Анна Ольховская
Черный маг за углом
Глава 6
Но сколько Лена ни вслушивалась в собственные ощущения, сколько ни пыталась отыскать хотя бы след каких-либо сверхспособностей, ничего не получалось.
Пробовала настраиваться на соседок по бараку или других швей в цеху, ловить их эмоции, чувства, мысли – по нулям. Нет, ну не совсем, конечно: если кто-то очень сильно раздражен либо расстроен чем-то, или рад, или боится – это чувствовалось. Вот только замечала подобные эмоции не только Лена, они были понятны всем.
По ночам Осенева снова и снова пыталась почувствовать в области солнечного сплетения если не шаровую молнию, то хотя бы искорку. Но увы – никакой искорки там не было.
Возможно, мешало урчание полуголодного желудка – кормили в колонии, в общем-то, неплохо, но уж очень невкусно. И Лена, какой бы голодной она ни была, никак не могла отдать должное вдохновенному мастерству местных кулинаров. Вернее, отдавала. Обратно. Оставляя в металлической миске почти половину порции.
С чем ее желудок был категорически не согласен, о чем и спешил сообщить ночью. Если бы хоть какие-то посылки с воли были, тогда у Лены всегда имелся бы в тумбочке какой-нибудь вкусный аргумент, способный успокоить революционно настроенный желудок.
Но ни посылок, ни вкусных аргументов не было. Родители пока так и не узнали, что случилось с их дочерью, отец с матерью вообще не были сторонниками частого общения. Это вовсе не означало, что они не любили Лену, нет. Просто в их семье, сколько Лена себя помнила, всякие там «телячьи нежности» не приветствовались. Мать, Елизавета Петровна, работала завучем в школе, очень строгим, но справедливым и всеми уважаемым завучем. И эмоции свои всегда держала под контролем, привыкла так. Отец, Николай Павлович, служил инспектором технадзора и без конца мотался по командировкам. А где вы видели добрых, чутких и нежных инспекторов? Работа у них такая – слабины не терпит.
Но Лена всегда чувствовала любовь родителей. Не показную, а внутреннюю, глубокую, сильную. А самое главное – отец с матерью относились к дочке как к равной. Приучали к самостоятельности, всегда советовались с девочкой, принимая решения, касающиеся семьи, уважали ее мнение, отмечали все успехи и не забывали похвалить.
Хотя ласковых обнимашек и девчоночьего шушуканья с мамусей Лене все же не хватало…
Но она все равно очень любила и очень гордилась своими родителями. А в детстве еще и потому, что папа с мамой были, пожалуй, самой красивой и гармоничной парой среди всех, кого Лена знала. Оба высокие, стройные, папа – брюнет с голубыми глазами, у мамы – роскошные волосы цвета спелой ржи и огромные глаза невероятного оттенка молодой листвы. А черты лица настолько правильные, что супруги Осеневы казались братом и сестрой. Ну или хотя бы родственниками.
Хотя на самом деле ни о каком родстве не могло идти и речи – отец родился в Архангельской области, а мама – здесь, на Кубани. И встретились они, когда по распределению приехали в один и тот же сибирский город. Откуда решили вернуться в тепло Краснодарского края – годовалая Леночка плохо переносила холод.
В общем, Лена готова была умереть с голода, лишь бы родители так и продолжали оставаться в неведении. И сейчас даже рада была тому, что в последние годы ее общение с мамой и папой свелось к более чем редким звонкам. И поздравительным открыткам на Новый год и день рождения.
К тому же ее голодовка – добровольная, хоть и вынужденная. Наверное, все же придется призвать вкусовые сосочки на языке не выпендриваться и прекратить посылать в мозг волны отвращения. Подумаешь, невкусно! А силы терять – вкусно?!
Причем не те силы, которые она тщетно пытается отыскать, а обычные, физические. Лена и так никогда не была толстой, она унаследовала от родителей гибкую сильную фигуру, без складок и валиков.
Но зато очень сексапильную, все, что положено (вернее, выращено), у Лены было свое, никакого силикона.
И вот сейчас это «свое» начало стремительно таять. Ни о какой «зоне декольте» уже и речи идти не могло – там четко просматривался грудной отдел скелета. И ветром пошатывать начало. И живот урчит все сильнее, аж стыдно.
