Анна Поршнева
Самый первый Змей
– Не держатся у меня термосы энти, – жаловалась баба-яга Змею, прихлебывая настой сушеной малины с мятой. – Вещь полезная, но не стойкая. Гляди-кось: и месяца не прошло, как ты последний приволок, а он уж в корчагу превратился. И так все они – кто в крынку, кто в бутылку, кто в медный таз. Не выдерживают волшебства.
Змей кивал, тянул из блюдечка душистую жидкость и думал: "Ни за что не пойду снова термос воровать! Один позор и никакого проку!" – но, конечно, по доброте душевной, снова уступал бабкиным уговорам.
Сто сорок первая хромосома
Все знать о драконах не может никто. Даже знаменитейший драконовед (и сам, естественно, по происхождению великий змей) Карлакон Ниспровергатель Царств признавался в приватных беседах коллегам, что некоторые вещи, например, строение седьмого хвостового позвонка, ему до конца непонятны.
Доблестные же рыцари, сами по себе существа довольно примитивные и невежественные, и вовсе считают, что единственное полезное знание о драконах заключается в умении найти ту самую точку на теле, где броня в движении расступается и становится видна беззащитная розовая плоть супостата. С чего они взяли, что плоть у дракона именно этого девчачьего деликатного цвета – представления не имею.
Однако, хотя всего о драконах знать не может, некоторые вещи знать просто необходимо. Например, почему с виду вполне обычный уэльский дракончик внезапно признается, что мяса есть не хочет, а хочет питаться исключительно фруктами и овощами. Понятное дело, сперва его всеми силами стараются переубедить, прибегая иногда даже к грубой силе и запихивая ему против желания в пасть свежеосвежеванную овцу, но в последствии приходится таки вызвать на помощь того самого Карлакона.
А надо вам сказать, что в различных науках, и в частности, в биологии, драконы намного обошли людей. Еще с незапамятных времен им было известно о ДНК и хромосомах, а некоторые избранные ящеры (к числу которых относился и Карлакон Ниспровергатель Царств) даже обладали дивной способностью различать хромосомы, составляющие сущность животных и растений. Находились даже хвастуны, которые оправдывали свою страсть к похищению принцесс не элементарной жадностью и тягой к получению выкупа (что само по себе для дракона качество вполне достойное), а некой жаждой собирателя редких наборов тех самых хромосом.
В общем, прибыл Карлакон в драконью академию, привели к нему дракона-подростка ярко-пурпурного цвета, как то и подобавет молодым уэльсцам, вперил великий змей в него свой пронзительный взгляд, буровил минуты три а потом вскричал:
– Вижу! Вижу деформацию! У всех порядочных драконов 70 пар хромосом, а у этого паршивца есть лишня, сто сорок первая хромосома! Теперь понятно, откуда в нем столь извращенное поведение!
Тут мой Змей покраснел еще пуще и от стеснения спрятал свою, тогда еще единственную, голову под крыло. Конечно начались исследования, вновь выявленный дефект назвали синдромом Карлакона, принялись выспрашивать родителей Змея на предмет момента зачатия, вынашивания и прочих тонкостей, что бы выявить побочные факторы, вызвавшие мутацию. Но отца Змея найти не смогли, а мать его, драконша суровая и весьма уверенная в своей правоте, грозно заявила, что все делала по науке: в длительные перелеты беременная не пускалась, по четвергам не питалась черными животными, а каждое полнолуние придерживалась особой диеты, состоящей исключительно из нежирной речной рыбы. Яйцо согревала в пламени рекомендуемой температуры, вылупление произошло в соответствующие сроки, и никаких внешних дефектов в теле младенца повитуха не обнаружила. Так что, господа ученые, ступайте с миром, да куда подальше отсюда.
Змея тоже всячески обмеряли, взвешивали и мучали тестами. Но так ничего и не добились, хотя защитили не один десяток диссертаций, и написали не одну сотню трактатов.
Что же касается сто сорок первой хромосомы, то тут, по правде сказать, конфуз вышел. Дело в том, что престарелый Карлакон стал со временем слаб зрением и принял за лишнюю хромосому горошину, которая неизвестно каким образом закатилась в левое ухо Змея (вероятно, когда он, по своему обыкновению, обшаривал огороды местных крестьян). Горошина-то потом выкатилась и потерялась уже бесследно. Но, друзья мои, нельзя недооценивать тот бесценный вклад, который она внесла в науку драконоведения!
За баночкой земляничного варенья
У меня в шкафу припрятана баночка земляничного варенья для особых целей. И это очень особые особые цели: не какой-нибудь там сверхсекретный рецепт торта Эстерхази на новый год, не блины на масленицу знакомой ребятне, не добавление в коктейль Манхеттен на женской вечеринке для пущей сладости. Баночка припрятана для дорогого гостя.
И вот вчера вечером он ко мне неожиданно нагрянул. Взъерошенный и печальный.
– Неспокойно стало в мире, – сказал он, разматывая длинный ярко-красный шарф и снимая потертую дубленку, больше похожую на стородавний тулуп. – Индия уже не та. И Египет уже не тот. А уж Китай! Теперь в Китай спокойно не слетаешь.
-Угу, – буркнула я в ответ. Чайник у меня как раз закипел и осталось только залить хорошую проверенную заварку и дать настояться минут пять-десять (кто как любит, лично я люблю подольше). Гость вымыл руки, сел на табурет и в кухне сразу стало тесно, как становится тесно в кухне брежневской многоэтажки, когда в нее заходит взрослый сенбернар. Я подсунула гостю под самые его грустные глаза заветную баночку, вручила ложку и привычно не дала розетку. Зачем ему розетка – он и так с банкой справится. В синих глазах блеснул огонек заинтересованности.
– Так вот, Китай. Дымно там стало, людно. И апельсины уже не те, а персики в конец испортились. Только на консервы и годятся, – гость рассеяно положил в рот пару ложек варенья.
– Да и в Индии. Гулял недавно по Индии. Ну, там манго перехвачу (недозрелый еще, а все ж вкусный), там ананас, здесь кумкват, бананов в изобилии. А поговорить не с кем! Ни одного завалящего йоги или брамина нет. Все перебрались на Гоа – учат иноземцев духовным практикам. Вот ты мне скажи: что в мире случилось, – гость опорожнил уже банку на четверть, – что у всех враз души темными стали? К чему вам всем это просветление запонадобилось? Не было такого никогда раньше!
Я поставила перед гостем чашку и сказала:
– А шут его знает! У меня такое объяснение: в век машинной цивилизации машины дымили в воздух, а в наш виртуальный век гаджеты дымят в души.
– Может и так. Я ведь гаджетами не пользуюсь – ты знаешь. Хотя бабки некоторые на них и перешли и номерочки мне свои шлют и про вотсап намекают, я не поддаюсь. Блажь все это. Главное – не в гаджетах. Если мне надо будет, я бабку и так найду. У меня нюх на них, да ты знаешь. – Банка была уже пуста наполовину.
– Вот в Египте я уж лет двадцать, как не был. А когда-то хорошее было место, раздумчивое.
– Может, тебе в Новый Свет смотаться? Там, говорят, еще есть непролазная сельва.
– Через океан? Когда кругом одни крушения? Да ты сдурела, девка! – и гость одним махом перелил в глотку остатки варенья.
Посмотрел на чашку, покрутил указательным пальцем над дымящейся поверхностью, и вода в чашке задрожала, забурлила и забила горячим ключом. Гость довольно усмехнулся и сказал:
– А к вам я на Татьянин день прибыл. Охота мне на студентов посмотреть. Вот, помню, мы в наши годы… Старому Кривокрылычу подмешали в мясо пиритов. Так он потом три дня зеленым огнем пыхал. И не только из пасти и ноздрей! Из прочих отверстий тоже! Вот это я понимаю, студенты были…
Потом поднялся, подошел к окну и сказал:
– Своих теперь почти не встречаю. Говорят, норвежский горбатый сейчас где-то здесь. Говорят, заделался эзотериком. И даже академик какой-то академии. Опыты демонстрирует… – и рассмеялся звонким довольным смехом. После открыл дверь на балкон, одним прыжком взгромоздился на перила и, обращаясь на лету, взмыл в воздух. Но никаких криков снизу: "Ты смотри, что за чудо-юдо!" – я не услышала.
Простым людям его не углядеть: только зоркий глаз сказочника способен заметить Змея.
Змеевы страдания
Драконы, как широко известно, музыкальностью не отличаются. Симфоний не сочиняют, песен не поют, хвостом ритм не отбивают, а если и насвистывают что-то себе под нос, то крайне немелодично. Однако и в этом деле Змей наособицу ото всех отошел. То есть, конечно, сначала он думал, что такой же, как все. И вправду – слухом особым он не отличался, а голос имел вполне заурядный – скорее рев бычий, а не голос. Но вот прошло время, объявились на Руси гармошки. Тут-то Змея и прорвало.
Подкрадется, бывало, к окраине села, прислушается – где-то вечерка идет, и тальяночка играет то жалостно так, с переливами, то, наоборот, весело, с топотом и дроботушками-частушками. И тут Змей никак совладать с собой не может. Тотчас грянется он о землю, обернется добрым молодцем и идет на деревню, гулять с парнями и девками. Горланит со всеми песни, стучит каблуками без устали, и вприсядку, и с выходом, раскраснеется, разгорячится и – вроде бы нет особой охоты, а надо, раз на гулянку пришел – подвалит к какой-нибудь Марфушке или Анютке с пряниками и леденцами.
Ну, тут, конечно, деревенские сначала недобро косятся, а потом начинается:"А ты кто таков", "А давай выйдем, поговорим", "А давай на кулачки" и все в том же роде. Драться Змей не любил, но так его заводила роковая гармонь, что тут он даже и дрался. Бывало, бил. Бывало, был бит. Впрочем, после двух-трех таких посиделок местные девки замечали, что леденцы и пряники у заезжего гостя какие-то не такие – вроде и сладко, да удовольствие не то, как когда свой Федор или Семка угощают. Оно и понятно – откуда Змею настоящих сладостей взять? – морок у него один и наваждение, а не пряники. Так что девки привечать Змея перестали. А тому только того и нужно было!
Так и повелось: вечереет, почти все разошлись по домам, только романтичный гармонист да заезжий молодец все бродят по задворкам. Гармонист выводит мелодию пофигуристей, а Змей знай себе пляшет с вывертом и посвистом.
Превращенья
Грянулся Змей Горыныч оземь и оборотился пнем трухлявым. Сплюнул, насколько пень плюнуть может, грянулся оземь вдругорядь и обернулся иголкой с ниткой. Нитка суровая небеленая, длиной два аршина. Иголка же – совсем напротив – китайской ненадежной стали и с узеньким ушком. Делать нечего – грянулся оземь третий раз и стал лукошком с кислой-прекислой недозрелой смородиной.
Да, что за черт! Так и шарахался Змей о землю до самого вечера. То в йо-йо перекинется, то в чучело кролика, молью траченное, то в пучок соломы, какой суворовские солдаты к левой ноге приторачивали.
Так и не стал в тот раз добрым молодцем. Видать, не его был день.
В Рождество все немного волхвы
Кроме Змея, конечно. В Рождество Змей обретается в тех странах, где йоги встречаются гораздо чаще, чем волхвы.
В Рождество Змей радуется тропическим фруктам, тропической жаре и тропической черной ночи, исполненной ярких-преярких звезд.
Правда, есть среди них одна звезда… Странная, не подчиняющаяся всеобщим звездным законам. Прочие светила благоразумно совершают свой ежегодный путь таким образом, чтобы висеть в небе постоянно на одном и том же месте. Проснулся среди ночи, вперил взор ввысь – и вот они, все до единой, известные и знакомые: и россыпь Драконьих зубов, и Старая дракониха на водопое, и Горыныч супротив Добрыни Никитича, и длинное сияющее полотно Сокровищ Великого Змея… Любуйся и радуйся!
А эта, странная звезда, появляется на небе аккурат в зимнее солнцестояние. И хотя здесь, в тропиках, солнцестояние не так заметно, как в далекой России, все-таки его Змей ни с одним другим днем не перепутает. А все потому, что на востоке в этот день расцветает теплый нежный огонек. И все крепчает, все яснеет, все остреет с каждой новой ночью, покуда аккурат за неделю до Нового Года не превращается в живой пульсирующий костер, который освещает все небо и перед которым все другие звезды бледнеют и чахнут. А потом костер так же неумолимо мягчеет, слабеет, пока вовсе не погаснет в ночь, когда прошлое уступает место грядущему.
И вот когда эта странная звезда исчезает, наконец, с небосклона, Змея начинает свербить тоска. Тоска крепнет, нарастает, и к апрелю сменяется твердой уверенностью, что пора уже встать на крыло и вернутся в Россию.
И – мне немного стыдно про это говорить, потому что я не люблю пафоса (ни ложного, ни искреннего), но все же скажу – Змей точно знает, что именно в России он найдет тот огонь, которым сияет странная звезда. Ну, и, конечно, землянику. Куда ж без нее!
Репка
Нет, врать не стану:Змей репку не сажал. Но все равно – выросла репка большая-пребольшая, сладкая-пресладкая, ароматная, аж дух захватывает. Вот у Змея и захватило дух, когда он над огородом пролетал.
"Я не я буду, – думает, – если этой репой не полакомлюсь!" Спустился вниз, обернулся Семеном-вдовьим сыном и принялся репку тянуть. А та чувствует дух змеиный – настоящую репу ведь не обманешь мороком колдовским, репа, как всякая баба, сердцем чует – и не поддается. Что делать? Позвал Змей бабу-ягу. Яга принарядилась, плат надела с цветочками и бахромой шелковой, юбку подоткнула, за могутную талию Змею уцепилась… Тянут вдвоем. Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвала Яга лешего. Тот – простая душа – рад стараться: впился руками-ветками бабке в костлявые плечи, бабка Змея за могутную талию держит… Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Кликнул леший веснянок. Ну, да от тех шуму больше, чем помощи. Но тоже стараются – тянут. И все без толку.
Тут репке надоело и она голос подала:
– Не старайтесь, – говорит медовым тоном, – не вылезу. Не ты, Змей завидущий, гряды копал, не ты их навозом удобрял, не ты семена сажал, не ты сорняки полол. Не про тебя моя сласть!
Огорчился Змей, но виду не подал, только воскликнул восхищенно:
– Что за принципиальная репа! В первый раз такую разумницу встречаю!
Тут репа рассуропилась, от гордости напыжилась, да сама собой из земли и выскочила. И, конечно, наглый Змей тут же ее и слопал.
А что вы хотите? Баба, она и есть – баба.
Разговор
Иван-крестьянский сын зачерпнул воды горстью, выпил, крякнул и напружинил ноги, готовый к бою. Чудо-юдо высунуло из пещеры одну голову и осторожно поинтересовалось:
– Меч или дубина?
– Дубина, – почему-то застеснялся Иван. – А что, не годится?
– Какого дерева? – спросила вторая чудо-юдина голова, недоверчиво выглядывая из-за первой.
– Дык, вроде, дубовая.
– Плохо, – резюмировала третья чудо-юдина голова, несмело выпустив пару колечков дыма.
– Вот если б липовая, – поддержала ее четвертая.
– Липа, она завсегда мягче – встряла пятая.
Иван-крестьянский сын оглянулся – позади была Русь, отступать было некуда. С другой стороны, впереди тоже была Русь. И чудо-юдо.
– А ежели так рассудить, братцы, – вступила в разговор шестая чудо-юдина голова, – то меч сподручней будет.
– Это точно, – седьмая голова слегка шепелявила, – сразу раз – и долой. А то потом майся полгода без зубов.
– А еще лучше в рукопашную – свирепо сказала восьмая голова. – Схватить его, сукина сына, и вбить в землю по пояс!
– Ну, ты того, ты не лайся, – возмутился Иван-крестьянский сын.
– А я чего, я вообще молчу, – смущенно высунулась из пещеры девятая голова.
День клонился к закату, река посверкивала серебром, а чудо-юдины головы все продолжали и продолжали появляться из пещеры.
