Анна Леонуэнс
Путешествие в Сиам

С радостью и гордостью могу сказать, что я научилась восхищаться этой дамой, воспринимать ее как самую драгоценную истину. Ибо, взирая молчаливо, пусть даже издалека, на высшее проявление сострадания, на океан любви и воодушевления, страсти и терпения, в который брошены жизни этих наших языческих сестер, с благодарностью сознаешь, что рядом с ними любящая, милостивая, благоразумная королева, которая не оставляет их даже в темноте заблуждений, предрассудков, рабства и смерти. Вскоре после свадьбы Куньинг Пхан, отчасти из сострадания к своей предшественнице, отчасти из желания заполнить болезненную пустоту в собственной жизни, усыновила мальчика, от которого отрекся ее супруг, и дала ему имя, в качестве упрека, Пхра Нах Вхай («Терпение Господа»). И ее могучий друг, Природа, уже скрепившая вместе отца и сына плотью и кровью, теперь пришла ей на помощь и объединила их более тонкими, но оттого не менее прочными узами привычки, дружеского общения и взаимной привязанности.

Глава V
Храмы Спящего и Изумрудного идолов

Наступил день, когда я должна была предстать перед королем. После долгих предварительных переговоров, которые я вела с кралахомом при посредничестве переводчика, было решено, что наш добродушный друг капитан Б. доставит нас в королевский дворец и устроит встречу с монархом. Наш неунывающий провожатый прибыл в должное время, и мы поплыли вверх по реке. Мой сын всю дорогу хранил зловещее молчание, которое он нарушил лишь один раз, робко признавшись, что ему страшно.

Пристав к берегу, мы увидели большую группу монахов. Кто-то из них купался, другие отжимали свои выстиранные желтые одежды. Грациозные девушки несли на головах сосуды с водой, менее привлекательные особы – тюки травы или корзины с фруктами и орехами. К дворцу спешили знатные вельможи, сидевшие в золоченых паланкинах, которые несли на плечах их слуги. Вдалеке показался отряд всадников со сверкающими длинными копьями.

Сойдя с пристани по крытому мостику, мы ступили на мощенную кирпичом чистую дорогу между двумя высокими стенами. За той, что находилась слева, жили члены королевской семьи, вторая отгораживала храм Ват По с невиданно гигантской статуей спящего божества. Представьте лежащую фигуру 150 футов ^[30] длиной и 40 футов ^[31] высотой, полностью облицованную золотыми пластинами. Подошвы огромных ног украшают узоры, исполненные инкрустацией перламутром и чеканкой по золоту. Каждый орнамент олицетворяет одно из многих перевоплощений Будды, ожидающего достижения состояния нипхан (нирвана). На ногтях выгравированы десять его божественных признаков:

1. Араханг – Непорочный, Безупречный, Целомудренный.

2. Самма Сам-Путхо – Знающий законы природы, Непогрешимый, Неизменный, Истинный.

3. Вичаранах Сампанох – Всеведущий, Посвященный во все науки.

4. Лукха-тхо – Превосходство, Совершенство.

5. Лок-хави-тхо – Посвященный в тайну мироздания.

6. Аннутхаро – Незапятнанный, Безгрешный.

7. Пурисах тхам-мах Саратхи – Несокрушимый, Неуязвимый, пред которым падают ниц ангелы.

8. Сассахдах – Отец Блаженства, Учитель, наставляющий в способах достижения благодати.

9. Пудх-тхо – Наделенный способностью к безграничному состраданию, Отзывчивый, Нежный, Любящий, Милосердный, Великодушный.

10. Пак-хавах – Славный, обладающий неисчислимыми достоинствами, Восхитительный.

Покинув этот храм, мы приблизились к низкому округлому форту близ дворца. По образу и подобию это была большая крепость в миниатюре: из-за зубчатой стены выглядывали бастионы, бойницы, башни. Мы вошли в необычные деревянные ворота, украшенные плоскими шляпками огромных гвоздей, и по каменной тропинке дошли до стойла (точнее, до дворца) Белого Слона, где огромное животное содержалось по-королевски, чем он был обязан традиции, а не своей чудесной природе. Миновав слоновник, мы встретили на своем пути знаменитый храм Изумрудного идола – Ват Пхракэу.

Шпиль храма Ват По

Внутренняя стена отделяет это святилище от арсенала, примыкающего к королевскому дворцу. Храм соединен тайным ходом со святая святых гарема Его Величества, который огорожен со всех сторон и доступен только для женщин. Сам храм, безусловно, одно из самых замечательных и прекрасных культовых сооружений на Востоке. Высокие восьмиугольные колонны, затейливые готические двери и окна, конические золоченые крыши украшают резные символы, среди которых преобладают лотосы и ладони. Внешний декор по обилию и красоте не уступает внутреннему, представленному фресками и орнаментами в виде иероглифов. На потолке – мифические существа и символические знаки. Среди них в глаза бросаются светящиеся круги наподобие мистического шара индусов, обозначающие семь созвездий, которые были известны древним. Они вращаются вокруг солнца в форме лотоса, которое сиамцы называют Док Атхит (подсолнух), потому что этот цветок тянет свои лепестки к восходящему солнцу, а после заката закрывается. На карнизах изображены двенадцать знаков зодиака.

Алтарь по пропорциям и великолепию – диво дивное: пирамида высотой 100 футов ^[32], увенчанная тонким золотым шпилем и со всех сторон окруженная божествами. Все они – от миниатюрной сапфировой статуи до золотого колосса – изысканные драгоценные творения. Эти трофеи – свидетельства торжества буддизма над самыми величавыми формами поклонения в старом языческом мире. В окружающих храм колоннах и тянущихся ввысь шпилях можно различить элементы, позаимствованные у святилищ Аполлона на Делосе, храмов Солнца в Баальбеке или Артемиды Эфесской, но их затмевают символы и толкования брахманизма. И это странно, если учесть, что члены секты подвергались жесточайшим гонениям со стороны отцов брахманизма за то, что стремились возродить простую рациональную философию, процветавшую до появления пантеизма!

Пол выстлан начищенными медными ромбовидными пластинами, отражающими пламя высоких свечей, которые горят в храме более ста лет, – так старательно там хранят священный огонь. Алтарь одновременно заливает яркий свет и окутывают густые тени – завораживающий эффект.

Храм Спящего идола

Изумрудный идол в высоту достигает двенадцати дюймов ^[33], в ширину – восьми ^[34]. В самородном золоте, из которого отлиты его волосы и ожерелье, сверкают топазы, сапфиры, рубины, горный хрусталь, оникс, аметист, алмазы, вставленные, должно быть, прямо в расплавленный металл. Все камни грубой огранки, но композиционно составлены так искусно, что создают эффект непревзойденной красоты и во много крат увеличивают ценность восхитительной статуи. Невероятно гармоничное, бесподобное творение. Неудивительно, что люди верят, будто сам Будда в виде огромного изумруда сошел на это место и ударом молнии в одно мгновение создал из земли роскошное здание и пышный алтарь, где он намеревался восседать на троне!

У восточного входа, называемого Пату Нгам (Прекрасные ворота), стоят современные скульптуры. Одна из них – статуя св. Петра в развевающейся мантии и сандалиях, изображенного в скорбной позе: отворачивающего плачущее лицо. Вторая статуя – Церера, разбрасывающая цветы. Западный вход – Пату Тхавадах (Ворота ангелов), – предназначенный исключительно для дам, охраняют статуи свирепых джиннов.

