Анна Шнейдер
Черное солнце
Первая попытка.
Вторая.
Третья.
В растерянности Кац развел руками в стороны и посмотрел на Кайлу, жестом подтверждая, что он ничего не может сделать с этим раненым психом, который отказывался от какой-либо помощи, и только сильнее сжимался в нелепую фигуру, сидя прямо на земле.
Если бы не Кайла.
Дану молча наблюдал за тем, как она наклоняется к раненому, и что-то тихо шепчет ему в лицо. Блондин пытался отвернуться от Кайлы, но она поймала его голову, и, крепко обняв руками, вынудила посмотреть ей в глаза. Немец дернулся, как от удара, – Кайла задела его раны на висках, не нарочно причиняя ему острую боль, от которой незнакомого Дану мужчину пронзило, словно током.
Он слышал, как Кайла, испугавшись, назвала блондина по имени, извиняясь за то, что сделала ему больно, а потом быстро-быстро зашептала ему какие-то фразы, которые Дану не смог разобрать.
Должно быть, они успокоили пришельца, потому что он наконец-то разжал руки, пусть медленно и нерешительно, но достаточно для того, чтобы Кац сумел забрать из его скрюченных пальцев девушку.
Взяв ее на руки, Дану удивился тому, какая она легкая. Скосив блестящие глаза на лицо девушки, которое, как и лицо незнакомца, было в крови, он быстро отметил про себя, что она рыжая, и еще скорее побежал к дому.
Хотя, если честно, он не рассчитывал, что она жива.
Почему он положил ее на большой деревянный стол? Дану не знал. Не мог объяснить. Наверное, сумасшествие пришельца передалось и ему.
Он едва успел поправить голову девушки, как в доме послышались торопливые шаги Кайлы и тяжелые, шаркающие – того психа. Когда в ярком свете кухонных ламп показалась его высокая тощая фигура, в голове Дану мелькнул вопрос: как в таком состоянии он смог дотащиться до них, да еще и с девушкой на руках?
Кац чуть не спросил об этом вслух, но Кайла громко крикнула, привлекая его внимание. Вода, полотенца, бинты! И следить за тем, чтобы раненый псих не потерял сознание. Последним ему совсем не хотелось заниматься, и Дану застыл на мгновение, обдумывая, как лучше отказаться от этой обязанности. Но Кайла крикнула снова, и он побежал. Споткнулся на пороге кухни, и чуть не упал, но, ощущая страх жены, который явно слышался в ее голосе, Дану быстро выпрямился и убежал в комнату.
Когда он вернулся, блондин сидел на стуле, и, не шевелясь, в упор смотрел на рыжую девушку. Изредка он переводил взгляд на Кайлу и на быстрые, уверенные движения ее рук.
Посмотрев на немца, Кац поразился взгляду его глаз. Невероятно яркие даже в залитой электрическим светом кухне, они горели каким-то неистовым светом. Белки глаз неровно окрасились кровью, должно быть, от ран на висках, подумал тогда Дану, внимательнее рассматривая блондина, что-то беззвучно шептавшего перед телом девушки, которая все еще была без сознания. А потом случилось то, о чем предупреждала Кайла: псих начал терять сознание. Глаза его медленно закатились вверх и он бесформенно осел на стуле, свесив руки вдоль тела.
Кайла не заметила этого, слишком занятая осмотром рыжей, а Дану, опасаясь гнева жены, все-таки пришлось подойти к блондину, и встряхнуть его за плечи. Но это не помогло, – Кац только замазался кровью, когда от толчка голова психа повернулась в его сторону, оставляя на руке мужчины кровавый смазанный след. Тогда Дану пришлось, тяжело вздохнув, наклониться над психом, и отхлестать его по щекам, на которых уже была видна мелкая, светлая щетина.
Если бы кто-нибудь спросил Дану, он ответил бы, что приводил нациста в чувство не без удовольствия: удары по щекам были достаточно резкими и сильными, чтобы после нескольких пощечин блондин смог очнуться.
– Слава богу!
Голос Кайлы, полный облегчения, разнесся по кухне легким эхо, и она с улыбкой взглянула на мужа.
– С ней все будет хорошо. И с ребенком тоже.
