Анна Малышева
Отравленная жизнь
Саша подошла к ней вплотную и взглянула на картину через плечо гостьи. Первое же, что она отметила, картина в плохом состоянии. То ли художник сам неумело покрыл ее лаком, то ли доверил это какому-то недоучке, но только густой, кое-как наляпанный слой лака потемнел, растрескался и совершенно изуродовал полотно. Особенно пострадал нижний левый угол картины. Там почти ничего нельзя было разглядеть. Да и вся картина была написана очень темными, глухими красками. Это был пейзаж, изображающий какую-то сельскую местность, под низким, грозовым небом, в летний день, незадолго до сумерек. Заросший пруд, покосившийся деревянный дом, дорожка между кустов малины… Только ягоды краснели, будто огоньки. Все остальное сливалось в одну сплошную серость и желтизну.
– Ну как? – спросила дама почему-то осипшим голосом. И в этой короткой фразе Саша уловила главное – картина этой даме почему-то очень дорога. Сама же она не нашла в ней никаких необыкновенных достоинств. И во всяком случае полотно очень портила безобразная, варварская лакировка.
– Это можно поправить, – авторитетно сказала Саша.
– Когда вы сделаете? – Дама все еще не выпускала картину из рук, будто боясь с нею расстаться. Она прижимала пыльную раму к своему собольему жакету, и руки у нее чуть подрагивали. Перчаток она так и не сняла. Теперь, когда Саша увидела ее лицо ближе, девушка была уверена – даме едва ли не за сорок. Но она все еще была красива – такая красота не скоро увядает. Смугловатая, черноглазая, стройная, вся будто выточенная, холеная – дама держалась очень прямо, ничем не обнаруживая своего возраста. В этой женщине не было ничего случайного. Она выглядела законченным произведением искусства.
– Так когда? – нетерпеливо переспросила женщина.
Саша еще раз взглянула на картину и пожала плечами:
– Ну, скажем, дня через три закончу. Сниму лак, просушу, обезжирю, покрою заново… Это много времени не занимает.
– Нет, поправьте не только лак, – встрепенулась женщина. – Вы видите, тут темное пятно?
И она указала на нижний левый угол полотна.
– Чтобы этого не было, мне нужно, чтобы вы вернули первоначальный вид.
– Конечно, – Саша слегка пожала плечами. – Это само собой разумеется. И все равно, я сделаю все дня за три… Нет, лучше, скажем, за четыре. Чтобы уж не было сомнений.
– Прекрасно, пусть будет даже неделя. – Дама наконец выпустила картину из рук, поставив ее на подоконник. Отряхнула перчатки, раскрыла сумочку и достала оттуда бумажник. – Я даю вам двести долларов задатку. Когда закончите – еще столько же. Это вас устроит, надеюсь?
Саша не нашла, что сказать. Это было не очень много, но вовсе и не мало. Маститый реставратор взял бы больше. Но сейчас, когда все цены и ценности сместились, доллар стоил несравненно выше, чем летом. Еще в августе она бы поторговалась. Сейчас же она была рада и этому. Но дама приняла ее молчание за несогласие и сунула ей еще одну бумажку:
– Хорошо, вот вам триста долларов, а когда закончите – еще столько же.
– Я согласна, – Саша взяла деньги, сложила их и сунула в карман джинсов. – Оставьте свой телефон, я через неделю вам позвоню.
Дама снова порылась в сумке и извлекла оттуда сложенный лист бумаги. Развернув его, она предложила Саше прежде всего подписать небольшой договор. Саша прочла этот странный документ и с изумлением увидела, что хозяйка оценивала картину ни больше ни меньше как в десять тысяч долларов. И в случае утраты или необратимой порчи картины реставратор обязан был покрыть ее стоимость из своего имущества.
– Но это же несоразмерно! – начала было Саша. – Чье это полотно? Почему вы его так высоко оценили? По крайней мере, кто автор?
И тут дама удивила ее еще больше.
– Кто автор – вам знать необязательно, – бросила она. – В России эта картина стоит именно столько! А на Западе даже больше. И я не желаю, чтобы вы ее продали, а мне сказали, что вас обокрали. Так вы будете подписывать договор? Если нет – тогда я забираю картину.
Саша взяла было ручку, но тут же бросила ее:
– Простите, но я никогда не работала на таких условиях! Ну, а вдруг меня действительно обокрадут?! И что мне тогда делать? Повеситься? Я и без того в долгах, эта квартира мне не принадлежит. Откуда я возьму такие деньги?
– Понимаю, вы торгуетесь, – у дамы как-то странно заблестели глаза. В ее руках снова появился бумажник.
– Вот!
Она протянула Саше еще две стодолларовые бумажки.
– Пятьсот – до, пятьсот – после, – металлическим голосом отчеканила она. – Не знаю, кому в Москве платят больше. Да еще за такую чепуховую работу!
Саша взяла деньги, еще раз перечитала договор и в конце концов подписала его. В графу «Исполнитель» она внесла свои имя, фамилию, отчество и данные паспорта. В графе «Заказчик» не значилось ничего.
– Я впишу свое имя потом, – дама сложила договор и спрятала его в сумочку. – Ну, что ж, удачи вам.
Она направилась к выходу, но Саша остановила ее:
– А как же ваш телефон?
– Я вам позвоню сама, – бросила та и нетерпеливо дернула плечом: – Ну, дайте же выйти, я и так опаздываю.
И только выпустив заказчицу и заперев за нею дверь, Саша поняла, что даже имени ее не знает. «Ну и диво… – Девушка все еще не могла опомниться после этого визита. – Она ведь даже не представилась. Вроде бы не хамка, просто богатая женщина. Мое имя она знает, этого ей и достаточно…»
Она и сама не понимала – то ли оскорбилась таким отношением, то ли ее позабавили такие странные манеры заказчицы. «Зато она прекрасно знает, что ей нужно, и здорово торговалась в мою пользу!» – Саша достала из кармана скомканные деньги, пересчитала их, даже понюхала, посмотрела на свет. Но доллары были самые настоящие, никакой фальши она не заметила. Девушка вернулась в комнату и положила деньги в картонную коробку, стоявшую в углу стола. Здесь она хранила документы, записные книжки, а также деньги на хозяйство. «Теперь-то можно уплатить алименты, но где же Федор? – раздраженно подумала она. – Черт бы его взял, когда нужно – где-то шатается. Глаза бы на него не глядели! Вот, представляю, как он удивится, когда я дам ему денег и пошлю в суд! Пусть после этого попробует на меня накричать!»
Потом ее мысли приняли другое направление. Ей стало жалко отдавать Федору такие деньги. Но что оставалось делать? Иначе пострадают ее родители, а уж такого допускать нельзя. «И почему всегда приходится думать о других? – измученно спросила себя Саша. – Тысяча долларов! Пустяковый заказ, а потом – такие деньжищи! О, господи, да я в жизни таких денег не видела! Хотя бы костюм себе купить приличный… Духи. Мне скоро двадцать восемь, а я все еще бегаю в джинсах, как подросток!» Саша сегодня особенно остро почувствовала свою затрапезность, когда рядом с нею стояла эта нарядная, надушенная, ухоженная женщина. И ведь она была намного старше Саши, а выглядела куда эффектней!
– Ладно, посмотрим, – неизвестно кому сказала Саша и повернулась к картине. – Все-таки тысячу долларов быстро не истратишь.
Она перенесла картину на большой мольберт, включила верхний свет и внимательно осмотрела поле своей деятельности. Прежде всего Саша обратила внимание, что обратная сторона холста была покрыта густым слоем бурой пыли. Сперва девушке даже показалось, что это холст такого цвета. И только перепачкавшись в пыли и несколько раз чихнув, Саша поняла, в чем дело.
– И эта дама прижимала ее к себе, – фыркнула девушка. – Господи, в каком же сарае висело этакое сокровище?
Она осторожно протерла картину влажной тряпочкой – с лицевой стороны и с изнаночной. Слегка подсушила и с трудом сняла раму. Рассохшееся дерево слегка треснуло.
– По крайней мере, в том сарае было сухо, – буркнула Саша. – А то бы все сгнило. Может, там было даже слишком сухо. Уж эти мне богатые коллекционеры! Повесят вещь куда попало, а потом удивляются, что картина умирает!
Она задумалась, как поступить дальше. Снять копию или ограничиться парой снимков? В конце концов, махнула рукой – цвет на картине неинтересный, так что даже если фотография его исказит, беды не будет. Она хорошо помнила завет своего академического преподавателя, который обучал ее технике и технологии живописи. «Прежде чем приступать к реставрации, постарайтесь сделать копию, – говорил студентам этот лысый розовый человек. – Мало ли что может случиться? Потом хотя бы сможете все восстановить».
Саша отыскала свой «Кодак» – обыкновенную «мыльницу», с которой она почти не расставалась в Питере. Получше осветила полотно, нашла нужный ракурс и сделала парочку снимков. И только потом приступила к основной работе. Еще раз осмотрела картину, изучила фактуру. Картина была написана маслом, судя по всему – густым, почти неразведенным. В углу, как показалось девушке, была проставлена подпись – черная закорючка. И дата. Взяв лупу, Саша еще раз изучила это место, то и дело поминая недобрым словом того, кто так залакировал полотно. Желтый лак мешал его как следует рассмотреть. Наконец Саше удалось определить, что в углу черной краской обозначены две цифры – 7 и 6. Подпись не поддавалась расшифровке. «О, боже! – Саша не верила своим глазам. – Картина семьдесят шестого года! Ей всего двадцать два, а выглядит она… Итальянцы пятнадцатого-шестнадцатого веков – и те сохранились лучше! Вот что значит, люди десятилетиями учились смешивать краски, прежде чем их допускали к работе! А у нас все просто! Краски продаются в любом магазине. Сплошная химия, вот все и желтеет, темнеет, получается бог знает что…»
Посокрушавшись еще немного, Саша надела резиновые перчатки, взяла поролоновую губку, смочила ее растворителем, слегка отжала и приступила к работе. Провела губкой один раз, другой. Лак был наляпан таким толстым слоем, что это не произвело никакого эффекта. Но Саше показалось, что краски стали ярче. «А все-таки ничего, симпатичная работа, – подумала она, разглядывая картину. – Чья она, интересно? Мадам держалась за нее, как за Врубеля или Шагала. Это кто-то наш, советский. Или эмигрант? Местность-то наша, русская. Похоже, это Средняя Россия или Подмосковье».
Она основательно пропитала губку растворителем и тщательно промазала картину – сверху донизу. Процесс пошел, но очень медленно. Саша вздохнула, отложила губку, сняла перчатки и закурила, отойдя к окну. Она решила выждать пару минут, чтобы лак растворился, а потом снять его окончательно. Девушка курила и смотрела в окно. Хотя ноябрь только начинался, морозы стояли нешуточные. В темном небе висел огрызок убывающей луны. Во дворе, под фонарем, металась поземка. Саша вспомнила, что Федор убежал из дома в одной куртке из поддельной кожи, даже без шапки. И ей стало его жаль. «Где он сейчас носится, бедный? – подумала она даже с какой-то нежностью. – И не знает, что я уже решила все проблемы… Нет, эту даму мне просто Бог послал!»
Она погасила сигарету и вернулась к картине. Оглядела ее и осталась довольна результатом. Лак, судя по всему, совсем размягчился. Достаточно было несколько взмахов губки, чтобы снять его окончательно. Саша снова надела перчатки, вооружилась губкой, смочила ее, провела по холсту один раз, другой, третий… И вскрикнула, отскочив от мольберта.
На профессиональном жаргоне то, что произошло, называлось «зажарить картину». Саше никогда не случалось ни делать этого, ни видеть, и поэтому она была совершенно потрясена. Краски темными ручейками стекали по холсту, собирались внизу мольберта и медленно капали на пол. Девушка опомнилась, бросилась к полотну, но не знала, что делать, как остановить этот процесс. Подхватив на палец каплю краски, она с ужасом вгляделась, растерла ее, понюхала.
