bannerbannerbanner
Предлунные

Анна Каньтох
Предлунные

Полная версия

– Конечно, – ответила девушка, и самым странным было то, что она, похоже, говорила правду – видимо, хорошо умела распределять внимание. – Что стало с твоей матерью?

– Она осталась позади, когда я был еще совсем малышом. Большую часть детства я провел вместе с братом в сиротском квартале, а потом, когда Ари стал взрослым, его тоже забрал Скачок. Тогда я нашел себе квартиру в центре и перебрался туда.

– Меня создали душеинженеры Хаоса, – медленно проговорила Каира, словно смакуя каждое слово. – Я – слепок случайно выбранных генов. И у меня нет никаких способностей.

Финнен почувствовал, как на него нахлынула горячая волна жалости, сочувствия и неловкости при виде ее несчастья. К горлу его подкатил комок. Ничего удивительного, что Каира нисколько не сомневалась – во время Скачка она останется позади.

Никто больше не заказывал детей у душеинженеров Хаоса – да, когда-то это было модно, но давно, полтораста лет назад или даже больше, в те времена, когда еще была жива мать его матери. И мода эта продолжалась очень недолго. Эта почти забытая корпорация создавала людей именно так, как говорила Каира – отбирая гены без какого-либо плана и не заботясь о том, чтобы обеспечить им какие-либо таланты. Иногда из таких детей вырастали гении, но значительное большинство оказывались полными середняками. И при первом же своем взрослом Скачке оставались позади.

Душеинженеры Хаоса имели худшую статистику в городе – хуже справлялись лишь уже не существующие Перфекты, которые давным-давно упрямо решили создавать людей, совершенных во всех отношениях.

– Не понимаю, как кто-то мог обречь своего ребенка на подобную судьбу…

Каира пожала плечами.

– Я одиннадцатая дочь, и мой отец утверждает, что сыт по горло предсказуемостью. Ему хотелось хотя бы раз не знать, что вырастет из его ребенка. Думаю, – неохотно добавила она, словно размышляя, стоит ли оправдывать родителя, – он всерьез верил, будто я случайно получу способности, которые позволят мне выжить. Когда я была маленькая, он меня любил; помню, часто звал меня к себе, а потом подсовывал разные игрушки, мелки для рисования, механические конструкторы, музыкальные инструменты. И ждал, наблюдая, с чем я охотнее всего забавляюсь, и к чему у меня есть талант. Вот только никакого таланта у меня нет, и по мере того, как я росла, это становилось все очевиднее. С какого-то момента все уже не сомневались, что я останусь позади. Никто не говорил мне этого вслух, но я знала, все видела в глазах отца, сестер, даже прислуги, – она удивленно тряхнула головой. – Я была уверена, что все они правы.

– Но ведь ты пережила Скачок? Может, у тебя все-таки есть какие-то скрытые способности…

Финнен чувствовал, что его оптимизм звучит фальшиво. Да, этот Скачок не забрал Каиру, но это мог с успехом проделать следующий, через несколько лет, может, даже месяцев. Наверняка так и будет. Имело ли дитя Хаоса хоть какой-то шанс дожить до Пробуждения? А какие шансы имелись у него самого? Никто не знал точных планов Предлунных, но из расчетов следовало, что их ждет еще от нескольких до полутора десятков Скачков, во время которых будут отвергнуты свыше девяноста девяти процентов граждан Лунаполиса, и, соответственно, к концу останется около тысячи человек, которых Предлунные по тем или иным причинам сочтут самыми совершенными.

От нескольких до полутора десятков Скачков. Если и дальше они будут следовать в том же темпе, то Финнен и Каира окажутся принадлежащими к последнему поколению – тому, которое достигнет Пробуждения.

Он ощутил страх – не ту приятную эмоциональную дрожь, которая так ему нравилась, но настоящий, пронизывающий страх, словно стоял на шпиле Купола и смотрел вниз, на открывающуюся под ногами пропасть. И он знал, что рано или поздно в нее рухнет – при очередном Скачке или следующем за ним. Ему не суждено постареть и умереть естественной смертью, лишь погибнуть в прошлом, в пламени, из-за заражения от ран или от испорченной еды.