Какие уж тут поиски Силы!
Лена разозлилась. На себя, любимую, разозлилась.
Значит, собралась на выручку Ланке? Вообразила себя ловкой и сильной Ларой Крофт, способной разметать охрану, как кегли? Силу ищешь, только на нее уповая?
А ничего, что ментальная Сила вряд ли сможет перенести по воздуху твою отощавшую задницу?! И без физических сил тебе не обойтись, ну никак.
Так что с завтрашнего дня чтобы всю миску до блеска вычищала! Нет, языком вылизывать не надо, образу Ведьмы это как-то не очень соответствует.
Хорошо, что в бараке все так уматываются за день, что вырубаются, не успев подушки коснуться. И никто не слышит еженочного концерта гадского желудка, с каждым разом становившегося все продолжительнее.
Утром впервые за все время пребывания за решеткой Лена съела все, что числилось в меню их ресторана, а именно: перловая каша, батон, жидкий чай.
А днем ее из цеха вызвали к начальнику лагеря. Но повели почему-то не в его кабинет, а в сторону комнаты свиданий.
Лена мгновенно насторожилась и ощутила, как вдоль позвоночника словно крохотная молния пробежалась, электризуя нервные окончания.
Наверное, опять эти двое пожаловали, Шустов с Тарским! Или один Шустов, что, собственно, без разницы. Суть в том, что видеть эти рожи Осеневой вовсе не хотелось, особенно сейчас, когда она из-за собственной глупости и избалованности так ослабела и стала похожа на узницу концлагеря! То-то гнусы порадуются! Решат небось, что «догнила».
Лена остановилась и повернулась к охраннику:
– Куда вы меня ведете?
– Разговорчики! – рявкнул упитанный мордатый сержант.
– Но кабинет начальника колонии совсем в другом крыле!
– Марш вперед! В ШИЗО захотела?
– Но…
– Вперед, я сказал! Ее на свиданку ведут, а она выкобенивается!
– Не нужна мне никакая свиданка, я их видеть не хочу!
– Это чем же тебе мать с отцом не угодили?
– Что?! – Лена почувствовала, что ноги вдруг словно отнялись, она пошатнулась и упала бы, не поддержи ее озадаченный охранник:
– Эй, ты чего? Что с тобой? Побелела как, а губы синие-пресиние! Кажись, фершала нашего звать надо…
– Не надо, – через силу улыбнулась Лена. – Уже все прошло. Это от неожиданности. Я не думала…
– Мне знать не положено, что ты думала! – раздраженно буркнул сержант, подталкивая Осеневу вперед. – Очунялась – иди! И побыстрее, а то возись тут с тобой! Пусть родаки твои с тобой возятся, раз такую дочурку вырастили! Топай!
Сердце в груди уже не билось, оно истерически трепыхалось, пробуя скатиться то в пятки, то к горлу взлететь. Лена ничего не соображала от волнения, распахивая дверь комнаты свиданий. Она и боялась, и радовалась, и…
– Доченька! – всхлипнув, к ней бросилась неожиданно постаревшая и поседевшая мать. – Милая моя, ну зачем?!
– Что – зачем, мама? – глухо произнесла Лена, отшатнувшись. – Ты что, веришь, что я убийца?!
– Да ни секунды, глупышка! – горько улыбнулась Елизавета Петровна, прижимая к себе вырывающуюся дочь. – Ну-ну, перестань, родная, не надо, не плачь!
– А я вовсе и не плачу, – просопела Лена в теплое мамино плечо.
– Ну конечно, платье мое промокло от дождя! Глупая моя, любимая девочка! До чего ты себя довела, дурочка! Косточки одни остались, кожицей обтянутые! Так же нельзя! Ты о нас подумала?! Как мы без тебя! Зачем ты так?
– О чем ты, мама? – Лена чувствовала, как от непривычной ласки всегда сдержанной матери начал оттаивать ледяной осколок внутри – оказывается, он был в ее сердце. – Что – зачем?
– Зачем ты попросила адвоката не говорить нам, в какую колонию тебя отправили? – укоризненно произнес обнявший обеих своих девочек отец. – Почему отказывалась от свиданий с нами в СИЗО? Почему наши передачи тебе не принимали, говоря, что ты не хочешь от нас ничего? И на суд нас не пустили! Мы столько времени и сил потратили, чтобы отыскать тебя, а потом практически обманом заманить на свидание! Что мы тебе такого сделали, доча?
– Я?! – Лена непонимающе посмотрела сначала на мать, а потом на отца. – Я не отказывалась от свиданий! Мне никто ничего не говорил! Я думала… нет, я надеялась, что вы до сих пор ничего не знаете! И просила адвоката ничего вам не сообщать, да, но и все!
– Мы не знаем… – страдальчески поморщился Николай Павлович. – Да как же не знать, если и в газетах, и по телевизору целый месяц только и трубили об этом, поливая тебя грязью! Мы с Лизой сразу поняли – тебя кто-то подставил, причем по-крупному! Ведь даже адвоката нам не разрешили нанять своего, сказали – уже есть. А этот твой адвокат тебя не защищал, а топил! И я, и мать – мы всем сердцем чувствовали, как тебе тяжело одной, мы так хотели тебя поддержать, сказать, что мы рядом. Но не получалось, ты словно в коконе была. И мы думали, вернее, нас убедили, что этот кокон – добровольный. А оказывается, нет? Но кому это понадобилось? И зачем?!
– Неважно, – криво улыбнулась Лена. – Главное, что вы меня нашли. И теперь все будет хорошо!
– Теперь – да, – кивнул отец, вытаскивая из нагрудного кармана странный, явно старинный, медальон. – Вот, надень, Аленка.
– Что это?
– Это наша семейная реликвия, ей неизвестно сколько лет. Медальон передается из поколения в поколение, но носить его можно только женщинам нашего рода и только в очень тяжелый период жизни.
– Но почему ты мне ничего не рассказывал об этом и никогда не показывал?
– А он и мне ничего не говорил, – усмехнулась мама. – Я об этой штуке узнала, только когда ты в беду попала.
– Потому что медальон и разрешено носить только в случае серьезных проблем.
– Но почему?
– Не знаю, доча, – пожал плечами Николай Павлович, – мне мама не объясняла, сказала, что я все равно не пойму. И строго-настрого велела самому его ни в коем случае не надевать, как бы трудно мне ни пришлось.
– Мистика какая-то, ерунда, – пренебрежительно отмахнулась мама, снимая льняное полотенце с накрытых тарелок. – Ты лучше иди сюда, Ленуська, домашнего поешь. А потом с собой возьмешь, мы с отцом много чего привезли.
– Может, и ерунда, – смущенно улыбнулся отец, надевая медальон на шею Лены, – но мне так спокойнее будет.
Глава 7
Только поздно вечером, после отъезда родителей, под тихое сопенье и натужный храп соседок по бараку Лена смогла толком рассмотреть фамильный амулет.
Вернее, сосредоточиться на знакомстве с этой загадочной вещицей, оказавшейся какой-то по-живому теплой, словно на шее висел не медальон, а солнечный зайчик в коробочке.
Потому что отведенные на свидание часы и так пролетели до обидного быстро, она и наговориться с родителями не успела! Возможно, потому, что большую часть времени мама пыталась затолкнуть в рот своему великовозрастному птенчику как можно больше еды, постоянно сетуя на общую костлявость облика упрямого и злосчастного ребенка. Так что рот Лены был мало приспособлен для внятной речи. Хотя порой удавалось вставить слово. А отец, азартно бегая по комнате свиданий из угла в угол, строил песочные конструкции моста, ведущего дочь на свободу.
Рассыпавшиеся от первого же сомнения, высказанного Леной или Елизаветой Петровной.
Потому что западня, в которую угодила Елена Осенева, была тщательно продуманной, подготовленной, причем не совсем обычными людьми, и от этого выглядела монолитно и неприступно. Никакой, даже самый гениальный адвокат не смог бы просверлить хоть крохотную дырочку в камне ловушки.
– Да прекрати ты метаться, Николай! – горько усмехнулась Елизавета Петровна. – Сядь лучше за стол, с дочкой пообщайся, ведь неизвестно, когда еще нам свидание разрешат. Ты уже забыл, ЧЕГО нам стоило добиться этого?
– Ты о чем, мама? – нахмурилась Лена. – Вы что, деньги заплатили?
– Ничего и не деньги, – угрюмо буркнул отец, присев наконец за стол. – Связи пришлось поднимать кое-какие. Не самые приятные.
– То есть? Что значит – не самые приятные? Криминал?
– Ну что ты ерунду городишь, Аленка! Какой еще криминал?! – Николай Павлович помассировал виски. – Пришлось напомнить кое-кому из власть и деньги имущих про должок – пришлось мне пару раз закрыть глаза на серьезные нарушения, из-за которых и бизнесу и репутации этих имущих пришел бы кобздец…
– Коля!
– Ай, да перестань, Лизок! – досадливо отмахнулся отец. – Мы сейчас не в школе, и Аленка еще и с нами может кое-какими, здесь подслушанными, перлами табуированной лексики поделиться. В общем, в результате оплаты таких вот долгов мы тебя и нашли, доча. И свидание это смогли втайне от тебя организовать. Слушай, – брови Николая Павловича сошлись у переносицы, – мне показалось или ты действительно поняла, КТО стоит за твоей изоляцией? Ты скажи, скажи, если знаешь, я разберусь с этим сволочным манипулятором!
– Нет, папа.
– Что – нет? Не знаешь?
– Не разберешься. Скорее сам станешь марионеткой.
– Не ерунди, Аленка! – взвился отец. – Ты меня что, совсем за идиота и слабака держишь? Думаешь, провинциальный лох, да?
– Пап, вот как раз сейчас ты и ерундишь, – криво улыбнулась Лена. – Ты не идиот, не слабак и уж ни разу не провинциальный лох, и сам прекрасно об этом знаешь. Ты просто подумай сам – ну кто еще мог устроить мою полную изоляцию, как не тот, кто вообще выкопал мне яму? Ты представь только уровень ЕГО связей! И степень опасности, грозящей тебе, если попытаешься влезть и помешать…
– Да плевать мне на опасность! – запальчиво выкрикнул Николай Павлович. – Я…
– И на маму что, тоже плевать?
– А при чем тут Лиза?
– А при том, – горько усмехнулась Лена. – Ты что, забыл излюбленный прием мразей всех времен и возрастов – шантажировать проблемного персонажа близкими людьми? Ты маму под удар подставить решил?
– А я Лизу отправлю куда-нибудь…
– Я тебе что, посылка, что ли? – возмутилась Елизавета Петровна. – Никуда отправляться я не собираюсь, я буду тебе помогать дочку выручать!
– Ну что, пап, убедился? – Лена тяжело вздохнула и печально посмотрела сначала на отца, а потом на маму. – Ребята, самое лучшее, что вы сможете для меня сделать, – это не пытаться начинать собственное расследование. И тем самым не связывать меня по рукам и ногам. Я должна быть спокойна за вас, ведь вы – моя семья. Самые мои близкие и любимые люди, ради которых я пойду на все. Вы – те самые ниточки, которые свяжут мои руки и ноги с руками манипулятора, превратив меня в марионетку…
– Не говори так, Аленка, – глухо произнес отец. – У меня аж мурашки по коже от твоих слов.
– Потому что ты понимаешь – это правда. И подсознательно чувствуешь – не можешь не чувствовать, – с КЕМ мне пришлось столкнуться.
– И что ты предлагаешь – бросить тебя одну, оставить без помощи?
– Не бросить и не без помощи. Главная ваша с мамой помощь сейчас – не создавать мне проблем. Я должна быть спокойна за вас, понимаешь? Тогда я выберусь.
– Одна?
– Ну почему же одна, надеюсь, Матвей и Володя помогут.
– Кто?
– А те двое, что проходят по моему делу как соучастники.
– Кравцов и Свидригайло? Сумевшие скрыться?
– Они самые.
– Ну, не знаю, – с сомнением протянул отец. – Они бросили тебя, сбежали, как последние трусы, а ты на них рассчитываешь?
– Они не трусы, пап. Просто Матвей знает, что собой представляет наш главный враг, и я абсолютно уверена – Кравцов сейчас делает все возможное для контрудара. Но скрытно, по-другому с этой мразью нельзя.
– С кем? Кого ты имеешь в виду? Аленка, ну ты хоть намекни, кто тебя подставил.
– Тот же, кто и Кролика Роджера, – улыбнулась Лена.
– Хохмишь? – обиженно поджал губы отец. – Значит, не скажешь?
– Нет, папуль, прости. И пообещайте мне оба – вы сейчас вернетесь домой и заживете прежней жизнью, не совершая лишних телодвижений…
– Ну, допустим, прежней не получится…
– Коля, помолчи!
– Та-а-ак, – Лена требовательно перевела взгляд с отца на мать и обратно. – А ну-ка, признавайтесь – что у вас случилось?
– Как это что? Дочку какая-то сволочь подставила!
– Пап, ты мне зубы не заговаривай, колись быстро – что произошло?
Но родители отводили глаза и говорить явно не собирались, только мама под столом пнула отца ногой, думая, что Лена не видит.
Не надо было быть гением дедуктивного мышления, чтобы не предположить наиболее вероятное развитие событий после того, как Лена стала хедлайнером новостей.
– Мам, – Лена участливо притронулась к родному плечу, – у тебя проблемы на работе из-за меня, да?
– У меня? – фальшиво удивилась Елизавета Петровна, но, не выдержав пытливого и одновременно ласкового взгляда дочери, всхлипнула и отвернулась.
– Неужели уволили?! – недоверчиво посмотрела Лена на отца.
Тот молча кивнул, катнув по скулам желваки.
– Но как же так?! Ты ведь заслуженный учитель, тебя дети любят и уважают, ты всю себя школе отдавала!
– Ну и что? Какое все это имеет значение, если… – Елизавета Петровна махнула рукой и начала судорожно копаться в сумке в поисках носового платка.
– Если ты вырастила преступницу? – криво усмехнулась Лена. – Вот ведь крысы подлые!
– Они не подлые, им начальство приказало! Директриса наша, Мария Степановна, даже прослезилась, когда мне сообщала об увольнении!
– Да толку от ее слез! Лучше бы защитить тебя попыталась! Ведь по закону она не имела права тебя уволить! Надо в суд подавать было!
– Да не до того нам было, если честно! – Елизавета Петровна вытерла слезы и ласково обняла дочь. – Мы с тобой увидеться пытались, помочь, поддержать. А эти все… Бог им судья!
– Ничего, мама, – тихо, но твердо произнесла Лена, прижавшись к матери, – все наладится. Я обещаю.
Глава 8
В общем, там, в комнате свиданий, Лена совсем забыла о подарке отца. Мимолетно отметила странное тепло, разлившееся по телу сразу после того, как на шее оказался медальон, но водоворот эмоций, закруживший девушку рядом с самыми близкими ей людьми, унес Лену далеко и надолго.
И даже после того, как Лена распрощалась с родителями, она не сразу вспомнила о загадочной семейной реликвии – уж очень мощным был душевный торнадо.
Главной движущей силой которого был нарастающий гнев. Гнев и ярость.
Лене казалось, что ее желание помочь Лане и разоблачить Шустова с подельником и так достаточно мощное и всеобъемлющее, ведь эта парочка вдребезги разбила ее прежнюю жизнь, они повинны в смерти замечательного человека, ее друга, почти брата – Кирюхи. Они превратили сильную и непокорную умницу Лану в безвольную марионетку, не способную мыслить и действовать самостоятельно. Правда, не учли одного, с их точки зрения – несущественного, обстоятельства – любви Ланы к Кириллу. Единственного, что удерживает сейчас подругу от окончательного падения на дно пропасти.
А теперь оказалось, что эти твари испортили жизнь еще и ее, Лены, родителям! Ну и вишенка на торте из мерзости – попытка изолировать осужденную Елену Осеневу.
Чтобы быстрее догнила.
Скоты, уроды, ублюдки сволочные! Думаете, справились? Победили?!
Молниеносный блицкриг?
Попросите своих помощничков с той стороны с Адольфом Шикльгрубером пообщаться, он напомнит, чем закончился его собственный блицкриг. Тут хоть Гитлером назовись, хоть Шмитлером – результат один.
Подлость, зло, предательство, жестокость НИКОГДА не смогут победить окончательно и бесповоротно. Временно – да, но рано или поздно этим выкидышам Тьмы придется убраться туда, откуда их выкинули.
И она, Лена, сделает все возможное и невозможное, чтобы это случилось как можно раньше. Тем более что невозможное у нее вроде как получается, вот только управлять этими способностями не выходит.
Как, ну как же научиться находить в себе источник Силы и превращать его в оружие? У нее нет времени на долгое и вдумчивое самокопание, время там, на свободе, ощутимо сжимается, опасность нарастает, и неизвестно, сколько еще продержится Ланка в одиночку!
И только после отбоя, когда Лена снова попробовала прислушаться к себе, она поняла, что в привычной мелодии тела зазвучала новая нота. Причем зазвучала уверенно и мощно, бархатной виолончелью.
Это был подаренный отцом медальон, о котором Лена успела забыть.
Тепло, которое девушка ощутила в момент соприкосновения с семейной реликвией, очень быстро стало незаметным, слившись с теплом ее тела. Слишком уж силен был шторм в душе Лены, чтобы постоянно чувствовать живое тепло этой вещицы.
Но теперь, посреди наполненной сонным сопением и храпом душной темноты спящего барака, медальон напомнил о себе, и не только теплом. Он вызывал ощущения, похожие на те, что возникают в наэлектризованном грозой воздухе, – легкое покалывание. И чем больше Лена пыталась вслушаться в себя, отыскать искорку Силы, тем сильнее электризовался медальон.
Девушка присела на кровати и заглянула за ворот казенной серой майки.
И едва удержалась от судорожного всхлипа – подарок отца светился! Вернее, не совсем чтобы светился – по нему словно пробегали крохотные голубые молнии, исчезая потом в теле Лены.
Никакого физического дискомфорта это не доставляло, наоборот, молнии словно подзаряжали девушку, разгоняя по телу пузырящуюся энергию.
Так, может, эта семейная реликвия и есть ключ к ее сверхспособностям? И теперь она сможет наконец, подзарядившись от медальона, управлять своей Силой?
Лена попробовала сконцентрировать веселые пузырьки в ладонях, но ничего не получилось. По телу хмельная энергия гуляла, девушке казалось, что она сейчас легко и непринужденно пробежит километров десять, даже не запыхавшись, но послушно плыть в указанном направлении молнии из медальона явно не собирались.
– Что же ты такое? – прошептала девушка, осторожно вытаскивая отцовский подарок из-под майки.
Конечно, было бы неплохо, случайно нажав какую-нибудь незаметную кнопочку, услышать внятную и подробную инструкцию по эксплуатации артефакта, но увы – такой функции неизвестные мастера не предусмотрели.
Они вообще особо не заморачивались с дизайном украшения – Лена держала сейчас в руках обычный кругляшок где-то сантиметра три в диаметре.
Хотя нет, ошибочка. При ближайшем рассмотрении – при очень ближайшем, в темноте барака пришлось поднести медальон практически к носу – кругляшок оказался не таким уж и обычным.
Во-первых, он был слишком правильной формы, можно сказать – идеальная двояковыпуклая линза. Словно не из металла, а из стекла.
Но это было как раз во-вторых: материал медальона. Что-то среднее между металлом и стеклом, ничего подобного Лена раньше не видела. Причем материал этот был полупрозрачным, внутри линзы как раз и возникали эти маленькие разряды-молнии.
Правда, стоило Лене отдалить медальон от тела, как молнии начали затухать, превращая линзу в почти непрозрачный кругляшок.
Зато теперь на нем проступили, в-третьих, странные знаки, почему-то вытащившие из памяти девушки слово «руны». Лена не могла причислить себя к немногочисленной когорте лингвистов, с одного взгляда определяющих, что за письмена принесли им на экспертизу.
Но девушка почему-то была абсолютно уверена в конфузе любого профессора лингвистики, попытавшегося бы идентифицировать руны на ее медальоне.
Лена просто ЗНАЛА – эти письмена из другого мира, никакого отношения к ее реальности они не имеют.
И знание это было какое-то глубинное, генетическое, не требующее никакой аргументации.
Свечение окончательно погасло, и Лена вдруг поняла, что жутко устала за этот такой длинный, наполненный эмоциями и переживаниями день. Думать и анализировать больше не получалось, веки отяжелели настолько, что показались девушке чугунными.
Тратить силы на то, чтобы удерживать их открытыми – тем более без причины, исключительно из ослиного упрямства, – Лена не собиралась, если хочется спать, надо спать. Набираться сил. Это теперь – ее главная задача: в темпе восстановить хорошую физическую форму.
Потому что бурлящая энергия из медальона вряд ли поможет той, у кого вместо тренированных мышц – отварные макароны.
Лена отправила подарок отца обратно под майку и отключилась еще до момента соприкосновения головы с тощей подушкой.
А минут через десять на верхней койке соседних двухъярусных нар закопошилась Губа, по документам – Слюсарева Ираида Поликарповна. Но, сколько себя гражданка Слюсарева помнила, никто никогда не обращался к ней по имени-отчеству (если только следователь какой вежливый попадался), уж больно не соответствовало оно облику маленькой, тощенькой бабенки, единственной гордостью которой были толстые, какие-то негроидные губы.
Которые, собственно, и дали новое имя Ираиде Поликарповне.
Губа была из свиты Шречки и Чуни. Эта особь женского пола не могла существовать самостоятельно, она была слишком безвольна и труслива. На зону Губа отправлялась с редкостным постоянством – работать гражданка Слюсарева не умела и не любила. А вот мошенничать, обирая доверчивых стариков, – с удовольствием. В последний раз старушка оказалась не такой уж и доверчивой, и Губа из мошенницы превратилась в убийцу.
И загремела в колонию строгого режима, где мгновенно прилепилась к двум откормленным акулам, Шречке и Чуне. Да, ею помыкали, она стала чуть ли не рабыней двух бабищ, девочкой на побегушках, прислугой и застиранной тряпкой, отдавая им все самое лучшее из присылаемых родней посылок, но зато никто иной не смел и пальцем тронуть Губу! А если кто-то из другого барака по незнанию пытался поставить обнаглевшую малявку на место, та бежала жаловаться к повелительницам. А повелительниц боялись все.
И вот все в один момент изменилось! Пришла эта отвратительно красивая сучка и превратила повелительниц в два бревна! И спокойная жизнь закончилась – все, кого когда-либо обижали Шречка и Чуня, теперь мстительно оттягивались на их свите, в которую, кроме Губы, входили еще две осужденные по тяжелым статьям зэчки.
И отомстить этой Ведьме хотелось, ох как хотелось, но куда там! Губа на всю жизнь запомнила мгновенно ушедший из глаз ее повелительниц разум. Да, его там изначально было не особо много, но все-таки он был! И вдруг – ослепительная вспышка из рук Ведьмы, и глаза Шречки и Чуни превратились в оловянные пуговицы.
А Губе совсем не хотелось стать чем-то подобным, пускать слюни и гадить в штаны.
Поэтому да – она ненавидела Ведьму, мечтала отомстить ей, но сидела тихо и не рыпалась.
И вот сегодня ей повезло! И даже хорошо, что желудок сильно крутило, и обычно вырубающаяся на второй минуте после отбоя Губа маялась без сна.
Теперь она знает, ЧТО делает Ведьму ведьмой! Та штука у нее на шее, под одеждой незаметная! Вон как светилась, прям молнии внутри!
А если эта вещь станет собственностью ее, Губы, то Губа превратится в Ведьму, а Ведьма… ну, назовем ее Шваброй! А что, классно! Вон, она так отощала, что и на самом деле на швабру похожа!
Главное теперь – дождаться, пока Ведьма уснет покрепче. А остальное – дело техники, с чем у зэчки проблем не было, ее первая ходка как раз была за кражу.
Губа какое-то время лежала неподвижно, прислушиваясь к ровному дыханию Ведьмы. Но надолго терпения не хватило, перспектива полной власти над всеми кружила ей голову, и Губа пошла на дело.
Тем более что и дела особого не было, подумаешь – цацку с шеи крепко спящего человека снять!
Губа бесшумно соскользнула со своей койки, постояла, прислушиваясь, потом на цыпочках приблизилась к койке Ведьмы, пару секунд с ненавистью разглядывала точеные черты лица, и вот уже подрагивающие пальцы осторожно вытягивают цепочку медальона.
Все шло как надо. Ровно до тех пор, пока потные руки не прикоснулись к собственно медальону…
