Анна Поршнева
Слияние лун
Пусть расцветает множество цветов
Мадам Петухова со вздохом вылезла под дождь. В одной руке она держала сумку, в другой зонт, и как-то еще надо было взять с заднего сидения свежекупленный горшок с роскошным хлорофитумом.
Моя героиня (пора-пора уже мадам Петуховой выйти на первый план и стать уже не каким-то там второстепенным персонажем, а настоящей героиней) любила зеленые растения и исключительно их выращивала дома. Была там и драцена, и фикус Бенджамина, и бамбуковая пальма, и кипарисовик, и диффенбахия, и конечно же, вездесущее алоэ. Все это богатство переселилось вместе с ней на квартиру мужа и неизменно пополнялось новыми горшками и кашпо.
Не было только среди этой зелени ни одного цветущего растения, ибо, обладая тонким вкусом и будучи несколько снобкой, мадам Петухова считала розы, азалии, бегонии и – особенно! – герани принадлежностью пошлого декора, который нравится только недалеким людям. Сразу скажем, что она была не права. Ведь цветы своей яркостью, свежестью и ароматом призваны напоминать нам о весне и обновлении природы и будить в наших сердцах надежду на свет и счастье.
В общем, мадам Петухова, вполне приятная женщина, несмотря на свои заблуждения, кое-как дотащила хлорофитум и сумку (тоже, между прочим, не пустую) до квартиры и только принялась доставать ключ из глубокого внутреннего кармана своей куртки, как дверь распахнулась и явила донельзя удивленную физиономию бывшего подводника.
– Мать! – сказал он с непередаваемым выражением, – там все цветет.
– Что цветет? – вручив ему хлорофитум, вопросила мадам Петухова. Но тут же замолчала, потому что ответ сам бросился ей в глаза. На тонком, совершенно неприспособленном для этого стебле хлорофитума стремительно набухал розовеющий, краснеющий, пунцовеющий на глазах бутон. Набухнув, наглый бутон немедленно раскрылся, явив миру роскошный благоухающий… пион?
– Пион, – подтвердил бывший подводник. – Везде пионы. И на драцене, и на бамбуковой пальме, и на кипарисовике, и на фикусе, и даже на этой, как ее, диффенбахии. Ты во что опять впуталась, мать?
Цветы и бабочки
Мадам Петухова решительно не понимала, во что она впуталась. Даже более того, склонная она была подозревать, что ее бравый муж, которого, если вы не забыли, звали звучно Станиславом Викторовичем, сам впутался в Карелии в какую-то таинственную историю. Смутно представлялись необузданному воображению моей героини тонкорукие длинноногие шишиги с огромными бездонными глазами, в прекрасных зеленоватых волосах которых самое место было такому яркому цветку, как пион. Подозрительно поглядывая на бывшего подводника, она обошла квартиру и для порядка подсчитала цветы. Всего на совершенно неприспособленных для этого растениях раскрылось 97 бутонов: два снежно-белых, девятнадцать персиковых, двадцать три розовых и пятьдесят три разной степени насыщенности красного.
– Я не знаю, что произошло, – сказала спокойно мадам Петухова, – но ясно одно. Никогда до сих пор я не видела пионов персикового цвета.
– И что же мы будем делать, мать? – спросил встревоженный Станислав Викторович.
– Подождем.
Но долго ждать не пришлось. Так случилось, что на следующий день выпало воскресенье. И, как обычно по воскресеньям, о чем мадам Петухова совершенно забыла, к ней в гости нагрянул сын, невестка, несколько смущенный (потому что подростки всегда чем-то смущены) Василий и Нютка. И хотя бабушка вовсе не собиралась тревожить их рассказом об удивительных событиях, случившихся накануне, но шила в мешке не утаишь. И самое обидное, что она объяснить ничего толком не могла. Вот зацвели совершенно неприспособленные для цветения растения, и все тут.
Мама Василия, как обычно, высказалась первая и, как все мамы, произнесла с умным видом совершенно очевидную вещь:
– Но ведь пионы, кажется, весенние цветы. А сейчас сентябрь! И тут же добавила строгим голосом: Анюта, зачем ты засунула нос в цветок! Сейчас же отойди и не нюхай! Кто их знает, вдруг они ядовитые!
