bannerbannerbanner
Офелия

Анна Семироль
Офелия

Полная версия

Глава 7

Питер растерянно сморгнул и покорно полез в карман за деньгами. – Нет, ну-ка, погоди. – Кевин решительно перехватил его руку и обратился к продавцу: – Знаете, мистер, мне кажется, что вы нас грабите.

Грузный пожилой мужчина равнодушно пожал плечами:

– Не нравится – не берите. Но попробуйте найти у кого-нибудь еще живую рыбу в такой час.

– Простите, мистер, – торопливо проговорил Питер. – Я возьму! На все деньги, пожалуйста.

Он выгреб из кармана все, что было, высыпал на прилавок перед продавцом. Две мелкие купюры, десятка два монет… Продавец рыбы медленно пересчитал деньги, передвигая монеты к себе коротким волосатым пальцем, сдвинул брови к переносице:

– Это все?

Питер в панике зашарил по карманам, выудил еще шестипенсовик.

– Сколько я могу купить на это? – тихо спросил он.

Продавец надул губы, обдумывая ответ. В большой бочке у прилавка плескалась рыба. Питер переминался с ноги на ногу, чувствуя себя ужасно глупо. Он прекрасно знал, сколько стоит мороженое в кафетерии, где дешевле леденцы, у кого свежее лакричные конфеты и кто из продавцов не доливает кока-колу из автомата. Но ему никогда не приходилось бывать на продуктовом рынке в Дувре. Особенно за полчаса до его закрытия.

Питер все-таки не решился прогулять все занятия, сбежал с двух последних уроков. Когда он крадучись выходил со школьного двора, его заметил и догнал глазастый Кевин Блюм.

– Ты куда? Зачем в город? О, здорово! Я с тобой! – затараторил он возбужденно. – А в книжную лавку заглянем? Пит, ну будь другом!

Питер хотел ему сказать, что за книгами можно и без него, и не сбегая с занятий, но не смог. Настоял лишь на одном: сперва покупка рыбы.

И теперь они с Кевином мялись перед единственным на весь рынок продавцом живой рыбы, и Питер в панике гадал, хватит ли его карманных денег хотя бы на пару рыбешек.

– Кев, – шепнул Питер, когда продавец отвернулся. – У тебя не будет взаймы хотя бы шиллинга?

Кевин поправил на носу громадные очки, почесал задумчиво кудрявый затылок. Питер понял, что, даже если что и есть у Блюма в карманах, он не горит желанием выручить школьного приятеля. «Йонас бы помог», – подумал Питер и совсем сник.

– Столько тебе хватит? – пробасил продавец, выкладывая перед мальчишками сверток; из свертка подергиваясь, торчали три толстых рыбьих хвоста.

– Да, мистер! Спасибо! – воссиял Питер и на всякий случай спросил: – Я вам точно-точно ничего не должен?

– Иди, корми свою большую кошку, – засмеялся продавец. – Или у тебя их целая стая?

Питер помялся и решил ответить честно:

– У нас русалочка, мистер. И она очень-очень проголодалась. Отец забыл купить ей еды, вот и…

– Ну и ну! Чтобы в Дувре – и русалка? – удивленно протянул мужчина. – Я-то думал, это роскошь больших городов. Парень, передай своему папе, что у Хамфри Томпсона лучшая рыба в этом убогом городе! И приходи еще.

Питер кивнул, подхватил сверток и почти бегом направился к выходу с рынка. Кевин, ловко огибая попадающихся на пути людей, рванул за ним.

– Пит! Да погоди ты, Пит! Ты что – не друг мне больше, что ли?

Останавливаться не хотелось. Питером владело неприятное чувство, будто между ним и Кевином что-то треснуло. Вроде ничего не произошло, но почему-то болтать с приятелем желания не было. Но и ссориться без видимой причины было бы глупо. Потому Питер остановился и дождался, пока Кевин догонит его.

– Знаешь, хоть ты и пончик, но носишься как пуля, – почти с восторгом сказал мальчишка.

– Во мне сил много, – буркнул Питер. – А ты точно с утра пудинг не доел.

Мальчишки вышли на улицу, спустились к автостанции, спрятанной в густой листве кленовой аллеи, и встали напротив расписания автобусов в пригороды. И тут Питер понял, что денег на проезд у него не осталось. Он взглянул на часы, висящие над сеткой расписания: уроки заканчиваются через десять минут, можно попробовать бегом домчаться до школы, а там Тревор подъедет за ним и Агатой. Но есть опасность попасться на глаза учителю физкультуры, с занятий которого он удрал.

«Да, дела, – грустно подумал Питер, рассматривая рыбьи хвосты, торчащие из бумажного свертка. – Надо скорее ехать, пока рыба свежая. Но как?» – Пит, а Пит, – окликнул Кевин. – А давай я из твоей сумки учебники к себе переложу, а ты туда покупки сунешь? Не ехать же с рыбой в руках.

– Хочешь поехать к нам? – озаренный идеей, предложил Питер.

Кевин засиял как новенький шиллинг.

– А можно? Слушай, у вас правда живая русалка? Или ты придумал?

– Правда, – улыбнулся Питер. – Только, видимо, мне придется пешком идти. Я все деньги потратил, а до школы мы с тобой добежать не успеем.

Кевин прищурился на солнце, пошарил в кармане, вытащил несколько пенни и два шиллинга.

– Я хотел на журналы потратить, но раз пешком… Едем на автобусе?

Питер радостно кивнул, и оба поспешили к окошку билетной кассы.

Автобус весело катил по загородному шоссе, оставляя за собой пышный хвост пыли. Питер сидел как на иголках, предчувствуя дома нагоняй от родителей. Кевин тарахтел, не умолкая:

– Сколько же она стоила? Она злая? Знаешь, а по радио говорили, они наших солдат едят! А ты видел вообще, как она ест? А каких она размеров? Как – «без хвоста»? Палмер, ты паришь меня, что ли? Русалка – и без хвоста? Может, твоего отца надули? Может, это просто актриса? Поживет у вас недельку, вылезет из пруда и уйдет домой… Питер, ну что ты как маленький? Я ж вижу, что надулся. Мне интересно, вот я и спрашиваю. Я ж никогда оттудышей не видел. Только в журналах и несколько раз в новостях. Да вы счастливчики: своя русалка…

Питер что-то коротко отвечал, иногда просто кивал. «Странно, – думал он, глядя на игру солнечного света в листве. – Мне почему-то кажется, что мама, папа, Ларри и теперь еще Кевин воспринимают Офелию как-то неправильно. Как будто она какой-нибудь пони. Или хуже. Пони хотя бы не забывают покормить. Иногда гладят и угощают сахаром. А Офелия совсем одна в пруду. Ей может быть скучно или страшно. А об этом никто не думает. Надеюсь, ей рыба понравится. И тогда мне не будет так противен выговор».

Отцовский «роллс-ройс» мальчишки увидели на площадке перед гаражом еще с поворота дороги.

– Угу, мои уже дома, – уныло пропыхтел Питер и поправил на плече сумку с рыбой.

– Орать будут? – опасливо спросил Кевин.

– Надеюсь, при тебе постесняются. Давай через заднюю калитку пройдем? Сразу к пруду. Может, не попадемся никому на глаза. А если повезет, встретим Йонаса. Думаю, он не откажется покормить русалку.

Питер приоткрыл перед приятелем утопленную в живую изгородь калитку, посторонился, пропуская его вперед.

– А кто такой Йонас? Он немец, что ли?

Солнечный зайчик, отраженный очками Кевина, запрыгал по листьям дикого винограда. Из благоухающих зарослей жасмина выпорхнула малиновка, сердито пискнула и уселась на ветку поодаль от мальчишек.

– Йонас – мой друг. Да, он немец, и что? – пожал плечами Питер. – Ты проходи, не стой, у малиновки гнездо во‐он там.

Кевин вытянул тощую шею, стараясь что-то разглядеть в сплетении ветвей, цветов и листьев, перехватил поудобнее сумку и поспешил за Питером по тропинке между яркими островками аквилегий, цветущих лилий, роз и декоративных трав.

– Как можно дружить с тем, кто твою родину бомбил и людей заживо сжигал в печах?

Вопрос догнал Питера, словно камень, брошенный в спину. Он обернулся и посмотрел на Кевина в упор.

– Йонас никого в печах не жег. Он наш ровесник. И сирота. И если ты ему хоть слово плохое скажешь… Я за тебя заступаться не буду, – очень серьезно произнес Питер.

До площадки перед прудом они дошли молча. Кевин лишь громко сопел и виновато зыркал в сторону школьного приятеля из-под шапки черных кудрей. Питер думал только о том, что сейчас он скормит русалке принесенную рыбу, она наестся, и ему станет спокойнее. Потому что он, Питер Палмер, все сделает правильно.

Гладь пруда встретила мальчишек едва заметной рябью. Питер скинул сумку на плиты дорожки, окаймляющей пруд, достал и распаковал рыбу.

– А где она? – растерянно спросил Кевин.

– Под водой. Прячется.

– Я думал, они иногда высовываются… – В голосе мальчишки скользнуло разочарование.

– Она и высовывается. Но не все время же.

Питер взял за хвост самую большую рыбину, сделал шаг к ограждениям на самом краю.

– Кев, отец запрещает сюда ходить. Потому встань не так близко к воде, – попросил он.

Кевин послушно отступил на пару шагов, присел на корточки и поправил очки. Питер вдруг занервничал: как подозвать русалку? Будет ли она есть? А не укусит ли она самого Питера? «Мы-то ее зовем Офелией, но знает ли она сама об этом?» – задумался он. Рыбья тушка свисала из стиснутого кулака, раскрыв рот. Как будто рыба сама подзывала русалку на трапезу. Питер встал на колени возле ограждений, склонился над водой, держась одной рукой за низкие перильца.

– Офелия, – позвал он неуверенно. – Я тебе поесть принес, выходи.

– А разве они что-то слышат? – удивился Кевин.

– У нее уши есть, – не отводя взгляда от поверхности воды, отозвался Питер. – Они же не просто для красоты, наверное.

Он ждал, что голодная Офелия выметнется из глубины прямо перед ним, как делают дельфины в зоопарке. Ему было немного страшно, но он замер и продолжал ждать. Правая рука, держащая рыбу на весу, устала, и Питер перехватил чешуйчатый хвост левой.

– Смотри! – шепотом воскликнул Кевин, и, когда Питер повернулся, он указал ему вперед и левее: – Возле островка… Это она?

Русалка почти сливалась с белым камнем острова. Держась одной рукой за край, высунув из воды голову так, что все, что ниже носа, было скрыто под поверхностью, Офелия наблюдала за мальчишками. Уши, похожие на мятые рыбьи плавнички, слабо подрагивали. При свете дня Питер разглядел, что они у русалки не белые, а розоватые, к кончикам ярче.

 

– Какие у нее глазищи жуткие… – восторженно прошептал Кевин.

Офелия не отрывала взгляда от рыбы в руке Питера, покачиваясь в воде вверх-вниз, будто ей очень хотелось броситься, схватить пищу, но она не решалась. Длинные белоснежные волосы струились по поверхности темной воды, свивались с лентами платья русалки.

– Иди сюда, – позвал Питер тихо. – Иди. Кушать.

Тонкие белые пальцы отпустили край островка, Офелия быстро и бесшумно ушла под воду и вынырнула так же беззвучно на несколько метров ближе. Мальчишка покачал рыбой из стороны в сторону, опустил ее ниже к воде. Девочка-цветок снова нырнула.

– Питер, она не… – предупредительно начал Кевин и осекся.

Русалка вынырнула прямо перед Питером. По плечи высунулась из воды, склонила вбок аккуратную головку – как будто прислушалась. Мальчишка застыл, соображая, что делать. Ему очень хотелось бросить рыбу и отпрыгнуть на безопасное расстояние, но он не мог отвести глаз от невероятной, нечеловеческой красоты, до которой и было-то – руку протянуть еще совсем немного…

Питер как очарованный смотрел на медленное колыхание воланов и лент, на тоненькие косточки ключиц, выпирающих под алебастровой кожей, на то, как несмело тянутся к рыбине маленькие ладони с удлиненными пальчиками. Под водой за толстым стеклом русалка казалась больше, чем была на самом деле.

– Бери, – прошептал Питер. – Не бойся, это тебе…

Алые точки зрачков дрогнули, взгляд прозрачных, как черное стекло, глаз сместился к лицу Питера. Мальчишке стало не по себе, во рту мгновенно пересохло. «Если я разожму пальцы и прыгну назад, она меня не схватит, – пронеслось в голове. – Быстро разожму и отпрыгну, если… если…»

Бело-розовые ушки русалки приподнялись, Офелия приоткрыла рот и чуть раздула ноздри. Питер нервно сглотнул. Пальцы затекли, рыба в руке казалось тяжелой, как камень.

– Пи-ит? – жалобно протянул Кевин за спиной.

Белоснежные ладони, сложенные чашей, осторожно коснулись рыбьей головы, и Питер улыбнулся: есть! В ту же секунду кто-то грубо схватил мальчишку за шиворот и отшвырнул назад.

– С ума спятил? – прогремел мистер Палмер, возвышаясь над испуганно скорчившимся на земле Питером. – Ты совсем рехнулся?

– Папа, я ничего не сделал, – севшим голосом пролепетал Питер. – Я ей еды купил, пап…

– Мистер Палмер, здрасьте, я Кевин Блюм. – Мальчишка шустро втиснулся между отцом и сыном и протянул хозяину поместья ладонь. – Знаете, я очень рад познакомиться, очень-очень! Простите, мы действительно ничего плохого не хотели, мы кормили русалку. Пит сказал, ей забыли купить рыбы, вот мы и проявили ответственность.

– Ответственность… – сквозь зубы процедил Леонард Палмер, наблюдая, как светлое пятно исчезает в глубине пруда.

Питер наконец-то сел, зашарил руками в траве в поисках отлетевших с рубашки пуговиц. Кевин, бледный и говорливый в сто раз больше обычного, нес какую-то чушь про то, как он мечтал увидеть хоть одного оттудыша и как здорово, что мистер Палмер поймал и привез такую интересную зверюшку, и…

– Она не зверюшка, – пропыхтел Питер, поднимаясь.

– Она смертельно опасная тварь, – произнес отец таким тоном, что Питеру захотелось сей же момент сигануть в пруд и утонуть. – Мистер Блюм, я очень рад с вами познакомиться. И я очень надеюсь вас увидеть в гостях при более удобных обстоятельствах. А пока прошу нас извинить, Питер проводит вас до ворот и тут же вернется домой.

Кевин снял очки, протер их расстегнутым рукавом рубахи и тут же водрузил обратно на острый нос с легкой горбинкой. Посмотрел на Питера, поникшего и напуганного, и вдруг звонко, чеканя слова, проговорил:

– Мистер Палмер, если вы накажете Пита, это будет неправильно. Вы знаете своего сына лучше меня. И точно знаете, что он никогда не ушел бы с уроков просто так. Он исправлял вашу ошибку, сэр. Вы не покормили русалку, и Пит потратил все деньги, чтобы купить ей рыбу. Мы спешили, как могли, чтобы довезти рыбу свежей. И Питер подманил русалку поближе, потому что я его об этом попросил! У меня слабое зрение, и… И если вы хотите наказать Питера, накажите меня и себя!

Питер смотрел на приятеля открыв рот. Он не ожидал, что тихий при взрослых, жадноватый Кевин за него так яростно вступится. Леонард Палмер, похоже, был обескуражен. Он сунул руки в карманы брюк, кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Взгляд его остановился на бумажном пакете с оставшейся рыбой.

– Что ж… В чем-то вы правы, юноша. – Мистер Палмер склонился, поднял рыбу и забросил ее в воду. – Но все же я прошу позволить нам с сыном разобраться самим.

– Пит, не провожай. Я помню дорогу.

Кевин улыбнулся, вытащил из своей сумки учебники и тетрадки Питера, протянул их приятелю.

– До встречи завтра? – промямлил Питер, исподтишка косясь на отца.

– Ага. И спасибо. Знаешь, ты классный друг!

Питер дождался, пока темные кудрявые вихры Кевина скроются среди кустов жасмина, тяжело вздохнул и поплелся за отцом в дом.

Глава 8

Дверь в отцовский кабинет закрылась, замок щелкнул, словно зубы хищного монстра. – Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубахи пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый трясущийся вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

– Папа, прости, – торопливо произнес Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в темном сарае, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошел войну, – и война осталась в нем. Про войну Питеру рассказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю – не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы черно-белых фотографий, на которых мертвых было куда больше, чем живых. Для Питера – благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, – война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей и уж тем более – со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мерфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

– Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста. – Голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки – дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.

– Посмотри на меня.

В голосе Леонарда Палмера не было гнева. Сдержанность – и только она. Спокойный тон, которым папа Питера, Агаты и Ларри обычно разговаривал по телефону со своими коллегами. Не страшный. И Питер несмело поднял взгляд от начищенных длинноносых ботинок к отцовскому лицу.

Отец не злился. Волновался, нервничал, то и дело касаясь то усов, то чисто выбритого подбородка. Но не злился, нет. Когда человек злится, он может только говорить сам. Или кричать. Мистер Палмер же был готов к диалогу с сыном и ждал, когда Питер успокоится. И, заметив, что сын на него смотрит, он заговорил первым:

– Давай поговорим как взрослые люди. Ты уже не такой маленький, чтобы тебя просто наказывали. В двенадцать лет стоять в углу несолидно и нелепо. Ты меня слушаешь?

– Да, папа, – уныло откликнулся Питер.

Леонард Палмер выдвинул из-под письменного стола стул, поставил напротив сына, сел. Нахмурился, представив себе, как это смотрится со стороны, вернул стул на место и опустился в кресло рядом с Питером.

– Вот и хорошо, – облегченно произнес мистер Палмер и побарабанил пальцами по резным подлокотникам. – Понравилась русалка?

– Очень, пап.

– Спасибо, что купил ей рыбы. Взрослый поступок. Я, признаюсь, о покупке просто забыл. Сдавал концепт новой модели, заработался и… Спасибо, Питер. Только не стоило из-за этого прогуливать школу. Попросил бы Тревора, заехали бы с ним на дуврский рынок после учебы.

– Рынок закрывался раньше, чем заканчивались занятия. – Питер старался говорить спокойно, как взрослый, а не ныть. – Я виноват. Я впервые прогулял, пап. Ты же знаешь, что я ответственный.

– И честный. Потому сейчас я хочу услышать от тебя два честных ответа на два важных вопроса.

Питер кивнул, немного успокоившись. Разговор – это все же не четыре часа стояния в углу и не «завтра ты с Робертом и Клариссой убираешься в птичнике». И даже не «в наказание ты с нами на пикник не едешь».

– Хорошо, – продолжил отец. – Вопрос первый: ты думал о том, каково будет мне или Тревору ждать тебя у школы, а потом узнать от учителя, что ты сбежал? Не знать, где тебя искать и что сказать маме.

Питер покраснел до корней волос. Конечно, об этом он не подумал. Сбежал – и все. Физкультура же – это не серьезно. Не математика. А тут вон как. «А они могли решить, что меня похитили. Инопланетяне или русские», – вздохнул мальчишка. Ему стало чудовищно стыдно. Надо же, такой глупый, детский поступок!

– Я не подумал, папа, – пробормотал он. – Прости, пожалуйста.

– Перед ужином встанешь из-за стола и извинишься перед всей семьей за свой поступок, – строго произнес отец. – А теперь второй вопрос: что ты думаешь о существе в нашем пруду?

Мальчишка окончательно растерялся и застыл, обдумывая вопрос. «Что отец хочет от меня услышать? Здесь какой-то подвох, это точно. Но что я сказать-то должен?» – лихорадочно соображал он.

Леонард Палмер ждал, выбивая на подлокотниках кресла незамысловатый ритм. Взгляд его скользил по корешкам книг в шкафах у стены напротив, по громоздкому ящику телевизора, по комоду у окна, уставленному антикварными статуэтками супруги. В дверь вежливо постучали, заглянула Агата. Отец нахмурил брови, качнул головой: я занят. Агата тут же исчезла.

– Питер? – вежливо обозначил конец ожидания Леонард Палмер.

– Я… Я думаю. Она красивая, пап. И как я. В смысле, она юная. Да? – Отец сдержанно кивнул, и Питер продолжил, путаясь и запинаясь: – И мне кажется, ей надо показать, что мы рады, что… что она гость. И надо относиться к ней более… М-м-м… Более добро, что ли. Добрее, вот! Мне показалось, ей тут страшно. И я купил ей рыбу. Папа, я Кевину должен за автобус, он меня привез, когда я… я…

– Понятно, – прервал словесные мучения Питера отец. – Ты видишь в ней кого-то, с кем можно подружиться. Так? Значит, я не ошибся. А теперь послушай меня очень внимательно, Питер.

Мистер Палмер подался вперед, оперся локтями на колени, склоняясь к сыну ближе.

– Ты ошибаешься. Она не человек. Совсем. Она просто похожа на нас. Русалки не понимают речи, сынок. Абсолютно. Любой из языков нашего мира для них – тарабарщина. Потому что их мир – совершенно иной. Там нет людей. И там, откуда привезли Офелию, человек для них значит только одно: враг. И если у нее будет возможность напасть, навредить, покалечить или даже убить человека – она этим обязательно воспользуется. В воде она чудовищно сильна. Ей ничего не стоит свалить тебя в пруд и утопить. И никто из нас, взрослых, не успеет ничего сделать. Поверь, она это уже проделывала с другими людьми.

– Офелия убивала?! – Глаза Питера стали совсем круглыми от изумления и ужаса. – Она же девчонка совсем…

– С такими «девчонками» мы воюем уже восемнадцать лет. Вдумайся. – Отец поднялся из кресла, давая понять, что серьезный разговор окончен. – Можешь идти. И не забудь извиниться перед семьей за ужином.

Питер послушно покивал и поплелся в свою комнату. В коридоре пересекся с Агатой: та высокомерно вздернула подбородок и презрительно фыркнула. «Ну да, ты сегодня вся такая правильная и любимая родителями, – подумал Питер, глядя, как сестра скрывается за углом. – Зато я видел Офелию близко-близко».

До ужина Питер просидел над рисунками. Развевающиеся ленты и рюши ну никак не желали выходить из-под кончика карандаша, цвета все были не те, и мальчишка ужасно злился. Один за другим листы бумаги летели на пол, Питер несколько раз ломал и точил карандаш. Русалка не рисовалась ни в какую. В итоге он плюнул и нарисовал себя, тонущего в пруду вверх ногами.

И в один момент его вдруг до ужаса ясно накрыло осознание того, о чем говорил ему отец. Обычно, когда взрослые читают тебе мораль, в какой бы форме они этого ни делали, ты стараешься побыстрее забыть то, что тебе говорили. Просто потому, что в тебе играет обида и все слова «нравоучителя» хочется зачеркнуть из чистейшего противоречия. Но в этот раз Питер Палмер задумался. И испугался.

 

«Если мы столько лет воюем с обитателями того мира, что наслоился на наш, насколько же они сильны? – вглядываясь в линии своего рисунка, подумал Питер. – Это же именно настоящая война, где гибнут наши солдаты, защищая нас от вторжения! И договориться они не могут, потому что оттудыши не знают нашего языка, ведь верно же. И папа правильно сказал: они не люди, а люди для них – это боль и смерть, которую несет оружие. И Офелия тоже видит в нас врагов. Она же военнопленная, получается… А если показать ей, что я не враг? Если я попробую научиться понимать ее, а ее саму научу понимать нас? Но как это сделать? Заключить мир с тем, кто пленен, кто напуган и хочет тебя убить… Это вообще возможно? Ведь, скорее всего, так и случится, как отец сказал: я к ней с добром, а она меня утопить захочет. Отомстить и съесть, как рыбу… Это сейчас она боится. А вдруг она пообвыкнет и начнет всех нас уничтожать, как в комиксах?»

– Да ну, не… Может, папа все же ошибается? – вслух произнес Питер и решил: – Поговорю с Йонасом. А еще найду в библиотеке все, что писали про русалок. Я обязан знать все о той, с кем хочу заключить мир. Потому что в нашем доме войне не место.

Перед домашними Питер извинился, клятвенно пообещал вести себя осмотрительно и не ставить родных в неудобное положение перед своими друзьями. А на следующий день попросил отца заехать с ним в городскую библиотеку после уроков, где набрал здоровенную подшивку журналов и газет со статьями, посвященными изучению оттудышей. Мистер Палмер одобрил внезапный интерес сына и даже сам помог отобрать материал для чтения. Полтора часа Питер вчитывался в статьи, но они все были слишком похожи друг на друга и не содержали почти ничего, кроме отсылок к фольклору, анатомии оттудышей с фотографиями кусков мертвых тел и немного информации о том, где тот или иной вид обитает.

Домой Питер приехал с атласом-определителем оттудышей, выданным библиотекой для чтения дома, и в такой задумчивости, что не услышал, как его окликнул Йонас, который подвязывал пышные кусты пионов. Пришлось Йону бросить в него камушком для привлечения внимания.

– Эй, Пит Безмолвный Монолит, привет! – замахал он неизменной красной бейсболкой. – Ты от зубного, что ли? Молчишь, и лицо такое… А?

– Привет, Йон! – Питер остановился и продемонстрировал другу книгу: – Вот, взял почитать. Книжка толстая, видимо, много полезного написано. Ты уже видел нашу русалочку?

Йонас неопределенно повел плечами и коротко ответил:

– Я работал.

– Эх ты! А она такая классная, хоть и дикая. Отец назвал ее Офелией.

– Ах-ха. Офелия, – кивнул Йонас и подбросил в руке секатор. – Ладно, мне еще опоры под смородиной чинить.

– Не увлекайся, – подмигнул Питер и добавил: – Я переоденусь, поем и выйду.

Уплетая сэндвич с тунцом, Питер листал библиотечную книгу. Пока дошел до главы о русалках, насмотрелся на кентавров, дриад, баргестов, пикси, келпи, диких людей и сиринов. Подивился разнообразию видов и непохожести фотографий на то, как видели оттудышей художники. Особенно позабавили картинки из старинных, еще рукописных книг. На них оттудыши выглядели настоящими исчадьями ада. Все с когтями, выпученными глазами, раззявленными зубастыми пастями. Даже пикси.

Про речных русалок было мало. То, что они красивы и изящны, Питер и без книги знал. Про «быстры, сильны и опасны» наслышан. А вот то, что окраска русалки меняется с возрастом, было для мальчишки в новинку. Оказалось, белыми у речных русалок бывают только дети. А потом белизну разбавляет слабый розовый, золотистый и голубой, появляющийся в окраске волос, ногтей и ушей. Речная русалка на цветной вклейке напоминала цветок лотоса из маминой оранжереи. Питер долго любовался этой картинкой, гадая, будет ли Офелия такой же.

– Ты прикинь, у нее платье – это она сама! – поделился он с Йонасом, когда тот устроился на скамейке передохнуть. – В смысле, что это не тряпочки, а ее тело. Классно, да?

– Ах-ха, – потягивая воду из молочной бутылки, отозвался Йонас. – Я это знаю. И про окраску тоже. Русалки взрослеют быстрее людей, так что сам скоро увидишь, какого цвета ваша.

Питер, прищурившись, поглядел на облака, заволакивающие небо. Эх, сегодня, похоже, на великах им не покататься.

– Йон, я только одно никак не пойму: у них самцы-то есть? Ни на одной картинке нет чего-то похожего на мужчину. Или они все такие… в платьях?

Йонас задумчиво почесал нос.

– Ну, я про мужиков речных русалок тоже не слышал. Да речные сами по себе редкость. Но как-то они размножаться-то должны, верно… Может, к ним морские заплывают время от времени? Знаю, что в крупных реках морские русалки иногда встречаются. Приплыл, намутил детей, уплыл.

– Или они как самки лягушек. – Питер напрягся, вспоминая сложное словцо с занятий по биологии. – А! Это… партеногенез, вот! Когда самца нет, самки рожают сами себя, во.

– Как куры, что ли? – хмыкнул Йонас. – Дурацкие птицы.

– Ага. Я и подумал: может, и речные русалки так же?

– Ах-ха. Может, в бадминтон поиграем? Ну их, оттудышей этих. Ты только и говоришь сегодня, что о русалке. Давай лучше разомнемся. У меня все затекло от сидения в кустах. Смородина ваша – чистая бука, вот. И пионы безалаберные. Скажи миссис Палмер, чтобы иногда выливала под них то, что от чая остается.

– Заварку?

– Ах-ха. От нее стебли крепче будут, и кусты не станут так заваливаться.

– Ты ей сам скажи, вон они с Агатой и бишонами. А я пока за ракетками сбегаю.

Йонас поднял вверх правую руку с пальцами, растопыренными буквой V, положил на скамейку бейсболку, провел рукой по растрепанным волосам и пошел к пруду, где на подстриженной лужайке хозяйка усадьбы вместе с дочерью играли с собаками. Питер подтянул шорты и поспешил в дом. Хотелось до дождя хоть часок пообщаться с другом. А потом опять за уроки.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru