Анна Поршнева
Я видел город на заре
И вот после всего этого можно уже снова обернуться серым симпатичным котиком и, пожалуй, прилечь поспать.
Я видел город на заре
– Вот, – сказала мадам Петухова, указывая на переноску, в которой смирно сидел Семен Семеныч. – Взяла с собой. Одного его оставлять совершенно невозможно! И как мы соседей не залили, просто чудо! Полночи прибиралась.
Кондратьевна слабо пошевелила рукой и сказала тихим голосом:
– Выпусти кота-то, пусть на воле побудет. Ишь, взяли манеру вольных животин запирать!
В квартире опять было не протолкнуться. Грустный Хэм, который вчера весь день носился по городу в поисках прекрасных незнакомок, и видел немало женщин и девушек прекрасных, видел еще больше женщин и девушек незнакомых, но ни одна из них той самой не оказалась, примостился в углу на шаткой табуретке, принесенной из кухни. Ни разу во время поисков сердце его не ёкнуло, ни разу взгляд его не насторожился, ни разу душа не воспарила. Вернувшись домой поздно вечером, он попробовал было навешать Даше лапши на уши по поводу срочной халтуры на работе, но быстро потерялся, стал мямлить какие-то глупости, вконец потерялся и сознался во всем. Даша выслушала его хладнокровно, так же хладнокровно сказала в ответ «Я так и знала» и наутро отвела его к Кондратьевне и Марье Михайловне, которые уже пили чай (ромашковый с мятой по настоянию дворовой ведьмы), одна сидя за столом, а вторая – сидя в постели с двумя подушками за спиной. Кстати сказать, между этими подушками была припрятана тетрадь в синей бархатной обложке, замок которой сломать не удавалось, а открыть было нельзя за неимением ключа.
Мадам Петухову быстро посвятили в проблему Хэма, и мадам Петухова тут же сказала, что, на ее взгляд, искать прекрасную незнакомку надо где-нибудь на Крестовском острове. В крайнем случае, на Васильевском. В общем, на островах. Обосновать свои предложения она ничем не могла, говорила только, что ей так кажется. И некоторое время все громко спорили. Марья Михайловна, у которой в школе по литературе была пятерка, едко сказала, что незнакомку надо искать в ресторане, расположенном рядом с озером и дачами, и громко и звучно – хоть никто ее не просил – прочитала наизусть все стихотворение Блока. Когда она читала, Семен Семенович, принявший для разнообразия облик гиббона, подкрался к Кондратьевне, всем своим видом показывая, что хочет обнять добрую старушку. И пока та гладила шерстку озорника и приговаривала: «Ты мой малыш!», одним махом вырвал синий альбом из-под подушки и взлетел на старый платяной шкаф. А потом – никто не понял как – раздался «крак», неприступный замок открылся и хитрый Семен Семеныч, довольно скаля мордочку, уже протягивал Хэму вскрытую тетрадь.
Тетрадь, собственно говоря, была пуста. Около ста пожелтевших девственно чистых страниц, и только на самой первой был рисунок пером. Черной тушью нарисован был уголок двора. Старая парадная, густое дерево – то ли липа, то ли ольха, чугунные ворота, и внизу, аккуратным чертежным почерком написано: «Я видел город на заре…»
Кондратьевна вспоминает
– Ох! – вдруг застонала больная старушка, – ох, мамочки!
– Ты чего? – повернулась к ней, забыв столь интересовавшую всех тетрадь Марья Михайловна. – Колет где?
Кондратьевна молча приложила ладонь к сердцу.
Мадам Петухова немедленно достала телефон и принялась споро набирать номер.
– Сейчас, сейчас – говорила она, – сейчас до «Скорой» дозвонюсь.
– Не надо «Скорой», – неожиданно бодрым голосом заявила болящая. – Просто я вспомнила. Столько лет прошло, а вот, поди ж ты, все больно!
– Что, что вспомнила?
– Парня этого, что мне тетрадь оставил, – на лице Кондратьевны появилась странная улыбка. – Такой сначала хороший показался мне парень. Простой, добрый! Мы на танцах познакомились, в ДК железнодорожников. Я туда часто бегала, недалеко ведь. Пригласил меня, поговорили немного. Вижу – хороший, стоящий парень. Он меня в кино позвал, сходила. Потом в парке погуляли. Потом снова на танцы. Тогда ведь как? Тогда медленно все было, не торопились мы никуда. Ну, и полюбился мне этот парень, слов нет, как полюбился! И я вроде ему понравилась. И вот как-то зашел он ко мне в общагу и принес в подарок тетрадку. «Давай, – говорит, – каждый раз, как я к тебе приду, буду в тетрадке оставлять что-нибудь на память». Взял ручку мою, чернильницу и нарисовал быстро-быстро так картинку эту.
– Хорошо нарисовал. – Вставил слово Хэм, который так до сих пор и не научился владеть не то, чтобы кистью и пером, а даже и простым карандашом. Ну, вот не давалась ему живопись, и все тут!
– А что ж ему не рисовать хорошо, – подхватила Кондратьевна, – он ведь на архитектора учился. Я думала, заживем семьей дружно. А тут и все
– Как все? – встрепенулись гости.
– А вот так. Не приходил он больше ко мне. Друзей я его не знала, где живет, не спросила. Да даже имя его запамятовала. Не то Алексей, не то Андрей, а фамилию и вовсе не помню. Точно морок на меня какой накатил. Да и зла я на него была крепко. Пропал, ни слова не сказавши. Видно, никудышный он был человек, только казался хорошим и правильным. Первое время все смотрела на рисунок вот этот и плакала. А потом плакать надоело, наложила я заклятье крепкое, нерушимое, тетрадку засунула подальше, да и принялась жить дальше. Чего, в самом деле, горевать? На всех слез не напасешься.
– Странно все это, – сказала Даша. – И тетрадка странная, словно из 19 века, и рисунок этот странный, и стих.
– Какой стих?
– Да вот этот «Я видел город на заре». Это ж, небось, какой-нибудь Бальмонт или Андрей Белый.
Марья Михайловна, считавшаяся (не без основания) знатоком русской поэзии, хмыкнула:
– Что-то не припомню такого стихотворения. Может, что-нибудь английское? Какой-нибудь редкий перевод Блейка? Но вообще звучит именно, как строчка из стихотворения, ты права, Даша, странно все это.
– А может, – воскликнула любящая романтическую фантастику мадам Петухова, – может, он был пришелец из прошлого? Какой-нибудь изобретатель машины времени? Встретил тебя, – кивнула она Кондратьевне, – полюбил, но остаться не мог. Потому что заряда в машине хватало только на 15 дней. А потом все – надо или возвращаться, или оставаться навсегда. Остаться он побоялся, потому что этот, как его, временной парадокс мог случиться. А может, он вообще узнал, что ты, Кондратьевна, его внучка!
По лицу доброй старушки было видно, что такая версия ей в голову не приходила.
– Может быть, все наоборот, – встрял Хэм. – Может, он из будущего. Какой-нибудь специалист по 20 веку, прибыл провести исследования. А Вы вовсе не внучка, а прабабушка оказались. И стих этот странный мы никто не знаем, потому что он из будущего. Еще не написан. Вот, теперь все сходится!
По лицу Кондратьевны было видно, что версия ее не устраивает, но и своей она предложить не может. Поэтому, махнув рукой на все, она сурово потребовала прекратить глупые разговоры, потому что ей спокой нужен.
Так и разошлись в тот день, ничего не решив. Ни кто тот странный незнакомец, ни где искать прекрасную незнакомку.
Она? Она!
Хэм же не просто так целый день носился по городу. Хэм поменялся сменами с товарищем по работе. И теперь надо было отдавать должок. Надо было выходить трудиться в выходной. Ну, да Хэму труд только в радость! На свежем воздухе, в хорошую погоду, руки заняты, постепенно и в голове все проясняется, словно ветром, который всегда есть на высоте, выдувает все тяжелые мысли и навевает мысли приятные. Вот Хэм и возвращается сейчас домой пешком, чтобы продлить то ощущение легкости, которым зарядился, пока висел на здании бизнес-центра и крепил световую рекламу очередного банка.
Но, видно, крепко продуло беспечному оборотню голову, потому что оказался он вдруг в какой-то незнакомой части города. Где-то свернул в рассеянности не туда. Вроде бы и знакомый ему Невский район, а улица какая-то неизвестная. Вот один сквер, другой, вот и вывеска. Какой-то переулок Матюшенко. И тут Хэм почувствовал что-то такое, неуловимое. Как-будто свежий ветер от реки. Река, впрочем, рядом, может, действительно поддувает? Сперва ветерок, потом стук каблучков, а потом Хэма обогнала женщина. И хотя оборотень видел только джинсовый сарафан с сероватым отливом (откуда Хэму знать, что это не простая джинса, а хитрая ткань из лиоцелла самого высшего качества, и стоит такой сарафан немалых денег), белые босоножки со множеством ремешков, маленькую сумочку на цепочке и темно-русые волосы, убранные в свободный узел на шее, он вдруг понял, что это – она. Ну, то есть, Она! Ну, Прекрасная Незнакомка, вы ведь поняли! И поспешил за девушкой.
А та идет вроде не быстро, но обогнать ее нет никакой мочи. Раз, – и вдруг исчезла. А, наверно, свернула в ту подворотню! Хэм бросился вдогонку, влетел во двор, а тот проходной! Неужели она исчезла, испарилась, как то свойственно истинным прекрасным незнакомкам. Хэм повернулся вокруг, оглядел все внимательно и вдруг застыл. Вот же, вот оно! То самое место с тетрадки, что столько лет хранила Кондратьевна! Старая парадная, обшарпанная дверь, густое дерево – то ли липа, то ли ольха, чугунные ворота, на них, правда, теперь электронный замок, а рядом с воротами в тени стоит она… Красивая, прямо сердце сжимается. Ну, что тут скажешь? Только дурацкое:
– Простите, а вы – Прекрасная Незнакомка?
Взрослая сестра непутевого брата
– Ну, этого следовало ожидать, – мягким переливчатым голосом заметила женщина после того, как Хэм рассказал ей историю потери лица и попросил его (лицо это) вернуть (если, конечно, вы как-то в этом замешаны). Хэм вообще старался вести себя повежливей, потому что не знал, чего можно ожидать от Прекрасной Незнакомки. Кощей предупредил его, что, честно говоря, ожидать можно чего угодно. Даже того, что красавица выхватит из-за корсажа узкий остро наточенный стилет и попытается вонзить его прямо в сердце оборотня. «Но это, конечно, – Кощей взглянул на Хэма многозначительно, – только в самом крайнем случае. Которого, я надеюсь, – вы не допустите». И Хэм изо всех сил старался не допустить. Поэтому, когда женщина замолчала после своей таинственной фразы, он некоторое время ждал, когда она заговорит снова. Но Прекрасная Незнакомка не торопилась. Смотрела куда-то вовне двора-колодца, в котором они стояли, и улыбалась.
– Простите, – наконец решился Хэм, – Чего следовало ожидать? Что у Санкт-Петербурга украдут лицо?
– Ах, причем тут это! – взмахнула она рукой, – Следовало ожидать, что все опять свалят на меня, как обычно! Тут ведь, что ни случись, во всем виновата я! Дождливо здесь – я виновата! Наводнение – я виновата! Революция случилась – опять кто? Опять я и мои революционные матросы! Даже если, как в этом июле, вдруг установится жара, то и тут тоже – совершенно против всякой логики – виновата я! И так с самого детства!
– С чьего детства? – очень вежливо спросил Хэм.
– С его, конечно, – воскликнула женщина, – не с моего же! Я уж, честно говоря, свое детство, да и юность позабыла давным-давно! Навязали мне младшего братца, прости господи, словно у меня других забот нет. – Тут она так посмотрела на оборотня, что тот сразу понял: заботы у нее есть, серьезные, важные заботы, не чета проблемам какого-то Питера.
– Ну, он-то вас не обвиняет, – робко пояснил Хэм, не желая быть причиной раздора в почтенном семействе. – Это, скорее Кот-Баюн намекнул. Ну, как в детективах – ищите, кому выгодно.
Прекрасная Незнакомка вздохнула.
– Эх, закурила бы я, да бросила давно, – печально сказала она. – Ну, какая мне выгода, сам посуди, если город потеряет лицо? Я старая уставшая женщина, выросшая и похоронившая множество братьев. И сейчас их у меня тоже не один десяток. И, уж поверь мне, я совсем не рада их потерять. Тем более, потерять такого славного и прекрасного брата, как Санкт-Петербург. Нет, совсем я ни при чем тут. А – вот поверь моему слову – это Питер сам что-нибудь накуролесил. Он ведь совсем еще мальчишка. Ну, пойдем что ли. А то тебя дома заждались, небось. Вас, таких симпатичных, всегда дома ждет какая-нибудь девушка с нежными глазами.
– Ждет, – спохватился Хэм. – А вы где живете? Я бы вас проводил, а потом быстренько домой.
– Да тут я живу, – неопределенно махнула рукой Прекрасная Незнакомка, – тут, поблизости.
– Поблизости от чего?
– Поблизости от всего. Так что, давай, я тебя сама провожу. Поверь мне, так быстрее получится.
И, действительно, как-то так получилось, что не успел он опомниться, как уже стоял возле своего дома, а женщины, имени которой он так и не узнал, рядом уже не было.
Вроде, все проясняется. Но как-то смутно
– Ну, так и знал, что нельзя тебя одного на такое дело пускать! – укоризненно сказал Кощей, сидя на кухне в маленькой квартирке Хэма и Даши и в задумчивости отправляя в рот очередную черносливину. – Обвела вокруг пальца! А я-то, я-то о чем думал, ста… – тут Кощей осекся. Слово это он по отношению к себе предпочитал не употреблять, считая себя просто пожившим и набравшимся ума-разума магом средних лет. – Стало быть, отперлась ото всего и даже не рассказала, как ее найти, в случае чего.
Хэм виновато кивнул головой: он знал, что не оправдал доверия Кощея. Но Даша так не думала. Даша для смелости прихлебнула чая и сказала неестественно звонким голосом:
– Ну, я так не считаю. Вы попросили Хэма найти Прекрасную Незнакомку и поговорить с ней. Ну, так он нашел и поговорил. Какие претензии?
– А претензий никаких. Знал, к кому посылаю, верно подмечено. А теперь ищи ее – свищи, утекла сквозь пальцы и посмеивается надо мной сейчас где-нибудь.
– Посмеивается, – прожурчал по кухне чей-то голос, и всем показалось, что потолок поднялся до самого неба, а стены раздвинулись до самого горизонта, – только не где-нибудь, а прямо здесь. – Прекрасная Незнакомка материализовалась прямо у раковины все в том же серо-голубом сарафанчике, в тех же белых босоножках, только волосы были не скреплены резинкой в хвостик, а рассыпались свободными волнами по плечам и спине.
– Ты что же думаешь, Кощеюшка, что мне до брата совсем дела нет? Что я ни капли о нем не беспокоюсь? Что я слез о нем, молодом идиоте, не проливаю?
Кощей недоверчиво покачал головой.
– Может, и проливаешь, – буркнул он. – Много их у тебя, слез-то…
– Вполне достаточно. Только не там копаете. И вряд ли докопаетесь, потому что брат мой, по сути, подросток, вечно изучающий свое отражение в зеркале в поисках новых прыщей. Вот и кажется ему, что он лицо потерял.
– Кажется? Но я сам видел! – вскипел древний (честно говоря, не стоит в присутствии Прекрасной Незнакомки называть кого-либо древним, ох, не стоит!) маг.
– Некоторые из философов, с которыми я часто беседовала долгими вечерами, назвали бы этот феномен «самовнушением». Впрочем, не буду я вам морочить головы долго. Я ведь точно знаю, в чем дело…
Все насторожили уши. Знает, все-таки!
– Был период несколько лет назад, когда он сам себе очень нравился. Тогда он вдруг стряхнул с себя обычную меланхолию и этот вот, как его называют писатели, особый психологизм, зажил вдруг легко и просто: по ночам гулял с девушками, песни пел, даже в кино ходил и в походы. И так он себе понравился, что решил законсервировать эту свою часть и схоронил ее у надежного человека. Только вот у кого именно, я не заметила.
– Почему? – вырвалось у Хэма.
– Да потому, милый друг, – прожурчало в ответ, – что, хоть я и старшая сестра, я вечно следить за ним не подряжалась, и у меня своих дел по горло. По самые мои уста сахарные, – тут Прекрасная Незнакомка подмигнула Кощею. – Вы поспрашивайте его сторожей верных, это их дело – за всем тут следить и все примечать. Уж если они не видели, то и никто не видел. Ну, а затем прощайте, – улыбнулась она на прощанье и рассеялась синим туманом.