Кац недоуменно посмотрел на жену.
– С ребенком? Но… – он указал рукой на блондина, подтверждая, что здесь нет никакого ребенка.
– Дану, она беременна! – Кайла на мгновение закрыла глаза, прошептав, как показалось Дану, что-то вроде благодарности, и велела ему отнести рыжую девушку в их спальню.
Снова взяв незнакомку на руки, Кац заметил, что ее запястья перевязаны, а рана над бровью обработана какой-то жирной мазью. Им очень повезло, подумал он, что Кайла – профессиональный врач. И пусть сейчас, благодаря новым порядкам, она не могла работать по профессии, и нанялась домработницей в дом этих богатых нацистов, врачом она была хорошим.
И если Кайла сказала, что с девушкой все будет хорошо, значит, это правда.
Дану осторожно уложил девушку на кровать и вернулся на кухню, где на этот раз его жена ухаживала за раненым психом. Он знал, что блондину хорошо досталось еще до того, как Кайла сказала, что его голова сильно разбита. Женщина легко двигалась вокруг раненого, умело обрабатывая раны сначала на одном, а потом на другом виске. Когда Кайла уже заканчивала бинтовать голову блондина, который по ее словам был не кем-нибудь, а самим Харри Кельнером, в доме которого она работала, псих вдруг странно дернулся и посмотрел на Кайлу снизу вверх, долгим, неотрывным взглядом. Губы его что-то шепнули, и из внешнего угла глаза быстрой строчкой вниз побежала капля. Дану видел, как Кайла взглянула на блондина и прошептала:
– С ней все хорошо. Агна жива, и ребенок тоже.
Псих еще немного посмотрел на Кайлу, а потом закрыл глаза и улыбнулся, коротко кивнув. Лицо его сморщилось от боли, что могло значить, что адреналин, бушевавший в крови все последние часы, начал утихать.
Кельнер явно хотел что-то сказать, но не смог, и, опустив взгляд вниз, удивленно рассматривал свои запястья, которые были перевязаны в точности так же, как у Агны.
Закончив, Кайла положила на кухонный стол остатки бинта, и оглянулась на Дану, который и без слов понял все: белого психа нужно было отвести в спальню и тоже уложить на кровать.
Если бы не Кайла.
Крякнув под тяжестью тела Кельнера, который неожиданно для Дану оказался очень высоким, – хотя может быть, так ему показалось в сравнении с его собственным ростом, – Кац медленно повел его в направлении своей супружеской спальни. Уложив длинного психа на белое покрывало, и поморщившись при виде двух перевязанных людей, неровно дышавших рядом друг с другом на их с Кайлой кровати, Дану вышел из комнаты и облегченно вздохнул. Странно, что он так устал, ведь на самом деле с того момента, как они обнаружили недалеко от дома эту пару, прошло чуть больше часа.
Дану снова выругался, напоминая себе, что это не просто «пара», а пара нацистов. Стало быть, у бога все хорошо с иронией, если в Рождество он привел их сюда, в еврейский дом. И заставил Дану помогать им.
– Спасибо! – Кайла обняла и поцеловала мужа. – Они хорошие люди, поверь мне. Это о них я тебе рассказывала.
– Они нацисты! – прошипел Дану, и осекся, замечая печальный взгляд жены.
– Вряд ли настоящие нацисты берут на работу бедную еврейку в отличие от всех остальных, – Кайла строго посмотрела на мужа. – Не будь дураком, Кац. Если бы не они, мы бы давно умерли с голоду!
Она отошла от него, побросала в медицинский лоток инструменты, остатки ваты, бинтов и пластыря, и вышла из кухни, зло стуча каблуками туфель.
***
Никаких вещей у Харри и Агны с собой не было, а потому сборы были недолгими. Харри как раз подошел к полуоткрытой двери спальни, чтобы сообщить, что их уже ждет такси, когда услышал:
– Он знает?
Кельнер различил голос Кайлы, и остановился у двери, сам не зная, почему ждет от Агны ответа на вопрос, содержания которого он даже не понимает.
В пространстве между дверью и косяком он увидел профиль жены – кончик носа, склоненный вниз и задорные темные кудряшки. Они затанцевали из стороны в сторону, когда девушка отрицательно покачала головой:
– Нет. Я боюсь сказать ему.
Согнув указательный палец, Харри звонко постучал в дверь и остановился на пороге. При виде Кельнера Кайла покраснела, и, опустив голову вниз, вышла из спальни так быстро, что ему даже не нужно было просить ее оставить его наедине с Агной, которая сидела все в том же положении, – задумчиво глядя на свои руки и полукружья глубоких следов, оставленных наручниками на запястьях.
Под весом Милна кровать прогнулась, и Эл почувствовала, как его прохладная рука коснулась ее щеки.
– Все хорошо? – Эдвард говорил шепотом.
Он всегда так делал, когда они оставались одни. Элисон любила эти моменты: ей казалось, что у них есть общая тайна, известная только им двоим, и больше никто не способен ее разгадать. А еще она думала, будто шепот Эдварда защищает ее от всего зла, которое только может быть в этом огромном, странном мире. Но так было раньше, а теперь она едва удержалась, чтобы снова не заплакать, сама не зная от чего именно: физическая боль уже меньше тревожила ее, а сердце… в него она еще не заглядывала.
Элисон кивнула, и крепко обняла Эдварда.
Вдох застрял в груди, она никак не могла сделать выдох, – получалась только какая-то нервная судорога, и только когда Эд положил ей руку на спину, между лопаток, она смогла выдохнуть. И все-таки заплакать. Они надолго обняли друг друга, а потом Эдвард, немного отстранившись, положил руку на живот Эл, и осторожно погладил его. От этого прикосновения девушка сжалась, и, опираясь на руки, отодвинулась от него..
– В чем дело? Тебе больно?
Он отвел руку в сторону, рассматривая бледное лицо Элис.
Кудряшки снова отрицательно заплясали в разные стороны.
С улицы послышался клаксон такси, и Кельнеры, поправив покрывало на кровати Кайлы и Дану, вышли из спальни, снова поблагодарили хозяев, и выглянули из маленького дома на улицу, где их нетерпеливо дожидался таксист.
Дорога до Груневальда заняла около тридцати минут, – время, которого было вполне достаточно для разговора. Но сколько бы Милн не порывался задать Элисон мучивший его вопрос, он этого так и не сделал. Однако стоило им зайти в гостиную дома Кельнеров, как слова вылетели сами собой.
– О чем ты говорила с Кайлой?
Девушка медленно повернулась к Эдварду и устало посмотрела на него.
– Мы можем поговорить позже? Я очень устала.
Милн знал, что Элисон говорит правду, и лучше было бы не настаивать на разговоре именно сейчас, но ему не терпелось услышать ответ.
Она крепче взялась за витые деревянные перила лестницы и поднялась на первую ступеньку.
– Пожалуйста, ответь мне. – Милн подошел к девушке, и крепко взял ее за руку. – Я помогу тебе.
– Ты и так делаешь для меня слишком много, Харри. Помогаешь, даже когда я не прошу о помощи. И я очень благодарна тебе. Но сейчас, – Элисон провела пальцами по вершине скулы Милна. – Ты не можешь помочь, мне просто очень страшно.
– Они не тронут тебя! – с жаром шепнул Милн, сжимая руку Элис.
– Ну да… – она печально улыбнулась, оглядываясь на входную дверь. – Знаешь, мне кажется, что чем чаще я встречаюсь с ними, тем меньше боюсь. Хотя… – девушка прикоснулась к следам на запястьях, выглядывающих из-под рукавов пальто. – Может, мне только так кажется. Но дело не в них, Харри.
Обескровленные губы Элисон сжались в одну узкую линию, и до слуха Милна донеслись быстрые слова:
– Я боюсь рожать ребенка здесь.
Все так же стоя на ступеньке лестницы, девушка вытянулась, словно кто-то невидимый приказал ей встать по стойке «смирно!», и робко посмотрела на изменившееся лицо Эдварда.
Он замолчал на несколько долгих, длинных минут, медленно прошелся по гостиной, и вернулся к ней, остановившись перед ступенькой, на которой она стояла не шевелясь.
– Что ты говоришь, Агна?
Милн покачал головой из стороны в сторону, и его виски пробил новый приступ боли, от которого он болезненно поморщился, а между его бровями пролегла ломаная линия.
– Что ты говоришь? Как ты можешь?
Эдвард взял Эл за плечи, и с такой силой тряхнул ее, что голова девушки закачалась из стороны в сторону.
– Как ты можешь?!
От крика в ушах зазвенело, и Элисон едва не упала, вовремя успев схватиться за край широких перил. Эдвард смотрел на нее в упор и не видел ее лица. Взгляд голубых глаз, сгорая тем же огнем, что уже раньше испугал Дану, смотрел в открытую только ему даль, не замечая ни Эл, ни всего остального, что окружало Милна.
– Признайся, – его голос стал вкрадчивым, и по спине девушки пробежала волна страха. – Ты просто не хочешь ребенка от меня, да? В этом все дело?
Эдвард навис над Элисон, и рассмеялся, проведя большим пальцем по ее сухим губам.
– Считаешь себя лучше меня?
Девушка нервно вздохнула и покачала головой.
– Мне страшно рожать ребенка здесь, Харри!
Эдвард был так близко к ней, что Элисон не хватало воздуха. Как не хватало сил хотя бы на попытку отодвинуть его в сторону, чтобы вздохнуть полной грудью. Голова Эл начала сильно кружиться, и она заговорила очень быстро, чтобы успеть сказать все, что тревожило ее, о чем она постоянно думала, начиная с того момента, когда узнала о своей беременности.
– Если… родится мальчик, он попадет в «Груберюгенд», а если де-е-вочка… она… станет потом рожать арийцев, словно племенная кобыла, радуясь любому, кто ее захочет и-ли… изнасилует. Ты знаешь, каково это, Харри? Тебя когда-нибудь пытались изнасиловать? Н-не… не смотри на меня так, я знаю, что многие из них… они… – не ты. Они не защищают, Харри, они калечат и бьют. И… война…
Элисон облизала пересохшие губы. Взяв Милна за воротник пальто, она слабо потянула Эдварда на себя.
– А если будет война… как думаешь… наш мальчик выживет? А девочка? Что… что ты молчишь, Кель… что ты…
Эл замолчала, и, с трудом наступив ногой на следующую ступеньку, начала медленный и шаткий подъем вверх по лестнице.
***
– Черт возьми, чем они заняты, Баве?!
Начальник внешней разведки развел руками.
– На связь не выходят, информацию не предоставляют. Сколько они находятся в Берлине?
– Го-о-д. Почти…
Рид Баве прочистил горло и ослабил узел галстука.
– В этом месяце будет год, как Эдвард Милн и Элисон Эшби находятся в Берлине.
Генерал обвел покрасневшими от бессонницы глазами кабинет начальника и снова посмотрел на свои руки.
– И за этот год мы не узнали ничего ценного, Рид! Ни-че-го! Вот я и спрашиваю тебя: чем занимаются твои агенты под самым носом у Грубера?! Голос начальника взревел, поднимаясь к высокому потолку кабинета.
– Мы урежем их содержание в Берлине. Да-а-а, да!
Хью Синклер утвердительно кивнул головой и довольно скрестил руки на животе.
– Сэр, это ни к чему не приведет, – начал Баве после небольшой паузы. – Финансово эти резиденты мало зависят от нашей разведки. Все, чем они обязаны нам, фактически сводится к тому, что перед поездкой в Берлин им был предоставлен в пользование так называемый Grosser Mercedes, анонимно заказанный нашими людьми у Daimler-Benz AG. Не скрою, автомобиль шикарный, в точности такой же, как у Грубера, но…– Рид развел руки в стороны. – Это всё, оба резидента, и Милн, и Эшби, из состоятельных семей, и…
Синклер торопливо взмахнул рукой, приказывая своему подчиненному молчать.
– Перед их назначением в Берлин ты сказал мне, Рид, – проницательные глаза сэра Хью обратились к генералу, – что Милн – один из твоих лучших агентов. Так что же он за все это время сообщил нам? Про девчонку я не спрашиваю, насколько я помню, это ее первое задание, смешно было бы ожидать от нее хоть что-то вразумительное.
Баве снова ослабил галстук и нервно сглотнул слюну.
– Довольно много, сэр. Я бы сказал, – с учетом нынешней обстановки, – очень много. Я напомню вам, что в первый же день своего пребывания в Берлине агенты столкнулись с министром Гирингом. Из их последующих донесений я делаю вывод, что они, вернее, Элисон Эшби… понравилась рейхсмаршалу, иначе бы он не стал приглашать их на вечера, где собирается только избранный круг Грубера. Может быть, это, как и предполагают сами резиденты, было сделано только ради забавы, но на сегодняшний день они лично знакомы с приближенными фюрера. Милн занимает должность сотрудника филиала фармацевтической компании «Байер», влиятельной в плане промышленности Германии настолько, что, по сути, ее руководители, вместе с Круппом и небольшим кругом других промышленников, диктуют Груберу свои условия. Милн также предполагает, что Карл Дуйсберг, глава «Байер», наряду с руководителями других компаний, спонсирует партию Грубера, НСДАП. Но власть его еще не настолько прочная, чтобы…
– Короче, Рид.
Синклер поднялся из кресла и отошел к высокому окну, из которого открывался великолепный вид на город. Но короче не получилось, потому что Рид Баве, – неожиданно для самого себя, – подробно рассказал сэру Хью Синклеру обо всем, что ему следовало знать относительно пребывания Милна и Эшби в столице Германии. Кроме того, напомнил он, – будто это могло быть не очевидно для руководителя внешней разведки Великобритании, – разведчика, чья работа часто не бывает быстрой, нигде не ждут. Тем более его не ждут в Берлине, к которому сейчас, так или иначе, приковано внимание всего мира, хотя он, этот мир, старательно делает вид, что это совсем не так.
Все это сказано к тому, заметил Баве, что присутствие иностранных нелегалов-разведчиков в нынешней Германии, а тем более с таким заданием, какое получили эти двое – попытка внедрения в ближайший круг Грубера, – чрезвычайно опасно, и не может быть выполнено «быстро» просто потому, что никто не может знать, насколько это в принципе возможно. У этих разведчиков, – подчеркнул Баве, указав на папки с личными делами Милна и Эшби, – все получается гораздо лучше, чем можно было бы ожидать, а потому сокращение бюджета, выделяемого на содержание агентов или, что многократно хуже, закрытие миссии и отзыв агентов из Берлина, лишит Ми-6 одного из главных источников оперативной информации о том, что сегодня происходит в столице Рейха.
Увлекшись рассказом, – что с генералом бывало не так уж часто, просто потому, что ему было скучно, а разведка и опасность, пусть и преследовавшие уже других, а не его лично, убивали эту скуку, – Рид Баве разложил перед адмиралом наиболее важные, на его взгляд, донесения агентов: описание верхушки Рейха, от Гиринга и до Гиббельса, вплоть до того момента, как последний, танцуя с Эшби на одном из вечеров, предложил ей работу в доме мод, который курирует его супруга, красавица Магда; вылазка Эдварда и Элисон в лагерь Дахау и далее, далее, далее, – вплоть до новой шифровки Милна, полученной сорок минут назад, в которой он сообщал, что в ближайшем кругу Грубера все последнее время обсуждаются одни и те же слухи относительно подготовки чрезвычайной, масштабной операции. Никаких точных данных у Милна еще не было, но слухи о ней повторялись разными людьми настолько часто, что, по его мнению, к ним стоило прислушаться.
– А этот лагерь, в Дахау, что ты думаешь об этой информации?
Синклер подошел к Баве, и остановился перед ним, скрестив руки на груди.
– Возможно ли, чтобы лагерь, такой, как его описывают твои агенты, был создан за столь короткий срок, менее чем за два месяца с момента прихода Грубера к власти? И насколько вероятно, что там происходит именно то, о чем они сообщают?
– Если честно, адмирал, сведения о лагере и мне кажутся преувеличенными. Власть может быть жестокой, но не настолько. Тем более, в целом у нас очень хорошие отношения с Берлином…
Баве вытянулся перед адмиралом и щелкнул каблуками.
– Да, да… ну что ж, у каждого бывают ошибки.
Глаза Синклера, похожие на глаза мудрой жабы, позволили себе немного улыбнуться.