– Да что же он делал! – плачущим голосом воскликнула она. – Чем же он писал!
Толстый слой лака помешал ей своевременно определить, какими именно красками была написана картина. Но теперь-то она видела, что писали ее не маслом! Под лаком скрывалась густая гуашь. Эту краску на водной основе лаком никогда не покрывают. Но ею и на холсте не пишут! Саша даже помыслить не могла, что столкнется с этой предательской краской, иначе бы даже не притронулась к растворителю, вообще бы не взялась за реставрацию.
К тому времени, когда она все это сообразила, картина была уничтожена почти полностью. От нее осталось только несколько желтоватых и серых пятен. Да еще в углу, куда растворителя попало меньше, издевательски красовалась подпись художника и год создания картины. И это было все.
Медленно, едва владея пальцами, Саша сорвала перчатки, бросила их на пол. Краска все еще продолжала капать – гуашь, казалось, радовалась, что ее выпустили на свободу, из-под лакового плена. Но девушка уже не думала, чтобы как-то зафиксировать краску. Катастрофа была необратима. Сейчас Саше лезли в голову совсем другие мысли. Она вспомнила об авансе, о тех деньгах, которым пять минут назад так радовалась. А также о чем-то похуже. «Договор… У меня даже не осталось своего экземпляра. Но я помню, как там было сказано. В случае утраты или необратимой порчи картины… Да уж, порча необратимая. Где же я возьму десять тысяч долларов?!»
При этой последней мысли Саша встрепенулась и постаралась взять себя в руки. И думать нельзя, чтобы отдать такие деньги! Мало того что их нет, их даже взять негде! Ну, не бросаться же родителям в ноги, не просить же их продать квартиру! С них достаточно того горя, которое они уже пережили. Им до слез жалко холодильника и телевизора, так как же они расстанутся с квартирой?!
Саша отправилась на кухню и вынула из холодильника бутылку с остатками перцовки. К ним недавно приходили гости, и после них кое-что осталось. Девушка никогда в жизни не употребляла водку – самое крепкое, что она пила, было вино. Но тут она храбро свинтила крышечку и глотнула прямо из горлышка. Горло перехватило, но она заставила сделать себя еще один глоток. Через минуту ей вдруг стало жарко. И как ни удивительно – уже не так тяжело. «Ничего, я нарисую эту дрянь заново!» – Саша с сомнением посмотрела на бутылку. На донышке плескались остатки водки, и она решительно допила все до капли. Теперь ей было море по колено.
– Уж такую фигню я нарисую за час! – Она с грохотом поставила бутылку на стол и упала на табуретку.
– Подумаешь, великий художник… Ничего страшного! Десять тысяч долларов! Какая лажа! Да я даже не знаю, кто он такой!
Она поражалась, как все стало легко, и даже смешно! Теперь она не упрекала мужа за то, что он несколько раз возвращался пьяным. Конечно, ему тоже было нелегко. И как его обвинять за то, что он хотел забыться хоть на пару часов? «Пусть только возвращается поскорее! – сказала себе Саша. – Я сделаю ужин, мы посидим, как раньше, поболтаем… Я ему все расскажу. Я так давно ничего ему не рассказывала! А завтра с утра пораньше я сдам пленку на проявку, сделаю отпечатки по срочному тарифу… Через два часа фотографии будут у меня на руках. Куплю нужные краски, это стоит копейки, гуашь дешевая. Холст возьму тот же самый, только почищу его. И нарисую эту картинку заново! Подумаешь, к вечеру управлюсь! А насчет лака… Что ж, положим и лак, если этой дуре так хочется. Тоненький красивенький слой. И пошла она тогда со своими соболями, бриллиантами и договорами! Как будто она что-то понимает в искусстве! Даже и не заметит, что картинка-то свежая! Еще, может, подкинет деньжат за особо удачную реставрацию!»
Саша даже засмеялась от удовольствия – так хорошо она все придумала! Ей никогда не приходилось напиваться, а сейчас она в одиночку выпила почти полбутылки водки. У нее кружилась голова, горели щеки, и кухня слегка плыла у нее в глазах. Она пожевала кусочек сыра, выкурила сигарету, попыталась налить себе чаю… Потом бросила эту затею, с трудом приплелась в комнату и одетая упала на постель. Теперь ей хотелось только одного – как можно скорее уснуть. Она забыла обо всем – о злосчастной картине, о деньгах и о том, что хотела дождаться мужа.
Глава 2
Ее разбудил телефонный звонок. Саша с трудом разлепила глаза и выбралась из постели. По дороге на кухню она несколько раз натыкалась на стены, но так и не сообразила зажечь свет. За окнами было темно – то ли продолжался вечер, то ли еще не рассвело…
– Алло, – вяло сказала она. И оживилась, услышав голос мужа: – Ну, куда ты пропал?!
Только теперь, включив свет, она взглянула на большие настенные часы. Они показывали половину восьмого. И конечно, это было утро, ведь вчера она уснула часов в десять. Сообразив все это, Саша заговорила совсем другим тоном,
– А, ну прекрасно, – с издевкой произнесла она. – Ты звонишь, чтобы меня успокоить?
– Я звоню, потому что… – начал Федор, но сам себя оборвал: – Да плевал я на все это! Можно подумать, что ты беспокоилась!
– Да, вот возьми и подумай! – Саша еще раз взглянула на часы. Такого у них еще не бывало. Трезвый или полупьяный, ласковый или сердитый, но муж возвращался ночевать всегда.
– Да ничего страшного, – немного сбавил тон Федор. – Переночевал на работе, с ребятами. Вот сейчас заступил на вахту.
– Раньше ты позвонить не мог?
– Мог, но не хотел.
Саша замолчала. Она слышала в трубке его дыхание. Федор несколько раз глубоко вздохнул и наконец выдавил:
– Мне, если честно, вообще хотелось уйти. Навсегда. – Он выдержал очень значительную паузу, ожидая какой-то реакции на это слово. Не дождавшись, уже сердито продолжал: – Что это за жизнь? Я же соврал тебе вчера. У меня нет денег, чтобы заплатить эти чертовы алименты. Ну нет, и все. Что ж мне теперь – воровать? Я, честно говоря, сбежал от твоих родителей. Не хотел, чтобы они опять на меня орали. Они приезжали вечером?
Саша молчала. Она могла произнести всего несколько слов, чтобы порадовать мужа. Могла успокоить его, сказать, что не надо расстраиваться по пустякам, что деньги она достала, что все еще будет хорошо… Но девушка молчала, криво закусив губу, глядя в темное окно. Федор еще что-то говорил, но она почти не вслушивалась. Она только теперь полностью опомнилась ото сна и ясно вспомнила все, что случилось вчера вечером. Деньги, кабальный договор, уничтоженная картина. Да, картина. Было в этой картине что-то, что ее тревожило и сейчас. Саша опять взглянула на часы. Скоро откроется ближайшая к дому фотомастерская, она пойдет и закажет фотографии. Потом начнет работать… Да, все было так, все правильно, но что-то выбивалось из этих планов. Она пришла в себя от голоса мужа. Тот почти крикнул:
– Да ты уснула там, что ли?!
– Нет, все хорошо, – откликнулась Саша, только затем, чтобы он отвязался. – Мне вчера принесли работу, и я сейчас начну.
– Да? Ну, удачи. Я вернусь к восьми, ты не беспокойся.
Он сказал, что любит ее, подождал ответного признания, но Саша опять ушла в себя. В эту минуту было нечто, что волновало ее куда больше, чем эти привычные слова «я тебя люблю». Она положила трубку.
Снимки с картины были готовы к полудню. И еще в фотомастерской, разглядывая их под сильной лампой, Саша увидела наконец то, что не давало ей покоя. Темное пятно! Конечно, качество снимков было неважное, и картина на них выглядела еще более темной, чем была в действительности… Но пятно и здесь бросалось в глаза. На снимке оно выглядело так, будто левый нижний угол картины чем-то замазали.
