Анна Малышева
Зеркало смерти
Егор слегка испугался. Он что-то промямлил, пряча глаза, и наконец признался, что так оно и было. Но тут же уточнил, что никаких дурных мыслей у него при этом не было. Наташа не поняла:
– Вы это о чем?
– Да я насчет вашего дома, чтобы вы чего не думали… Зачем он мне? Я не потому к ней заходил… У меня все свое есть, я сам могу жену содержать.
– Ах, вот вы о чем, – она снова обвела взглядом его владения – еще более неодобрительно. – Что ж вы так запустили хозяйство!
– Я же тут один, – оправдывался Егор. – Уже пятый год! А дети разъехались.
– У вас и дети есть? – Наташа смутно припомнила двух здоровенных парней, которые как будто когда-то мелькали на Акуловой горе и имели какое-то отношение к Егору. – Где же они?
– Старший в Москве, а младший – на другом краю Пушкино… У него продовольственный магазин, – последние слова были произнесены с немалой гордостью.
– Помогают?
– Нет, – это было сказано без всякой горечи. – Я еще и сам справляюсь.
– Зачем же вы решили жениться?
Павлу стало неловко за жену. Он решил про себя, что какие бы намерения ни были у этого краснолицего вдовца, но в любом случае нельзя так копаться в его душе. Однако Егор не смутился. Он пояснил, что жить одному скучно, он, слава богу, всем обеспечен и вполне может содержать близкое существо. Он так и выразился, причем почему-то посмотрел на жирную собаку, которая своим видом как будто доказывала – да, в этом доме не голодают.
Наташа фыркнула:
– Неужели не нашлось ровесницы? Сколько вам – под пятьдесят?
– Сорок три. А зачем мне старая баба? – возмутился тот. – Знаешь, Наташа, твоей сестре ведь тоже не шестнадцать лет было…
– Все равно, для вас она была слишком хороша, – фыркнула Наташа. Она окончательно перестала с ним церемониться. – Давно виделись?
– Ну, с тех пор как она меня отшила – только случайно.
– А когда вы ее видели в последний раз?
Егор старательно припоминал, но в конце концов не смог дать точного ответа. Он полагал, что было это недавно – ведь тут, на горе, все постоянно сталкиваются.
– А что это ты ко мне пришла? – полюбопытствовал он наконец. Павла, как чужака, он в расчет не принимал и даже как будто не замечал. – Ты что думаешь – она из-за меня?..
Наташа резко его оборвала:
– Размечтался! Нужен ты ей был, как…
Павел с изумлением услышал в ее голосе совершенно незнакомые, деревенские интонации. Казалось, еще секунда – и жена начнет «выражаться»… Однако женщина сдержалась и снова перешла на более сдержанный тон:
– Конечно, она это сделала не из-за вас. Я хотела спросить, может, у нее был кто-то другой?
Егор не обиделся. По-видимому, этот мужик вообще не отличался ранимостью. Он ответил, что, может, Анюта втайне от всех с кем-то гуляла. Но все-таки вряд ли. Ведь перед тем как зайти к ней «насчет семейной жизни», он навел справки у ближайшей соседки. И та со всей определенностью утверждала, что Анюта живет одна, и никакого парня на горизонте нет. Только поэтому он и решился…
– Лучше бы у соседок спрашивали, а не у меня, – хмуро ответил он, внезапно погрустнев. – Жалко девчонку… Я же помню ее маленькую, она все тут бегала…
Павел боялся, что жена, неудовлетворенная его скупыми ответами, заговорит о пропавших деньгах, но Наташа неожиданно распрощалась. Жирная собачка проводила их до калитки уже молча, как своих.
– И чего ты добилась? – высказался Павел, беря ее за руку и уводя подальше от дома. – Он черт знает что о нас подумал!
– Все равно, – устало бросила она. – Мне этот тип не нравится.
– Но каким образом он мог повлиять на ее смерть? – осторожно спросил Павел.
Ему не нравились эти разговоры, сама эта тема, этот дом, так неожиданно доставшийся жене в наследство… Вообще все, связанное с Акуловой горой. Он чувствовал себя здесь настолько чужим, что с трудом мог провести тут несколько дней подряд. Все его давило, все мешало, раздражало или смешило. «Я не деревенский человек и никогда им не стану, – твердил он жене. – У нас на работе, когда узнают, что у моей жены дом в Подмосковье, то будут завидовать страшно… А мне все равно – хоть бы его и не было».
Смерть свояченицы тоже его потрясла, но он никак не мог понять, почему жена не может принять самого простого объяснения – что Анюте просто надоело влачить свое одинокое и бессмысленное существование?
– Он мог ходить к ней, сидеть на кухне часами, действовать на нервы. – Наташа остановилась на берегу реки, глядя на купающихся вдали ребятишек. Слегка поежилась, подумав о том, что вода, должно быть, все еще очень холодна. – Хотя мне бы уже все рассказали соседки. И потом, не в том он возрасте и не так выглядит, чтобы приставать, после того как ему отказали…
– Даже если бы он не оставил ее в покое, это еще не причина глотать таблетки.
– Да. – Она продолжала смотреть на реку. – Просто я на него злюсь из-за того, что он расстроил Анюту. Конечно, он тут ни при чем. Мне кажется, нужно искать того, кто взял деньги. Тогда многое станет ясным.
– Ты не веришь, что твоя сестра могла их потратить или перепрятать?
Наташа была категорична. Потратить столько денег Анюта не могла ни в коем случае. Если бы ей пришло в голову сменить тайник, она бы обязательно известила об этом сестру, прежде чем покончить с собой. Павел в этом усомнился – подобная расчетливость не вязалась с образом покойной.
– Это Илья мог бы назло всем унести деньги на тот свет, – настаивала Наташа. – Анюта – никогда. Она бы, скорее, отдала их на церковь…
– Слушай, а это мысль!
Они повернулись друг к другу. Женщина была изумлена тем, что такое простое решение до сих пор не пришло ей в голову.
– Неужели она отдала все? – испуганно спросила Наташа. – О Господи! Она даже не понимала, что можно ограничиться половиной! Я уверена, что она отдала их на церковь!
– Нужно было еще вчера спросить священника.
– Что – прямо на похоронах? – Наташа резко отвернулась от реки и принялась взбираться на гору, в клочья изрезанную огородиками. Из-за хлипкой изгороди на них заблеяла коза. – Узнать-то можно, не думаю, что там делают из этого тайну… Но почему он сам об этом не сказал, этот рыжий батюшка?
Павел с трудом дождался обеда, Наташа совершенно потеряла интерес к хозяйству и была одержима одной мыслью – каким-то образом напасть на след пропавших денег. Она даже сходила к соседке, ближе всех знавшей Анюту, и обиняками спросила, не жертвовала ли ее сестра на церковь? Вернулась она с неутешительным ответом – соседка ничего ни о каких пожертвованиях не знала и страшно удивилась, услыхав, что Анюте было что жертвовать.
– Обязательно зайду к следователю, – решила она.
– Ты, кажется, забыла о ребенке, – вздохнул Павел.
– Сколько он должен оставаться у бабушки?
– Еще пару дней. – Наташа брезгливо принялась чистить старую картошку, заросшую хрупкими лиловыми рожками. – Не могу я этого так бросить!
* * *
Она поставила на своем – впрочем, как всегда, если приходилось спорить с мужем. О здоровье полуторагодовалого Вани беспокоиться не приходилось. Он ел все, что давали, капризничал не больше положенного и давно уже сделал первые шаги и произнес первые слова. Павел, довольно поздно ставший отцом, трепетал над мальчиком, с маниакальным упорством находя у него разные хвори. Мать только смеялась. Она уверяла, что малыш совершенно здоров, а если порой капризничает, то лишь для того, чтобы вызвать к себе повышенное внимание. Ее, выросшую в многодетной семье, никогда особенно не опекали – особенно после смерти матери. Дрожать над здоровым, вполне обеспеченным ребенком казалось ей верхом глупости.
– Ну ладно, – почти угрожающе говорил ей муж, ближе к полудню собираясь в город. – Если что-то случится, я пошлю тебе телеграмму. Черт-те что! У вас даже телефона нет!
– Ничего не случится, – отрезала она. – Мне нужно кое-что выяснить, а раз ты устранился, я займусь делами одна. Буду звонить от соседки каждый вечер. И ты ей звони, если что-то случится.
Муж насторожился:
– Каждый вечер? Ты же говорила о двух днях!
– Ну да, – согласилась она, отпирая калитку. – Два-три дня, не больше. В конце концов, я тоже взяла отпуск за свой счет, а скоро у меня в школе выпускные экзамены. Не беспокойся – не задержусь.
Проследив за тем, как муж спускается с горы и исчезает в зарослях майской зелени, она вернулась в дом. Сейчас, оставшись в одиночестве, женщина была уже далеко не уверена в своих силах. В какой-то миг Наташа пожалела, что осталась. Что она может сделать? И как это будет выглядеть со стороны? Она вспомнила слова мужа о том, что их непременно заподозрят в каких-то корыстных устремлениях, и ее щеки запылали от гнева.
Но она ведь ничего не хотела, ни на что не рассчитывала! Единственное, что она действительно получила, были шесть тысяч, которые отдала сестра! Но разве она просила об этом? Нет, почти отказалась… Взяла лишь потому, что это доставило радость сестре, да еще потому, что эти деньги были так необходимы! Ей было совершенно достаточно этого дара судьбы, свалившегося будто с неба, наследства от человека, от которого она никогда не ждала добра – от Ильи… Беря эти деньги, Наташа говорила себе, что истратит их на дело, ничтожное в глазах окружающих, но великое для нее самой – попытается родить ребенка. И сделала это! Анюта же, вырвавшись из застарелой нищеты, из вечных тисков недоедания, тоже должна была стать счастливее. Эти деньги пошли им обеим на пользу, а о доме Наташа не думала, никогда не думала всерьез!
Она вошла в родительскую спальню и остановилась у большого тусклого зеркала, занимавшего всю стену от пола до потолка. В доме было немало старинной мебели, и Наташа, пожив в Москве и кое-что повидав, уже понимала, что могла бы выгодно распродать родительскую обстановку, получив не меньшую прибыль, чем Анюта – от продажи «Жигулей». Откуда к ним попали все эти вещи? Ореховое кресло рококо с гнилой обивкой, пахнущее затхлостью, как парализованная старуха… А рядом топорно срубленный в тридцатых годах табурет. Кровать с точеными столбиками по углам, с фантастическими животными на передней спинке… И панцирная сетка, на которой спала Анюта. Наташа никогда не думала об этом прежде, воспринимая каждую вещь, как нечто предопределенное, ни в чем не сомневалась, ничего не обсуждала. Но сейчас все ее ставило в тупик.
«Это мое? – спрашивала она себя, разглядывая отражение в тусклом зеркале, которому было лет двести, не меньше. – В самом деле, мое и больше ничье? Как же это вышло?»
Она была болезненно потрясена. Значит, люди, и впрямь могут подумать, будто она строила какие-то дальние планы… Павел боится, что его привлекут к ответственности из-за таблеток. Может, он и прав… Пока никто не сказал ни слова, но, может быть, все еще впереди…
Будь у сестры подруги, они бы наверняка знали о том, что у нее на душе. Но подруг не было. Соседи знали лишь то, что могли увидеть из-за забора, или то, что слышали от самой Анюты. А та, несмотря на свое простодушие, вовсе не любила откровенничать с чужими.
Наташа снова прошла в Анютину комнатку и осмотрела все, что попадалось на глаза. Аккуратно застеленная постель вызывала у нее тягостное чувство – как будто упрекала в чем-то и безмолвно сообщала о том, что никогда не выдаст тайны. Маленький столик, за которым Анюта читала или рукодельничала, был плотно придвинут к окну и пуст – даже пыли не было. Топорно сколоченные стенные полки также были пусты.
«Пустые? – Наташа остановилась перед ними, глядя на гладко оструганные доски. – Но почему? Тут всегда стояли книги. Когда был жив Илья – библиотечные. Потом Анюта решилась покупать свои собственные. Где же они?»
Она пошарила под кроватью, нашла пару старых ботинок и сломанную корзинку, с которой Анюта ходила по грибы. Из-под стола появилась кошачья миска с присохшим ко дну рыбьим хребтом. Анюта кормила кошку у себя в комнате, потому что Илья не любил животных и запросто мог пнуть бедняжку, если та показывалась в кухне. После смерти брата Анюта не изменила старой привычке и продолжала держать миску у себя в комнате – вот почему сестра и полагала, что та ни за что не сменила бы тайника с деньгами.
Кошка… Мысль о ней тоже не давала покоя женщине. Если бы Анюта решила покончить с собой, она бы обязательно позаботилась перед этим, чтобы животное не пропало с голоду. Вернее всего, кошку бы выпустили на двор, оставив на крыльце внушительный запас еды. А вышло так, что обезумевшее от страха и голода животное оказалось взаперти и провело здесь трое суток. Разве это вязалось с Анютиным нравом?
«Нет, – ответила себе женщина. – Эти мелочи не насторожат посторонних людей, но мне-то они подозрительны, и от них не отмахнешься!»
Она подумала, что неплохо бы сходить в церковь. Но мысль об этом смущала женщину, которая не была религиозна и почти ничего не знала о церковных обрядах. Как посмотрят на ее приход? Разрешат ли вообще задать какие-то вопросы? Неожиданно ей захотелось домой, в Москву, подальше от вопросов, от этого дома, который, как будто насупившись, ждал ее дальнейших действий.
«Что я смогу выяснить, да и нужно ли выяснять? – спрашивала она себя. – Возможно, Паша прав и Анюта покончила с собой в припадке отчаяния. Кто знал, что творится в ее душе? Она была затворницей, и физически, и душевно. Внешне спокойна, но внутри могли происходить страшные бури. Кто их видел? Кто мог помочь? Она бы могла обратиться ко мне – у соседки есть телефон, стоит только зайти и попросить позвонить. Но она не позвала на помощь… Кто мог понять Анюту? Даже я никогда ее не понимала».
Она вспомнила сестру, когда та была маленькой. Первые воспоминания относились к поре, когда Наташе исполнилось шесть и она собралась идти в школу. Младшей сестре не было и четырех. Братья-подростки часто не бывали дома – Иван прогуливал школу с регулярностью, которая внушала отцу мысли о том, что парень пропащий. Илья тоже вечно слонялся по городу с друзьями. Девочки росли на воле, копаясь в огороде, бегая по болоту, вспугивая уток и ловя головастиков. Анюта один раз чуть не утонула в ручье. Наташа вывихнула ногу, упав с крутого склона, на который пыталась забраться с разбегу. Но девочки были счастливы и свободны, как маленькие зверьки. Тогда они не очень отличались – это Наташа помнила отчетливо. Обе были вполне веселыми, здоровыми и добродушными детьми, всегда готовыми на шалость и на ласку. Им не хватало матери, но ласковость соседок, которые заходили постирать для детей или приготовить борщ, в какой-то мере окупала отсутствие женщины, которой девочки совсем не помнили.
«Мы были так похожи, а потом вдруг стали разными – и это усугублялось с каждым годом, будто кто-то расширял между нами пропасть. Анюта все больше дичала. Кто впервые назвал ее дурочкой? Не помню. Но это было как раз в то время, когда меня стали звать умницей. Может быть, это случилось по контрасту, ведь я делала успехи в школе, а Анюта никак не могла ответить у доски? Но дурочкой она не была, я ведь помню, сколько она читала!»
Наташа снова оглядела пустые полки из-под книг. Куда они делись? Она обшарила дом, думая, что полсотни томов никак не могут пропасть бесследно – но не нашла ни единой книги. Тогда Наташа озадачилась всерьез. Чтобы сестра устроила себе книжную голодовку? Немыслимо! Она не могла прожить без книги и дня. Часто она перечитывала по десятому разу одно и то же – это было все равно, главное – читать, причем читать хорошую книгу. Она помнила, что во время последнего визита к сестре увидела на полке коричневую подписку Эмиля Золя – двадцать шесть увесистых томов в коленкоровых переплетах. Зная, с какой скоростью читает младшая сестра, Наташа пошутила, что этого хватит как раз до их приезда в мае. Когда тут станет реветь ребенок, будет уже не до чтения. Павел же пошутил, что Анюте нужно сразу начинать с эпопеи о Ругон-Маккарах – это-де, интереснейшая картина наследственности.
– Алкоголики, ханжи, преступники, святоши, проститутки, – увлеченно говорил он. – Тебе будет интересно.
Анюта, не подозревая, что таким образом он пытается намекнуть на ее собственную семью, согласилась, что это все страшно интересно. Она давно мечтала прочитать что-нибудь Золя, кроме «Нана», а ничего больше в соседней библиотеке не оказалось. И вот теперь у нее будет вся подписка – хватит на зиму. А что еще делать зимой, когда огород занесен снегом, в лес не пойдешь, и остается лишь кормить кошку да изредка прибираться в доме?
Золя тоже исчез. Наташа заперла дом и решительно спустилась с горы. Библиотека – двухэтажный деревянный барак, выкрашенный зеленой краской, располагалась в пяти минутах ходьбы, по ту сторону болотистой низины. Она часто бывала там, когда училась в школе, но после того – ни разу.
Глава 3
Бо́льшую часть барака занимали жилые комнаты, населенные вечно пьяными, многолюдными и враждующими семьями. Но в библиотеку вход был отдельный – с торца. Наташа переступила порог и сразу почувствовала себя в детстве. Небольшая уютная комнатка, уставленная стеллажами с потрепанными книгами, стол для занятий и в углу, перед дверью, ведущей в крохотное хранилище, – сама библиотекарша. Только уже не та, что была раньше. Изменилось только это.
Наташа почти не удивилась, узнав в этой женщине ту самую миловидную особу, которая была на похоронах и не сказала ни слова. В самом деле, кто еще мог прийти попрощаться с Анютой? Ее тоже сразу узнали. Женщина поднялась из-за стола, откладывая в сторону карточки:
– Это вы! Присаживайтесь. Я как раз хотела выпить чаю.
Наташа взяла кружку и снова оглядела знакомые стены. Она часто твердила себе, что не склонна к ностальгии, вовсе не грустит о том, что оставила в доме на горе… Но библиотека пахла и выглядела так знакомо, что женщина невольно улыбнулась и потихоньку вздохнула.
– Кода-то у меня здесь был абонемент, – сказала она. – Давно… Теперь даже не верится.
– Ведь вы постоянно живете в Москве? – спросила библиотекарша, придвигая к гостье сухарики в жестяной вазочке. – Анюта рассказывала, что вы звали ее к себе.
Упоминание о сестре вернуло Наташу к прежним мыслям. Прежде всего она осведомилась об имени собеседницы. Ту звали Татьяной. Определить ее возраст было трудно. Тонкая нежная кожа как будто говорила о том, что Татьяне не больше тридцати, но сухие, небрежно причесанные волосы и слишком умудренный взгляд заставляли надбавить еще лет десять. Она выглядела, как женщина, далекая от жизненной суеты, безмятежно существующая в сухом воздухе библиотеки, среди книжной пыли и тишины.
– Спасибо, что были на похоронах, – сказала Наташа. – Надеюсь, на девять дней тоже придете?
Наташа сказала это и осеклась. Она уже и сама не знала, удастся ли оторвать Павла от работы и снова залучить сюда. И потом, как быть с ребенком? Упоминание о поминках вырывалось у нее невольно, по инерции.
– Хотя у нас у обеих работа, времени нет, – уклончиво продолжала она. – Я, собственно, редко сюда приезжаю, а он еще реже.
– Да, Анюта по вам очень скучала.
В этой фразе, сказанной тихо, без нажима, все-таки прозвучал упрек. Наташа снова взглянула в темные глаза библиотекарши и вдруг, на миг, ей показалось, что между Анютой и этой женщиной есть некое сходство. «Это из-за книг, – подумала она. – И ручаюсь, Татьяна тоже никогда не была замужем».
– Я скучала по сестре не меньше, чем она по мне, – ответила женщина после неловкой паузы. – Но ведь не всегда удается бросить все дела и приехать. Анюте это было бы легче, ведь она нигде не работала, у нее было больше свободного времени. Она-то не приезжала, потому что не хотела. Совсем здесь одичала!
Татьяна полностью с ней согласилась, но Наташе все еще мерещилось нечто неодобрительное в складке этих тонких губ, в легком движении бровей. Она даже рассердилась – кто имеет право ее судить? Легко говорить, глядя со стороны!
– Я хотела кое о чем с вами поговорить, – сказала она, наконец решившись. – Ее смерть меня потрясла. Анюта была не из тех, кто пойдет на самоубийство без всяких причин. Должна быть причина – а ее нет. И записки она не оставила.
Татьяна отодвинула чашку с остывшим чаем. Ее лицо стало суровым, и она враз постарела. Теперь было видно, что женщине далеко за сорок.
– Я тоже не знаю, что думать, – призналась она. – Как она могла на это решиться? Зачем?
– Вы ведь не верите, что она могла это сделать в припадке помешательства?
Женщина ответила резким жестом, как бы зачеркивая эти слова:
– Безусловно, нет! Какие приступы, откуда? Анюта была разумна, дай бог каждому! Но меня смущает кое-что… Я хотела вам об этом сказать, но не на похоронах же… И так ее отпевали из одолжения, потому что была постоянной прихожанкой…
Наташа насторожилась. И услышала то, что окончательно сбило ее с толку. Оказалось, что за несколько дней до смерти Анюта пришла сюда с двумя тяжелыми сумками и подарила библиотеке все свои книги. Этот дар, все еще неразобранный и незанесенный в каталог, стоял в хранилище – несколько аккуратно сложенных стопок.
– Она избавилась от книг перед самой смертью?! – воскликнула Наташа. – А я-то думала, куда они делись! Потому и пришла к вам!
– Я бы и сама к вам зашла, сегодня же, – кивнула та. – Мне это покоя не давало, думала, вы сможете мне хоть что-то объяснить. Я так удивилась, когда Анюта принесла свои книги и попросила их взять! Безвозмездно, разумеется. Я ничего не поняла! Для нее было так важно, что она может составлять свою библиотечку… Я ей советовала купить то, другое… Хотя она и сама прекрасно ориентировалась в литературе. Такой поступок… Он меня насторожил. Конечно, я не подозревала, что она задумала…
– Вы считаете, она поступила так, потому что готовилась умереть?
– А вы как думаете? Как еще можно расценить этот шаг?
– И совсем ни на что не намекнула? Может, выглядела как-то странно? – допытывалась Наташа. – Ну должно же быть что-то необычное в человеке, который решился на самоубийство!
Татьяна со вздохом вытерла стол и перенесла пустые чашки на подоконник, застланный клеенкой.
– Ничего путного она не сказала, да и выглядела, как всегда. Ну может, немного запыхалась – сумки-то тяжелые. Я допытывалась, в чем дело, а она твердила, что это ей доставит радость. Я даже знаете, что подумала? Что она решилась переехать к вам в Москву, только пока не хочет этого никому говорить.
– Анюта так бы и сделала, если бы решилась уехать, – прошептала Наташа. – Она бы все раздарила, раздала.
– Вот и я подумала, что это вполне в ее духе. Такая бессребреница! Но сейчас это выглядит как завещание… Или как предсмертная записка.
Внезапно Наташа вскочила:
– Вы не осматривали книги? Может быть, записка там?!
Татьяна тоже встрепенулась – жестяная вазочка чуть не выпала у нее из рук. Женщины прочли в глазах друг у друга такой страх, что испугались еще больше. Наташа больше не сомневалась, что сестра каким-то образом подготовила свою смерть.
– Давайте посмотрим, – предложила она срывающимся голосом.
Здесь был весь Золя, собрание сочинений Достоевского, Чехов, Виктор Гюго и Метерлинк. Последний удивил Наташу – трехтомник в холщовом переплете явно был издан до революции. Она раскрыла одну книгу. Татьяна улыбнулась:
– В самом деле, редкость. В местном масштабе, конечно. Анюта прочла несколько его пьес в популярном издании, в БВЛ. И так загорелась! Я нашла одного старичка, который продавал кое-что из своей библиотеки, и Анюта купила у него дореволюционного Метерлинка. Бедняжка, ей казалось, что она приобрела нечто бесценное!
Она добавила, что не слишком поощряла увлечение своей подруги мистическими пьесами экзальтированного бельгийца.
– Анюта и так была слишком впечатлительна, а от чтения Метерлинка могут присниться кошмары. К тому же она совсем не смотрела телевизор, а у таких людей восприятие более обостренное… Телевизор все притупляет.
Женщины рылись в толстых томах, переворачивали пожелтевшие страницы, ощупывали переплеты. У Татьяны дело шло быстрее. Она касалась книг уверенными, точными движениями и вскоре, покончив со своими пачками, помогла Наташе.
Они не нашли ничего.
Наташа медленно вытерла руки, стряхивая приставшую к ним пыль. Кончики пальцев стали сухими и как будто безжизненными.
– Всегда так – надеешься на что-то, и впустую, – загадочно произнесла Татьяна.
Наташа хмуро подняла глаза. Теперь библиотекарша начинала ее раздражать. Несколько минут назад ее охватила странная надежда, которая так и не оправдалась. И она чувствовала себя обманутой.
– Глупо было думать, что в книгах найдется записка, – сказала Наташа. – Это не в духе моей сестры. Уж очень замысловато. Она бы просто оставила записку на столе.
Женщины опять переглянулись. Татьяна аккуратно сложила книги и выпрямилась, привычным движением оправляя юбку на узких бедрах.
– Знаете, мне бы хотелось поговорить с вами откровенно, – решилась Наташа. И она все рассказала – о пропавших деньгах, о неудачном сватовстве, о запертой в доме голодной кошке. Татьяна слушала с непроницаемым лицом – как будто не решаясь составить окончательного решения. Когда та замолкла, библиотекарша вздохнула:
– Я знаю этого горе-жениха. Грустно, что эти типы так высоко себя ценят. Он всерьез посчитал, что осчастливит Анюту!
– Анюта и впрямь была оскорблена этим сватовством?
– До глубины души, – отчеканила та. – Когда она отказала, он позволил себе намекнуть, что на старых дев спрос невелик.
– Ах, сволочь! Но он хотя бы не преследовал ее после?
Татьяна пожала плечами. Во всяком случае, она ничего об этом не слышала – Анюта не жаловалась. Да и Егор не такой человек, чтобы приставать после того, как его отвергли. У него своя гордость.
– Он, конечно, полное ничтожество, но все-таки не идиот, – с прежним презрительным оттенком проговорила женщина. – Не нужно его недооценивать. Я думаю, что предложение было сделано не без задней мысли – конечно, принимались в расчет и дом, и участок, да и Анютина внешность его привлекала… Потом, ему просто нужна была женщина в доме, хотя бы для того, чтобы готовить и копать огород… – Она снова усмехнулась – коротко и недобро. – Но Анюта отбрила его так, что повторных попыток он, конечно, не делал. Я в этом уверена.
А вот о деньгах, спрятанных в жестяной коробке, библиотекарша ничего не знала, хотя не слишком удивилась, узнав, что Илья оставил внушительное по местным меркам наследство. Заметила только, что всегда подозревала – парень копит на черный день. Скупость Ильи и его любовь к деньгам были известны всем и каждому. Кто-то подсмеивался над ним, но большинство соседей его уважало.
– Я рада, что Анюта получила хоть какую-то компенсацию за все свои мучения, – сказала она, и в ее голосе опять послышался упрек.
Только вот в чей адрес? Наташа начинала ежиться – ей казалось, что в комнате становится все холоднее. «Она как будто все время намекает, что я могла больше делать для сестры», – подумала женщина. И, как будто отвечая на ее мысли, библиотекарша продолжала:
– Понятно, что Анюта могла переменить свою жизнь, уехать к вам… Но только теоретически. А на самом деле, каждый человек действует только в тех рамках, в которые сам себя поставил. Теоретически Анюта могла уехать в любой момент. Но на практике, никогда не смогла бы покинуть дом и оставить брата – вот в чем беда.
– Меня удивляет, что деньги исчезли, – повторила Наташа.
– Меня тоже.
Библиотекарша хотела сказать что-то еще, но тут появились посетители – две девушки лет шестнадцати. Они спросили что-то из школьной программы, и Татьяна принялась рыться на полках. Наташа отошла к окну.
Какая знакомая улица! И какие знакомые лица мелькают за окном, за оградой маленького палисадника! Вот эту женщину она как будто знает – или нет? А эта молодая мать с коляской – неужели одна из ее бывших одноклассниц? Даже пробежавшая мимо рыжая собака показалась ей неуловимо знакомой. Все казалось таким милым, домашним и родным, но Наташе почему-то было неуютно, как будто ей снился много раз повторявшийся сон, каждый миг могущий обернуться кошмаром.
Девушки ушли, получив желаемые книги. Татьяна виновато улыбнулась обернувшейся гостье:
– Сейчас я выдала им кое-что из Анютиного наследства. У нас в наличии этих книг не оказалось, ну и вот… Пришлось. Я даже карточек еще не оформила.
Снова вошли посетители – на этот раз пожилые женщины. Они сдали какие-то романы, получили что-то взамен. Наташа проследила за ними, поймала на себе внимательные взгляды и подумала, что пора уходить. Что еще она могла тут выяснить? Того, что она уже узнала, хватило, чтобы окончательно потерять покой. Сестра все-таки готовилась к смерти…
– Еще один вопрос, – сказала она, когда женщины удалились, беззастенчиво кидая на нее изучающие взгляды.
– Вы насчет запертой кошки? Да, это тоже странно…
– Нет, насчет денег. Она не могла пожертвовать их на церковь?
Татьяна замялась. Было видно, что вопрос ей крайне не понравился.
– Да как вам сказать, – неохотно произнесла она. – Анюта бы все отдала, если ее попросить… Но вряд ли отец Николай просил.
– Тот, рыжий? – уточнила Наташа и тут же осеклась. Лицо ее собеседницы разом потемнело, напряглось – будто сжалось в кулак.
– Да, это он ее отпевал, – отчеканила она. – Но я никогда ни о каких пожертвованиях от Анюты не слышала.
«Еще одна богомолка! – грустно подумала Наташа. – Все старые девы, видно, к этому склонны. Уж не она ли обратила Анюту? В нашей семье никогда религиозностью не отличались. Когда я уезжала в Москву, Анюта еще и понятия не имела, как надо креститься».
– И все-таки мне хотелось бы с ним поговорить, – упрямо сказала она. – Нет так нет, тем хуже для меня. Я хочу знать, куда делись деньги. Уверена, это связано с ее смертью!
Татьяна снова разложила на столе библиотечные карточки. Не поднимая головы, она ответила, что повидать отца Николая проще простого. Священник живет неподалеку и в этот час должен быть дома, обедать. Если гостья может немного подождать, она отведет ее к нему.
– Мне только нужно закрыть библиотеку и забрать ребенка из детского сада, – сказала она. – Сегодня у нас короткий день, работаем до двух.
Наташа смутилась и присела, безмолвно выражая свое согласие. «Значит, я ошиблась, она не старая дева, – женщина уже не знала, что и думать. – Я как будто иду на ощупь, в темноте… Но вот богомолка точно, иначе откуда ей знать, где живет батюшка? Похоже, она бывает у него запросто!»
Библиотеку закрыли через полчаса. Посетителей больше не было. Детский садик тоже был неподалеку – в соседнем дворе. Наташа с улыбкой взглянула на крохотную пухлую девочку, удивительно серьезную для своих лет. Та подошла к матери чинным шагом и вложила в ее ладонь короткие толстые пальчики. Татьяна ее поцеловала.
– Я хочу есть, – требовательно заявил ребенок.
– Сперва мы пойдем к дяде, – сказала она. – Потом поужинаем.