«Время заканчивается», – сказала прекрасная Алика, и, вероятно, то была единственная умная фраза за всю ее жизнь.

У него кружилась голова, в животе мутило, будто он спускался на временном лифте.

– Пойдем прогуляемся, – отчаянно предложил Финнен, бросив взгляд на Каиру. Ей тоже должно было быть страшно, еще больше, чем ему, и тем не менее, она вовсе не выглядела испуганной. Он ощутил легкую неприязнь. Может, она была чересчур глупа, чтобы думать о будущем, а может, как и многие другие, просто жила сегодняшним днем.

В любом случае, он ей завидовал.

5

Ветер утих, разогнав до этого тучи, и в небе теперь ярко сияли три луны – самый большой серебристый Воз, розоватый Возница и голубой Вол.

Сперва они шли в гору, в сторону выше расположенных кварталов, большинство из которых были заброшены. В течение столетий Лунаполис разрастался, чтобы затем, по мере того как уменьшалось число его жителей, а из провинции уже никто больше не прибывал, начать сокращаться. Те, кого пощадил Скачок, занимали дома своих менее удачливых соседей, медленно, но неуклонно перемещаясь в сторону центра. Там находились Водная площадь, башни Эквилибриума и Принципиума, Рынок, а также Архив. Именно там сосредоточивалась жизнь.

Город блестел чистотой, как всегда после Скачка. Вся грязь, пыль и мусор остались в прошлом. Лишь под одной из скамеек Финнен заметил сложенную пополам газету, явно купленную перед самым Скачком, с целыми и незапятнанными страницами – наверняка потому она и уцелела. Подняв ее, он отчетливо увидел в свете трех лун крупный шрифт на первой полосе.

«Мэй Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает, что вскоре будут завершены работы над Молниеносным Транспортером Живой Материи на Большие Расстояния. Не ждет ли нас в связи с этим в ближайшее время еще один Скачок? Напоминаем, что Игонетт – правнук создателя Железки, благодаря которой мы проскочили почти пятьдесят лет…»

Он перевел взгляд ниже.

«Сколько лет мы проскочим сегодня?»

И на второй полосе:

«Арт-киллер Мирка Мирхей в письме к прессе утверждает, что ему удастся убить эксперта Омари. Омари славится своей осторожностью, нанимает доверенную охрану и людей, которые пробуют его еду. Убийство должно произойти через три месяца после Скачка…»

«Интересно, – подумал Финнен, – пережил ли Мирка Скачок?»

Скорее всего да. Этот старик – один из немногочисленных в Лунаполисе – отличался невероятной живучестью.

Каира терпеливо ждала. Легкий ветерок шевелил ее платье. Финнен положил газету, и они двинулись вниз, в сторону центра, где окна были освещены, а из домов доносились звуки музыки.

Флейта, бубен, гитара… Финнен вдруг ощутил внезапную радость от того, что стоял на холодной лестнице, в то время как другие развлекались в обогреваемых залах. Он чувствовал себя слегка как актер на сцене – подобное бывало часто, и ему нравилась роль, которую он играл. По крайней мере, в том, чтобы стоять на холоде с кем-то, кого он едва знал, было нечто оригинальное, а Финнен любил оригинальность.

Он взял Каиру за руку. Не потому, что в лунном свете она выглядела особенно симпатичной – хотя и это тоже – но потому, что такой жест показался ему вполне соответствующим моменту. Она не стала возражать, а он понял, что она слишком погружена в свои мысли, чтобы обратить на это внимание. Финнен ощутил болезненный укол по самолюбию, но боль быстро прошла. В прикосновении к девушке, которая вовсе не желала, чтобы к ней прикасались, имелось некое тайное, грязное наслаждение, чем-то напоминавшее подглядывание в окно.

Они остановились перед Архивом. Здание выделялось среди прочих, поскольку лишь оно одно в Лунаполисе имело гладкие, ничем не украшенные стены. Из-за угрозы бушевавших в прошлом пожаров стены построили из огнеупорных материалов, а трубы, по которым доставлялись газ и горячая вода, шли исключительно внутри здания, а не снаружи.

В Архиве горел свет – даже в такую ночь здесь кипела работа над новыми изобретениями, каждое из которых могло вызвать очередной Скачок. «Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает…» Алика сто раз была права – время действительно заканчивалось.

Когда они вернулись на Водную площадь, Финнен отпустил руку девушки, чувствуя себя вором, который считает себя виноватым, но на самом деле нисколько не жалеет о своем поступке.

– Кто-то за нами идет, – сказал он, остановившись недалеко от Колодца.

– Что? – нахмурилась она. Лишь эти слова вырвали ее из задумчивости.

– Кто-то за нами идет, – терпеливо повторил он. – Я уже какое-то время назад это понял. Нет, не оглядывайся…

Он увлек ее в сторону каменного сооружения. Величиной Колодец напоминал небольшой круглый бассейн, а названием был обязан своей невероятной глубине. Некоторые утверждали, будто его дно находится в прошлом, в самом нижнем и самом старом из отвергнутых миров. Финнен иногда в это верил, а иногда нет, в зависимости от того, хотелось ли ему видеть более или менее романтическую версию действительности.

Вода в Колодце была слегка наэлектризованной, а ее капли имели соленый привкус. Наклонившись, Финнен сделал вид, будто смотрит вглубь, туда, где на дне покоились Предлунные, а на самом деле тайком бросил взгляд в сторону, где несколько мгновений назад заметил темный изворотливый силуэт. Ему нравились подобные уловки, хотя на самом деле не имелось никаких причин, по которым он не мог бы просто оглянуться.

– Там, у здания Принципиума, возле цоколя с каменным грифоном. Осторожно… Видишь?

– Это мой брат.

– Зачем он за нами ходит?

– Видимо, заметил, что я сбежала из дома, и теперь за мной следит.

– Он расскажет твоему отцу?

– Что я сбежала? Отец и так узнает. Но Нирадж меня не выдаст.

Финнен посмотрел во тьму Колодца. Как на самом деле выглядят Предлунные? Когда-то он воображал их себе как спящих великанов; теперь, когда он стал взрослым, подобное представление казалось ему чересчур наивным, но избавиться от него никак не удавалось.

 

– Он пытался меня убить, – со странным спокойствием продолжала Каира. – Два раза.

Финнен в замешательстве поднял взгляд. Если это была шутка, то он ее не понял.

– Твой брат? – Она серьезно кивнула. – Тот самый брат, которому ты доверяешь, считая, что он тебя не выдаст? Каира… – он замолчал. У девушки был талант выводить его из равновесия. Да она вообще нормальная? Если бы оказалось, что нет, он наверняка бы облегченно вздохнул, поскольку мир вернулся бы в старую избитую колею. Облегченно – но и разочарованно, пожалуй, тоже.

– Ты должна рассказать отцу, сообщить в полицию… – пробормотал он. – Нужно с этим что-то делать.

– Ты не понимаешь.

Он удержался от замечания, что она, похоже, тоже не понимает.

Каира махнула рукой. Темная фигура отделилась от цоколя с каменным грифоном и начала приближаться к ним. Высокий и плечистый, Брин Нирадж шел размашистым, пружинистым шагом.

– Мы живем недалеко от Рынка, у лестницы Жонглеров, – сказала Каира. Ее брат был все ближе – Финнен различал уже не только очертания его силуэта, но и светлое пятно лица, окруженное короткими вьющимися волосами. – Заходи в гости, если будет желание.

– У тебя могут быть из-за меня проблемы, – предупредил он.

– Не больше, чем те, что будут и так.

Ответить он не успел. Нирадж остановился перед ними, разглядывая Финнена с ленивым веселым интересом. Тот посмотрел на него в ответ, стараясь не проявлять чрезмерного любопытства. У Брина Нираджа было широкое бледное лицо, узкие губы и бесформенный, явно несколько раз сломанный нос. Он нисколько не походил на сестру – лишь волосы и глаза у обоих были одинаково угольно-черными.

Брат, который пытался убить Каиру.

– Тебе вовсе не нужно с ним идти, – сказал Финнен, повинуясь некоему внезапному порыву.

– Естественно, нужно, – девушка удивленно нахмурилась.

Нирадж оскалился в волчьей усмешке.

– Ты слышал. Нужно.

Финнен стиснул зубы. «Ненавижу его, – подумал он с неожиданной детской обидой, чувствуя, как накатывает горячая волна злости. – Самоуверенный сукин сын».

– За меня не беспокойся, – бросила Каира через плечо, когда брат схватил ее за локоть и поволок за собой. – Все будет хорошо.

Он смотрел, как они уходят через площадь, преследуемые собственными тощими тенями.

«Все будет хорошо». Надо же.

Финнен стоял возле Колодца, дожидаясь, когда Каира обернется и попросит его о помощи. Он понятия не имел, что станет тогда делать – Брин Нирадж был выше него, тяжелее и значительно мускулистее. И тем не менее он ждал.

Девушка не обернулась, и вскоре Финнен остался на Водной площади один. Он вновь ощутил груз одиночества, и на этот раз в том не было ничего приятного. Ветер опять усилился, по соленой воде пошли волны, а парень задрожал от холода.

Ему казалось, будто произошло нечто важное, только сам он слишком глуп – а может, просто слишком молод, к тому же устал и замерз – чтобы понять, что это было.

6

Домой он вернулся еще до рассвета.

Щелкнул выключатель в мастерской, и потолок раздвинулся, показав круглый глаз иностекла. Оно пылало лунным светом, голубым и подрагивающим, будто отфильтрованным сквозь волнующуюся воду. Для предков Финнена этого света наверняка бы не хватило, но сам он, как и большинство людей его поколения, обладал улучшенным зрением. Он видел даже рисунки на медных пластинах, которыми были выложены шесть из восьми стен мастерской (остальные две занимали окна, сейчас темные). Видел и беспорядок на столе, все кисти, растворители, краски и тряпки, а дальше – мольберты, чистые стекла и холсты. Он привык работать при свете иностекла, пробуждая дорогие светлячковые лампы лишь по особым случаям.

То, что он собирался сейчас сделать, трудно было назвать особым случаем.

Он бросил куртку на шкафчик, где хранились письма и стихи, а затем разбил недавно нарисованную картину. Ему хотелось проделать это спокойно, без злобы, но он не выдержал. Картина была мертвой и бездушной – Финнен сам не понимал, как мог в свое время считать ее хорошей. Он растоптал осколки стекла, превращая их подошвами в мелкую пыль, после чего порвал стихи для Алики, а заодно вывалил на пол содержимое двух ящиков и пинками разбросал его по комнате. Уничтожил и городской пейзаж, поскольку рисовал его без особой убежденности, а также начатый портрет Алики, ибо знал, что тот останется незаконченным.

В завершение открыл окно и швырнул в полумрак флейту, на которой так и не научился прилично играть, а потом сел на кровать, слегка напуганный собственным приступом ярости.

Подобное с ним порой случалось, иногда он даже сознательно себя подстегивал – но этот приступ был другим, более неистовым. И после него Финнен вовсе не ощущал облегчения.

7

– Надень еще серьги… Они пойдут к твоему платью. Видишь? И красиво подчеркивают темный цвет твоей кожи. Теперь макияж… – Нура, миниатюрная и хрупкая словно фарфоровая кукла, кружила возле Каиры, демонстрируя неисчерпаемые запасы энергии и слов. Уверенности в себе ей придавало осознание собственной красоты и личного обаяния. По ее тщательным подсчетам, у нее состоялось семь «серьезных» романов, после каждого из которых в итоге бросала парня она сама. – Вот теперь ты выглядишь настоящей красавицей, – совершенно искренне продолжала она, поскольку ее положению более красивой из сестер ничто не угрожало. – Он будет доволен. Мужчины любят, когда женщины хорошо выглядят.

Каира кивнула, хотя вовсе не думала, будто это ей чем-то поможет. Она знала, что отец в любом случае ее накажет, вопрос лишь – как.

«Неважно, – она стиснула зубы. – Я все выдержу. После тренировок с Нираджем у меня и без того полно синяков, так что несколько лишних ничего не изменят. А если он запрет меня в комнате и запретит выходить – что с того? Я провела там большую часть жизни. Я выдержу».

– Мне пойти с тобой? – спросила Нура.

– Да, если можешь. Пожалуйста.

8

– Каира, подойди ближе. Нура, останься.

Старшая сестра осталась у раздвижных дверей, младшая подошла к креслу. Силуэт Брина Иссы скрывался во мраке, в то время как сияние светлячковых ламп падало на совершенно случайные элементы обстановки: глобус, на котором расползался темным пятном посреди гористого континента Лунаполис, древнюю астролябию, частично собранную модель головы механоида тех времен, когда головы эти были вдвое больше человеческих, водяные часы и витрину, за ее стеклом стояли чучела птиц, стоившие целое состояние.

Все это когда-то принадлежало отцу Иссы.

Каира незаметно огляделась вокруг. Комната почти не изменилась с тех пор, когда она приходила сюда еще ребенком, чтобы поиграть с картинками-пазлами, красками и музыкальными инструментами. Потом отец, разочаровавшись, постепенно перестал за ней посылать, а в последние несколько лет у нее создалось впечатление, будто она для него вообще не существует.

Теперь он наконец вспомнил о младшей дочери.

– И что мне с тобой делать, Каира?

Показалось ли ей, или в самом деле в голосе Брина Иссы прозвучали довольные нотки? Может, дело было в том, что она действительно красиво выглядела, а может, отца порадовало ее своеволие. Если она не могла стать талантливой дочерью – то пусть будет хотя бы своенравной; может, с его точки зрения это представляло некий интерес.

– Не знаю, папа. Решать тебе.

Комната не изменилась, но отец – да, и даже очень. Раньше, когда она проводила с ним большую часть времени, он был скульптором, потом хирургом, еще позже – разводил шелкопрядов и профессионально играл в кости, а теперь торговал произведениями искусства. Будучи еще девочкой, Каира пыталась отыскать среди меняющихся талантов ядро его личности, и нашла две черты, остававшиеся неизменными, несмотря на очередные геномодификации: ум, а также талант причинять боль.

– Много тренируешься с Нираджем?

Каиру обдало холодом. Именно Брин Исса разрешил ей учиться драться ножом-дараккой, надеясь, что у дочери окажутся способности хотя бы в этой области. Таковых не нашлось, по крайней мере, в достаточной степени, чтобы его удовлетворить, но он не стал запрещать ей учиться дальше и никогда впоследствии об этом не вспоминал.

До сегодняшнего дня.

– Да.

– И как?

– Неплохо.

Это означало, что она может защищаться в течение первых пяти-десяти минут – не так уж мало, учитывая, что лучшие душеинженеры Принципиума подобрали черты ее брата с точки зрения владения боевыми искусствами. Именно во время этих тренировок Брин Нирадж дважды пытался убить Каиру.

– Он строгий учитель, согласись? Могу поспорить, ты вся в синяках.

Она молчала, сгорбившись под тяжестью его слов. Если ее подозрения верны…

– Каира? – поторопил ее шепот из темноты. – Я прав?

– Ничего страшного… – пробормотала она, прекрасно зная, насколько неубедительно звучат ее слова.

– Ты всегда была упрямой девочкой, – рассмеялся Брин Исса, но в его голосе не слышалось ни капли похвалы. – И, должен признать, спокойной. По крайней мере, до недавнего времени. Все те дни, которые ты столь послушно проводила в своей комнате…

«Он все знает, – подумала она, теперь уже нисколько не сомневаясь. – Ему в точности известно, о чем я размышляла, прежде чем сюда придти. Может, во время последней геномодификации он велел добавить себе телепатические способности? Или просто видит всех нас насквозь, чувствует любую нашу ложь и всегда знает, за какую ниточку потянуть? В любом случае, он не станет ни бить меня, ни запирать на ключ. Он найдет другой способ, куда хуже».

– Я решил, что ты не заслуживаешь наказания, – спокойно проговорил он, и она тут же ему поверила, ощутив благодарность, а может, даже нечто наподобие любви, которую питала к отцу в детстве. Вспоминая позднее это мгновение, она каждый раз сгорала от стыда. – Ты настолько молода, что за все твои выходки отвечают твои непосредственные опекуны, а не ты, – продолжал Брин Исса. – Наказывать слуг нет смысла, так что, боюсь, придется возложить ответственность на тебя, Нура. Ты должна следить за младшей сестрой. Думаю, двадцати ударов хватит.

Каира остолбенела. Со стороны дверей донесся тихий испуганный писк.

– Отец, прошу тебя…

– Это несправедливо, – поддержала сестру Каира, когда к ней вновь наконец вернулся дар речи. – Я взрослая и могу сама за себя отвечать. Это я виновата, а не Нура! – крикнула она, прекрасно зная, что это ничем не поможет. Решение отца не имело ничего общего с логикой.

Брин Исса молча слушал. Он слегка пошевелился, и из темноты на мгновение возникла его белая рука с длинными пальцами.

– Не противоречь мне, – предостерегающе сказал он.

Каира не обращала внимания на его тон, зная, что отец развлекается от души.

– Накажи меня! – отчаянно заорала она. – Я заслужила!

– Каира, выйди. Нура, останься.

– Это я виновата, не она!

– Выйди, пока я не позвал Голубую Девятку.

Она закусила губу. В могучем механическом теле Голубой Девятки пребывала в плену банда братьев-головорезов, которых сторожил самый смирный из них. Но даже этот самый смирный мог, не моргнув глазом, сломать человеку руку.

Каира поняла, что проиграла. Собственно, против отца у нее не было никаких шансов. Она могла остаться, дожидаясь, пока придет слуга и унесет ее, кричащую, перекинув через спину. Или могла уйти, сохранив хотя бы частицу достоинства.

На пороге она обернулась, взглянув на сестру. На миниатюрном лице девушки, которую никто ни разу в жизни не ударил, застыл неподдельный ужас.

9

Даниэль Панталекис покачивался на волне, которая в его воображении была красной, будто свежая кровь. Иногда он нырял столь глубоко, что терял сознание, и ему становилось хорошо, очень хорошо. А потом выныривал, и его тело снова начинало скулить, захлестываемое пурпурной болью. Он быстро обнаружил, что меньше страдает, если не пытается пошевелиться, и просто лежал в темноте, моля бога, чтобы тот позволил ему провалиться ниже, в благословенную тишину смерти.

Хотя на самом деле особого желания умирать у него не было.

Пошевелив слипшимися губами, он открыл глаза.

– Пожалуйста… – прошептал он.

Взгляд его постепенно привыкал к красноватому полумраку. Он увидел высокий потолок, опиравшийся на черную колонну в форме танцующих фигур, а потом, ниже, морду напоминавшего пантеру зверя.

Пантера с механическим скрежетом повернула голову в его сторону.

Он тихо вскрикнул – на большее не хватило сил – и отпрянул назад, или по крайней мере попытался. Пурпурная волна была мелочью по сравнению с болью, которая взорвалась в его теле, в одно мгновение испепелив нервы, а потом он провалился во тьму.

Очнувшись, он понял, что весь мокрый от пота и дрожит как в лихорадке. Он лежал с закрытыми глазами, сосредоточившись на дыхании: вдох, выдох, вдох, выдох. По крайней мере, на это он был способен.

 

Даниэль чувствовал, что рядом таится опасность – инстинктивно, словно зверь, хотя разум его не мог сформулировать соответствующие слова, и даже образ пантеры в мозгу был столь размыт, будто он видел ее давным-давно.

Приоткрыв веки, он медленно повернул голову.

Пантера никуда не делась.

Стоило ему на нее взглянуть, как голова ее со скрежетом повернулась, а глаза блеснули зеленым. На этот раз он выдержал – лишь слегка вздрогнул и тут же замер.

