Анна Коэн
#Зерна граната
#5. Головы на стене
Супруга герра Эриха фон Клокке, которую только у него язык поворачивался называть Стасенькой, выглядела значительно старше мужа. Застегнутая на все пуговицы от горла и до самых ладоней, Анастасия Радев носила в комнатах чепец с плоеным серым кружевом и, отправляясь за пределы господского дома, – соломенный капор. В то время как Эрих, он же пан Горан, был похож на филантропа на заслуженном покое, она правила усадьбой железной рукой: вела счета, раздавала немногословные приказы и даже сама секла дворовых.
Юстас испытал нечто сродни культурному шоку, когда проснулся от врезающихся в виски воплей и, выглянув в окно, увидел панну Анастасию с розгами в крошечном красном кулаке. К позорному столбу, который он поначалу близоруко принял за указатель, спиной к дому была привязана за запястья раздетая по пояс немолодая крестьянка – соли в ее растрепанных косах было больше, чем перца. Свистали розги, лопатки женщины расцветали багровыми лентами, участливо подвывали другие служанки.
Даже прищурившись, он не смог в точности разглядеть выражение лица хозяйки и вскоре брезгливо отвернулся. Ему не хотелось выяснять причины такого наказания. В конце концов, в большинстве феодов помещики безраздельно властвовали над жизнями крестьян, продавали их, покупали или обменивали на лошадей и собак. Закон их не защищал, а ему не было дела до чужих порядков.
Однако заняться ассистенту герцога было нечем.
Судя по горячему приему, оказанному герцогу бывшим патроном, Юстас ожидал удушливого гостеприимства, о котором читал в путевых заметках или слышал из первых уст. Путешественника ждали чрезмерное угощение, обязательная охота, визиты соседей-помещиков, жадных до новых лиц, и непременное сватовство залежалой девицы в томных кудряшках. Действительность же настолько не соответствовала этим описаниям, что Андерсен почувствовал себя почти обманутым.
Предоставленный самому себе, он досадовал на герцога, который оставил верного ассистента за дверями кабинета. О каких тайнах могла идти речь? Юстас знал, что они ведут переговоры о визите в Олонскую Империю. Около тридцати лет назад оба несли там службу в посольстве, но герр Спегельраф оставил должность ассистента раньше, чем фон Клокке покинул страну и пост. Фердинанду нужны были обрывки его старых связей.
Первым делом Юстас исследовал усадебную библиотеку. К сожалению, она не представляла особого интереса: местные альманахи журналов за последние десять лет, ежегодники, копии переписи крестьян, ряды классических собраний с неразрезанными страницами и целый стеллаж бульварной прозы потрепанного вида. Было заметно, что библиотеку начали составлять как дань приличиям, но не довели дело до конца. Почти все тома были изданы недавно. С другой стороны, что любопытного он ожидал найти в таком захолустье? Уж точно не эротические олонские гравюры семнадцатого века.
Но предмета его истинного интереса в библиотеке тоже не обнаружилось. Зачастую пожилые люди складировали в пропитанных бумажной пылью комнатах ненужные документы, прежде чем сжечь их. И они здесь были: счета, гроссбухи с перечнем всех затрат и налогов, снова и снова – списки имен, мужских и женских, таких непривычных, что произносить их вслух было неприятно… Но ничего о добыче серебра. Ни слова, ни цифры. Проклятый рудник начинал сводить его с ума, но проявить любопытство, пуститься в поиски по поместью или задавать вопросы за ужином он не мог. Не смел.
Задыхаясь от безделья, он обратился к последнему рукописному тому, который еще не успел изучить, – к семейной летописи неких Винеску, прежних владельцев поместья. История оказалась запутанной из-за строгих правил наследования и даже увлекла Юстаса. Кроме того, при разделе собственности между сыновьями был единожды упомянут и серебряный прииск. Если в Кантабрии женщина могла наследовать и титул, и земли, то здесь не могла владеть даже клочком земли. Пани Анастасия, последняя представительница вымирающего рода Винеску, сорок лет назад вступила в брак с паном Радевом где-то в Валахии. Следовательно, после смерти бездетного дяди, Тадеуша Винеску, поместье стало законной собственностью ее мужа, Горана Радева. То есть Эриха фон Клокке, который в то время служил послом при олонском дворе.
Юстас удовлетворенно потянулся в продавленном плюшевом кресле. К досье на герра Эриха добавился еще один любопытный пункт.
***
– Мне горько видеть, как ты замучил своего мальчика, – уже привычно сокрушался фон Клокке, размахивая наколотым на вилку куском буженины.
Юстас тоже привычно добавил к уничижительному определению мысленное «на побегушках». Он выслушивал одно и то же на протяжении десяти дней.
В столовой, как и во всем восточном крыле усадьбы, правил бал вкус хозяйки: орех и ситец, строгие пропорции и вездесущие цветочные орнаменты. Занавески хрустели от крахмала на вялом теплом ветерке, разливался горьковатый аромат герани. Вдоль стен тянулись открытые полки для бесчисленных блюд, расписанных пасторалями. Если бы кому-то вздумалось закричать здесь во весь голос или хватить кулаком о стол, то они посыпались бы звенящей лавиной. Но никто не стал бы вести себя подобным образом. По крайней мере, здесь не было уродливых чучел животных и птиц, которые коллекционировал фон Клокке.
Панна Радев методично вылавливала клецки из своего гуляша и долго-долго жевала каждую.
– Весь зеленый, щеки впалые, пропадает за книгами… – продолжал Эрих. – Можно подумать, ты перенял манеру обращаться с подчиненными у меня. Нет, нет и еще раз нет! Вспомни себя в его годы!
Фердинанд не хотел ничего вспоминать. Об этом говорили его застывший взгляд, побелевшие ноздри, примятые с одной стороны седые волосы. Герцог начал дремать днем, и эта перемена больше всего настораживала ассистента. Выглядело это так, будто хозяин поместья вытягивал из него последние соки.
Но никто из них не проявлял недовольства словами герра Эриха: герцог всегда поступал так, когда добивался чего-то. Даже когда это выматывало.
Наконец в их застольную беседу просочились детали кабинетных переговоров, и Юстас обратился в слух и внимание.
– Страсти молодости должны были перебродить в тебе, Фердинанд. Обратиться в густое вино мудрости. Но что я вижу? Уксус! Ты до сих пор неосмотрителен, порывист. Можешь говорить что угодно, но именно твоя поспешность и неизбывная желчь являются причиной неудач на политическом поприще, – увещевал бывший посол. – Прислушайся ко мне и вычеркни из длинного списка недостатков хотя бы ослиное упрямство! Верно я говорю, юноша? – внезапно обратился он к Юстасу, отчего тот слегка смешался.
К счастью, герр Эрих не ждал ответа. Ему больше нравилось разглагольствовать, нежели беседовать. Удивительно, как с таким характером он служил по дипломатическому ведомству.
– Так что полно упрямиться, Нанду. – Толстяк подался вперед и плеснул немного мятного ликера в узкую тонконогую рюмку герцога. – Место теплое. Годится не только чтобы переждать грозу, но и просто пожить в удовольствие. Всего делов – закорючки ставить, направо да налево. Отчитываться только передо мной. А с людьми будет работать твой мальчик, ему полезно. Никогда не поздно поучиться у старого патрона, а?.. Верно я говорю?
– Предложение лестное. – Герцог кивнул отрывисто, как несмазанный механизм. – Но и неделю назад, и сейчас я уверен, что это не соответствует…
– Конечно, не соответствует, – повысил голос фон Клокке. – Потому что дурость на уме! Несусветная дурость!
Расписные тарелки предупреждающе задрожали на своих ореховых насестах. Панна Анастасия встала из-за стола. Секунду погодя, опомнившись, поднялись со своих мест и мужчины. По-кантабрийски хозяйка почти не говорила, но настроения улавливала чутко, как любая женщина, долго прожившая в браке.
– Я вас оставлю, – сказала она на местном наречии и направилась к выходу из столовой.
Эрих ловко перехватил ее сухонькую руку и поцеловал в центр ладони.
– Иди, Стася, дружочек. Шуметь больше не станем.
К удивлению Юстаса, чопорная старуха улыбнулась в ответ и смахнула с халата мужа приставшее перышко.
Когда дверь за ней беззвучно закрылась, фон Клокке устало повалился обратно на стул.
– Во главе списка твоих недостатков – умение расстраивать женщин, мой мальчик. Чего тебе стоило стать наконец достойным хозяином Виндхунда, посвятить остаток жизни матери твоих детей… Тридцати лет достаточно, чтобы перебеситься. И не смотри на меня так! – Он осекся, очевидно, вспомнив о тарелках. – Мы уже не молоды, Нанду. В этой игре нам не пристало самим ходить по клеткам, только двигать фигуры.
Взглядом своих маленьких глаз он напоминал старого попугая.
– Просто подумай еще раз. Даю тебе последний шанс. Откажешься – иди своей дорогой, я помогать не стану.
В наступившей тишине Юстас почувствовал желание прочистить горло кашлем, но сдержался, будто мог что-то спугнуть.
***
После неудачной беседы Эрих с видом оскорбленного благодетеля удалился в кабинет. Это было шансом прояснить некоторую недосказанность, возникшую между Фердинандом и его ассистентом.
Жара в тот день как раз спала, и небо затянули тонкие, как молочная пенка, облака. Герцог никогда не выражал подобную мысль, но Юстас догадывался, что такая погода ему по душе: чем бледней была действительность, тем бодрей и активней он становился. Это свойство весьма гармонировало с другими чертами характера герра Спегельрафа.
Приусадебный парк, как и многие вещи в поместье Винеску, носил отпечаток новизны и какой-то недоделанности, будто хозяин брался облагораживать то одно, то другое, но вскоре ему это надоедало и он брался за новый проект. Прогулочные дорожки был выровнены, но камни, которыми хозяин, видимо, хотел их выложить, неопрятными кучами громоздились по ее бокам. Молодые деревца явно переросли свои подпорки, но никто не спешил убирать их. Одинокий садовник с грязно-соломенными космами рассеянно ковырял лопатой корни выкорчеванного пня большого дуба.
Любопытно, сгнило ли дерево или его вид был недостаточно живописен?
– Юстас, что ты думаешь об Эрихе? – внезапно остановившись, спросил герцог.
Андерсен удивился неудобной прямоте вопроса, но еще больше его поразила тонкая папироса, которую патрон извлек из серебряного футляра и теперь крутил в руках. В отличие от многих высокопоставленных людей, герр Спегельраф ограничивал свое пристрастие к табаку, не желая портить цвет зубов и пальцев. Только сильные потрясения или сомнения заставляли его обратиться к этому успокоительному.
Герцог не требовал немедленного ответа, и Юстас дал себе пару минут на раздумья. Этого времени Фердинанду хватило, чтобы согнуть бумажную тубу должным образом, поджечь кончик папиросы от старинной бензиновой зажигалки в форме собачьей головы и сделать несколько вдумчивых затяжек.
Кроме садовника, вокруг не было ни души. Андерсен рассудил, что на прямой вопрос следует отвечать так же прямо.
– Чересчур актерствует. И явно пытается вами манипулировать. Мне неизвестны его истинные мотивы, но…
– В точности как раньше, – вдруг перебил его герцог. – «Нанду, Нанду»! Как он смеет? Я тысячу раз проклял день, когда поступил к нему на службу. – Он бросил недокуренную папиросу под ноги и растер ее каблуком в лохмотья. – Тридцати лет не хватило ему, чтобы обуздать высокомерие. В свои двадцать я был в меньшей степени «мальчиком», чем этот увалень сейчас! Но нет, он будет корчить рожи и ломать комедию, делать вид, будто ведет тонкую игру. А потом он возьмет десертную вилку и примется колоть ею старые рубцы! Да как он смеет!..
С клекотом сорвалась с ветки и полетела прочь серая птица. Фердинанд был бледен и дышал тяжело.
– Но самое отвратительное, – продолжил герцог после краткого молчания, – что он в точности знает географию моих рубцов. И он… Он прав.
– В чем прав, ваша светлость? – уточнил все еще ошеломленный его вспышкой Юстас.
– В своем предложении, – забормотал Фердинанд, выбивая из прорези портсигара новую папиросу. – В том, что отказывается участвовать в новой олонской сделке. В том, что я не могу вечно стремиться к вершине, какая бы пропасть ни была позади. – Снова щелчок, пламя, дым. – В том, что я боюсь остаться один на один со своей жизнью. Во всем, будь он проклят.
Он помолчал еще немного и в этот раз докурил папиросу до самого основания, едва не обжегши пальцы.
– Я собираюсь принять его предложение. Завтра. Должность валликравского казначея не самое худшее завершение карьеры. И твои нужды будут… Здесь у тебя есть будущее.
Садовник закончил заниматься корнями дуба, закинул лопату на плечо и зашагал прочь, высвистывая нестройные трели. Крестьянину было невдомек, какое крушение только что пережили два строго одетых господина, застывшие в тени раскидистого вяза.
***
Юстас не чувствовал ног. Позже он понял, что их нет. Не было и рук по самые плечи. Не было туловища. Но хуже всего был рубец от вырезанного под корень языка, мертвым комком прижатый к гортани. Все, что он мог, это смотреть и слушать.
Он повернул деревенеющую шею, насколько позволяла проволока внутри, и увидел пригвожденную к полированному щиту голову герцога. В том же ряду смотрели вперед стеклянными глазами головы оленей, кабанов, волков.
Чучела, десятки чучел из коллекции Эриха фон Клокке. Они заполняли пространство стен, выглядывали из темных углов, свисали с потолка. Юстас не смог закричать.
Эрих стоял прямо напротив них, обняв за талию жену, которая казалась неестественно юной в дрожащем свете свечей. Анастасия поднесла трехрогий подсвечник к лицу Фердинанда и приложила тонкий когтистый палец к улыбающимся губам. Глаза герцога были еще живыми.
– Тсс! Нельзя кричать в моем доме, нельзя…
– Мальчикам стоило поучиться у меня, но они не захотели, – бормотал Эрих и качал головой.
– Не захотели, не захотели, – вторила супругу Анастасия.
– Их дело – молчать и слушать…
– Слушать и учиться…
– Теперь будут послушны…
– Будут умнее…
– Станут полезными…
Они прильнули друг к другу, точно молодые любовники, но вместо поцелуя принялись кромсать зубами губы и языки, и черная кровь потекла по их подбородкам. Все головы смотрели на них холодно и безразлично. Юстас не мог ни вырваться, ни закричать. Дергаясь в плену проволочного каркаса, он изо всех сил пытался привлечь внимание патрона, но тот не оборачивался. Глаза герцога постепенно меркли, пока не превратились в два шлифованных кусочка синеватого стекла.
– Тсс! Не шуми, мальчик, – хором обратились к нему хозяева. – Пан гусак любил покричать… Га-га! Что с ним стало, мальчик?
Юстас, холодея, посмотрел в другую сторону – и увидел голову незнакомого мужчины, седого и бородатого, совершенно высушенную, точно мумия.
– Пан гусак был задира, га-га… его ощипали и сварили…
Когтистые пальчики панны Анастасии принялись быстро-быстро выдирать пух из белой тушки гуся.
– Ощипали, ощипали…
Пух начал кружиться в воздухе, свиваться вихрями, взмывать и падать дрожащим ковром. Он залеплял Юстасу глаза, набивался в рот, мешал дышать. Стена позади вдруг стала вязкой, как трясина, и потянула его вовнутрь. Как он ни вырывался, ее хватка становилась все сильнее.
Наконец маслянистая поверхность болота сомкнулась над ним, и Юстас очнулся, хватая воздух пересохшим ртом.
Простыни под ним были настолько мокры от пота, что можно было выжимать. Юстас кубарем скатился на пол с кровати, попутно отирая лицо от приставшего тополиного пуха. Лохматые белые клубки, точно живые, ползали вдоль стен. Зря он не закрыл на ночь окно, но ведь тогда можно было задохнуться.
От увиденного кошмара его колотила такая дрожь, что стучали зубы. Ассистент герцога поднялся на ноги и подошел к окну. Ночь была искристо-звездная и лунная – столько звезд не увидеть над задымленным Хестенбургом, но ему было не до поэтических восторгов. Омерзительные образы, созданные его подсознанием, были слишком живыми, чтобы просто отмахнуться от них.
Ему доводилось читать труды ученых, занимавшихся тонким устройством души человека. Точнее, они утверждали, что души нет, есть лишь недремлющий мозг и его порождения. Они-то и отражались во снах, помогая человеку осмыслить произошедшее.
Но то, что он только что видел, что пережил… Это казалось сюжетом бульварного романа или сценарием дешевой пьесы из тех, что развлекают пустые умы, голодные до чужой грязи. Юстасу это было чуждо и дико.
Но было что-то узнаваемое в этом гротескном маскараде, что-то близкое к реальному миру. Ни один человек, даже с заслуженными лаврами ученых степеней, не смог бы разгадать тот шифр, который Юстас Андерсен адресовал сам себе. В этом он был уверен.
В остатках воды в стакане плавали вездесущий пух и мелкая плодовая мошка, поэтому он сделал несколько жадных глотков прямо из графина.
Если отбросить всю мишуру, то суть сна становилась прозрачной: ни он, ни герцог не желали оставаться трофеями, бессловесными и бесправными орудиями в руках фон Клокке. Но какой бы сложной ни казалась ситуация, даже у такого опытного манипулятора были слабые стороны. Только выявив их, Юстас получит шанс обыграть его. Нужно быть очень осторожным, чтобы булавка слов нашла уязвимую точку и вошла в нее по самую шляпку.
Андерсен прикрыл окно и перебрался на кривоногую софу, набитую жестким конским волосом. У него было достаточно времени до восхода солнца, чтобы подумать.
***
Человек, полагающий, что уже одержал очередную победу, становится снисходительным к побежденным: от этого вкус триумфа не ослабевает, а, наоборот, переливается новыми пряными оттенками. Таков был и Эрих фон Клокке. Почуяв скорую капитуляцию Фердинанда, он вновь надел уже приевшуюся добродушную личину.
После ужина он пригласил его и Юстаса сыграть на бильярде.
Несомненно, в этой светской игре он был если не профессионалом, то страстным любителем: каждая деталь бильярдной была продумана до мелочей и дышала некоей франтоватостью. Дубовый стол с высокими бортами был не слишком велик, всего около трех метров в длину, и обтянут шерстяным сукном вишневого цвета, словно подчеркивая отличие от привычных зеленых столов. По бортам струилась резная вязь северного орнамента – обязательная дань эмигрантской тоске. Карманы под шестью лузами были сплетены из вощеного шнура, а пронумерованные костяные шары, уже выложенные в рамку пирамиды, были желтовато-белыми, точно неокрашенными, кроме гагатово-черного битка.
Разумеется, кроме всевозможных аксессуаров для игры – полированной стойки в форме драккара для киев, доски для счета и мраморных блюд с мелом, – там заманчиво блестела внушительная коллекция бутылей и графинов. Из каждого угла щерились невозможно уродливые чучела.
Юстас вытер ладони о брюки, надеясь, что проделал это незаметно.
Хозяин занял живописную позицию напротив входа, чтобы дать вошедшим увидеть его в центре этого холостяцкого рая, и торжествующе покачивался на мысках, заложив руки за спину.
– Ну-с, что скажете? – Каждая морщина на лице Эриха лучилась довольством. – Это, – он любовно похлопал по борту стола, – ручная работа, выписал из лучшей мастерской. А это, обратите внимание, из александрийского палисандра кии. Не сборные новомодные «удочки», вот уж увольте. – Старик фыркнул в усы. – Монолит!
Выражение лица Фердинанда удивительным образом балансировало на грани почтительного внимания и ядовитого презрения. Не было сомнений, что он видел во всем этом кичливость и ребячество.
– Браво, браво, – протянул он, опробовав гладкость красного сукна двумя пальцами. – Вы и впрямь из тех людей, что учитывают каждую мелочь. – В его тоне не было ни грана фальши.
Юстас тоже произнес обязательный комплимент вкусу хозяина. Говорят, что вежливость – оружие слабых. И зачастую оковы сильных.
Но хозяину одобрение гостей показалось недостаточным. С видом ребенка, получившего на Йоль игрушку мечты, он выкатил из-за расписной олонской ширмы настоящую диковинку: инкрустированный перламутром механизм с широким серебряным раструбом, напоминающим цветок дурмана.
– Граммофон! Революция не во всем пошла нашей стране на пользу, – заметил он, устанавливая круглую эбонитовую пластинку и заводя механизм до упора. – Одна оперная дива, фрау Варрен, кроме платьев, увезла за границу еще и мужа, маститого изобретателя. А у того давно была, скажем, идея фикс – запечатлеть голос супруги навечно. И уже в Малых Землях нашлись толковые люди…
Граммофон разразился сначала бульканьем, а потом чуть надтреснутыми звуками известной увертюры.
– …которые дали делу ход! – Последние слова фон Клокке пришлось почти прокричать, так как он стоял у самого аппарата.
Под ледяным взглядом герра Спегельрафа Эрих сделал два полутанцевальных шага в сторону бара и начал возиться с напитками, громко подпевая музыке. К тому моменту, когда Эрих вручил гостям их бокалы, граммофон стал звучать почти приемлемо, чтобы не приходилось повышать голос. Видимо, чуть расслабилась взведенная пружина или что-то в этом духе – Юстас не особенно разбирался в механике.
На первую партию Эрих вызвал герцога, предоставив ассистенту наблюдать и вести счет. Игра шла размеренно, с большими паузами между сыгранными шарами: патрон и фон Клокке не торопясь обходили стол, примеряясь и отступая, высчитывая наиболее выгодную позицию и угол удара. Увертюра тем временем отгремела последним возвышенным аккордом.
Наконец бывшему послу надоело вести ни к чему не обязывающую салонную беседу. Ведь, по большому счету, им не перед кем было изображать старых добрых товарищей, коротающих вечер в солидном клубе.
– Так что насчет – ну-ка, ну-ка, – что насчет должности? Тянуть дальше возможности нет никакой. Даже у меня. То есть я бы мог, конечно, попридержать ее месяцок-другой. – После долгих приготовлений Эрих ударил по битку, но шар прошел бортом и не докатился до лузы. Он раздраженно прищелкнул языком и отступил. – Но это крайне нежелательно.
Фердинанд медлил. Казалось, он выверяет траекторию намеченного шара, но воспаленные глаза его бесцельно блуждали по красному сукну. Раз это было заметно Андерсену, то бывшему патрону и подавно.
– Десятый, – бросил он ассистенту и прицелился.
Биток с шорохом прокатился мимо, едва задев десятый шар смоляным боком.
– Хотелось бы узнать, чем вызвана подобная спешка, – герцог говорил медленно, растягивая слова. – Ведь если я вступаю на должность, то такие нюансы не должны оставаться в секрете.
– Никаких секретов, Нанду. – Эрих, кряхтя, навалился животом на короткий борт. Даже, кажется, привстал на цыпочки. – Пятый. У каждой должности здесь есть срок. Не то что раньше в Кантабрии. Срок нынешнего казначея подходит к концу. Удерживать голубчика никто не хочет. Да и сам он порядком… проштрафился и мечтает укатить подальше, пока не поздно. Но с тобой проблем не будет, я уверен.
После долгих приготовлений старик с глухим щелчком отправил названный шар в боковую лузу и торжествующе ухмыльнулся.
– Какой счет, мальчик мой? – обратился он к Юстасу.
– Вы ведете. – Тот сверился с записями. – С отрывом в два очка.
Женское трио с пластинки выводило сложный узор мелодии, перехватывая друг у друга музыкальные нити на полуслове.
– Девятый. Вы хотите сказать, что от предшественника мне достанутся в наследство долги и неразбериха в бумагах? – Следующий удар был нанесен Спегельрафом с кажущейся небрежностью, но шар мягко скользнул в лузу.
Юстас записал новый счет. Эрих, скривившись, покачал головой.
– Едва он скроется за горизонтом, все подчистят. Ты меня знаешь, все будет в лучшем виде…
– Разумеется, – ответил герцог, чей взгляд говорил об обратном.
Увлекшись, фон Клокке осушил изрядное количество бокалов красного портвейна кряду, и к его лицу прилила кровь. Хор на пластинке сменился балетной сценой. Анданте, крещендо. Юстас ждал удобного момента.
С переменным успехом они сыграли еще две партии. Победа в итоге досталась хозяину. Довольный собой, он объявил перерыв и перевернул эбонитовый диск, испещренный тончайшими желобками, на другую сторону.
Потом Эриху отчего-то показалось удачной идеей ознакомить гостей со своей коллекцией чучел, и он повел их по периметру комнаты. Андерсена передергивало каждый раз, когда тот останавливался перед очередным экспонатом и разливался соловьем о чудесах и новшествах таксидермии. Подумать только, последние чучела даже обладали собственной механикой, позволяющей шевелить конечностями и поворачивать голову! К слову, охотником он не был, но, когда егерь приносил удачную, не попорченную тушку, хозяин поместья Винеску тут же заказывал мастеру новый экземпляр для украшения комнат.
Юстас старался ограничиваться вялыми почтительными кивками и не присматриваться к «удивительно естественным» глазам и позициям, но тут увидел нечто такое, от чего его обычно холодная кровь вскипела, а оркестровые литавры отозвались в затылке звенящим эхом.
Оскалив мелкие, бритвенно-острые зубы, кусочками янтаря на них таращился матерый лис. На его холке, вдоль выступающего хребта и в темной окантовке губ виднелись искры седины. Животное будто готовилось к прыжку, припав на передние лапы. Композиция, как жизнерадостно пояснил опьяневший Эрих, была сделана таким образом, чтобы отвлекать внимание от крошечного дефекта: когда тело лиса извлекли из капкана, оказалось, что тот пытался отгрызть себе лапу, но не успел.
– Но такому красавцу грех пропадать, – не унимался фон Клокке, несмотря на то что лицо Фердинанда явно посерело. – Тем более он один из последних. Остальных вредителей давно извели.
Юстас сжал кулаки: именно лис был геральдическим животным и символом семьи Спегельраф. Злонамеренная или нет, демонстрация такого рода была страшным оскорблением. И последней песчинкой.
– Сыграем партию, герр Эрих? – предложил ассистент герцога.
Фон Клокке несколько раз бессмысленно моргнул, фокусируясь на Андерсене, и кивнул.
– Я не против, мой мальчик. – Он похлопал Юстаса по плечу и нетвердой походкой двинулся обратно к бильярду. – Но предупреждаю – меня сложно удивить даже новыми трюками.
– Тем не менее я попытаюсь.
Юстас снял строгий синий пиджак, закатал рукава, не спеша выбрал кий, чтобы его длина соответствовала росту, тщательно натер наконечник мягким мелом. Хозяин тем временем с удовольствием подготавливал стол к новой игре: извлекал из луз шары, подпевая элегической арии.
– Разбей, мой мальчик, уступаю.
– Как вам угодно.
Черный биток ударил в вершину пирамиды, и она рассыпалась, раскатилась по вишневому сукну. Юстас машинально отметил не менее полудюжины выигрышных вариантов.
– Объявляйте ваши номера, господа, – хрипло сказал герцог, ссутулившись около доски со счетом.
– Мой будет девятый, – провозгласил Эрих, установив конец кия на растопыренной пухлой пятерне. – Во-от эдак!..
Как и рассчитал Юстас, шар был сыгран крайне неудачно, но общей картины не изменил.
– Номер один.
Удар. Герцог равнодушно засчитал очко в пользу Андерсена.
– Ловкач, – обрадовался Эрих. – Вижу, что Нанду тебя натаскивал!
– Мне было у кого поучиться. Продолжим, – потребовал Юстас.
Первую партию Андерсен выиграл почти всухую, даже без особых приемов, чем надеялся немного отрезвить фон Клокке – иначе все было бессмысленно. Он преуспел в этом: старик прилагал все большие усилия, чтобы одолеть противника, и его досада росла.
– Ну, знаешь ли! Каков стервец! Да как же это! – то и дело восклицал тот.
После второй партии, уже совершенно взмокший и не менее пунцовый, чем бильярдный стол, Эрих попросил реванша. Юстас понял, что теперь он готов к беседе.
– С кем вы обычно играете на бильярде, герр Эрих? – как бы между прочим задал он вопрос.
– Да с кем придется, – отмахнулся хозяин. – Все больше со швалью бумажной, из Валликрава.
– Должно быть, и с нынешним бургомистром не раз доводилось катать шары в этом изысканном кабинете? – Юстас дождался утвердительного кивка. – Похоже, вас связывает долгое сотрудничество. Он так печется о вашем благополучии. О вашей жизни.
Во взгляде фон Клокке промелькнуло недоумение, но он быстро нашелся с ответом.
– В цивилизованных странах деловые партнеры непременно справляются о здоровье друг друга, – немного нескладно парировал он. – Это часть этикета, мальчик мой. Но не будем отвлекаться. Думается мне, этот славный шарик намерен отправиться в лузу. Нанду, номер шесть!
И вновь промах. Юстас позволил себе саркастическую улыбку. Он и не думал отступать. Не теперь. Словно отвечая его мыслям, ария тенора сменилась грозным хором в сопровождении духовых и ударных.
– Разумеется. Вот только его интересовало не состояние вашей грыжи или сердечной мышцы. Он был встревожен перспективой… Как бы точнее выразиться? Полагаю, в вашем завещании этот пункт обозначен как «случай насильственной смерти».
Эрих выглядел ошеломленным.
– Боги с тобой, мальчик!
– Мое имя – Юстас.
– Хорошо, Юстас… Ты говоришь о каких-то совершенно диких вещах!
– Отчего же диких? Вы были совершенно правы, включив это условие в письмо душеприказчику. Как юрист, осмелюсь предположить, что целиком это звучало следующим образом: «Прошу обнародовать прилагаемые документы в случае моей скоропостижной насильственной кончины». Вам нельзя отказать в осмотрительности. Герр Спегельраф, прошу вас, номер два.
Он поймал вопросительный взгляд герцога, но отвел глаза. Патрон ничего не знал ни о его расследовании, ни о сделанных выводах. И тем не менее не было похоже, что он собирается останавливать своего ассистента.
Последовавший удар был безупречен.
– О каких документах ты говоришь?
Если бы Эрих не был пьян и сбит с толку, как сейчас, он бы ни за что не поддался на грубую провокацию. Он бы не купился на блеф и не сунулся в этот капкан.
– Кто знает? Думаю, вы позаботились о том, чтобы компромат на пана бургомистра был исключительно ценным. Так же как вы позаботились о сохранности этих материалов и собственной безопасности, если ему вдруг надоест платить шантажисту. Тем более что вы берете за свое молчание немало. Номер три.
Фердинанд уже перестал вести счет. Он застыл, как мраморное изваяние, и крошево мела осыпалось с его стиснутых пальцев. Юстас решил открыть одну из немногих настоящих карт.
– Я вскрыл конверт. Ни для меня, ни для вас не секрет, что никакого серебра у вас нет. Да и кто теперь использует его для производства монет? Кстати, когда точно иссякла жила? Пятьдесят лет назад? Или больше?
Эрих отступил на пару шагов от бильярда, слепо нашарил за спиной подлокотник кресла и тяжко опустился в него.
– Хорошая школа, Нанду. Ты хорошо обучил своего подручного, – медленно ворочая языком, он откинулся на спинку. – Но, чую, на этом у тебя не все, – обратился Эрих уже к Юстасу. – Теперь полагается припереть меня к стенке, ведь одних обвинений недостаточно.
