Анна Малышева
Мастер охоты на единорога
– Настоящий маньяк всегда возвращается на место преступления! – невесело пошутила Александра.
Она не стала разглашать подруге все детали своего путешествия, потому что это была уже тайна клиента, которую она всегда берегла свято. Но ей самой было нелегко признать, что «поездка на этюды», еще десять лет назад не представлявшая для нее ничего экзотического, бывшая самой обычной частью жизни, теперь затевалась только для отвода глаз. Это уязвляло художницу – именно так она по привычке себя называла, хотя давно уже не брала кисть, чтобы написать самостоятельное полотно, промышляя реставрациями, бесконечными и большей частью малоинтересными.
– А знаешь что? – с внезапным воодушевлением воскликнула Татьяна. – Ведь я могу поехать с тобой! В самом деле, дети разъехались, дочь ушла в поход на байдарках, сын в Германии, я две недели буду одна! Тем более у меня сейчас вынужденный отпуск, сама понимаешь, лето, мертвый сезон, торгов совсем нет… Да и кисть в руки давно не брала, почему бы и не вспомнить старое… Все-таки отвлекусь! А то с ума сойти недолго, мысли крутятся вокруг одного и того же! Ну, как? Берешь меня с собой?
Александра ответила не сразу. Она замялась, пытаясь прикинуть, помешает ей присутствие подруги или, напротив, поможет? «С одной стороны, это, конечно, свидетель, пара глаз, которая всегда будет рядом… Глаз и ушей. И она-то знает, что я давно не занимаюсь живописью, а торгую антиквариатом, стало быть, как только я начну интересоваться хранилищем музея, вся моя легенда рухнет! Я смогу, быть может, обмануть директора музея, но не Таню. Как минимум, я не смогу выдать себя за другую личность, ведь тогда Таня захочет объяснений. А как я с ней объяснюсь? Это не моя тайна. Потом она узнает, что музей был обворован, хотя Павел и утверждает, что никто ничего не заметит. Хотелось бы знать, как он себе все это представляет! Мне он толком ничего не рассказал. Так или иначе, когда-нибудь все выяснится, и найдется свидетельница, которая сможет подтвердить мое участие в деле. С другой стороны… Она ведь мне может даже оказаться полезной! Несведущий человек куда убедительней того, который желает что-то скрыть. Она может задать пару вопросов вместо меня, и ей ответят скорее, чем мне… Тем более она своя, не приезжая!»
Татьяна ожидала ее ответа с явным волнением. Очнувшись от своих тревожных мыслей, Александра взглянула в лицо подруге и увидела, что та едва сдерживает обиду и разочарование.
– Но конечно, если ты хочешь побыть одна… – с деланым равнодушием начала Татьяна, готовя себе путь к отступлению.
Художница шутливо ударила ее по руке:
– Да перестань, я совсем не потому задумалась! Просто прикидываю, не впадаем ли мы с тобой за компанию в детство? Тоже мне, Ван Гог с Гогеном на этюдах в Арле!
– А вот этого не надо! – полушутя-полусерьезно воскликнула Татьяна, прикрывая рукой ухо. – Помнишь, чем там у них эта идиллия кончилась?!
Ехать решили тем самым вечерним поездом, который заранее облюбовала Александра. То, что в Пинск они приезжали на рассвете, подруг не смущало – Татьяна, привыкшая разъезжать по республике во время своих командировок, была уверена, что они в любое время суток заселятся в семейную гостиницу, каких в городе было много. Гостиницу она забронировала тут же, в парке, открыв планшет. И в целом, как и рассчитывала Александра, старая приятельница оказалась незаменима: едва войдя с гостьей в квартиру, Татьяна немедленно собрала два полных комплекта, в которых было все, что нужно художнику при выезде на этюды. У нее в кладовке нашлось все: полевой мольберт, планшеты, этюдник, ящики для красок… Александра сперва наблюдала за ее хлопотами с грустной улыбкой, но потом увлеклась и принялась помогать собираться в дорогу. Перебирая кисти, отбраковывая облысевшие и засохшие, замачивая в растворителе те, что еще годились в дело, сортируя тюбики с красками, выбирая те, у которых еще не истек срок годности, она никак не могла избавиться от ощущения, что во всех этих действиях было нечто призрачное.
«Мне ведь и в голову не приходит, что я, в самом деле, могу что-то написать… – с горечью думала она, следя за воодушевленными сборами подруги. – А вот Таня, похоже, верит еще в себя, как в художника! У меня же сам образ мыслей стал другим… Я думаю как преступник! И даже не из-за денег, нет, мне хочется своими глазами увидеть эти гобелены… Иметь отношение к их обнаружению. К их спасению – я ведь уговариваю себя, что вся эта авантюра не что иное, как спасение двух прекрасных шедевров средневекового искусства от забвения, плесени и моли… Хотя Павел одержим самой простой идеей – вернуть гобелены себе. Не уверена даже, что он сдержит слово и позволит мне с ними как следует ознакомиться… Зачем ему это? Давить на него будет бессмысленно, пригрозить нечем, он просто рассмеется мне в лицо. Он же понимает, что я никому не проговорюсь, в чем приняла участие, и потому буду молчать!»
– Я к тебе обращаюсь, а ты витаешь в облаках! – донесся до нее укоризненный голос подруги. Опомнившись, Александра подняла глаза:
– Прости?
– Я говорю, что музей-то там, в Пинске, маленький, и копировать там особенно нечего, – повторила Татьяна, запирая ящик с красками. – Мы ведь будем, судя по всему, работать на пленэре?
– Как знать… – уклончиво ответила Александра. – Может быть, найдется и в музее что-то любопытное?
…Телефонный звонок раздался, когда Александра, стоя с чашкой чая на балконе, в последний раз обдумывала детали предстоящего путешествия. Вещи были собраны, Татьяна принимала душ. Через час они планировали выехать на вокзал. Звонок телефона, лежавшего в сумке, в прихожей, Александра услышала лишь потому, что балконная дверь была открыта, а на тихой улице, затененной старыми деревьями, было в этот вечерний час необыкновенно тихо.
«Павел!» – она с бьющимся сердцем увидела на экране телефона номер, который записала туда вчера, на вокзале, когда прощалась с заказчиком. Секунду она колебалась, сжимая в увлажнившихся от волнения пальцах надрывавшийся телефон. Ей страшно не хотелось отвечать. Александре вдруг подумалось, что мужчина осознал всю преступность своей затеи и в последний момент решил все отменить. И все же она нажала на кнопку ответа.
– Позвольте узнать, где вы сейчас? – спросил после приветствия знакомый голос, спокойный и бархатистый. Александра, внезапно перестав тревожиться, ответила. Выслушав ее краткий отчет, Павел вполне одобрил то, что она не стала сразу пересаживаться на поезд в Пинск.
– Не торопитесь… Дело непростое, не повторяйте моих ошибок. В провинции люди осторожнее, они боятся резких движений! Будьте и вы осторожны.
– Я буду очень осторожна, – невольно улыбнувшись, пообещала женщина. Ей вдруг стало очень приятно оттого, что этот человек беспокоился о ней. «Хотя он, конечно, всего лишь преследует свою цель! – сказала она себе. – Не в его интересах, чтобы со мной случилась какая-то неприятная история!»
– У нас могут быть небольшие проблемы со связью, потому что я сейчас на даче, а здесь, в лесу, в низине, телефон плохо ловит, – предупредил Павел. – Но я постараюсь звонить почаще. Да, и вот что еще…
Шум воды в ванной комнате смолк. Александра с тревогой оглянулась. Ей очень не хотелось, чтобы Татьяна услышала их разговор. В любом случае, решила художница, она постарается сделать так, чтобы подруга ничего не узнала об истинной цели их путешествия.
– Я кое-что узнал, с тех пор как вы уехали…
– Я ведь уехала не так давно! – шутливо напомнила художница.
– Это верно… – Павел говорил медленно, словно нехотя. – Еще и суток не прошло… а я уже успел пожалеть о том, что втянул вас в это дело.
Александра нервно сглотнула.
– Простите, – внезапно пересохшие губы плохо ее слушались, – не следует ли мне понять вас так, что вы отказываетесь от своей идеи?
– Нет, этого не произойдет, – твердо ответил мужчина. – Но сегодня я весь день думаю о том, что случилось с моим приятелем, тем самым, который рассказал мне о гобеленах.
– Вы сказали, он умер?
– Да, но не сказал, как. – Павел выдержал многозначительную паузу, от которой у Александры мурашки пошли по коже. – Собственно, я сам знал немного, на похоронах, как вам уже говорил, не был… Как-то туманно о его смерти говорили… Не удивительно, ведь он совершил самоубийство.
Женщина тихо ахнула.
– Да, представьте… – грустно подтвердил Павел. – И ничто этого кошмарного поступка не предвещало. Я его знал много лет, в депрессии он не впадал, ничем не злоупотреблял и никаких особых страстей не испытывал… И вот, в самом конце марта, тридцатого, ни с того ни с сего выстрелил себе в сердце. И записки не оставил.
В трубке послышался тяжелый вздох. Шум воды в ванной давно смолк, теперь там гудел фен. С минуты на минуту должна была появиться Татьяна.
– Я всю ночь думал о нем, может, потому, что давно на даче не бывал, отвык, не спалось на новом месте… – признался Павел. – Комары зудели… Да и не в комарах дело, совесть была неспокойна. Ведь Игорь звонил мне несколько раз, накануне смерти, а я не отвечал, был занят, но звонки слышал… И не перезвонил.
Повисла пауза. В коридоре скрипнула дверь, послышался голос Татьяны:
– Ты собиралась в душ? Беги, остался час до выхода!
– Да, сейчас! – крикнула Александра и крепче прижала трубку к уху: – Это очень печально, все то, что вы рассказали, но я не вижу, какую это имеет связь с тем, что я еду в Пинск.
– Саша! – Татьяна уже вошла в комнату и, затягивая пояс махрового халата, вопросительно глядела на подругу. – Поторопись!
– Одну минуту! – Александра подняла указательный палец, давая понять, что занята важным разговором. Татьяна, кивнув, исчезла. – Скажите, наша договоренность в силе?
– Да, но… – Павел говорил еле слышно. – Дело в том, что сегодня, после бессонной ночи, я позвонил вдове Игоря. Она мне сказала, что дело возобновлено.
– Дело?
– Да, по поводу его самоубийства возбудили было уголовное дело, но закрыли за недостатком улик. Записки, правда, не было, но не было и никаких признаков насильственной смерти. Пистолет у него был официально зарегистрирован, у Игоря в квартире находились немалые ценности, он торговал антиквариатом, и его уже два раза грабили. Но вот сейчас, сказала мне его вдова, появились вдруг новые свидетельские показания… И есть основания полагать, что Игорь мог быть и убит. Из собственного оружия и в упор. Заговорила одна из соседок. Она утверждает, что в тот вечер, когда он погиб, к нему в квартиру вошли двое: мужчина и женщина. Сама она стояла на лестничной площадке, этажом выше, что-то искала в сумке, и не видела никого, но слышала голоса: сперва гости пререкались с хозяином через дверь, похоже, тот не хотел их впускать, потом Игорь внезапно отпер и сказал, чтобы входили. Соседка после этого ушла, выстрела она не слышала, но те соседи, которые были дома и слышали выстрел, называют время, примерно совпадающее со временем визита этих людей. То есть Игорь умер примерно через полчаса после того, как к нему явились эти двое. Как они уходили, никто не успел увидеть, и как выглядели – неизвестно. На площадке слышались женский и мужской голоса – вот и все. Возможно, эта пара и ни при чем… Но очень велика вероятность того, что они причастны к этому самоубийству, если это самоубийство, конечно.
– Почти наверняка причастны, – похолодев, произнесла художница. – Ни записки, ни предпосылок для такого шага… Но ведь этот ужас никакого отношения к нашему делу не имеет?
Она задала вопрос, показавшийся ей самой диким и неуместным, и чем дольше тянулась пауза, тем тяжелее становилась.
– Так-то так, – неохотно ответил Павел. – Но есть одно обстоятельство, о котором следствие ничего не знает. Соседка умолчала об этом, потому что ей показалось, что она и так сказала лишнее… Лишнее и ненужное следствию, в которое она не верит абсолютно. Видите ли, эта женщина в девяностых потеряла сына, его убили, и милиция ничего не расследовала, поэтому она не очень-то настроена на сотрудничество с органами власти, боится их, ненавидит и не торопится идти на контакт. Ну так вот… О том, что к Игорю приходили незнакомые люди в день смерти, она все же сочла невозможным умолчать. Но для того, чтобы убедить Игоря открыть дверь, гости применили очень странный аргумент. Женщина решила, что ослышалась, и следствию об этом сомнительном моменте не сообщила. А вот вдове сказала.
Александра молча ждала.
– Собственно, соседка и не запомнила хорошенько, что там бубнили под дверью эти двое… – после паузы признался Павел. – Она еле слышала, те говорили вполголоса. Но вдруг гости довольно громко сказали несколько слов, после которых мой приятель внезапно открыл дверь и впустил их в квартиру. Они упоминали что-то диковинное, потому соседка и запомнила. Говорили про какого-то пропавшего единорога…
Глава 3
Подойдя к окну своего номера (собственно, это была просто отдельная комната в обычной квартире), художница оглядела улицу, все такую же пустынную в десять утра, как и на рассвете, когда они здесь впервые появились с Татьяной. Прохожих почти не было. Двухэтажные дома, девятнадцатого и начала двадцатого веков, выглядели чистенькими и сонными. Это была одна из улиц старого центра, теперь сместившегося на окраину. Ее почти не коснулось время, в каждом доме на первом этаже был либо магазинчик, либо ресторан – такой же семейный, как гостиница, где поселились женщины. «А туристов не видно… В таком городке трудно будет затеряться…» – с тревогой думала Александра, выходя на маленький балкон. Оперевшись о чугунные перила, еще влажные от ночной росы, она вновь оглядела улицу. В конце ее, за старинными особнячками, виднелись купола церкви. Утренний туман, встретивший путешественниц на вокзале, уже рассеялся. Александра слушала особенную тишину маленького древнего городка, затерянного среди темных лесов. Отсюда не видно было реки и знаменитого бывшего колледжа иезуитов, который и был конечной целью ее путешествия: там располагался музей, куда ее направил Павел. Но хозяйка семейной гостиницы, опрятная молодая женщина, говорившая по-русски с трудом, заверила, что до колледжа рукой подать.
– Пять минут пешком, – сказала она, проводя художницу в комнату, имевшую нечто общее с нею самой, такую же чистенькую, скромную и безликую. – Да тут все неподалеку.
Тем временем Александре послышалось, что в комнате кто-то ходит. Вернувшись с балкона, она увидела Татьяну.
– Что с тобой? – спросила Александра. На подруге лица не было.
Та отмахнулась, словно не желая говорить, но тут же запальчиво воскликнула:
– Скажи, как я могу после этого ему верить?! Это же невозможно так врать!
– Алесь?
Художница не удивилась, увидев, как подруга кивнула. Затея с залогом квартиры ей не понравилась сразу, но она просто не решилась высказать все свои опасения по этому поводу.
– Я позвонила ему в Варшаву, только что, сказала, что поехала на этюды в Пинск. Спросила, как его дела с артелью, есть ли надежда, что окупится первая выставка. Обычный разговор… – Присев на край аккуратно застланной постели, Татьяна растерла горящие щеки ладонями, словно пытаясь унять сжигавший ее изнутри жар. Она выглядела так, будто у нее резко поднялась температура. – Я с ним спокойно говорила и даже денежных вопросов старалась особенно не касаться, он ведь тоже нервничает… Но Алесь просто на дыбы взвился! Нахамил мне: какое ему дело до того, куда я поехала заниматься мазней, какое мне дело до дел его артели?! Как, отвечаю, какое мне дело, если я могу лишиться квартиры и мои дети могут остаться на улице?! Ну конечно, тоже повышаю голос. И тут…
Она с трудом перевела дыхание.
– И тут я слышу на заднем плане женский голос. Казалось бы, ничего особенного, я знаю, что у него в артели состоят и женщины, есть одна очень талантливая скульпторша, с керамикой работает… Он присылал мне снимки ее работ, и собственно, на нее у меня вся и надежда… остальные ребята тоже неплохие, но таких, как они, сотни… Уж я-то в этом понимаю. Ну, и я спросила, просто автоматически, с кем он там? А он… Он ответил, что с Марысей. Это та девушка, которая…
Александра все поняла.
– То есть он сам тебе сказал, что по-прежнему остается с ней? – уточнила она. – Или она всего лишь была где-то поблизости?
– Очень поблизости, – мрачно ответила Татьяна. – В одной спальне. Он мне тогда соврал, чтобы я согласилась взять этот кредит под залог квартиры.
– Но есть же законы… – присев рядом, Александра положила руку на плечо подруги. Она напрасно искала слова, которые могли бы принести утешение. Обман был ужасен, и тем ужаснее, что его жертвой стали дети. – Детей не оставят на улице… И ты имеешь право жить с ними… Надо только что-то делать… Развестись? Или сперва судиться? Может, попытаешься доказать, что твое согласие было получено обманом?
– Я в этом ничего не понимаю! – в отчаянии ответила подруга.
– Тогда надо найти адвоката для начала? Твой друг тебе поможет? Ты говорила, он состоятельный человек.
Татьяна показала ей мобильный телефон, который достала из кармана плаща. Она уже оделась для выхода в город.
– Представь, я тут же позвонила Владиславу. – Произнеся это имя, она нервно поджала губы. – Конечно, это был не самый хороший выход, просить женатого любовника, чтобы он помог развестись с мужем…
– Ну да, что он мог подумать… Что ты покушаешься на его семью? – поддержала Александра, очень расстроенная. – Неужели отказал?!
– Да он вообще не говорил со мной, зато его супруга, которая взяла трубку, отчитывала меня пятнадцать минут. Не знаю, как я это выдержала, наверное, потому, что была в шоке после того, что мне сказал Алесь. В общем, эта милая женщина в конце концов пообещала, что убьет меня, если я еще раз приближусь к ее мужу.
Некоторое время подруги молчали. Александра не решалась больше ничего советовать, слишком хорошо понимая, как может быть неуместен совет в такой ситуации, когда человек должен следовать только голосу своего сердца и своей совести. «А как бы я сама поступила на ее месте? – спросила себя Александра, вспомнив оба своих неудачных брака. – И кто я такая, чтобы давать ей советы? Муж пошел на подлость, чтобы устроить новую жизнь с новой женщиной, это понятно, это случается сплошь и рядом. Но хотя сама Таня не вела тут безгрешное существование, такого наказания она не заслужила. Лишиться жилья, остаться с детьми на улице только потому, что все еще пыталась сохранить семью, поддержать супруга в его начинании…»
– Ну, что же мы время теряем?! – внезапно с преувеличенной бодростью воскликнула подруга, очнувшись от тягостного оцепенения. – Этим делу не поможешь. Ты хотела идти в музей? Пойдем, он уже открыт.
Колледж, возвышавшийся на бывшей рыночной площади, в историческом центре старого города, стоявший на самом берегу реки Пины, был уже знаком Александре по фотографиям. Это было здание семнадцатого века, с мощными стенами, толщиной в два метра, оштукатуренными и выкрашенными в кремовый цвет, с рыжей двускатной крышей и причудливым делением разновысоких этажей – от самых высоких первых до крошечного последнего, представляющего собой длинную надстройку, тянувшуюся вдоль крыши. Стены оживлялись лишь плоскими ложными колоннами. Архитектор, строивший его по приказу князя Радзивилла, явно больше беспокоился об удобстве и прочности, чем об изяществе форм. И все же старинный колледж, отражавшийся в спокойной воде широкой реки, возносивший в туманное бледное небо ряды высоких печных труб, был очень красив.
Александра смотрела на него с сильно бьющимся сердцем. Никогда еще ей не хотелось сбежать, остановившись перед входом в музей. Татьяна, успевшая за время недолгой прогулки успокоиться или только делавшая вид, что успокоилась, удивленно взглянула на нее:
– В чем дело? Чего мы ждем? Учти, в этих маленьких провинциальных музеях начальство иногда появляется только с утра.
– Да, так… Что-то задумалась, стоит ли идти.
Александра сама поразилась, когда произнесла эти слова. Она и впрямь была готова отступить в последний момент, на пороге музея – такой липкий, тошнотворный страх вдруг наполнил ее сердце. Художница повторяла про себя все доводы, которые привел ей Павел, убеждая в том, что ее роль в этом деле вполне безопасна. Теперь даже те из них, что казались ей приемлемыми, приобрели иную, зловещую окраску. Ясный день, казалось, потемнел.
– Ну, это глупости, – недоуменно прервала наступившее молчание Татьяна. – Раз пришли – идем. Или сразу на пленэр, пока дождь не пошел. Что-то у меня плохие предчувствия!
– И у меня, – ответила Александра, имея в виду вовсе не дождь.
…Татьяна, удивленная ее замешательством, взяла все переговоры на себя. Это было и к лучшему – Александра настолько поддалась овладевшей ее панике, которую скрывала с трудом, что вряд ли смогла бы убедительно врать. Для начала она обратилась к пожилой служительнице, показав ей свое столичное удостоверение сотрудника музея, чем мгновенно ее пленила. Подруг сразу провели к заведующей, и Татьяна, совершенно непринужденно, представилась сама и представила подругу.
– Вот, хотели бы провести в Пинске и окрестностях недельку, – сообщила она. – И к вам не могли не заглянуть. Александра – из Москвы, кстати, она так к вам рвалась!
– Очень приятно слышать, – польщенно заметила заведующая, почти кокетливым жестом поправляя прическу – волосок к волоску.
– Мы бы хотели тут пару экспозиций зарисовать, – продолжала Татьяна. – Можно расположиться на день-другой?
– Да на сколько угодно! – Их просьба вызвала самую приятную улыбку на губах женщины. – Я вам выпишу временные пропуска, и работайте, сколько угодно!
Пропуска были получены немедленно. Александра не произнесла ни слова о том, что желает осмотреть запасники, справедливо полагая, что поспешность может насторожить заведующую, к которой не так давно, в мае, ворвался Павел, воодушевленный перспективой вернуть свою фамильную реликвию.
– Ну вот, стоило волноваться, – заметила Татьяна, идя рядом с подругой по залам, высоким, с белыми сводчатыми потолками. – Мы отлично тут устроимся. Хотя я предпочла бы пленэр. Разве что… Эту прялку я зарисовала бы. Она любопытная!
Остановившись рядом со старинной прялкой, она указала на нее задумчивой, притихшей спутнице.
– А что в ней любопытного? – спросила Александра.
– Ну, как ты не видишь? – изумилась Татьяна. – Это же настоящая белорусская старина, из медвежьего угла. Семнадцатый век… Представь, душная хатенка, зима, на печке от лихорадки дрожат ребятишки… Мужик в корчме, месяц в небе, волки в поле, а баба сидит за этой прялкой, нитку тянет и песню тянет, такую же серую, как нитка, как вся ее бабья жизнь… И песня про что-нибудь страшное или печальное…
– Да ты поэт! – невольно проникнувшись лирическим настроением, внезапно охватившим подругу, воскликнула Александра.
– Никакой не поэт, просто это прошлое моего народа, потому оно мне близко. А для тебя, конечно, это всего лишь прялка…
– Хорошо, рисуй прялку! – согласилась Александра. – Если есть настрой, это уже полдела. А я посмотрю еще…
Оставив подругу устраиваться с этюдником перед старой, черной от времени прялкой, Александра прошла по всем залам, осмотрела все немногочисленные и, как услужливо подсказала внезапно появившаяся заведующая, временные экспозиции.
– Музей у нас, конечно, крошечный, – дружелюбно сообщила она. – Видите – быт Полесья, природа Полесья, русская живопись 19 века, Васнецов, Шишкин… А в том зале – интереснейший саркофаг, 12 века… Уникальная керамическая плитка…
– Я обратила внимание, – Александра безуспешно пыталась изобразить воодушевление. Гнетущее чувство опасности не оставляло ее. – И коллекция монет прекрасная…
– Да у нас множество материала, многое еще от Радзивиллов осталось, только вот места нет! – пожаловалась заведующая, то застегивая, то расстегивая пуговицу на легком плаще. Она явно собралась уходить. – И нет людей, что самое печальное. Молодежь у нас работать не желает. Все уезжают, кто в Минск, кто за границу. Я и еще два человека – мы все должны делать, и экспозиции составлять, и оцифровкой заниматься… Нельзя же отставать от времени! А знаете, сколько у нас единиц хранения? Более шестидесяти тысяч!
Александра покачала головой, храня на лице выражение благочестивого ужаса. Она наконец решилась бросить пробный камень. «Ведь увидел же как-то приятель Павла эти гобелены! Причем, по словам Павла, случайно увидел!»
– А как часто у вас меняются экспозиции? – спросила она.
– Ну, где там часто! – отмахнулась та. – Ведь это большая работа, и делать ее некому, нет рук. А у меня – сплошная бумажная возня, методические занятия, лекции, консультации…
– Вот как… – Художница, воодушевленная внезапным наитием, которому всегда следовала в сложных ситуациях, уже не сомневалась и не собиралась останавливаться. – А мой знакомый, из Питера, был тут в марте и вроде бы видел какую-то другую экспозицию. Я все тут уже успела осмотреть, а того, о чем он мне рассказывал, – нет… Наверное, он с чем-то перепутал. Он ведь ездил по всей Беларуси!
– Конечно, перепутал! – немедленно согласилась заведующая. – У нас ничего тут не менялось уже года два, в этих залах. Разве что в запасниках побывал? В марте я как раз брала отпуск за свой счет, тут меня замещала одна бойкая барышня, молодой специалист. Не знаю, что конкретно она могла показывать вашему знакомому, но она это делала на свой страх и риск…
Александре показалось, что в голосе женщины прозвучала ядовитая нотка. «Она с этой бойкой барышней в контрах!» – поняла художница.
– То есть все-таки имеется вероятность, что он видел какие-то другие ваши сокровища? – с шутливой улыбкой уточнила она.
– Даже страшно предположить, какие… – многозначительно ответила заведующая, вкладывая в эту фразу смысл, ведомый ей одной.
– А нельзя ли узнать у вашей сотрудницы, что конкретно она показывала моему знакомому? Он рассказывал о каких-то чудесах… В частности, об очень живописных старых коврах или гобеленах… Но очень в общих чертах, а мне было бы интересно знать, почему они ему так запомнились. Он к таким вещам вообще-то равнодушен, в отличие от меня, так что, если он о них вспомнил, это должны быть настоящие шедевры!
«Ну, все… – пронеслось у голове у Александры, пока она, продолжая улыбаться, смотрела в лицо заведующей. – Сейчас или будет сцена, вроде той, которую устроили в мае Павлу, или я победила!» А заведующая медлила. Она морщилась, словно отведав чего-то кислого, отводила взгляд с таким видом, словно для нее было тягостно смотреть на собеседницу. Наконец призналась:
– Наталья уволилась. Да, уволилась, как только я пришла из отпуска, в конце марта. В сущности, она и не смогла бы у нас долго работать. Знаете, сразу было ясно, что это временный человек: пришла, принюхалась, огляделась, поняла, что денег тут нет, перспектив тоже, ну и ушла, при первом удобном случае. И дверью хлопнула!
У Александры упало сердце. Минуту назад она была уверена, что потянула за нужную ниточку, хотя и сильно рискуя ее оборвать.
– Ушла? Но ведь ей можно позвонить?
– Куда? – с ироническим сочувствием спросила заведующая. – В Лунинец?
– Лунинец? – эхом откликнулась Александра. – Что это?
– А это городок тут неподалеку такой… – снисходительно улыбнулась заведующая, видя ее удивление. – Километров шестьдесят от Пинска. Население – тысяч двадцать народу. Наталья родом оттуда, только думаю, не туда она уехала.
– А куда же?
– В Минск, наверное, она там на искусствоведа училась… Ее к нам оттуда прислали, с пылу с жару, только что институт закончила. Все корчила из себя столичную штучку! А может, она вообще удрала прочь из страны. Что-то она говорила, будто мечтает в Норвегию перебраться. Мало там таких, как она! Так что спросить уже не у кого, она сейчас далеко.
На этом разговор был окончен – заведующая вдруг спохватилась, что опаздывает, у нее была лекция в библиотеке. Когда она ушла, Александра оглянулась, ища взглядом подругу. Татьяна все это время работала – не тратя времени, она приступила к наброску углем. Подойдя сзади к стульчику, на котором расположилась Татьяна, Александра несколько минут следила за ее размашистыми движениями. Уголь крошился, осыпаясь на шероховатый лист, прикрепленный к этюднику. Татьяна работала с какой-то яростью, словно вымещая накопившееся на сердце горе, терзая ни в чем неповинный лист и уголек.
– Какая у тебя прялка получается зловещая! – заметила Александра.
Ее голос заставил увлекшуюся подругу вздрогнуть. Татьяна опустила руку и посмотрела на подругу ошалелым взглядом внезапно разбуженного человека.
– А ты почему еще не работаешь? – спросила она, проводя рукой по щеке. От прикосновения осталась черная полоса. – Сама же сюда так рвалась!
– Ищу натуру.
– И что тебе нужно? Натуры, кажется, достаточно… – Татьяна обвела рукой залы, где блуждало всего двое посетителей, которые явно недоумевали, зачем зашли. – Да что долго думать, выбирай и пиши. Вон, какое корыто стоит! Шикарное, прямо сизое от древности… И с трещиной, и с резьбой!
Александра слабо улыбнулась. Все же, чтобы не вызывать вопросов у подруги, которая совершенно закономерно удивлялась, зачем они приехали в Пинск, если сокровища местного музея так мало волнуют Александру, художница расположилась с этюдником возле стенда, посвященного быту полесских крестьян семнадцатого века. Корыто показалось ей вполне подходящей натурой. Александра прикрепила к планшету бумагу и достала мягкий карандаш.
Делая набросок, она постепенно успокаивалась. Вероятно, тот же терапевтический эффект производила работа и на Татьяну – художница с изумлением услышала, что подруга, еще пару часов назад совсем убитая последними происшествиями, начала тихонько напевать песенку без слов. Ее саму словно заворожило давно забытое занятие. Выполняя набросок, она ни на миг не забывала о том, зачем явилась в музей, и все же начинала отмечать взглядом все мельчайшие подробности – глубокие трещины старой древесины, сизые тени в изломах дерева, разъеденного щелоком. Не одно поколение полесских крестьянок стирало детские пеленки у этого огромного корыта, выдолбленного из дубовой колоды. На краю был вырезан примитивный орнамент, немногим отличавшийся от того, каким мог бы украсить свою поделку житель бронзового века. Александра занялась передачей этих завитков и ромбов, чье чередование не имело никакого смысла в глазах современного человека, но несомненно, многое значило для мастера, делавшего корыто. Ее мысли были далеко. Успокоившись, больше не слушая назойливого голоса тревоги, она вновь приобретала способность мыслить логически.
«Заведующая сообщила мне уйму ненужных подробностей про эту уехавшую, неприятную ей Наталью, но не сделала предложения помочь найти те ковры или гобелены, которые могла показывать гостю ее исчезнувшая заместительница. То есть нажимать на нее, пусть мягко, смысла нет. Тут нужна была добрая воля, порыв с ее стороны, а этого и близко не видно. Она совершенно права как профессионал – если перед каждым проходимцем распахивать запасники, это кончится криминалом, к гадалке не ходи. Павел наивно полез напролом, хотел соблазнить ее деньгами, как последний идиот… По-моему, он совсем не разбирается в людях! Мне вот сразу стало ясно, что с этой дамой нужно держаться осторожнее. Это старый опытный работник, фанат своего дела, она людей видит насквозь… И я сказала намного больше, чем имела право сказать. Теперь она особенно, если вспомнит Павла, будет настороже. Больше я не посмею произнести ни слова об этих гобеленах. Остается полагаться на случай… Вот если бы найти эту Наталью!»