Прекрасные ворота храма

В более позднее время, посетив однажды храм в компании короля и его семьи, я обратила внимание Его Величества на статую христианского святого у Прекрасных ворот, с историей которого он не был знаком. Король быстро повернулся к своим детям и в мягких выражениях попросил их почтительно поприветствовать святого. «Это Мам’с Пхра»^[35], – объяснил он. И малыши, благочестиво сложив руки, поклонились святому Петру. Всякий раз, когда я думаю об этой святыне, покоящейся в очаровательном одиночестве в тиши своей тенистой сакральной рощи, я не нахожу в сердце позыва к осуждению, сколь бы ни иллюзорно было это желание. Напротив, я с радостью и восхищением аплодирую такой склонности к преданному служению, которая позволила возвести столь величественный и прекрасный храм в окружении нравственной гнусности и неприглядности. Духовная память, наверное, более древняя и истинная, нежели язычество, облагородила языческий ум, даровав ему идею архитектурного отдохновения, так сказать архитектурного рая, доставляющего подлинное наслаждение небесам и не вызывающего отвращения у христиан.

Глава VI
Король и гувернантка

В 1825 году наследный принц Сиама (права престолонаследия он был лишен, и его жизнь оказалась в опасности) укрылся в буддийском монастыре, где облачился в монашеские желтые одежды и стал священнослужителем. Его отец, известный в народе как Пхен-ден-Кланг (первый или Верховный король Сиама), тогда только что скончался. Корона должна была перейти к двадцатилетнему принцу Чаофа Монгкуту, ибо он был старшим сыном признанной королевы и, если и не по абсолютному праву, то в соответствии с почтенной традицией являлся законным преемником власти Пхрабатов ^[36]. Однако у него имелся единокровный старший брат, который, благодаря интригам матери, к тому времени уже взял под свой контроль королевскую казну. И после смерти отца, пусть и не с разрешения Сенабоди (Королевского совета), но при его молчаливом согласии, он провозгласил себя королем. Правда, милостиво пообещал обманутому брату, а подобные королевские посулы в Сиаме – это всего лишь дешевый утешительный приз, что будет оставаться у власти до тех пор, пока Чаофа Монгкут не достигнет зрелых лет и не наберется мудрости и умения, чтобы управлять страной. Но, закрепившись на троне, узурпатор стал рассматривать своего терпеливого, но гордого и проницательного родственника как помеху и угрозу на пути осуществления своих более жестоких и честолюбивых замыслов. Как следствие, предостережение, побег, монастырь и желтые одежды. Законный преемник почившего короля отказался оспаривать трон, и узурпатор продолжал беспрепятственно править, пока в марте 1851 года не слег со смертельной болезнью. К своему смертному одру он созвал Большой совет из принцев и родовой знати и предложил в качестве своего преемника на троне любимого сына. Тогда осмотрительные придворные ослы лягнули умирающего льва, презрительно заявив: «У короны уже есть ее законный владелец». После чего король захлебнулся ругательствами, ибо он, находясь уже почти в агонии, продолжал рвать и метать от досады и ярости, и, в конце концов, 3 апреля отошел в мир иной.

В Сиаме нет такого понятия, как престолонаследник, в том смысле, какой вкладывают в это слово европейцы: ни один принц, носящий свой титул по праву рождения, усыновления или назначения, не может самопроизвольно занять трон. Да, по сиамским традициям, древним и современным, старший сын сиамского монарха от королевы (супруги правящего короля) признается вероятным преемником своего отца, но нельзя сказать, что ему принадлежит неотъемлемое право на трон: вопрос его вступления на престол решается голосованием на заседании Сенабоди, а члены Королевского совета вполне могут счесть его неподходящей кандидатурой по причине неких физических, умственных или нравственных недостатков, как то: юный возраст, изнеженность, слабоумие, невоздержанность, распутство или расточительность. Тем не менее выбор обычно делается в пользу старшего сына королевы, хотя история Сиама знала также и периоды междуцарствия и регентства.

Сенабоди, наделенный определенными полномочиями, исполнил свою миссию со всем уважением к справедливому и почитаемому обычаю, и весть, которую голос оракула донес до ушей умирающего монарха, имела для него обидное и оскорбительное значение, ибо он прекрасно понимал, кто подразумевается под «законным владельцем» короны. Едва он испустил последний вздох, принц Чаофа Монгкут – невзирая на интриги старшего сына почившего короля (самого уважаемого и перспективного политика, по оценке «Бангкок рекордер» ^[37] от 26 июля 1866 года) и недовольство Чао Пхья Шри Суривонгсе – снял с себя монашеские одежды, покинул монастырь и был возведен на трон, получив при коронации титул Сомдеч Пхра Парамендр Маха Монгкут ^[38].

Двадцать пять лет истинный наследник трона Пхрабатов терпеливо ждал своего часа, затаившись в монастыре, где он усердно изучал санскрит, пали, теологию, историю, химию и – с особым тщанием – астрономию. Он был частым гостем в домах американских миссионеров. Двоих из них – доктора Хауса и мистера Маттуна – на протяжении всех лет своего правления и всей жизни он глубоко почитал за те приятные плодотворные беседы, которые вел с ними. Они помогли ему раскрыть секреты жизненной силы и развития европейских стран и облегчили его движение по пути обретения знаний, на который он ступил сам. Даже присущее его сиамской натуре высокомерие не помешало ему поддаться благотворному влиянию этих добропорядочных искренних людей. И, вне сомнения, он принял бы многие постулаты христианского учения, если бы не манящий блеск золотого трона вдалеке, вынудивший его застрять на полпути между христианством и буддизмом, между истиной и обманом, между светом и тьмой, между жизнью и смертью.

Этот прогрессивный король великолепно владел многими восточными языками и по отношению к священникам, проповедникам и учителям, – какие бы убеждения они ни имели, какую бы религию ни исповедовали, в каких бы науках ни наставляли, – он был образцом просвещенной веротерпимости. Он также стремился в совершенстве освоить английский язык и с этой целью устроил в своем бангкокском дворце личную типографию с английскими шрифтами, которым, как теперь можно видеть, он не стеснялся находить применение, «копируя» английские книги. Возможно, именно наличие типографии натолкнуло его на мысль, как само собой разумеющееся, нанять английскую гувернантку для элиты своего гарема – любимых жен и наложниц, а также их отпрысков, коих вкупе было так много, что вполне хватало на целую королевскую школу, и материал все это был привлекательно свежий и романтичный. Отрадная мысль! И вот на закате одного приятного апрельского дня 1862 года я стояла перед входом в Большой дворец в сопровождении своего храброго маленького сына и нашего соотечественника.

Просторный Зал аудиенций, где собралась толпа вельмож, заливал яркий свет. Никто не удостоил нас взглядом и даже мыслью. Мой сын устал, изнывал от голода, и я настояла, чтобы капитан Б. представил нас незамедлительно. Мы поднялись по мраморным ступеням и, не дожидаясь, когда о нас доложат, вошли в сверкающий зал. На ковре распластались в ряд безмолвные неподвижные фигуры. Переступать через их головы столь же забавно, сколь и опасно. Его Величество очень скоро заметил нас и резко двинулся нам навстречу, раздраженно вскрикивая:

– Кто? Кто? Кто такие?

Капитан Б. (между прочим, он имел титул сиамского вельможи) представил меня как английскую гувернантку, нанятую для королевской семьи. Король пожал нам руки и принялся быстро вышагивать взад-вперед, ставя одну ногу перед другой с математической точностью, будто маршировал на плацу.

– Предупрежден, значит, вооружен! – шепнул мне мой друг, намекая, чтобы я приготовилась к граду вопросов относительно моего возраста, мужа, детей и прочих личных обстоятельств. Внезапно Его Величество, видимо, тщательно все обдумав в присущей ему манере, резко остановился перед нами.

– Сколько вам лет? – осведомился он, нацелив прямо на меня указательный палец.

Не самый приятный вопрос для женщины.

– Сто пятьдесят, – с притворной скромностью ответила я, с трудом сохраняя невозмутимое лицо, поскольку абсурдность происходящего вызывала улыбку.

Назови я свой настоящий возраст, возможно, король высмеял бы меня, стал бы критиковать, а так он на несколько секунд застыл в изумлении и растерянности, потом возобновил свой странный марш и, наконец, сообразив, что это шутка, кашлянул, рассмеялся, снова кашлянул и отрывистым голосом в диезной тональности спросил:

– В каком году вы родились?

Я быстро произвела в уме расчеты и ответила со всей возможной серьезностью:

– В 1788-м.

Лицо Его Величества сделалось неописуемо комичным. Капитан Б. скользнул за колонну, чтобы никто не видел, как он смеется. Но король лишь многозначительно кашлянул, отчего я невольно вздрогнула, и адресовал несколько слов своим распростертым на полу придворным. Те заулыбались в ковер – все, за исключением первого министра. Тот повернулся и посмотрел на меня. Но Его Величество не так-то легко было смутить. Он снова решительным шагом подошел ко мне и продолжал допытываться:

– Сколько лет вы замужем?

– Несколько, Ваше Величество.

Он погрузился в глубокое раздумье, потом со смехом подскочил ко мне и с торжеством в голосе задал следующий вопрос:

– Ха! И сколько у вас теперь должно быть внуков? Ха-ха! Сколько? Ха-ха-ха!

Разумеется, мы все смеялись вместе с ним, но это общее веселье допускало разные толкования.

Потом вдруг он схватил меня за руку и потащил – nolens volens ^[39] – вместе с маленьким Луи, цеплявшимся за мою юбку, по мрачным коридорам, вдоль которых стояли в согбенных позах съежившиеся гротескные дуэньи и множество молодых женщин. Все они закрывали свои лица, словно были ослеплены величием проходящего мимо монарха. Наконец король остановился перед одним из занавешенных альковов и, отодвинув в сторону портьеры, открыл моему взору прелестную юную женщину, скромно прятавшую свой лик. На вид она была совсем еще ребенок. Нагнувшись, он взял ее руку и вложил в мою ладонь.

– Это – моя жена, леди Талап. Она желает, чтобы ее научили английскому языку. Она столь же талантлива, сколь и красива, и по нашему соизволению должна стать искусной в английском языке. Вам вменяется в обязанность научить ее.

Я ответила, что такая обязанность доставит мне огромное удовольствие, ибо нет более ценной награды, нежели делиться знаниями с нежной юной особой, которая исключительно скромна и застенчива в присутствии своего господина. Леди Талап тихо, чарующе рассмеялась, слушая в исполнении супруга перевод моих лестных слов, и, казалось, восприняла его милость со столь трепетным восторгом, что я, прощаясь с этой женщиной, испытывала к ней глубочайшую жалость.

Я последовала за королем тем же путем, каким мы пришли, и он привел нас к детям. Их было много, и своим любопытством они буквально замучили моего терпеливого сына.

– У меня шестьдесят семь детей, – сообщил Его Величество, когда мы вернулись в Зал аудиенций. – Вы будете учить их, а также всех моих жен, которые пожелают освоить английский. Я веду большую переписку, а значит, вы должны помогать мне с корреспонденцией. Кроме того, мне трудно читать и переводить французские письма, ибо французы любят использовать слова и фразы, которые вводят в заблуждение. Посему вам предстоит объяснять мне их неясные фразы и двусмысленные предложения на понятном языке. И еще. С каждой почтой мне доставляют письма, написанные неразборчивым почерком, который я читаю с трудом. Вы будете переписывать такие письма, чтобы впоследствии я мог их прочитать.

Nil desperandum ^[40]. Но я уже начала сомневаться, что сумею справиться со столь многочисленными задачами. Однако в ответ я просто поклонилась и удалилась с намерением посвятить вечер собственным заботам.

Как-то погожим утром, когда воздух полнился прохладой, мы с сыном во время прогулки, которую обычно из осторожности совершали близ дворца первого министра, отважились отойти чуть дальше. Внимание Луи привлекли плотники (их было человек сорок или пятьдесят), строившие суда под длинным низким навесом. Мы немного понаблюдали за их работой, а затем направились к каменному мосту неподалеку, где увидели группу омерзительных бедолаг. Это все были мужчины, скованные попарно железными ошейниками и короткими, но тяжелыми цепями, которые затрудняли их движение и причиняли им боль. Несчастные носили камни из канала к мосту и, когда они останавливались, чтобы положить свою ношу, я отмечала, что у большинства лица злобные и дерзкие, хотя в глазах некоторых сквозили печаль и смирение, что говорило о способности сострадать. Один из них приблизился к нам с протянутой рукой, в которую мой сын бросил несколько монет. И мгновенно вся орава с алчными криками, отпихивая друг друга, обступила нас со всех сторон. Я страшно испугалась. Денег у меня с собой больше не было, и, не зная, что делать, я схватила сына на руки и попыталась прорваться сквозь толпу. Но каждый раз отступала, мучимая тошнотой от одуряющей вони, что исходила от этого отвратительного сброда. А они все напирали, вопили, тянули ко мне руки, гремя своими ужасными цепями. И вдруг – слава Богу! – все как один упали ниц, словно пораженные молнией. Это конвоиры налетели на них и давай обхаживать тяжелыми плетями голые вздрагивающие спины.

Какое же огромное облегчение мы испытали, снова оказавшись в безопасности наших комнат. Правда, за завтраком еда имела какой-то землистый привкус, а сами мы задыхались от зноя, и ощущение было такое, будто наши сердца спеклись. Ночью сын метался в жару на своей маленькой кровати и со стоном просил айер суйок (холодной воды), а мне до умопомрачения хотелось глотка свежего благоуханного воздуха. Но Господь совсем не благоволил к этим восточным домам-тюрьмам: воздух, что проникал сюда, был не лучше, чем сама здешняя жизнь, – такой же тяжелый, удушающий, отупляющий. Чтобы хоть как-то расслабиться, я принялась изучать сиамский язык. Как оказалось, занятие это приятное и вдохновляющее. Что до моего сына, бегло говорившего на малайском, он на удивление быстро осваивал новый язык.

На следующую «беседу» с королем я отправилась в сопровождении сестры первого министра. Это была приятная дружелюбная женщина, но весь ее английский ограничивался одной фразой: «Доброе утро, сэр», которую она повторяла к месту и не к месту по десять раз в час, будь то день или вечер. Так она выражала свои сдерживаемые чувства участия и уважения ко мне.

Мистер Хантер, личный секретарь первого министра, от лица Его Светлости уведомил меня, что я должна быть готова приступить к своим обязанностям в королевском дворце незамедлительно. И утром следующего дня за нами пришла старшая сестра кралахома. Она повела нас к реке. Девушки-рабыни следом несли чайник, красивый золотой поднос, на котором стояли две маленькие фарфоровые чашки с крышечками и ее бетельница, а также лежали два больших веера. Когда мы устроились под навесом в круглой лодке-корзине, сестра кралахома взяла одну из книг, что я прихватила с собой, и, листая ее, наткнулась на алфавит, после чего, с выражением удивления на лице, стала повторять буквы. Я помогала ей, и какое-то время женщине это доставляло удовольствие, но вскоре занятие это ей наскучило, она резко захлопнула книгу и, протянув мне руку, произнесла:

– Доброе утро, сэр!

Мой ответ был столь же сердечен, и, думаю, мы еще раз десять пожелали друг другу доброго утра, пока доплыли до королевского дворца.

Высадившись у пышного павильона, мы зашагали по крытым галереям и в конце концов остановились перед воротами, которые охраняли амазонки ^[41]. Мою пожилую спутницу стражницы, вероятно, хорошо знали, ибо они без лишних слов распахнули перед нами ворота, припали к земле и с колен не поднимались, пока мы не прошли. Двадцатиминутная прогулка по жаре привела нас к любопытной овальной двери из начищенной меди в нарядной раме. С лязгом открывшись и закрывшись, эта дверь впустила нас в прохладный павильон. По одну сторону от него я увидела несколько святилищ (часовен) в античном стиле, по другую – длинную сумрачную галерею. На мраморном полу сидели или лежали занятные дети, на руках у нянек спали или резвились забавные малыши. После того, как мы только что побывали в угнетающей жаре под палящим солнцем, мне казалось, что мы попали в настоящий рай.

Отдыхающие стали подниматься, приветствуя нашу немолодую спутницу, которая униженно всем им кланялась. Потом на серебряных подносах, накрытых красными шелковыми колпаками в форме улья, принесли закуски и напитки. Но, поскольку ни ножей, ни вилок, ни ложек мы с сыном не увидели, нам пришлось удовольствоваться апельсинами, при этом, неожиданно для самих себя, мы оказались занимательным и поучительным зрелищем для юных домочадцев сиамского короля. Я с улыбкой протянула к ним руку, ибо все они, почти без исключения, были милыми прелестными детьми, но они, оробев, отпрянули от меня.

Тем временем в павильоне появилась «девочка-жена», которой Его Величество представил меня во время первой аудиенции. Она в цветистых выражениях поприветствовала сестру кралахома, побеседовала с ней несколько минут, затем легла на мраморный пол, использовав в качестве подушки бетельницу, и поманила меня к себе. Я подошла, села рядом.

– Я очень рада видеть вас, – сказала она. – Давно вас не видеть. Почему вы долго не приходить? – На свой вопрос ответа она явно не ждала. Я попыталась поговорить с ней, как с ребенком, надеясь донести до этого инфантильного создания, что я расположена к ней дружески, но это был тщетный труд. Видя, что я разочарована и смущена, она вдруг пропела строчку из христианского гимна, которому учат в воскресной школе:

– Есть на небе страна счастья ^[42]. – И затем добавила: – Я очень часто думаю о вас. Вначале Бог создал небо и землю.

После этой похвальной, но бессвязной речи последовало долгое мучительное молчание. Я терпеливо ждала. Сын, сидя у меня на коленях, пребывал в недоумении. Наконец она приподнялась и, оглядевшись, осторожно прошептала:

– Дорогая Мам Маттун! Я люблю вас. Я думаю о вас. Ваш сын умер, вы идите во дворец, вы плакать… я люблю вас. – Приложив палец к губам, она снова опустила голову на бетельницу и опять пропела: – Есть на небе страна счастья!

Миссис Маттун – жена того американского апостола, который верой и правдой служил делу миссионерства в Сиаме вместе с блестящим доктором Сэмюэлем Хаусом. Супруга последнего с самозабвением посвятила себя улучшению школ для местных детей, которые учредила миссия. Миссис Маттун, разделяя с миссис Хаус ее труды, от случая к случаю давала уроки во дворце, двери которого уже какое-то время были открыты для ее преданных сестер. Здесь, как и везде, сила и мягкость ее характера творили чудеса с восприимчивыми благодарными умами, к которым она имела доступ.

Я была покорена столь непосредственным и искренним проявлением любви и глубокого уважения к христианке.

В таком ключе миновала большая часть дня. С каждой минутой пребывания в том павильоне, где я отдыхала в безделье, меня все больше завораживал мир в тех стенах. Из полусонного состояния меня вывел шум, донесшийся из крытой галереи. Там появилась пожилая леди. Она несла золотой подсвечник с четырьмя зажженными свечами. Позже я узнала, что это было ежедневное подношение храму Ват Пхракэу, которое посылал король по пробуждении после полуденного сна. Появление той женщины послужило сигналом. Леди Талап поднялась с пола и убежала. Мы остались с сестрой первого министра и прислуживающими рабынями. Казалось, весь дворец мгновенно пробудился, подобно тому, как в поэме Теннисона ожил Спящий замок после того, как Сказочный Принц поцеловал Принцессу:

 
И снова паж бранится со служанкой,
Шум, гам и гвалт наполнили дворец,
И жизнь, надолго замерев в безмолвье,
Возобновила свой безумный бег.
 

Одна за другой двигались процессии женщин и детей. Одни были бледные и подавленные, другие – веселые и цветущие, некоторые – мрачные и ожесточенные. Все шли в одном направлении, не останавливаясь поболтать, не мешкая, не оглядываясь назад. Господин проснулся.

 
Король на троне пробудился,
Расправил плечи, осмотрелся,
Зевнул и речь держать изволил.
 

Вскоре из своих покоев снова вышла девочка-жена, теперь в облачении из темно-синего шелка, чудесно оттенявшего красоту ее нежной оливкой кожи. С выражением взволнованности на детском лице она поспешила за остальными. Догадываясь, что причиной всей этой суматохи является король, я и сама забеспокоилась. Близился мой час испытаний, и я сидела как на иголках. Потом возник всеобщий переполох. Слуги, няньки, рабыни исчезли в дверях, попрятались по углам, за колоннами, под лестницами. Раздался резкий сердитый кашель, и нам явился сам король!

Сегодня Его Величество был в менее благодушном настроении, нежели в нашу первую встречу. Приближаясь к нам, он то и дело громко покашливал – довольно грозный способ оповещения о себе, – что ужасно напугало моего маленького сына, в страхе льнувшего ко мне. За королем тянулся шлейф из многочисленных женщин и детей в смиренных позах. Он холодно пожал мне руку, но отметил, что у моего сына красивые волосы, хотя голова Луи была наполовину скрыта в складках моего платья. Затем король обратил взгляд на сестру первого министра и стал что-то ей говорить. Она, насколько я могла судить, с ним соглашалась. Потом Его Величество подошел ко мне и громким властным голосом изрек:

– Вы будете жить в этом дворце вместе с нашей семьей. Такова наша воля.

Я ответила, что это невозможно, ведь я еще не знаю местного языка. К тому же ворота дворца вечером закрываются, и я буду чувствовать себя здесь несчастной пленницей.

– Куда вы ходите каждый вечер? – осведомился король.

– Никуда, Ваше Величество. Здесь я новый человек, никого и ничего еще не знаю.

– Тогда почему вы возражаете против того, чтобы двери дворца закрывались?

– Точно не знаю, – отвечала я, внутренне содрогнувшись при мысли, что я буду спать в этих стенах, – но, боюсь, я не могу на это согласиться. Прошу вас вспомнить, Ваше Величество, что в своем любезном письме вы обещали выделить мне жилье рядом с королевским дворцом, а не в его стенах.

Король повернулся и посмотрел на меня. От гнева его лицо стало почти багровым.

– Я не помню таких обещаний. Я ничего не знаю о прежних условиях. Я не знаю ничего, кроме того, что вы приехали к нам в услужение, и наша воля такова, что вы должны жить в этом дворце. И вы обязаны повиноваться.

Последнюю фразу он практически выкрикнул.

Меня била дрожь, и на время я утратила дар речи. Но потом все же набралась храбрости и сказала:

– Я готова исполнять указания Вашего Величества во всем, что касается моего долга перед вашей семьей. В остальном повиновения я обещать не могу.

– Вы будете жить во дворце! – взревел король. – Это не обсуждается! Я дам вам в услужение рабынь. Королевскую школу вы откроете в этом павильоне в следующий четверг. Для такого начинания это самый лучший день, как определили наши астрологи.

Разъяренный, он стал давать какие-то указания нескольким пожилым женщинам в павильоне. Мой сын заплакал, у меня на глаза тоже навернулись слезы, а сестра первого министра, такая добрая всего час назад, теперь бросала на нас свирепые взгляды. Я повернулась и вместе с сыном направилась к овальным медным дверям. Сзади раздались крики.