– Мы оставим агентов в Берлине, но прежде вызови их сюда под предлогом того, что их миссия окончена. Посмотрим, что они еще нам расскажут, если их напугать.
***
Первая полоса «Фолькишер беобахтер» молчаливо поприветствовала Харри огромной фотографией фюрера и жирным готическим шрифтом, после которого следовала статья о том, как славно было отмечено первое Рождество Третьего Рейха.
– Je t’emmerde!
Фрау Кельнер смяла главную нацистскую газету и отшвырнула подальше от себя, вздрогнув при виде мужа.
– Обычно ты говоришь «merde!», Кельнер рассмеялся.
– Тебе лучше знать, Харри.
Губы девушки растянулись в искусственной улыбке, она поднялась из-за стола, оглянулась по сторонам, и, убедившись, что Кайлы нет в столовой, наклонилась к нему.
– Ты отправил сообщение?
Голова Харри утвердительно опустилась вниз.
– Надеюсь, ты не сообщал о том, что я беременна? – Агна положила ладонь на край стола и тяжело вздохнула. – Это мое личное дело.
– Нет… твое личное дело?
Светлая бровь поднялась и застыла на занятой высоте.
– Да! Мое личное дело, Кельнер. Но спасибо, что не сообщил. И да, в следующий раз, когда будешь отправлять информацию в Центр, потрудись сказать об этом мне.
Девушка начала обходить стул, на котором сидел Харри, когда он резко схватил ее за руку.
– Что это значит, Агна? Что ты придумала?
– «Что это значит, Агна?», «Как ты можешь, Агна?», «Что ты говоришь, Агна?», «Считаешь себя лучше меня, Агна?», «Что ты придумала, Агна?»
Фрау Кельнер попыталась вывернуть руку из хватки мужа, но у нее ничего не вышло, и она звонко рассмеялась.
– Слишком много вопросов, герр Кельнер, но… – она с улыбкой наблюдала за тем, как Харри быстро поднимается и снова, как несколько дней назад, нависает над ней. – … у тебя ничего не получится, я тебя не боюсь.
Резко опустив локоть вниз, Агна освободилась от руки Харри, и вышла из дома.
Глаза Кельнера сузились. От удара по столу фарфоровый сервиз задрожал и зазвенел на разные голоса, а Харри молча наблюдал за тем, как Агна садиться в машину и выезжает на дорогу.
Рабочий день Агны в доме мод, впрочем, как и день Харри на заводе «Байер» прошел до идиотизма нормально. Каждый из них придумал несколько причин для своего недавнего, трехдневного, отсутствия. Но на заводе, похоже, всем было на это плевать, – подчиненный Кельнера встретил Харри так же, как и всегда: пожав руку, он коротко и четко доложил ему о том, что поставки героина и аспирина в аптеки города планируется увеличить. Далее следовал подробный и скучный доклад о повседневных рутинных делах, и беспокойство Кельнера о том, почему его отсутствие было воспринято так спокойно, если не исчезло вовсе, то, по крайней мере, стало меньше.
И пока он выслушивал монолог о том, какие бумаги ему следует подписать в первую очередь, его жена, утверждая окончательные эскизы новой, весенне-летней коллекции для женщин, с удивлением отметила про себя, что даже Магда Гиббельс не выказала никакого недовольства по поводу ее отсутствия в модном доме. Наоборот, при виде Агны супруга крохотного министра улыбнулась, – видимо, настолько доброжелательно, насколько позволял ее характер, но ее глаза по-прежнему остались «ледяными», – как однажды о них сказал какой-то эсесовец. В конце дня, привычно обходя свои владения, Магда спросила у Агны, все ли с ней в порядке. И, получив утвердительный ответ, кивнула, возвращаясь в кабинет.
И когда Элисон уже показалось, что все события этого дня исчерпаны, а впереди ее ждет только поездка в Груневальд и вкусный ужин, приготовленный Кайлой, она столкнулась с Гирингом: на том же самом месте, что и в прошлый раз.
Правда, теперь она успела сесть в салон «Хорьха», но при виде тучной фигуры поднялась с сидения, придерживая рукой дверцу автомобиля. Один только взгляд на министра, медленно подходившего к ней, заставил ее нервничать.
Ладони Агны вспотели, сердце забилось гулко и часто, но уличные фонари все еще горели очень ярко, и когда Гиринг остановился напротив нее, она еще успела подумать, что, может быть, на их свет не стоит слишком рассчитывать.
– Добрый вечер, фрау Кельнер.
Гиринг, по своему обыкновению, церемонно произносил слова.
В вечерней темноте Агна видела лишь половину его лица, но, – она была уверена, – глумливая улыбка, как и прежде, исказила в этот момент его тонкие губы.
– Приношу вам мои извинения.
– Ваши… что?
Голос девушки прозвучал хрипло, может быть, от огромного удивления. В конце концов, не каждый день от учредителя тайной полиции можно услышать извинения, по крайней мере, словесные. Козырек форменной фуражки Гиринга блеснул в луче электрического света, и Агна почувствовала, как по ее щеке проходит волна от его дыхания.
– Мне сказали, вы были в гестапо. Прошу извинить моих ребят, они ошиблись. У них сейчас очень много работы.
Улыбка, показавшаяся на рыхлом лице министра, должно быть, могла обворожить многих женщин. Тех, кто на многочисленных шествиях и парадах, захлебываясь слезами и настоящими истериками, вытягивал руки вперед, – в нацистском приветствии, и в надежде на то, что, может быть именно сегодня им удастся прикоснуться к одеждам того, кого они боготворили.
Агна не нашлась с ответом и только коротко кивнула, делая шаг к открытой дверце «Хорьха». Гиринг смерил ее довольным взглядом, прикоснулся к краю козырька, и, по своей привычке, исчез в темноте. Фрау Кельнер долго вглядывалась в вечернюю темноту, – туда, куда ушел рейхсмаршал. Волна судорог, начавшись с лодыжек, прошла по ее ногам, выкручивая мышцы. А потом резко заболел живот, и Агна, вскрикнув, упала на водительское сидение.
***
– «Ты должен быть дома!»
Харри влетел в квартиру Ханны так быстро, что она едва успела отойти в сторону.
– «Он готовит что-то страшное». Так ты сказала в прошлый раз. Почему? Кельнер резко развернулся, рассматривая лицо Ланг.
– Я… я не одна, Харри!
Блондинка плотнее запахнула шелковый халат с рисунком из темно-розовых пионов, и испуганно посмотрела на бывшего любовника.
– Не ври мне. Ты слишком долго шла к двери. Что вполне достаточно для того, чтобы успеть поправить волосы и накрасить губы.
Мужчина с ухмылкой наблюдал за тем, как наигранный страх расслабляет лицо красавицы, и на ее губы наползает улыбка.
– Так что все это значит? Кто «он» и что «страшное» он готовит?
Вместо ответа Ханна подошла к Кельнеру и прикоснулась к его вискам.
– У тебя кровь. Что случилось?
На этот раз испуг блондинки выглядел убедительнее. «Какая разница, настоящий ее страх или нет?» – подумал Харри.
– Что тебе известно?
«Я тебя не боюсь!».
Ханна медленно зашагала по комнате, зная, что Кельнер внимательно наблюдает за ней, и мысленно радуясь тому, что сейчас, – она это знала, – она выглядит очень соблазнительно. Помедлив несколько минут, Ланг вернулась к Харри, медленно прошептав ему на ухо:
– Па-па.
Кельнер непонимающе взглянул на Ханну.
– Ну же, Харри! Теперь ты и загадки разучился отгадывать?
Глаза Ланг горели насмешкой.
– Мне, как ты говоришь, известно кое-что, как раз то… – ее пальцы медленно развязали пояс халата, а потом пробежали по груди Кельнера, быстро снимая с его плеч пальто и плотный пиджак, остановились на шее и снова побежали вниз, расстегивая маленькие белые пуговицы рубашки. – …что тебе нужно. Ты знаешь, кого называют «папой»?
Ханна рассмеялась, глядя на замкнутое лицо Харри.
– Хочешь, я дам тебе подсказку?
Ее поцелуй оставил на шее Кельнера красный след от помады, и она довольно улыбнулась, когда услышала хриплое:
– Хо… хочу.
– Там я ношу белый халат, а «папа»… придумал все, что там есть.
«Мне страшно рожать ребенка здесь, Харри!».
– Лагерь Дахау? Эйке?
Кельнер отодвинул от себя Ханну, приподнимая ее лицо за подбородок. – Это он готовит что-то страшное?
Красавица кивнула, снова обнимая Харри.
– Им кое-кто мешает, мой дорогой. Им мешает Рём… и они готовы его убрать.
Ханна в замешательстве посмотрела на мужчину, и снова улыбнулась.
– Но не будем о грустном. Это их игры, пусть делают, что хотят. А я буду делать то, что хочу я.
Ее рука легла на обнаженную грудь Кельнера и начала медленно спускаться вниз.
«Я боюсь рожать ребенка… это мое личное дело!».
— Я хочу тебя. А она… она тебя хочет?
Ланг расстегнула пояс его брюк и поцеловала Харри в губы.
Нет.
Харри обнял Ханну и ответил на ее поцелуй.
Ты должен быть дома!
Ступеньки лестницы скрипнули под его тяжелым шагом, и затихли. В правой руке Эдварда узким лучом засветился карманный фонарь. Ступая как можно тише, он обошел все комнаты второго этажа, начиная со спальни. Ничего.
И никого.
Его Эл исчезла.
Улица Принца Альбрехта, 8.
Где Эл?
Человек в черной форме, проследив за взглядом блондина, подошел к стулу, на котором сидела Элисон, и ударил коленом по его спинке, отчего она странно выгнулась вперед, неестественно выгибая спину девушки. Скованные за спиной руки Эл напряглись еще сильнее, до предела, из ее груди вылетел хрип.
Ну да, а я – сам Гиринг!
Schweigen! Schweigen! Schweigen!
Это похоже на клятву, не так ли?
Агна делает глубокий вдох и закрывает глаза.
Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!
Нервное дыхание Гиббельса обдает ее жаром, а влажные поцелуи оставляют на коже слюну. Не веря собственной удаче и совершенно обезумев, он пытается руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, и от дикого вожделения его трясет, словно в лихорадке. Вот Агна открывает глаза и смотрит вверх, вытягивая шею. Горячая слеза катится по ее щеке и падает вниз. В приступе страсти карлик сжимает ее лицо обеими руками, с силой опускает вниз вздернутый подбородок… Ее спина неестественно выгибается вперед, Эдварду остается до нее пара шагов, он хватает Гиббельса за воротник пиджака, стягивая его на худой шее министра… Жажда душит Милна, как удавка. Тело Себастьяна Трюдо скорчено судорогой на холодном песке.
Ты хочешь жить, мальчик?
Плеть в руке Гиринга заносится над ним, но он не чувствует удара. Только кивай головой Себ, только кивай головой. Рейхсмаршал смотрит на него черными глазами и безумно хохочет, а там, справа от него, они мучают Эл. Себ переводит взгляд на Гиринга, – по лицу министра потоком бежит кровь, марая парадный белый мундир.
Его любимый, такой никто еще не носил!
Женщина опускается на колени перед маленьким Херманном, ласково гладит его по волосам.
Мой дорогой сын станет великим человеком. Или великим и добрым, или великим и злым.
Гиббельс склоняется над обнаженной Элис. Его Элис!
Эдвард тянет к ней руку, но горло ссохлось от жажды, язык отказывается ему служить.
Хрип-хрип-хрип…
Ты хочешь жить, мальчик?
Концом свернутой плети Гиринг приподнимает за подбородок голову Себастьяна Трюдо.
У тебя кровь, что случилось?
Эдвард прикасается к разбитым вискам. Слишком много крови! Она бежит красной волной на его руки, на холодный ночной песок… яркий прожектор бьет потоком света ему в глаза. Справа от него в голодном безумии трясется овчарка.
Что ты хочешь, мальчик?
Он хочет, чтобы Эл отпустили.
Ответ неверный, Эдвард Милн. Скажи мне лучше, а она тебя хочет? Светлые волосы Ханны Ланг выглядят совсем белыми в свете лагерного прожектора. Она смеется, глядя на Кельнера и его потрескавшиеся от жажды губы.
«Я боюсь, Харри! Ты хочешь воды?Ты должен быть дома!».
Ланг склонилась над ним, закрывая обзор.