Папа Василия поспешил подхватить дочку и унести подальше от опасных пионов. И тут случилось странное: цветок оторвался от стебля и остался на лице девочки. Более того, все остальные цветы в квартире с нежным шелестением слетели со своих мест и устремились к малышке.
– Это же бабочки! – неожиданно высоким голосом воскликнул Василий, – просто огроменные!
И, действительно, цветы превратились в разноцветных бабочек, каждая из которых размером превышала кулак взрослого хорошо откормленного мужчины, и все эти бабочки собрались коконом вокруг ошалевшего папы, прижимавшего к себе улыбающуюся Нютку.
Бабочки и осы
Конечно же, мама тут же бросилась сгонять фантастических и оттого опасных вдвое бабочек с Нюткиного тела, ручек, ножек, и, прежде всего, с лица. Ошалевший папа тоже внес свою лепту, высоко подняв малышку и принявшись ее трясти, словно то была не девочка, а половик, который надо было выбить. Бабочки на минуту разлетелись, но тут же сомкнулись еще более плотным покрывалом.
Мадам Петухова поняла, что надо решать проблему самостоятельно: молодое поколение тут не помощники. Она с самым серьезным видом взяла в руки разбрызгиватель для цветов и принялась пшикать на прекрасных летуний. «Сейчас! Сейчас, – думала она, – их крылья намокнут, и они обваляться, как желтая осенняя листва» Но бабочки были не лыком шиты.
Едва вода коснулась их разноцветных крыльев, они обернулись в куда более неприятных созданий. И вот уже сотни две ос – крупных, агрессивных и неумолимых, устремились на бесстрашную бабушку, которая продолжала опрыскивать их специально отстоянной в течение двух дней, а до того предварительно отфильтрованной чистейшей водой (мадам Петухова чрезвычайно заботилась о своих растениях, который ответили ей такой черной неблагодарностью).
И возможно, тут бы и погибла моя героиня, зажаленная насмерть, но вмешалась Нютка. Отец как раз прекратил беспорядочно трясти ее, и девочка сделала вот что: сняла рюкзачок, все это время болтавшийся у нее на одном плече, прехорошенький рюкзачок, покрытый малиновыми и серебряными пайетками, открыла его и громко сказала:
– Пчелки, летите домой!
И осы, которые вовсе не были пчелами, повиновались. Они собрались в густой рой и черно-желтой лентой занырнули вглубь рюкзачка. Нютка закрыла молнию и поднесла рюкзачок к уху.
– Гудит! – восторженно сказала она.
– Выбрось немедленно эту гадость! – хором прокричали взволнованные родители. А Василий ничего не прокричал. По правде сказать, все это время он стоял столбом с распахнутыми руками и вытаращенными глазами. Подростки, мои милые читатели, вовсе не так смышлены и быстры, как младшешкольники и, тем более, детсадовцы.
На крики родителей Нютка не отозвалась, только крепче прижала к себе рюкзак, явно намереваясь сохранить заключенных в нем ос для какой-то своей надобности.
– Ну, вы, как хотите, – решительно сказала мама, – а я тут больше ни минуты не останусь. Едем домой!
– Я с вами! – подхватила мадам Петухова.
– Раз мы заварили эту кашу, то нам ее и расхлебывать, – поддержал ее бывший подводник, и вся честная компания, застегивая пальто и куртки на ходу, вывалилась на улицу под тяжелый осенний дождь.
Шарлотка для друзей
В этом году яблок уродилось – страсть! Впрочем, последние лет двадцать, сколько помнила Кондратьевна, яблок всегда было в изобилии. По крайней мере все ее подруги и соседки, едва начинался сентябрь, принимались одарять безотказную старушку сетками, полными и румяных, и не очень, и круглобоких, и с побитыми бочками, и крупных и мелких – когда как, раз на раз не приходится, – яблочек.
Кондратьевна улыбалась, благодарила, а, оставшись одна, вздыхала и ворчала себе под нос: «Куда я такую пропасть дену!» и принималась варить компоты, джемы, особый кисленький соус, с которым так вкусно есть жаркое из свинины, или – при воспоминании о лакомстве старушка улыбнулась – голубиную грудку с гречневой кашей. Также в изобилии приготовляла Кондратьевна яблочный уксус, от чего на кухне долго стоял крепкий пьянящий дух.
Сегодня же добрая волшебница решила испечь шарлотку. Конечно, лучше бы было приготовить настоящий пирог с яблоками из дрожжевого теста, сдобренного яйцами, сметаной и сливочным маслом… Но Кондратьевне не хотелось возиться. Кроме того, смутно чувствовала старушка, что шарлотка очень скоро пригодится.
– Для гостей, для гостей, – радостно приговаривала она, взбивая старомодным венчиком яйца с сахаром (всех этих ваших миксеров и блендеров она не признавала, и комбайн, подаренный в порыве непонятной щедрости двумя непутевыми внуками, скучал, не распакованный, на антресолях)
– Для гостей, для гостей, – думала Кондратьевна, аккуратно нарезая яблоки и выкладывая их красивой розочкой в форму, такую большую, что непонятно было, как она поместится в скромной старой духовке.
– Для кого же еще, для гостей! – напевала старушка, пробуя готовность пышного пирога зубочисткой и посыпая золотистую корочку нежной смесью сахарной пудры и корицы.
Но гости не шли. Тогда Кондратьевна, удивленная тем, что предчувствие ее вероломно обмануло, решила прислушаться. Не тем обычным старушечьим слухом, который теперь иногда подводил ее, а особым магическим ухом, которым наделена каждая добрая (и увы! – злая тоже) колдунья.
Проигнорировав многочисленные скрипы, стуки, телевизоры, компьютеры, детский плач и смех, перебранки соседей и все то, что доносилось до нее из неинтересных ей квартир, Кондратьевна направила все внимание на квартиру Петуховых. А там было занятно! Там сначала раздался звук поворачиваемого ключа, потом множество разнообразных шагов, потом странный вскрик и шлеп об пол, как будто кто-то уронил небольшую дамскую сумку.
– Вот ведь! – воскликнула заинтересованно старушка и, недолго думая, сдернула фартук, пригладила волосы гребешком и тем же гребешком аккуратно их заколола, подхватила блюдо с благоухавшей еще теплой шарлоткой и решительно вышла на лестничную площадку.
Те самые гости
Разве может обмануть предчувствие такую опытную волшебницу, как Кондратьевна! Разве решится оно ввести в заблуждение такую добрую старушку! Ну, разве что немножко подшутить над ней. Гости действительно посетили в тот день одну из квартир в старом доме на пересечении Лиговского проспекта и набережной Обводного канала. Но это была не квартира Кондратьевны!
Когда взволнованное семейство Петуховых в полном составе от четырехлетней Нютки, по -прежнему не отпускавшей рюкзака с опасным содержимым, до многоопытного подводника в отставке, который, по правде сказать, не мог при всем своем обширном опыте ничем помочь в этой запутанной и без сомнения имевшей магические корни ситуации, взобралось наконец на свой немаленький этаж (лифт, естественно, был на ремонте), когда они стряхнули мокрые зонтики и приготовились снимать кроссовки и туфли, произошло вот что.
Мама вдруг вгляделась вглубь гостиной, куда открывался превосходный вид из прихожей, и охнула. Нютка поглядела туда же и от удивления выпустила из рук рюкзачок, который, аккуратно планируя (очевидно из-за поддержки заключенных в нем насекомых), плавно приземлился с тем самым мягким плюхом, который так заинтересовал Кондратьевну.
В глубине гостиной, на диване, оббитом изящной светлой тканью, лежал Семен Семеныч, – ну в этом-то ничего необычного не было,– но рядом с ним лежал матерый кот, совершенно чужой кот, наверняка, дворовый кот с отвратительно грязными лапами, от которого их домашний любимец уже точно набрался блох.
– Ты опять не закрыл балконную дверь, – констатировала мама. Папа, честно говоря, не помнил, закрыл ли он дверь и вообще, открывал ли он ее сегодня, – с чего бы, по правде говорить, ему выходить на мокрый от непрекращающегося дождя и неуютный балкон, но на всякий случай приготовился возражать, как вдруг Василий странным голосом сказал:
– Этот кот не со двора.
– Конечно со двора, – отмахнулась от него мама, – что ты глупости говоришь, откуда ж ему взяться?
– Из тридесятого царства, – тем же странным голосом пояснил Василий.
И правда, на диване, довольно выпуская и втягивая когти, лежал несколько уменьшившийся в размерах, но вполне узнаваемый любым, кто хоть раз его видел, кот Баюн, сверкая своей выдающейся шкурой, в которой, как известно, половина шерстинок была серебряными, а половина – шелковыми.