Саша сложила снимки в сумку и торопливо вышла на воздух. Мороз все еще держался, и он отрезвил ее, окончательно прояснив все мысли. Теперь девушка отчетливо понимала, в каком положении оказалась. Конечно, она могла бы повторить погубленную картину – на том же холсте, такими же красками, в той же манере. Ничего трудного она тут не находила, ведь во время учебы в академии ей приходилось копировать полотна великих мастеров, и это получалось у нее очень хорошо. А что здесь? Ничего сложного. Если бы не это пятно…
Принимая картину в работу, Саша даже не подумала спросить хозяйку, что скрывается в этом углу картины. Она решила, что здесь уж слишком густо положен лак, а когда его снимешь, краски проявятся сами собой. Она и предполагать не могла, что уничтожит лак вместе с красками. И теперь могла бы повторить всю картину… За исключением нижнего левого угла. Что было нарисовано там – об этом Саша даже догадываться не могла. Нарисовать там что-нибудь в том же сельском роде? Например, куст, стог сена или просто траву? Но это значило играть в лотерею. Художник мог изобразить там что угодно. В конце концов, там могла скрываться даже человеческая фигура, если на то пошло! Разве можно нарисовать ее наобум?
Сашу трясло, но она списывала это на мороз и на непривычное состояние похмелья. Но даже дома, после горячего чая, дрожь не прошла. Девушка боялась даже подойти к погубленной картине. Краем глаза она видела этот несчастный холст, который сейчас выглядел, как простая грязная тряпка, натянутая на подрамник. Наконец Саша заставила себя повернуться к нему. Как ни горька была правда, нужно было смотреть ей в лицо.
Прежде всего девушка осмотрела весь холст с лупой, выискивая хотя бы малейшие следы въевшейся краски, пытаясь угадать, что могло скрываться в левом нижнем углу. Беда была еще в том, что пятно занимало примерно четвертую часть картины, так что махнуть на это рукой было нельзя. Но Саше ничего не удалось разглядеть.
Она перевернула холст и осмотрела изнанку. Остатки пыли и паутины – больше ничего. Девушке хотелось плакать, но она заставляла себя держаться. «Если бы хоть название узнать, – говорила она себе, продолжая исследовать холст, хотя и не надеясь что-нибудь найти. – Может быть, все это дело называется „Пейзаж перед грозой“ или „Старая дача“. А может, просто „Лето“. Хотя бы узнать, были в этом чертовом пятне человеческие фигуры или нет?! Если нет, я бы еще рискнула. А что? Пустила бы по всему углу травку, кустики всякие… „Но девушка тут же одернула себя: «Сейчас, кустики! Ведь заказчица сказала, что я должна вернуть картине первоначальный вид! Первоначальный! И она говорила это, обращая мое внимание на пятно… Значит, для нее это было важно. Значит, я не могу нарисовать там бог знает что. Она же наверняка знает, как выглядела эта картина, что на ней изображено. Картина-то еще не старая. Наверняка есть люди, которые видели ее в неиспорченном виде, еще без лака. Может, даже она сама ее тогда видела! Если ей лет сорок, а картине двадцать два – то тогда этой даме было уже восемнадцать! О, черт… А если у нее есть снимки с этого полотна? А может, еще и сам художник жив. Если дама так высоко ценит эту картину, то уж во всяком случае не за красоту! И уж она-то обязательно выяснит, что я нарисовала картину заново!“
Но хотя Саша и убивалась, одна здравая мысль ей все-таки в голову пришла. Она тщательно скопировала подпись художника, сохранившуюся в правом нижнем углу. «Если сохранились снимки или наброски, то я ведь тоже могу на них посмотреть! Главное, выяснить, кто он такой, этот пейзажист!» Настроение у нее от этой идеи не улучшилось, но сидеть сложа руки и ждать, когда с нее потребуют десять тысяч, Саша тоже не собиралась. Она отыскала записную книжку, раскрыла ее на букве «Ю» и набрала номер, по которому не звонила года три.
– Юлия Борисовна? – немного смущенно сказала девушка, услышав знакомый хрипловатый голос. – Это Саша, Саша Мордвинова.
В трубке раздалось протяжное изумленное восклицание, а потом женщина весело сказала:
– Ну, спасибо, что совсем не забыла! Ты в Москве, я слыхала? Чем занимаешься?
Саша чувствовала, что ее заливает горячая волна стыда, щеки заполыхали первыми. Юлия Борисовна, кандидат искусствоведческих наук, шесть лет назад совершенно бескорыстно, не взяв с Сашиных родителей ни копейки, подготовила девушку к экзаменам по всем устным и письменным дисциплинам. Саша познакомилась с ней еще в художественной школе, где Юлия Борисовна читала детям историю искусства. Но в последнее время Саша совсем о ней не вспоминала. Она знала, что женщина живет одна, в обществе одного только серого кота Маси, что кажется, живется ей трудно, и уж во всяком случае, она будет рада звонку. Но как-то… Руки не доходили ей позвонить. Саша не могла выбрать повод, чтобы попросить о встрече. Ей стыдно было думать, что и вспомнила-то она об этой женщине только из корысти. Если кто и мог опознать художника по его подписи, то это была именно она.
– Может, найдешь время заехать в гости? – говорила тем временем женщина. – Рассказала бы, как живешь. Ты, наверное, изменилась? Я тебя хотя бы узнаю?
Саша поторопилась принять приглашение. Юлия Борисовна объяснила, что и сегодня, и завтра с утра до вечера будет дома.
– Может быть, сегодня? – попросила девушка. У нее не хватало духу сказать, что она соскучилась. Может, это и не было враньем, но звонила-то она не поэтому. Саша сразу получила приглашение приехать к четырем часам. У нее едва хватило времени купить цветы, конфеты и бутылку красного вина. Она помнила, что Юлия Борисовна предпочитала грузинские красные вина всем остальным напиткам.
Серый кот с достоинством вышел из кухни и остановился, глядя на Сашу. Та ахнула и присела, чтобы его погладить:
– Жив! Надо же! Юлия Борисовна, сколько же ему лет?
– Ну, по человеческим меркам – пятьдесят, еще не вечер, – засмеялась женщина. Саша выругала себя – самой хозяйке было около пятидесяти, и вопрос про кота оказался довольно бестактным.
– Проходи, дай на тебя посмотреть! – Хозяйка провела Сашу в столовую и усадила в скрипучее плетеное кресло. – Изменилась, изменилась… Когда же мы виделись? Года три назад? Ты как-то женственнее стала… Пополнела, что ли?
Саша смущенно улыбнулась:
– Просто вышла замуж.
– Неужели? – воскликнула женщина. – Представь, Санечка, что я тоже!
Только теперь Саша увидела, что и хозяйка очень изменилась за три года. Раньше это была довольно приятная, худощавая, всегда немного растрепанная женщина. То, что она не замужем, почему-то определялось с первого взгляда. Вид у нее был какой-то незамужний – точнее сказать было невозможно. Настоящего цвета ее коротких волос никто не знал – Юлия Борисовна красила их в радикальный черный цвет. Цвет сохранился и теперь. Но на этот раз женщина была тщательно причесана, слегка подмазана, одета в серую шелковую блузку и узкие, стального цвета брюки. На ее запястьях позванивали серебряные, украшенные нефритами браслеты. И самое главное – впервые на Сашиной памяти от Юлии Борисовны пахло духами. Причем какими-то очень молодежными.
– Вот здорово, – пробормотала Саша. – Я вас поздравляю!
– Ну, в моем возрасте с такими вещами не поздравляют, – усмехнулась женщина. – Это уже считается чем-то вроде неприличного фокуса. И тем не менее я выскочила замуж. Моя мама никак не может опомниться. Ей-то уже за семьдесят, она и меня записала в бабушки.
Юлия Борисовна поставила в воду принесенные гостьей цветы, распечатала конфеты, подхватила бутылку и унесла ее на кухню. Там послышался тихий короткий разговор, после чего слабо хлопнула тугая пробка, и Юлия Борисовна вернулась уже с откупоренной бутылкой. Саша поняла, что в квартире, кроме них и кота, есть кто-то еще. До сих пор Юлия Борисовна жила одна. Значит, вероятнее всего, на кухне сидел муж. Но Саша не решилась об этом спросить.
Она по старой привычке немного робела перед учительницей. Хотя теперь-то они могли держаться на равных – обе с высшим образованием, обе замужем… Но Саша все-таки смущалась. Больше всего ее стесняло то, что надо было как-то заговорить о деле. В сумке у нее лежал клочок бумаги, на который она перенесла подпись неизвестного художника. Когда же его подсунуть? Сидеть здесь до вечера она не могла себе позволить. Заказчица дала ей неделю, и это прекрасно. Но если Саша и за неделю не узнает, что нарисовать на месте темного пятна? Тогда – катастрофа. Об этом девушке даже думать было страшно. Что перед этим все судебные исполнители на свете и даже алименты!
Видно, она глубоко ушла в свои невеселые мысли, и хозяйка заметила это:
– Санечка, что-то случилось? У тебя вид какой-то… Родители здоровы?
– Да, спасибо, – встрепенулась девушка. – Я так, о работе вспомнила.
– А чем ты занимаешься?
Вместо ответа Саша открыла сумку и протянула женщине клочок бумаги:
– Вот чем. Или, вернее, кем.
Она с замиранием сердца ждала, что скажет Юлия Борисовна. Та внимательно разглядела клочок бумаги и слегка пожала плечами:
– Охота же тебе возиться с такой чепухой.
С этими словами она вернула Саше бумажку. Девушка взволнованно переспросила:
– Так что вы об этом думаете?
– Ничего, – ответила та. – У меня о нем не очень высокое мнение. Впрочем, кому что нравится.
Девушка с трудом скрывала торжество. Значит, она не ошиблась в своих расчетах, Юлия Борисовна поняла, кому принадлежит подпись! А женщина тем временем продолжала:
– Не знала, что он опять вошел в моду. Кажется, он уже не работает… Зачем он тебе нужен, Санечка? Ты что же – копируешь его?
Последние слова она произнесла с таким нескрываемым презрением, что Саша не выдержала:
– Разве он так плох?
– А что в нем хорошего? – Юлия Борисовна распечатала пачку сигарет и угостила гостью. Затянувшись пару раз, она небрежно закончила: – Нет, не спорю, что лет пятнадцать назад он как-то был заметен. Но, пардон, тогда многие изображали из себя гениев. И только на том основании, что их не выставляли. Корзухин – как раз из таких.
– Он жив? – цепко спросила Саша.
Юлия Борисовна еще больше удивилась, услышав эти слова:
– Господи, Санечка, да тебе ведь лучше знать! Он еще не старый, наверное, жив… Я с ним знакома не была и картин его почти не видела. Ты же им занимаешься, вот и узнай. Кстати, если не секрет, почему ты за него ухватилась?
Но Саша предпочла не отвечать. Она узнала главное – фамилию художника. Узнала также, что специалисты о нем слышали. И знала, к кому обратиться, чтобы найти его адрес. Она была знакома с хозяевами довольно популярного художественного салона. Уж они-то знали всех – и живых, и мертвых. Возможно, фамилию по одной подписи и не сказали бы, но координаты этого Корзухина у них должны быть. Девушка только улыбнулась и развела руками:
– Я тоже не в восторге от его картин. Но уж, наверное, они получше моих собственных.
Это дало ей возможность перевести разговор на другую тему. Поговорили об академии, о том, как трудно в нынешних условиях завоевать популярность. Юлия Борисовна слушала очень сочувственно и наконец вздохнула:
– Беда, если молодому художнику никто не помогает. Санечка, а чем занимается твой супруг?
Саша рассказала и об этом. Она не скрыла ни того, что мужу пришлось бросить учебу, ни того, что в Архангельске у него остались жена и сын. Пожаловалась на то, что не хватает денег платить им алименты. Она ожидала прежних, сочувственных слов, но Юлия Борисовна ее поразила. Она смотрела на Сашу сощурившись, и в ее глазах мелькало какое-то странное выражение. Как будто она изо всех сил себя сдерживала, а между тем хотела что-то сказать. Наконец, когда Саша замолкла, женщина сухо произнесла:
