Анна Радклиф
Удольфские тайны
Начиная с этого дня Валанкур часто являлся в дом мадам Шерон, а Эмили проводила в его обществе самые счастливые часы, выпавшие на ее долю после смерти отца. Оба они наслаждались настоящим и не задумывались о будущем. Оба любили и чувствовали себя любимыми, не подозревая, что привязанность, составлявшая счастье настоящего, в будущем могла принести страдания. Тем временем общение мадам Шерон с мадам Клэрваль стало более частым, чем прежде, а тщеславие ее торжествовало от возможности повсюду упоминать об отношениях их племянников.
Монтони также приезжал в замок едва ли не каждый день, и Эмили заметила серьезность его намерений по отношению к тетушке. Та же в свою очередь благосклонно принимала ухаживания.
Таким образом, зимние месяцы Валанкур и Эмили провели не только спокойно, но и счастливо. Полк Валанкура стоял неподалеку от Тулузы, так что частым встречам ничто не мешало. Любимым местом их общения стала беседка на террасе. Там тетушка и племянница занимались рукоделием, а Валанкур читал вслух любимые произведения, выслушивал тонкие замечания Эмили, высказывал собственные суждения и не уставал замечать, что они созданы для счастливого союза: общие вкусы, общие благородные и возвышенные чувства, общие интересы.
Глава 13
Так на Гебридских островах пастух
Среди пустынных ветреных холмов
(То ли фантазии тревожат слух,
То ли воздушные создания порой
Снисходят к чувствам одиноких пастухов)
В долине дикой созерцает хоровод,
И вдруг теряется виденье хладных вод.
Томсон Дж. Замок праздности
В конце концов, скупость мадам Шерон уступила место тщеславию. Пышные празднества мадам Клэрваль и всеобщая лесть побудили тетушку одобрить союз, способный возвысить ее как в собственном мнении, так и во мнении света. Она предложила не затягивать со свадьбой и даже расщедрилась на приданое для Эмили – правда, при условии, что мадам Клэрваль обеспечит приданым племянника. Потенциальная родственница выслушала предложение и, учитывая, что Эмили является единственной наследницей тетушки, согласилась. Племянница оставалась в неведении до тех пор, пока тетушка не распорядилась начать подготовку к назначенной на ближайшее время свадьбе. Изумленная таким неожиданным решением, о котором Валанкур не просил (ибо понятия не имел о сговоре старших дам и не смел мечтать о подобном счастье), Эмили решительно отказалась. По-прежнему нетерпимая к возражениям мадам Шерон принялась так же энергично настаивать на свадьбе, как еще недавно противилась всему, что даже отдаленно могло навести на мысль о бракосочетании. Сомнения Эмили окончательно развеялись после того, как Валанкур узнал о предстоящем счастье и явился, чтобы лично убедиться в согласии невесты.
Во время подготовки к свадебным торжествам Монтони занял положение признанного поклонника мадам Шерон. Предстоящий альянс вызвал острое раздражение мадам Клэрваль и даже желание отменить свадьбу Валанкура и Эмили, но совесть подсказала, что нельзя играть с чувствами молодых людей. Надо заметить, что мадам Клэрваль хоть и была особой светской, в отличие от подруги руководствовалась не соображениями популярности, а голосом здравого смысла.
Эмили с тревогой наблюдала за укреплением власти Монтони над тетушкой, так же как и за стремительно возраставшей частотой его визитов. Ее личное отношение к итальянцу подкреплялось мнением Валанкура, который не скрывал своего неодобрения. Одним прекрасным весенним утром, сидя в беседке за рукоделием и слушая чтение друга (впрочем, тот часто отвлекался от книги для беседы), она получила приказание немедленно явиться к мадам. Войдя в уборную, мадемуазель Сен-Обер сразу заметила подавленное настроение тетушки, никак не соответствующее ее праздничному наряду.
– Итак, племянница! – заявила мадам Шерон, и Эмили в растерянности остановилась. – Я послала за тобой, потому что хотела сообщить важную новость: с этой минуты считай синьора Монтони своим дядюшкой – утром мы обвенчались.
Изумленная не столько самой свадьбой, сколько секретностью события и волнением, с которым о нем было сообщено, Эмили, в конце концов, решила, что таково было желание Монтони, а не тетушки, но та, видимо, хотела создать иное впечатление, а потому добавила:
– Видишь ли, я хотела избежать шума, но теперь, когда церемония состоялась, скрывать нечего. Я собираюсь объявить слугам, что отныне синьор Монтони – их господин.
Эмили сделала слабую попытку поздравить тетушку с очевидно неразумным браком.
– Я собираюсь пышно отпраздновать столь знаменательное событие, – продолжила мадам Монтони. – А чтобы сэкономить время, воспользуюсь подготовкой к твоей свадьбе, которую теперь придется отложить. Чтобы подчеркнуть торжественность момента, ты наденешь свой венчальный наряд. Хочу также, чтобы ты оповестила месье Валанкура о том, что я сменила имя; а он пусть сообщит мадам Клэрваль. Через несколько дней я устрою пышный праздник, на который намерена пригласить обоих.
Изумленная и растерянная, Эмили не нашлась с ответом и вернулась к Валанкуру, чтобы сообщить важную новость. Услышав о поспешной свадьбе, шевалье не столько удивился, сколько расстроился и рассердился: особенно когда узнал, что в результате его собственная свадьба откладывается на неопределенное время, а уже готовые украшения замка теперь пригодятся по другому случаю. Он не стал скрывать свои мысли и чувства, а все попытки Эмили отвлечь возлюбленного и обратить его опасения в шутку оказались напрасными. В этот вечер Валанкур простился с особенной, подчеркнутой нежностью, а когда исчез в конце террасы, сама не зная почему, Эмили даже всплакнула.
С легкостью человека, давно готового властвовать и командовать, Монтони вступил во владение замком и управление всеми его обитателями. Его друг Кавиньи, так удачно осыпавший мадам Шерон комплиментами и двусмысленной лестью, но часто вызывавший недовольство Монтони, теперь получил в замке собственные апартаменты и право командовать слугами наряду с хозяином.
Через несколько дней мадам Монтони устроила обещанный праздник, на котором присутствовал Валанкур, но без мадам Клэрваль: высокомерная особа передала поздравления, но приехать отказалась. Валанкур, разумеется, не отходил от Эмили. Глядя на пышные украшения, он не мог не помнить, что они предназначались для другого торжества, но успокаивал себя надеждой, что вскоре будут использованы по прямому назначению. Весь вечер мадам Монтони без устали танцевала, смеялась и болтала, в то время как сам Монтони – молчаливый, сдержанный, высокомерный – выглядел уставшим и от торжества, и от легкомысленного общества.
Это было первое и последнее празднование их свадьбы. Несмотря на то что суровость нрава и мрачная гордость не позволяли Монтони получать удовольствие от подобных развлечений, он очень хотел продолжить череду торжеств. Дело в том, что лишь изредка в компании появлялся человек, который был способен соперничать с ним в ловкости обращения и тем более в глубине суждений, поэтому перевес всегда оставался за Монтони и он неизменно радовался возможности помериться силами и талантами лицемерия с любым другим претендентом на славу. Однако супруга его, обладавшая не только тщеславием, но и здравым смыслом, понимала, что уступает другим дамам в красоте и привлекательности, а потому, руководствуясь естественной ревностью, не считала нужным испытывать судьбу и упорно сопротивлялась его стремлению к обществу – тем более что видела успех синьора Монтони у светских дам Тулузы.
Всего через несколько недель после свадьбы мадам Монтони сообщила племяннице, что синьор намерен вернуться в Италию сразу, как только закончатся приготовления к дальнему путешествию, и уточнила:
– Мы поедем в Венецию, где синьор владеет прекрасным дворцом, а оттуда в поместье в Тоскане. Но почему ты так печальна, дитя мое? С твоей любовью к романтическим пейзажам дорога, несомненно, доставит тебе удовольствие.
– Значит, мне тоже предстоит ехать, мадам? – с крайним изумлением спросила Эмили.
– Непременно, – ответила тетушка. – Неужели считаешь, что мы готовы оставить тебя здесь? Но я вижу, что ты думаешь о шевалье. Полагаю, он еще не знает о предстоящем путешествии, но скоро узнает. Синьор Монтони отправился с визитом к мадам Клэрваль, чтобы сообщить о наших планах и о том, что предполагаемое объединение наших семей отменяется.
Жестокий тон, с которым мадам Монтони оповестила племянницу о неизбежной разлуке с Валанкуром, лишь обострил боль разочарования. С трудом обретя дар речи, Эмили спросила, что стало причиной этой неожиданной перемены в отношении Валанкура, а в ответ услышала, что синьор запретил этот союз, считая его недостойным племянницы.
– Я всецело подчиняюсь решению синьора, – добавила тетушка, – но должна заметить, что никогда особенно не благоволила к шевалье и с крайней неохотой дала согласие на ваш брак. Я проявила слабость – порой бываю так глупа! – к вашим переживаниям и уступила голосу сердца. Спасибо, синьор должным образом указал на неразумность моего решения. А вот ты должна подчиниться воле тех, кто лучше знает, что хорошо и что плохо. Поверь, я сделаю все, чтобы твоя жизнь сложилась благополучно.
Если бы Эмили не испытала столь глубокого потрясения и услышала хотя бы слово из обращенного к ней красноречивого монолога, то с трудом справилась бы с изумлением. Какими бы ни были слабости мадам Монтони, она не могла обвинить себя в сострадании к чувствам других, а особенно к чувствам подопечной. То же самое тщеславие, которое недавно заставило ее одобрить союз с семьей мадам Клэрваль, теперь, когда брак с Монтони повысил ее самооценку, а вместе с ней и виды на будущее племянницы, послужило причиной отмены свадьбы.
В этот момент Эмили чувствовала себя слишком расстроенной и растерянной, чтобы возразить тетушке или обратиться с мольбой. Наплыв чувств не позволял произнести ни слова, а потому она удалилась в свою комнату, чтобы обдумать внезапные изменения в своей судьбе. Возникло даже подозрение, что Монтони желает возвыситься за ее счет, а его непосредственный интерес сосредоточен на друге Кавиньи. Перспектива путешествия в Италию пугала еще больше, ведь в то время страну раздирали кровавые междоусобные войны. Каждое крошечное государство воевало с соседями, и даже каждый замок находился в постоянной опасности быть завоеванным и разрушенным. Эмили представила человека, чьим непосредственным заботам ее поручат вдали от Валанкура: при одной лишь мысли о возлюбленном все остальные образы померкли, а печаль снова стала невыносимой.
Несколько часов миновало в состоянии душевного смятения. Когда же пришел час обеда, Эмили попросила разрешения остаться в своей комнате, однако этим вечером мадам Монтони сидела за столом в одиночестве и потому ответила отказом. Обед прошел в молчании: Эмили глубоко страдала, а тетушка переживала из-за неожиданного отсутствия супруга. Ее тщеславие было уязвлено таким пренебрежительным отношением, а ревность обострилась подозрениями, что у супруга тайное свидание. Когда слуги убрали со стола и удалились, Эмили снова заговорила о Валанкуре, однако тетушка не снизошла до жалости, а даже, наоборот, разгневалась оттого, что осмеливаются противоречить ее воле и ставят под сомнение авторитет Монтони. Долгий мучительный разговор оказался напрасным, и Эмили ушла к себе в слезах.
Проходя по холлу, она заметила, как в парадную дверь кто-то вошел. Решив, что это Монтони, Эмили ускорила шаг, но тут услышала хорошо знакомый голос:
– Эмили! Дорогая!
Обернувшись, мадемуазель Сен-Обер увидела Валанкура, явно пребывавшего в отчаянии.
– Вы плачете! Мне необходимо поговорить с вами, но желательно там, где нам никто не помешает. Как вы дрожите! Уж не заболели ли вы?
Увидев открытую дверь одной из комнат, он торопливо взял любимую за руку и повел ее туда, но Эмили попыталась высвободиться и со слабой улыбкой проговорила:
– Нет-нет, все в порядке. Если вы желаете видеть тетушку, то она в столовой.
– Но нам нужно немедленно поговорить! – продолжал настаивать Валанкур. – Боже мой! Неужели все так плохо? Неужели вы действительно готовы меня отвергнуть? Умоляю хотя бы о нескольких минутах внимания, только не здесь: нас обязательно услышат.
– Да, но лишь после того, месье, как вы встретитесь с тетушкой, – ответила Эмили.
– Я и так несчастен! – воскликнул Валанкур. – Так не усугубляйте же мое горе жестокостью холодного отказа!
Отчаяние любимого казалось невыносимым, и все же Эмили продолжала настаивать на немедленной встрече с мадам Монтони.
– В таком случае где ее муж? Где сам Монтони? – спросил Валанкур совсем иным тоном. – Если я и должен с кем-то поговорить, то только с ним.
Испуганная его откровенным негодованием, Эмили с трепетом заверила, что синьора Монтони нет дома, и попыталась уговорить возлюбленного умерить гнев. При звуке ее дрожащего голоса ярость в глазах Валанкура уступила место нежности, и он проговорил:
– Вы больны, Эмили. Они уничтожат нас обоих! Простите за то, что осмелился усомниться в вашей любви!
Она не могла больше сопротивляться и покорно пошла за ним в ближайшую комнату. Тон, которым Валанкур упомянул о синьоре Монтони, настолько ее напугал, что она постаралась предотвратить последствия справедливого негодования возлюбленного. Шевалье внимательно выслушал ее увещевания и ответил лишь полным любви и отчаяния взглядом, пытаясь, насколько возможно, скрыть ненависть к синьору и тем самым унять ее тревогу, только его притворное спокойствие встревожило Эмили еще больше, так что она потребовала отказаться от встречи с Монтони и от любых поступков, которые могут сделать их разлуку непоправимой. Валанкур уступил ее уговорам и даже пообещал, что, если Монтони продолжит настаивать на разрыве, не попытается оказать сопротивление с применением силы.
– Только подумайте, как я буду страдать, и откажитесь от яростных намерений! – попросила Эмили.
– Ради вас, любимая, – ответил Валанкур, сдерживая слезы нежности и горя. – Да-да, ради вас я сумею побороть гнев. И все же, хоть я и дал слово, не ждите, что я покорно смирюсь перед властью Монтони. Если бы мог, я непременно нарушил слово. И все же, надолго ли он намерен обречь нас на разлуку? Когда вы вернетесь во Францию?
Эмили постаралась успокоить его заверениями в своей неизменной любви и напомнила, что через год с небольшим достигнет совершеннолетия и освободится от безрассудной опеки тетушки. Эти доводы мало утешили Валанкура: ведь все это время любимая проведет в Италии, а власть ее опекунов не иссякнет даже тогда, когда они утратят свои права, – но, чтобы ее не расстраивать, он скрыл истинные чувства. Успокоенная полученным обещанием и внешней сдержанностью друга, Эмили хотела уйти, но в эту минуту в комнату вошла тетушка. Бросив осуждающий взгляд на племянницу, которая тут же удалилась, она обратилась к шевалье со словами высокомерного неудовольствия:
– Я не ожидала от вас такого поведения, месье: не предполагала, что увижу в своем доме после того, как вас оповестили о нежелательности визитов, и уж тем более не думала, что вы назначите моей племяннице тайное свидание и она согласится.
Считая необходимым встать на защиту Эмили, Валанкур заявил, что пришел с намерением встретиться с Монтони, и обратился к мадам с вежливостью, обусловленной скорее ее полом, чем уважением, но увещевания его получили суровый отпор. Мадам опять посетовала, что поддалась состраданию, и добавила, что глубоко переживает из-за своего необдуманного поведения. Отныне она всецело передает ситуацию в руки синьора Монтони.
И все же пылкое красноречие молодого человека в некоторой степени заставило ее осознать свою вину. Мадам устыдилась, но не раскаялась, а напротив, возненавидела Валанкура, вызвавшего столь чуждое ей ощущение, причем тем сильнее, чем явственнее становилось недовольство собой.
В конце концов, негодование хозяйки достигло такого накала, что Валанкур поспешно удалился, дабы удержаться от непоправимо резкого ответа. Теперь он не сомневался, что надеяться на снисхождение мадам Монтони невозможно, ибо какую справедливость или жалость способен ощутить человек, испытывающий чувство вины без угрызений совести и раскаяния?
Разговора с синьором Монтони молодой человек ждал с таким же отчаянием. Он не сомневался, что идея разлучить влюбленных исходила именно от него, так что вряд ли он намерен уступить доводам, которые предвидел и которые был готов оспорить. И все же, не забывая о данном Эмили обещании, Валанкур постарался не совершать поступков, способных вызвать раздражение синьора. Он отправил ему письмо с просьбой о встрече и стал терпеливо ждать ответа.
Мадам Клэрваль держалась в стороне от этих событий. Соглашаясь на брак племянника, она надеялась, что Эмили станет наследницей состояния мадам Шерон. Брак тетушки разрушил ее ожидания, и хоть совесть не позволила выступить против союза Эмили и Валанкура, в ней было слишком мало великодушия, чтобы помочь племяннику в осуществлении его планов. Больше того: в глубине души мадам Клэрваль радовалась расторжению помолвки, так как считала Эмили недостойной Валанкура с точки зрения материальной, точно так же как Монтони считал этот брак недостойным красоты и утонченности Эмили. В результате, хоть гордость мадам Клэрваль и пострадала, свое негодование она выражала исключительно молчанием.
На письмо Валанкура Монтони ответил, что, поскольку личная встреча не устранит возражений с одной стороны и желаний – с другой, а вызовет только лишнее препирательство, он считает разумным отказать в просьбе.
Помня о мольбах Эмили и данном ей обещании, Валанкур подавил острое желание немедленно отправиться к Монтони и в категоричной форме потребовать того, в чем получил отказ. Взамен он написал еще одно письмо с просьбой о встрече, на сей раз подробно изложив свои доводы. Таким образом, несколько дней миновало в увещеваниях с одной стороны и упорных отказах – с другой. Трудно сказать, что именно заставляло Монтони сторониться человека, которого он глубоко обидел, – страх, стыд или ненависть как следствие того и другого. Он никак не хотел встречаться, не уступая сквозившей в письмах боли и не поддаваясь голосу разбуженного доводами раскаяния. Вскоре письма Валанкура стали возвращаться нераспечатанными. В порыве страстного отчаяния молодой человек забыл обо всех обещаниях, кроме главного: не применять силу, – и поспешил в замок Монтони, чтобы любым способом с ним встретиться. Слуги ответили, что господина нет дома, а на просьбу встретиться с мадам Монтони или мадемуазель Сен-Обер получил решительный отказ. Не желая унижаться до пререканий с прислугой, Валанкур вернулся домой в состоянии, близком к сумасшествию, и написал Эмили письмо, в котором, не сдерживаясь, описал свою сердечную агонию и, не имея другой надежды ее увидеть, попросил о тайном свидании. Отправив письмо и немного успокоившись, он одумался и понял, как ошибся, еще больше расстроив Эмили несдержанным выражением собственных страданий. Теперь он был готов отдать полмира, чтобы вернуть письмо, поскольку не знал, что Эмили была избавлена от переживаний хитрой политикой мадам Монтони: та приказала, чтобы все адресованные племяннице письма первым делом приносили ней. Прочитав откровенное послание и вслух выразив бурное негодование, она предала письмо огню.
Тем временем Монтони с каждым днем все больше спешил покинуть Францию: в нетерпении он раздавал указания слугам, занятым сборами, и встречался с людьми, с которыми вел какие-то особые дела. Он упорно хранил молчание в ответ на письма Валанкура, хотя молодой человек уже оставил надежду на лучшее, обуздал страсти и теперь просил лишь одного – позволения проститься с Эмили. Забыть о благоразумии его заставило известие, что отъезд назначен на ближайшие дни и увидеть любимую ему больше не суждено. Пылкий поклонник осмелился обратиться к мадемуазель Сен-Обер со вторым письмом, в котором предложил тайный брак. Это послание также попало в руки мадам Монтони, и последний день Эмили в Тулузе не принес Валанкуру ни строчки в утешение страданий, ни надежды на прощание.
В этот мучительный для шевалье период Эмили пребывала в состоянии ступора, который случается в результате неожиданного и непоправимого горем. Преданно любя Валанкура, видя в нем друга и спутника жизни, она не представляла иного счастья. Как же она страдала, неожиданно узнав о разлуке – возможно, навсегда! И все это по воле чужого человека (ибо таким оставался Монтони) и родственницы, которая еще недавно торопилась со свадьбой! Напрасно Эмили старалась справиться с горем и смириться с неизбежностью судьбы. Молчание Валанкура не столько удивляло, сколько расстраивало, и когда наступил последний день ее пребывания в Тулузе, а надежды на прощание с любимым по-прежнему не было, она пришла в отчаяние и спросила тетушку, неужели ей отказано даже в таком малом утешении. Мадам ответила, что отказ в свидании с Валанкуром не подлежит обсуждению, и добавила, что после дерзости шевалье во время их последней беседы, а также грубых писем к синьору, все просьбы бесполезны.
– Если месье надеялся на нашу милость, то должен был вести себя совсем в иной манере: терпеливо ждать, когда мы сочтем возможным даровать согласие, а не упрекать меня за то, что я не желаю вручить ему племянницу, и настойчиво обвинять синьора в нежелании обсуждать детские проблемы. Валанкур все время вел себя чрезвычайно неуважительно и высокомерно. Впредь я не желаю слышать этого имени. И хочу, чтобы ты забыла о глупых причудах и выглядела как все нормальные люди, а не бродила словно тень со слезами на глазах. Молчание не в состоянии скрыть твое горе: даже сейчас, когда я говорю, ты едва сдерживаешь рыдания. Да, даже сейчас, вопреки моим указаниям!
Эмили отвернулась, чтобы скрыть слезы, и поспешила выйти.
День прошел в страданиях, каких она, пожалуй, еще не знала. Поднявшись в свою комнату, Эмили опустилась в кресло и застыла в забытьи до позднего часа, когда все в доме уже легли спать, не в силах освободиться от горькой мысли, что больше никогда не увидит Валанкура. Эта уверенность возникла не только из очевидных обстоятельств: длительность путешествия, неопределенный срок возвращения, а также полученный запрет, – но главную роль сыграло предчувствие, что она уезжает от Валанкура навсегда. Воображение представило ужасные препятствия: непреодолимые Альпы встанут стеной, и целые страны протянутся, разделяя их. Жизнь в соседней провинции, даже в одной стране, пусть без возможности встреч, по сравнению с огромным расстоянием казалась почти счастливой.
Устав от размышлений о вечной разлуке, Эмили ощутила внезапную слабость и отворила окно. Свежий воздух немного восстановил силы, а освещавшая верхушки старинных вязов растущая луна успокоила и вызвала желание выйти на улицу, чтобы унять головную боль. В замке царила тишина. Спустившись по парадной лестнице в холл, Эмили неслышно, как ей показалось, отперла дверь, вышла в сад и зашагала по аллее, то и дело представляя спрятавшихся среди деревьев шпионов мадам Монтони. Ей владело единственное желание: в последний раз навестить беседку, где она провела столько счастливых часов с Валанкуром. Забыв об осторожности, Эмили направилась к террасе, которая тянулась вдоль верхней части сада и соединялась с ней мраморной лестницей в конце аллеи.
Дойдя до ступеней, она остановилась и огляделась: отдаленность от замка рождала страх, который тишина и темнота позднего часа лишь усиливали. Не заметив ничего подозрительного, она поднялась на террасу, где лунный свет открывал взгляду широкую дорожку, ведущую к беседке. Эмили вновь остановилась и прислушалась. Ночную тишину нарушала лишь жалобная песня соловья в сопровождении легкого шелеста листьев. Немного успокоившись, Эмили подошла к беседке и в полной темноте испытала те же чувства, что испытывала при дневном свете. Открытые полукруглые окна служили подобием рамы для залитых серебристым светом мягких пейзажей: рощ и долин, далеких гор, мерцающей на переднем плане реки.
Подойдя к одному из окон, Эмили восхитилась красотой и, сразу представив Валанкура, проговорила с тяжелым вздохом:
– Ах, как часто мы сидели здесь вдвоем и любовались пейзажем при солнечном свете! Никогда, никогда больше не доведется нам увидеть друг друга!
Слезы внезапно высохли от ужаса: совсем близко послышался чей-то голос. Эмили вскрикнула, но голос прозвучал снова и теперь она узнала дорогие сердцу интонации Валанкура. Да, это был он: шевалье подошел к ней и нежно обнял. Несколько мгновений оба молчали.
– Эмили, – наконец проговорил молодой человек, крепко сжимая ее руку, и снова умолк. – О, моя Эмили! – повторил он после долгой паузы. – Все-таки мы встретились, и я слышу ваш голос! Каждую ночь я пробирался в этот сад в слабой, очень слабой надежде увидеть вас. Остался последний шанс. Слава богу, вы пришли, и больше я не приговорен к абсолютному отчаянию!
Стараясь умерить его волнение, Эмили произнесла несколько слов о своей неизменной любви, однако Валанкур некоторое время продолжал бессвязно что-то восклицать. Наконец, немного успокоившись, он произнес:
– Я пришел сюда вскоре после заката и все это время бродил по саду, иногда заглядывая в беседку. Хоть я и потерял последнюю надежду на встречу с вами, я не смог покинуть ваше любимое место и скорее всего остался бы здесь до рассвета. О, как мучительно медленно тянулись мгновения! И как все вокруг менялось, едва казалось, что я слышу ваши шаги! А потом снова наступала мертвая тишина! Когда же вы открыли дверь беседки, темнота помешала определить, вы ли это, сердце мое забилось в надежде и страхе с такой силой, что я не смог произнести ни слова. Ваш жалобный голос развеял сомнения, но не страх – до тех пор пока вы не обратились ко мне. Тогда, забыв об опасности испугать вас, я больше не смог молчать. Ах, Эмили! Радость и печаль так непримиримо сражаются за превосходство, что душа не выдерживает этой борьбы!
Сердцем Эмили чувствовала истину этого пылкого признания, но радость от встречи вскоре утонула в печали: воображение живо представило картины будущего без любимого. Она пыталась восстановить спокойное достоинство, столь необходимое в прощальной беседе, Валанкур же, напротив, не мог совладать с чувствами. Его безудержная радость внезапно перешла в отчаяние: он принялся жаловаться на мучения и страстно изливать горе перед предстоящей вечной разлукой. Эмили слушала его со слезами, а потом, чтобы как-то успокоить, постаралась перечислить все обстоятельства, дававшие им надежду, но Валанкур сразу определил невинную обманчивость этих иллюзий.
– Утром вы уедете в далекую страну. О, такую далекую! К новым знакомым, новым друзьям, новым поклонникам! Вы уедете с людьми, которые сделают все, чтобы вы меня забыли! Как, зная это, я могу надеяться, что вы вернетесь ко мне и станете моей?
Голос его дрогнул и утонул в глубоком вздохе.
– Значит, вы думаете, что мои страдания вызваны лишь банальным, временным интересом к вам, – возразила Эмили. – Вы думаете, что…
– Страдания! – перебил ее Валанкур. – Страдания из-за меня! Ах, до чего сладкие и одновременно горькие слова! Они несут утешение и боль! Я не должен сомневаться в ваших чувствах, и все же противоречие истинной любви заключается в том, что она не устает сомневаться, даже безосновательно, и постоянно требует все новых и новых доказательств. Вот так и получается, что всякий раз, когда я слышу ваше признание, я оживаю, а потом опять впадаю в сомнение, а часто и в отчаяние.
Спустя миг, словно одумавшись, Валанкур воскликнул:
– Но как я смею терзать вас, да еще в момент прощания! Я, который должен поддерживать и успокаивать!
Эта мысль наполнила сердце молодого человека нежностью, но вскоре он опять поддался печали и принялся жаловаться на жестокость разлуки, причем настолько страстно, что Эмили больше не находила сил успокаивать его и скрывать собственное горе. Окончательно отдавшись на волю любви и жалости, Валанкур утратил способность и желание скрывать волнение. В промежутках между конвульсивными рыданиями он осушал слезы Эмили поцелуями и тут же жестоко заявлял, что она не должна его оплакивать, потом попытался говорить спокойнее, но мог лишь восклицать:
– Ах, Эмили, сердце мое разобьется! Сейчас я смотрю в ваше прекрасное лицо, держу вас в объятиях, а совсем скоро все это останется лишь в мечтах! Скажите, почему мы должны отдать счастье всей нашей жизни людям, которые не имеют права ни отнимать его, ни даровать иным способом, кроме как отдав вас мне? Ах, Эмили! Осмельтесь довериться своему сердцу, осмельтесь навсегда стать моей!
Голос его задрожал и осекся. Эмили продолжала молча плакать, а Валанкур принялся убеждать ее в необходимости тайного брака: завтра, в день отъезда, на заре в церкви августинцев их будет ждать монах, готовый обвенчать.
Эмили молча выслушала внушенное любовью и отчаянием предложение и была не в силах возражать в ту минуту, когда сердце утонуло в печали вечной разлуки, а разум погрузился в мрачные иллюзии. Это позволило Валанкуру надеяться на ее согласие.
– Ответьте же, моя Эмили! – воскликнул он. – Позвольте услышать ваш голос, позвольте узнать свою судьбу.
Она продолжала молчать. Щеки ее побледнели; чувства, казалось, покинули ее. В воспаленном воображении Валанкура Эмили предстала умирающей. Он принялся звать любимую по имени, потом хотел бежать в замок за помощью, но побоялся оставить ее хотя бы минуту.
Спустя некоторое время Эмили глубоко вздохнула и вернулась к жизни. Расстроенное переживаниями сознание не выдержало глубокого конфликта между любовью и долгом перед сестрой отца. Тайный брак невыразимо ее пугал и отталкивал последствиями, способными вовлечь любимого в раскаяние и несчастье, и, несмотря на жестокую борьбу, долг и здравый смысл все-таки одержали верх над чувствами и мрачными ожиданиями. Больше всего Эмили боялась навлечь на Валанкура лишения и напрасные сожаления, которые считала неизбежным следствием тайного брака. Наверное, поэтому она проявила неженскую силу, решив стерпеть свое нынешнее несчастье, чтобы не навлечь несчастья в будущем.
С искренней прямотой Эмили изложила доводы против тайного брака. Соображения относительно собственного благополучия Валанкур немедленно и решительно отверг, но они пробудили беспокойство о возлюбленной, еще недавно подавленное страстью и отчаянием. То же самое чувство, которое несколько минут назад побудило его говорить о немедленном тайном браке, сейчас заставило отказаться от такого опрометчивого шага. Однако переворот в сознании оказался чрезмерен для души. Ради спокойствия Эмили Валанкур попытался сдержать печаль, но был не в силах подавить растущую боль.