоянно проверяют – а ты счастлив? Врачи, соцработники, наши партнеры. Нам приказывают – будь счастлив! А как понять, получается это у тебя или нет? И как быть, если в глубине души понимаешь – не получается?
Тиберий едва слушал рассуждающего друга, пристально глядя на полуоткрытые, нежно-розовые губы Лоры. Впервые коснувшись их всего несколько часов назад, он словно открыл ящик Пандоры.
«Интересно, а соски у нее такого же цвета?..»
Откуда-то издалека донесся голос Майкла:
– Мы обожествили экономику, отдали ей роль арбитра, определяющего степень нашего счастья, и она больше не служит, а диктует нам. Мы смешали понятие комфорта, благополучия и счастья, и потому начали с таким почтением относиться к деньгам, мы поверили в их абсолютную силу, в то, что лишь они мерило успеха и главная добродетель. Как муравьи, мы карабкаемся наверх, свято веря, что вот еще чуть-чуть, вот купим новый дом, вот получим более престижное место и наступит оно, счастье. Ради этой мечты, ради того, чтобы поймать синюю птицу, мы отказываемся от всего, что может этому помешать. Но вот он, результат достигнут. А дальше? Вместо эйфории разочарование и скука. Депрессия, невроз, психоз и…
Тиберий, как завороженный, смотрел на наглого Ланселота, чья задняя лапа медленно, но неумолимо подпихивала сумочку Лоры к краю дивана. Если сумка упадет, она, конечно, за ней нагнется.
– Глядя на твою обстановку, – улыбнулась Лора, – так и видно, что ты полностью равнодушен к деньгам. Это, вроде бы, настоящий Буше висит слева от рабочего стола? И если уж на то пошло, человечество всегда жаждало денег.
«Ну, Ланселот, ну еще, милый…»
– Конечно, но прежде людям говорили, что жизнь полна скорбей и трудна. Что трудности эти нам даны, чтобы нас испытать и закалить. Теперь же любую малейшую трудность человек воспринимает как личное оскорбление. Как же так, ведь она не запланирована! Со всех сторон человеку твердят, что он достоин лучшего, должен верить в себя, думать только о хорошем, и тогда оно материализуется…
«Есть!..»
Ланселот лениво потянулся, пнул сумочку лапой, и она не только упала, но и рассыпала по полу все содержимое.
«О Ланселот, ты лучший из рыцарей. Как мудр был мой выбор, павший на тебя в зоомагазине. А я еще колебался – подарить ей на Рождество тебя или очередную электронную дрянь».
– Ну не знаю, – Лора бережно пересадила бульдога на диван, и нагнулась за упавшей сумочкой, – мы живем в свободной империи. Порассуждал бы ты публично о мироздании лет пятьсот назад. Нам же в современном обществе даны все права…
Она низко наклонилась, отчего собранные в конский хвост волосы упали вниз, обнажив стройную шею с нежными, золотистыми завитками волос. Блузка приподнялась, открыв полоску покрытой легким загаром спины. Тиберию отчего-то вдруг стало жарко, галстук мешал, и он машинально ослабил шелковый узел.
– Кроме права не быть счастливым, – возразил Майкл.
– Я понимаю, о чем ты, – Лора, пытаясь извлечь из-под дивана укатившуюся помаду, опустилась на четвереньки, спиной к Тиберию и Майклу, – что современный человек… Ну никак не могу дотянуться. Так вот, что современный человек любую проволочку на пути к вершине воспринимает, как вселенскую трагедию. Нет, ну что же это…
Она, насколько могла, вытянула руку, пытаясь поймать гладкий золотой цилиндр, который от толчка ее пальцев откатился еще дальше. Почти касаясь грудью пола, Лора прогнулась еще сильнее, и тонкая ткань брюк плотно обтянула стройные бедра и широко раздвинутые ноги.
Тиберий закрыл глаза и так плотно сжал зубы, что они скрипнули. Теперь тесным стал не только галстук.
«Успокойся, извращенец».
– Так, почти достала, – выгнувшись, как кошка, Лора наконец дотянулась кончиками пальцев до злополучной помады. Когда она выпрямилась, верхняя пуговка блузки, не выдержав выпавших на ее долю испытаний, расстегнулась.
– Тиберий, ты только что сломал мою любимую обсидиановую ручку, – заметил Майкл.
– Правда? – с усилием возвращаясь к реальности, Тиберий опустил глаза и увидел, что сжимает в ладони сломанную пополам черную перьевую ручку. – Пожалуйста, прости. Даже не заметил, как взял ее.
Тут и Лора обратила, наконец, внимание:
– Что с тобой? Ты как-то побледнел, взгляд стеклянный.
– Да он просто задумался, – добродушно успокоил ее Майкл, – ты же знаешь этих ученых, у них вечно голова забита какими-нибудь высокими философскими изысканиями. Тиберий, милый, тебе вот для счастья чего не хватает?
Тиберий вздрогнул и в этот момент по комнате прокатился густой, громкий бой бронзовых часов.
– Наверное, таких часов, – бросил он первое, что пришло в голову. И немножечко лукавя. Лора вскинула брови, но Майкл понимающе закивал:
– Я понимаю, о чем ты. О праве на некий вычурный каприз, об отходе от установленных норм.
– Да, да, – поспешно кивнул Тиберий, – именно об этом.
– Кстати, – Майкл пригубил чай и с веселым любопытством взглянул на Ланселота, – а наш непоседливый друг – почему здесь? Я, собственно, не против, просто любопытно.
Лора вздохнула:
– Марта переживает, что я делаю из нее домохозяйку, и потому отказалась сегодня за ним присмотреть.
– Довольно странно, учитывая, что она никогда не работала, и практически не выходит из дома.
– Ну, она говорит, что я не вижу в ней личность, – Лора раздраженно махнула рукой. – Мне пришлось взять Ланса на совещание попечительского совета. Теперь одним попечителем меньше. Ему не понравилось, видите ли, что Лансик занялся страстной любовью с его деловым портфелем. Зануда…
Лора почесала виновника изменения состава попечителей за ушком и откинулась на спинку дивана. Ни она, ни Майкл расстегнувшейся пуговицы не заметили, но Тиберий с усилием перевел взгляд на картину, висевшую перед ним на стене. На ней были изображены покрытые снегом отроги альпийских гор, но перед внутренним взором профессора истории была совсем другая картина.
– Вы лично встречаетесь для совещания? – Майкл удивленно поднял брови, – но ведь существуют же видеоконференции…
– Для тех, кто желает сделать свои рабочие и личные дела достоянием общественности? Безусловно, – Лора фыркнула, – даже ты, Майкл, должен знать, что лучшая сетевая защита – это ее отсутствие. В смысле, сети, не защиты.
– А почему бы Ланселота в отель для животных не сдать? – Тиберий глубоко вздохнул и попытался мыслить рационально.
Две пары глаз, собачьи темно-карие и женские яшмовые, сурово и осуждающе взглянули на него.
– Мы там были, – сдержанно ответила Лора, – и нам не понравилось. Сажают в просторную, но клетку, кормят сухим кормом. Дают выхухоль.
– Э… Выхухоль?
– Да. Резиновую. Только одну игрушку, можешь себе представить? И не общаются.
– Ясно.
Тиберию закралась в голову кощунственная мысль, что и капризная Марта и Ланселот являются для современной и свободной Лоры заменителем кое-чего, весьма естественного для несовременной и несвободной женщины.
Неожиданно в комнату вошла сестра.
– Мистер Сторм, к вам посетитель. Не больной, я имею ввиду. Вроде бы.
– Ох, – вздохнул Майкл, – совсем забыл. У меня же комиссия сегодня, из министерства здравоохранения. И что им понадобилось?
Лора оживилась.
– Это хорошо. Люблю комиссии. Пусть заходит.
И зачем-то открыла свой смарт. В комнату вошла сухопарая женщина, похожая на траченную молью гиену, пребывающую не в лучшем настроении. Твидовый костюм, под мышкой планшет, вид недружелюбный.
– Мистер Сторм! – начала она резким, лающим голосом, – Мы долгое время наблюдали за вашей деятельностью, и у нас появились вопросы. Да, вопросы.
– Чем могу помочь? – вежливо поинтересовался Майкл.
Гиена сунула длинный нос в планшет.
– Наша комиссия рассмотрела вашу деятельность за последние три года и выявила чрезмерную, я бы так сказала, лояльность. Вы слишком быстро выписываете ваших пациентов…
– Очевидно, потому, что они быстро излечиваются, – улыбнулся Майкл, но было видно, что ему не по себе.
– Сегодня, по нашим данным, к вам поступил социально опасный, агрессивный, буйный психопат. Да, опасный! Однако же я провела ревизию, и в помещении для подобных больных никого не обнаружила. Где он?
– Вот, – Майкл указал на Тиберия, облаченного в деловой костюм и мирно пьющего чай.
– Объяснитесь! А заодно объясните, почему ваш кабинет имеет такой странный вид? Это больше походит на музей истории, чем на нормальный кабинет практикующего врача.
– Я могу объяснить, – голос Лоры стал нежным и негромким, верный знак того, что она очень зла, – доктор Сторм как раз проводил сеанс лечения пациента, которому вы бесцеремонно помешали, – Лора возвысила голос.
– Да, но…
– За год клиника под руководством доктора Сторма исцелила и вернула обществу, – Лора взглянула на экран смарта, – шестнадцать тысяч пятьдесят три больных, это в два с половиной раза больше, чем его предшественник вылечил за десять лет своей работы.
– Но кабинет!
– Шоковая терапия для пациентов, с каждым из которых доктор Сторм работает лично. Лично! Теперь посмотрим жалобы за восемь лет… Надо же, ни одной. А вот жалобы на министерство здравоохранения… – Лора повернула экран смарта к остолбеневшей ревизорше, – вам озвучить семизначную цифру?
– Но позвольте, я…
– Да-да, вы. Откроем ваше личное дело, мистер Битч.
– Как!? Вы не можете…
– Отчего же? Очень даже могу, я же ректор университета, в котором вы когда-то учились. Мы заботимся о наших выпускниках, присматриваем, так сказать.
Мистер Битч побледнела и слегка подпрыгнула.
– Пожалуй… Я посмотрела все, что хотела. У меня нет к вам вопросов, доктор Сторм. Вы позволите мне идти? Я напишу отчет…
– У меня есть вопрос, – Лора была неумолима, – вы дверь видели?
Мистер Битч дверь видела.
– Будьте любезны, сейчас же ею воспользоваться и тщательно закрыть с той стороны. И еще, когда напишете отчет, предварительно пришлите мне его на согласование. Ланселот, передай уважаемому представителю комиссии мою визитную карточку.
Бульдог неторопливо затрусил через комнату, неся в зубах визитку. Несчастная гиена приняла щедро увлаженную собачьей слюной карточку и проворно юркнула за дверь, не забыв послать Лоре подобострастную улыбку.
– Ты – чудовище! – восхищенно выдохнул Майкл.
Лора неопределенно хмыкнула, но было видно, что ей приятно.