Пантера снова повернула голову. И еще раз. Каждый раз ее движение сопровождалось скрежетом ржавого механизма.

«Это машина, – подумал он. – К тому же, похоже, испорченная. Ничего она мне не сделает».

Он облегченно вздохнул, хотя понимал, что проблемы его не становятся от этого менее серьезными. Он мог двигать обеими руками, а также пальцами правой ноги, на которой прекрасно ощущались хлопчатобумажный носок и армейский ботинок. Но ниже левого бедра он не чувствовал уже ничего, помимо боли, которая распространялась по всему телу, выворачивая внутренности и железными клещами охватывая желудок. Ему не хотелось смотреть в ту сторону, но он все-таки взглянул, с усилием приподнявшись на локтях, и увидел, что левую ногу придавливает каменный блок, столь большой и тяжелый, что он ни за что не сумел бы его поднять. Кости… кости наверняка размозжены – Даниэль видел исчезающее под камнем собственное бедро и заскорузлую от крови штанину.

Ощутив тошноту, он отвернул голову. Его вырвало бы, но в желудке ничего не было, и он просто старался лежать неподвижно, ожидая, пока пройдут судороги.

Ему очень хотелось пить. Во рту и горле пересохло, будто кто-то насыпал туда пустынного песка. Он душу бы отдал за глоток холодной воды, и ему захотелось заплакать при мысли о чудесной влаге на губах и языке, стекающей по нёбу. Он плакал тихо, без слез, все так же сосредоточившись на том, чтобы лежать неподвижно.

Зеленоглазая пантера не сводила с него взгляда, время от времени словно неодобрительно качая головой.

Лихорадка искажала картину того места, где он находился. Механический зверь, танцующие на колонне силуэты и заваленная ниша, пленником которой он стал – все расплывалось перед глазами. Через пролом в стене падал приглушенный красный свет, но Даниэль не мог разглядеть ничего снаружи.

Не мог он и вспомнить, как тут оказался. Словно в тумане, в его мыслях возникал очень похожий зал, только намного более разрушенный. Он убегал от какого-то кошмара и отчего-то решил, что идеальным убежищем станет именно эта ниша, в которую он и ввалился, а потом…

Потом были только боль и лихорадка. В бреду возникали сцены, напоминавшие остановленные во времени, вырезанные из фильма кадры. Катерина лежит на земле, Ивен, склонившись над ней, что-то говорит, о чем-то просит…

Даниэль загонял воспоминания вглубь разума, зная, что когда-нибудь наступит время, когда ему придется столкнуться с тем, что тогда случилось. Когда-нибудь, но не сейчас – сейчас он был ранен и нуждался в помощи.

И тем не менее, в его мозгу возникали все новые и новые образы, а он постепенно проигрывал неравную борьбу. Он пытается помочь Катерине, тянется к аптечке…

Аптечка?

Сердце забилось сильнее, в голове прояснилось. Он попытался вспомнить, сколько ампул обезболивающего использовал. Две он ввел Катерине, Ивену… Ивену, похоже, не ввел ни одной.

Значит, еще одна должна была остаться.

Осторожно, словно впервые встающий с постели выздоровевший паралитик, он приподнялся на локтях. Перенеся вес тела на левую руку, потянулся правой за спину, туда, где под позвоночником ощущалась выпуклость сдвинувшейся во время падения аптечки. Нащупав мягкую искусственную кожу, нашел замок-молнию. Открыть его удалось не сразу – язычок замка был слишком маленьким и казался скользким, словно кубик льда, а пальцы Даниэля походили на пучок одеревеневшей морковки. После одного чересчур резкого движения ему пришлось переждать, пока минует приступ боли, а потолок перестанет вращаться перед глазами.

Вспотев и дрожа, он сунул пальцы левой руки в щель между каменными плитами, черпая облегчение от их прохлады. Наконец открыл аптечку и полез внутрь. Теперь нужно было еще отыскать уцелевшую ампулу, если та вообще существовала, нащупать ее среди противолихорадочных, противорвотных и обеззараживающих средств, а также перевязочного материала. Сперва он наткнулся на инжектор, который аккуратно отложил в сторону, а потом вернулся к поискам ампулы. Было бы проще, если бы ему удалось передвинуть ремень так, чтобы аптечка оказалась там, где ей полагалось быть, то есть на бедре, но для этого требовалось приподняться выше на локтях, на что ему не хватало сил.

Он рылся в сумке немеющими пальцами, с каждой секундой обретая все больше уверенности, что даже если найдет ампулу, то не сумеет ее опознать, поскольку пальцы начинали терять чувствительность. Ему хотелось кричать и ругаться, выбросив из себя всю накопившуюся злость и отчаяние, весь ужас.

– Ну, иди сюда, малышка, – бормотал он сквозь зубы. – Я знаю, что ты там… иди сюда, иди… от тебя будет польза, много пользы… Не разбилась же ты, малышка? Вряд ли, ты не стеклянная…

Когда его пальцы коснулись пластиковой оболочки, он мысленно произнес короткую молитву. Сунув руку глубже, сжал кулак. У него возникло искушение взять ампулу в зубы, раскусить и хотя бы на мгновение ощутить в горле влагу. Каково на вкус обезболивающее средство? Когда-то он пил растворенные в воде витамины, и вкус казался ему отвратительным, но сейчас целовал бы руки любому, кто дал бы ему подобный напиток.

Если он проглотит жидкость – подействует ли она так же, как при инъекции?

«Скорее всего нет», – подсказал голос разума, чье мнение перевесило. Главное – заглушить боль, а потом уже можно думать и о жажде.

Дрожащими руками вставив ампулу в инжектор, Даниэль приложил его к правому бедру и надавил на поршень. Вскоре по телу разлилось тепло – не пылавший до этого жар, а просто приятное тепло. Красные волны успокоились и разгладились. Боль оставалась, но как будто скрытая под поверхностью. Все размывалось, отдалялось, теряло какое-либо значение.

Только теперь Даниэль почувствовал, насколько устал. Ему хотелось лишь свернуться в клубок посреди этого мягкого тепла и спать, спать…

Засыпая, он думал о дожде.

10

И дождь пришел.

Услышав шум, Даниэль открыл глаза. Уверенный, что продолжает спать и видеть сон, протянул руки в сторону лившихся через пролом в стене струй, но те были слишком далеко, и он сумел лишь смочить кончики пальцев, с которых тщательно слизал влагу, не заботясь о том, что вместе с ней слизывает и грязь.

– Ближе, – прохрипел он, обращаясь ливню. – Ближе.

Ветер усилился, дождь теперь хлестал как из ведра.

– Еще немного, – с надеждой повторил Даниэль. Желудок судорожно сжался в ожидании воды, глаза лихорадочно блестели. Слышать дождь так близко и не иметь возможности напиться – сущая пытка. – Ближе…

Вытянув сложенные вместе ладони, он с трудом заставил их не дрожать, чувствуя, как о кожу ударяются тяжелые капли, и борясь с желанием немедленно поднести руки ко рту.

Однако он выдержал, дождавшись, когда ладони наполнятся водой, и лишь тогда…

Движение оказалось слишком быстрым и резким. Собранная вода пролилась, и Даниэль вскрикнул, словно от боли, а затем в отчаянии начал сосать влажные пальцы.

«Еще раз, – подумал он. – Медленнее. Я справлюсь. Я должен».

Во второй раз ему удалось донести до рта глоток дождевой воды. Потом в третий. На четвертый раз вода снова пролилась, но он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его не слишком это взволновало. Он знал, что на пятый раз дела у него пойдут лучше. Так оно и оказалось – он пил, пока не почувствовал боль в желудке, что слегка его напугало, и он решил подождать, пока организм немного успокоится. Он весь дрожал – со стороны пролома несло влажным холодом, а рубашка Даниэля промокла насквозь.

– Хватит уже этого дождя, – проворчал он, все еще не вполне понимая, явь это или сон. Не сомневался он только в одном – действие обезболивающего заканчивалось, а еще одной ампулы у него не было. – Пора бы уже кому-то придти мне на помощь.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru