Анна Иванова
Тёмный секрет успеха
Я машинально кивнула, но тут же осознала свою ошибку.
– Можно с тобой? Мне как раз надо сдать «Мастера и Маргариту».
– Нет, нельзя, – остановилась я.
Лилька поджала губы и отступила.
– Мне не надо в библиотеку. Я тебя обманула.
– Я так и поняла, – кивнула она и подошла ближе. – Ты сегодня какая-то странная.
– Неудивительно. Я полдня думала, как от тебя отвязаться.
– Зачем? – ее подбородок дрогнул.
– Мне нужно в центр, купить лучшей подруге подарок на Восьмое марта.
– И все? А я-то думала!.. – рассмеялась Лилька.
– О чем?
– Ну не знаю, – пожала она плечами, – может, у тебя появился парень.
– Вот еще! Мне не до парней.
– Тогда, у тебя новая подруга и ты не хочешь мне о ней рассказывать.
– Дурочка, я бы вас познакомила.
– Значит, ты задумала кого-нибудь убить!
Я улыбнулась в ответ, стараясь скрыть напряжение. Автобус заурчал и тронулся с места. Поцеловавшись с Лилькой еще раз, я побежала к остановке. Интересно, она на самом деле верит, что я способна на убийство? Неважно. Главное, верю ли я?
В отделе учебной литературы центральной библиотеки стояла затхлая тишина, только из соседнего зала доносился приглушенный скрип ксерокса. Я нарочито громко процокала каблуками до пустого стола. Из-за стеллажа послышалось ворчание, и ко мне вышла библиотекарша. Она поправила выехавшую из пучка на затылке шпильку и, сев за стол, оглядела меня снизу вверх.
– Мне нужен справочник по ядам, – сказала я, поймав ее взгляд.
– Какого-нибудь конкретного автора, или…
– Просто хороший справочник.
– Они все хорошие, – подняла брови библиотекарша.
Я промолчала. Она встала и снова скрылась за стеллажами. Во мне дозревала уверенность, что она обиделась и больше не вернется, когда женщина вышла с книгой. Не успела я протянуть руку, как библиотекарша прижала книгу к груди и, сощурившись, спросила:
– Ваша фамилия?
– Зеленова, – назвала я Лилькину фамилию. Подруга постоянно брала учебники по химии. Одним больше, одним меньше – никто и не заметит. В моем списке книг этот справочник выглядел бы подозрительно.
– Лидия? – уточнила библиотекарша, открывая Лилькину карточку.
– Лилия.
– У вас есть что-нибудь на руках?
Что она имеет в виду? Деньги? Яд? Библиотекарша посмотрела сначала в карточку, а затем на меня. Я тут же сообразила, о чем речь.
– Да, у меня задачник по химии для абитуриентов, справочник по металлам, – вспомнила я перечень внешкольных учебников подруги, – англо-русский словарь…
– Вот ваши яды, – перебила библиотекарша. – Распишитесь. Залог – триста рублей.
Она протянула мне книгу и формуляр. Я достала из кошелька деньги. Если объявление на двери обмануло и завтра здесь не короткий день, а выходной, Лилька останется без подарка на Восьмое марта. Пока библиотекарша проверяла на свет лампы сторублевые купюры, я аккуратно выводила Лилькину подпись. В детстве она скопировала часть моего автографа, поэтому, когда библиотекарша отложила деньги, я легко чиркнула последнюю закорючку. Предупреждение о том, что каждый просроченный день стоит денег, застало меня уже в дверях.
Дома отец, как обычно, смотрел телевизор. На столе перед ним стоял поддон от вчерашнего торта с разрезанным поперек батоном и варенье в банке из-под томатной пасты. Папа не выбрасывал упаковки, которые мог использовать в быту, потому что не любил тратить деньги на то, что, по его словам, рано или поздно придется выкинуть. Вместо туалетной бумаги мне приходилось использовать газеты, а воду в унитазе спускать дважды – в бачок он клал кирпич, поэтому с первого раза ее не хватало. Из душа я частенько выходила намыленной, потому что отец перекрывал воду, если считал, что я слишком долго моюсь. Единственное, на что он не жалел денег – это телевизор. Папа называл его окном в мир, благодаря которому можно путешествовать, не вставая с дивана, а окна он любил большие.
Вместо того чтобы обернуться, папа сделал звук громче. Сняв сапоги, я прошла к себе в комнату. С утра здесь ничего не изменилось: та же старая мебель, собранная из разных гарнитуров; те же выцветшие обои; те же розовые шторы и покрывало – единственные выбранные мной предметы интерьера. Так и должна выглядеть комната, в которую я возвращаюсь каждый вечер. Тогда почему я удивилась, увидев все как было? Книги возвышались горой на столе, косметика разметалась по трельяжу, коллекция подаренных Лилькой плюшевых зайцев кучей малой накинулась на комод. Все вещи оставались на своих местах, и даже потолок не поменялся с полом. Значит, не все так страшно, и я могу сесть и спросить себя: зачем мне понадобился яд?
Не найдя ответа, я вытащила из сумки сверток с порошком и справочник. Пролистала книгу до страницы с нужным описанием: «Белый кристаллический порошок. Без запаха, вкуса, сильный яд. Растворим в воде, растворах щелочей, спирте, бензоле, ацетоне. Даже при воздействии минимальных доз наблюдается головокружение, головная боль, бледность, тошнота, упадок сил. Тяжелые случаи отравления характеризуются бессознательным состоянием, затруднением дыхания, скорым, едва ощутимым пульсом, холодным потом, нередко судорогами. Хорошо всасывается в ЖKT. Равномерно распределяется в крови. Легко проникает в клетки, где блокирует ферменты тканевого дыхания, в результате чего усвоение тканями кислорода, переносимого кровью, становится невозможным и организм погибает от внутритканевой гипоксии».
Комната поплыла перед глазами. Сердце вздрогнуло и остановилось. Я с трудом заставила себя вдохнуть и медленно, как из сдувающегося шарика, выпустила из легких воздух. Привычный процесс дыхания показался мне слишком сложным, почти невыполнимым. Я снова и снова повторяла вдох и выдох, как ребенок, тренирующий шаг за шагом. Убедившись, наконец, что могу дышать, я закрыла глаза и опустилась на подушку. Смерть слишком страшна, чтобы просить ее о помощи. Мне придется смириться со своим поражением и жить так же, как мои родители. Я слишком трусливая, чтобы добиться своего любой ценой. Я слишком слабая, чтобы убить человека.
Меня разбудил стук в дверь. В спальне все еще горел свет, но за окном уже светило солнце. Я вскочила с кровати. Прижав к груди книгу и сверток с порошком, заметалась по комнате.
– Алиса! – послышался бодрый голос отца. – Выгляни в окошко!
Я отпрыгнула в противоположный угол.
– Видишь, кто там стоит?
Медленно, по стеночке, я пробралась к окну. Снаружи никого не было.
– Это Восьмое марта к тебе пришло, Международный женский день. Открывай, будем праздновать!
Восьмое марта! Надо же о таком забыть.
– Секунду!
Несмотря на мою просьбу, дверная ручка начала поворачиваться. Выдвинув верхний ящик комода, я бросила туда справочник и яд. Прикрыла их нижним бельем и едва успела захлопнуть ящик, как дверь распахнулась. В комнату вошел отец.
– Где наша юная женщина?
Я повернулась к папе и, прижавшись бедром к комоду, улыбнулась.
– Смотри, что я тебе купил, – протянул желтый целлофановый пакет он.
Только мой отец мог упаковать подарок в пакет из универсама. Не надеясь на что-либо лучше коробки конфет, я заглянула внутрь. В пакете лежала сиреневая, прошитая блестящими нитками ткань.
– Какая красота…
Подхватив за плечики двумя пальцами, я аккуратно вытащила платье из пакета. Испугавшись, что тончайшая кружевная вставка на груди вот-вот порвется, присела на кровать и положила подарок на колени.
– Надень его и носи весь день, – сказал папа. – Скорее всего, это последнее Восьмое марта, которое ты празднуешь дома. Скоро ты станешь взрослой женщиной, и поздравлять тебя с утра будет кто-то другой. Будь самой красивой, порадуй старика.
Я уронила платье. Не сдерживая слез, бросилась отцу на шею. Этим намеком он сделал мне гораздо более ценный подарок, чем вся одежда мира. Следующее Восьмое марта я отпраздную далеко от дома – в Москве, в МГУ. Отец, как и его подарок, внутри оказался гораздо лучше, чем выглядел снаружи.
Папа вышел, а я начала собирать по всей комнате аксессуары. Платье не нуждалось в примерке: я часами простаивала возле витрины универмага, любуясь его сиянием, десятки раз уединялась с ним в примерочной и давно продумала, с чем буду носить, когда – именно когда, а не если – его заполучу. Я не какая-нибудь барахольщица, в моем шкафу не так уж много одежды. Вещи я покупаю не по указке модных журналов, а отталкиваясь от впечатления, которое хочу произвести. Это платье стало для меня символом той девушки, которой я мечтаю стать. Благодаря строгому покрою, оно подошло бы студентке самого престижного университета страны, а блестки и тончайшее кружево помогли бы сохранить легкость, смягчить официальный стиль.
Нарядившись, я первым делом отправилась в библиотеку и сдала справочник по ядам. Какое затмение нашло на мой разум? Как только мысль об убийстве сумела прокрасться в мою голову? Страшно представить, что могло случиться, не засни я вчера так рано. Отец, наверно, просидел голодным весь вечер. Слава Богу, он не надумал меня разбудить. Перед глазами встала картина задыхающегося папы, его большого, ослабленного сигаретами, алкоголем и жирной едой тела, бьющегося в конвульсиях. В груди защемило от жалости. Я закрыла лицо ладонями и потрясла головой, стараясь отогнать ужасающее видение. День прогуляла с одноклассницами, стараясь не вспоминать о яде. К вечеру девочки разошлись по домам. Лилькины родители пригласили меня пойти с ними на спектакль, но деньги, которые я заработала, занимаясь с пятиклашками английским, уже закончились. Поэтому, как и обещала папе, я вернулась домой к семи. Еле протиснувшись в дверь с горой бесполезных подарков, я услышала незнакомый голос:
– Вот это улов!
В дверях зала стоял, щурясь в мою сторону, длинный худощавый мужчина лет тридцати пяти.
– Еще бы, – отозвался отец, – небось, накормила полшколы мороженым.
– Только четверых, – улыбнулась я папе, проигнорировав замечание гостя.
– Юра, знакомься! Это моя дочурка, Алиса.
– Привет, – протянул покрытую розовыми пятнами руку Юра.
– Здравствуйте! – кивнула я и направилась в свою комнату.
Почему-то рядом с этим человеком я снова почувствовала себя пятилетней девочкой, встречающей взрослых гостей в канун Нового года. Как и тогда, сейчас мне захотелось спрятаться и просидеть в спальне весь вечер, пока гости не разойдутся по домам.
– Ну, что я тебе говорил? – заговорщически подмигнул ему отец.
– Алиска, чем будешь потчевать гостя? – кивнув отцу, спросил Юрий.
Не знаю, что поразило меня больше: наглость, или фамильярность, с которой он ко мне обратился. Никто в сознательной жизни не смел называть меня Алиской. Взрослым это не приходило в голову, а оболтусы-одноклассники меня побаивались с тех пор, как лет пять назад, на спаренном уроке английского, мальчик с параллельного выкрикнул это имя через весь класс. Обратно к нему полетел трехкилограммовый учебник. В тот раз ему повезло – он успел пригнуться, но пару швов все равно пришлось наложить.
– Сегодня Восьмое марта, – придя в себя, сказала я. – Это женский праздник, и я вас не приглашала.
– Зато я приглашаю! – развел руками папа и, взяв гостя под локоть, повел в зал. – Оставайся ужинать. Я тебе говорил, Алиса здорово готовит. Не смотри, что у нее длинные ногти. Хозяйству это не помеха. Видал, какая дома чистота?
Услышав несвойственные отцу похвалы, я поняла, для чего он привел в дом этого человека. Лестница из планов, ведущая к крыльцу МГУ, треснула и рассыпалась. До меня вдруг дошел истинный смысл папиного намека, в котором, как выяснилось, не было и слова об олимпиаде. Отец решил выдать меня замуж!
– Папа! – я схватила его за рукав. – Давай сегодня посидим вдвоем, как собирались. Пожалуйста!
– Втроем будет веселее, – повернулся он и мне в лицо ударил запах перегара. – Юрка знает такие анекдоты, живот надорвешь.
– Мне сейчас не до смеха. Мало того, что ты напился в мой праздник, так еще…
– Кто это напился? Ты как с отцом разговариваешь?!
– Так еще привел домой незнакомого мужика! Зачем ты меня перед ним расхваливаешь? Я не новый телевизор, чтобы мной хвастаться!
– Почему это незнакомого? Да я Юрку с детства как облупленного знаю. С его батяней на рыбалку пацаном ходил. С Юркой десять лет на зоне отпахал.
– Мало того, что старый, он еще и вертухай.
– Ты откуда слов таких набралась?! Юрка, друг, – повернулся он к гостю, – поди пока.
– А ужин? – попятился к выходу Юрий, щурясь в мою сторону.
– Да он же слепой!
– В другой день. Разберусь тут, – махнул на меня отец, – и опять тебя позову.
Юрий спиной вперед перешагнул порог и закрыл перед собой дверь. Отец долго провожал его взглядом. Я подумала, что удастся проскочить в комнату, но папа неожиданно вспомнил о моем существовании.
– Я понимаю, ты невеста завидная, цену себе знаешь. Это хорошо. Но так же всех женихов распугать можно!
– Каких женихов?
– Хороших! Зря ты так с Юркой, он во какой мужик, – поднял большой палец отец. – Работящий, меня уважает. За ним бы не пропала!
– Не собираюсь я замуж!
– Зря, пора начинать. У меня на книжке денег хватает, можешь хоть завтра платье выбирать. У Юрки своя квартира, жить будете отдельно.
– Какое платье? Какая квартира?! – я схватилась за голову. – Он же старик!
– Тридцать пять – это разве старость? Не понимаешь, как тебе повезло! Он из хорошей семьи, давно бы женился, если б не эта вертихвостка Тонька. Первая красавица в городе была, не хуже тебя. А теперь где? Мать-одиночка!
– Так он тот самый бобыль? Папа, это же конченый человек! Говорят, он таскался с какой-то алкоголичкой, подцепил от нее заразу. Видел пятна у него на руках?
– А ты больше слушай, что говорят. Про тебя, небось, тоже сплетни ходят.
– У меня хорошая репутация, я поводов для сплетен не даю.
– Я тоже не давал, все равно сплетничали.
– Ты женился на легкомысленной девушке, – попыталась как можно мягче напомнить я. – Это весомый повод.
– Я этого не знал, – отмахнулся он. – Да и знай я тогда, все равно не устоял бы. Как она была хороша на том вечере на зоне! Все наши мужики так и увивались за твоей мамкой, а она выбрала меня.
– Еще бы! Только ты додумался сделать ей предложение.
– Хочешь сказать, я дурак?! Это она от меня ушла, она и дура! Жила бы со мной как человек. Приключений захотела. Нашла на свою жопу. Ничего, мы с тобой не пропадем. Я тебя на ноги поставлю, хочешь ты этого, или нет. Потом сама мне спасибо скажешь.
– Скажу! – закивала я. – Всю жизнь буду тебе благодарна. Только, пожалуйста, отпусти меня на олимпиаду!
– Опять двадцать пять! – всплеснул руками отец. – Я тебя на ноги поставить хочу, а не по миру пустить.
– Ты и поставишь! Я поступлю в МГУ, получу высшее образование.
– Я же не против института! Высшее образование – дело хорошее. Но в Москву-то зачем ехать? У нас что, институтов в городе нет?
– Только не МГУ.
– МГУ, ШМГУ. Пустой звук! Поступишь на заочное. Сможешь учиться и работать. Я сегодня за тебя словечко замолвил. До конца школы будешь работать полдня. Служба – дело такое: чем раньше устроишься, тем раньше выслужишься. Там и пенсия не за горами. А лучше бы выкинула всякую ерунду из головы да замуж вышла. Тогда хоть всю жизнь дома сиди.
– Не собираюсь я дома сидеть. Моя цель – посвятить жизнь достойному делу.
– По-твоему, зона – дело недостойное?!
– Достойное, но не мое. Папа, ты когда-нибудь читал мои статьи? Или хоть раз смотрел видео в интернете? Знаешь, сколько людей следит за моим блогом? Сотни! Разве это не значит, что я нашла свое дело?
– Это значит, что пора завязывать с играми, – он поднял руку и ткнул пальцем мне в лоб. – Выкинь блажь из головы!
– Это не блажь. Олимпиада – мой шанс в жизни. Папа, – я опустилась на колени и заглянула отцу в глаза, – умоляю, отпусти меня в Москву!
– Я тебе в последний раз говорю: у меня в Москве дочек нет.
Он взял со стола пульт и включил телевизор. Я поднялась с колен.
– Нет, и не надо. Хочешь от меня отказаться – пожалуйста. В июне мне исполнится восемнадцать, смогу поехать без твоего разрешения.
– Без разрешения сможешь, а без паспорта – нет, – ухмыльнулся отец.
– Что ты…
Я забежала в спальню, не договорив. Открыла шкаф и просунула руку между постельным бельем на антресоли. Там, где должна была лежать коралловая папка с документами, ничего не было. Подтащив стул, забралась на него и начала по очереди вытрясать пододеяльники.
– Зря мусоришь, – сказал отец, наблюдая через дверной проем, как я скидываю белье на пол. – Тебе же потом убирать. Паспорта там нет, и свидетельства о рождении тоже. Я их хорошо спрячу, туда, куда ты и с пяти стульев не залезешь. И в паспортный стол с бутылочкой схожу, чтобы новые тебе не выписывали. В ЗАГСе паспорт получишь, когда образумишься и блажь московскую из головы повыкидываешь.
Я слезла со стула. Не надевая дубленки, прямо в домашних тапках вышла на улицу.
– И про Лильку твою я тоже не забыл! – донеслось до меня из распахнутой двери. – Сегодня батьке ее по телефону звонил, он трубку не берет. Завтра сам пойду. Валерка Зуйков дело обещал поднять. Пускай ее родители знают, как дочку на гульки отпускать!
На улице стемнело. Лицо покалывал мелкий снег. Я открыла калитку и пошла по протоптанной дорожке, ничего не различая перед собой. Бежать, вот чего мне хотелось. Бежать подальше от мрачного дома, по самую крышу заполненного безысходностью, от серого переулка, на котором тускнеют даже мечты. Попыталась ускорить шаг, но тело меня подвело. Энергия, которую я черпала из веры в себя, иссякла. Обстоятельства оказались сильнее. Все пропало. Годы усердных занятий, учеба по четырнадцать часов в сутки, конкурсы, олимпиады – все напрасно. Пока одноклассницы бегали на свидания, я корпела над учебниками. Они получили счастливую юность, а мне досталось разочарование. Но разве я была неправа? Отказываюсь в это верить! Я все сделала так, как должна была. Я заслужила свой шанс в жизни. Мне дали его подержать и тут же вырвали из рук. Видимо, отец прав. Выше головы не прыгнешь. Мой потолок – родители. Когда-то я смотрела фильм про «Ласковый май» и верила: если мальчики из детского дома стали суперзвездами, значит, каждый человек сможет добраться до вершины. Но у Шатунова не было родителей, которые держали бы его за ноги, когда он карабкался вверх.
За поворотом к градиенту слез и снежным помехам добавились огни фар дальнего света. Я отшатнулась от просвистевшего впереди автомобиля и пошла обратно. Отец сказал, что спрячет паспорт туда, куда я не дотянусь. Вряд ли он имел в виду чердак. Скорее всего, отдаст документы кому-нибудь на хранение, если уже не отдал. Нет, они в доме, иначе он не сказал бы об этом в будущем времени. Но сколько еще они там пробудут? Раз уж отец решил их перепрятать, он не станет долго ждать. Найти паспорт надо сегодня. Но как? Напоить папу до бесчувствия не получится – он сразу поймет, для чего мне это нужно. Купить снотворное негде – все аптеки закрыты. Дождаться, пока он уснет? У отца чуткий слух. Пожалуй, это единственное, в чем он проявляет чуткость. Стоило повернуть дверную ручку, как отец приглушил звук телевизора. Я сняла мокрые тапки и босяком перешагнула порог.
– Что мы сегодня будем есть? – спросил папа так, будто я никуда не уходила.
– Сейчас переоденусь и приготовлю макароны по-флотски, – ответила я и пошла к себе в комнату.
Как быть с Лилькой? Единственный проступок не должен стоить ей высшего образования. Что бы я ни придумала сегодня, завтра папа проснется и пойдет к ее родителям… Закрыв дверь, я начала стягивать с себя платье. Кружевная сетка зацепилась за сережку. Я с силой дернула за подол, сетка порвалась. Рука потянулась к мочке уха. На кончиках пальцев осталась кровь. Я бросила платье в корзину с грязным бельем. Вытащив сережки, сняла нижнее белье и отправила его вслед за папиным подарком. Хотелось избавиться от всех вещей, которые касались этого проклятого платья. Я открыла ящик, чтобы достать чистые трусики. Вытащила первые попавшиеся и замерла. Под ними оказался сложенный вчетверо тетрадный лист.
Сколько раз я пожалела, что принесла его домой? Достаточно, чтобы яд испарился, исчез, как будто его никогда там и не было. Я развернула бумагу. В центре лежал прямоугольник из утрамбованного белого порошка. Чем не снотворное, усыпляющее раз и навсегда? Вот оно, чудодейственное средство, способное вмиг изменить нашу с Лилькой судьбу. Стоит только присыпать настоящее белым порошком, и можно нарисовать новое будущее. Светлая квартира в Москве вместо обнищалого дома здесь, творческая работа журналиста вместо службы на зоне, великая жизнь вместо прозябания. Всеобщее уважение за подвиги вместо презрения за попытки. Сила вместо слабости.
Я надела домашний костюм, свернула листок и положила его в карман. На кухне горел свет. Отец, не дождавшись ужина, рылся в холодильнике. Увидев, что я наливаю воду в кастрюлю, папа захлопнул дверцу и ни с чем вышел из кухни. Я поставила кастрюлю с водой на плиту и долго наблюдала, как всплывают крошечные пузырьки. Потом закрыла крышку, чтобы вода быстрее закипела, и отошла к окну. Под фонарем, как стая светлячков, кружили снежинки. На секунду мне показалось, что на улице лето, а с сегодняшней ночи прошло полгода. Лилька поступила в медучилище, а я, как и большинство моих одноклассников, устроилась на работу. Потом светлячки снова превратились в снежинки, и наступила следующая зима. За ней пришло очередное, бессчетное лето, а я все еще была здесь, в этом году, снова и снова возвращаясь к главному в жизни выбору.
Сзади раздался скрежет. Крышка подпрыгнула на кастрюле, брызжущей кипятком. Я высыпала макароны и принялась помешивать, представляя, что это мое главное занятие с сегодняшнего дня. Больше не надо учиться, читать книги по психологии, писать статьи, тренировать речь и записывать уроки для блога. Теперь у меня масса свободного времени и только одна обязанность – стоять у плиты. Чем бы заняться сегодня вечером? Может, посмотреть с папой «Ты не поверишь!» и узнать, сколько на самом деле пластических операций сделал Басков? В горле запершило, на глаза навернулись слезы. Я выронила ложку и спрятала лицо в ладони. Это нечестно! Жизнь несправедлива. Хотя нет, жизнь наградила меня победой на олимпиаде, дала шанс, а отец его отобрал. Жизнь подарила мне внешность, ум и талант оратора – все, что нужно журналисту. Я не имею права отказываться от такого подарка. Я не смогу без этого жить.
Не дожидаясь, пока доварятся макароны, я сняла кастрюлю с плиты и слила воду. Вытряхнула содержимое консервной банки и принялась перемешивать. Горячие макаронины то и дело вылетали из кастрюли, попадая мне на руки. Я не боялась обжечься. Я вообще ничего не боялась, а только гребла ложкой, как веслом. Лилька сама лишила себя будущего, когда сошлась с дурной компанией, но именно я потянула ее в МГУ. Из-за меня она станет не просто обычной медсестрой в городской больнице, а всеобщим посмешищем, неудачницей, которая невесть что о себе возомнила, а на деле оказалась такой же, как все.
Сердце колотилось, комната подрагивала перед глазами. Я схватила кастрюлю за раскаленные ручки и наклонила, чтобы выложить содержимое в две тарелки. Обернувшись к двери, сквозь слезы не разглядела, есть ли кто-то поблизости. Боясь передумать, я не медлила. Вытащив из кармана сверток, высыпала порошок в одну из тарелок, весь, без остатка. Отошла за вилками, а когда вернулась, не поверила своим глазам: яд растворился, от порошка не осталось даже следа. Я всунула по вилке в каждую тарелку и тщательно размешала макароны. Взяла еду. Как обычно, понесла в зал. Наклонившись к столику возле телевизора, замерла. В спешке я положила одинаковые порции и теперь не была уверена, в какой из тарелок яд. Кажется, в той, что справа. А вдруг перепутала, и отрава в тарелке слева? Еще не поздно передумать, сказать папе, что макароны не доварены, или тушенка протухла. Нет. Будь что будет. Или он, или я. Передав отцу тарелку из правой руки, я села рядом и поднесла вилку с нанизанной макарониной ко рту.
– А где кетчуп? – заглянул в тарелку папа.
Я всунула вилку обратно в макароны и, поставив тарелку на стол, пошла на кухню.
– Майонез тоже захвати! – крикнул вдогонку он.
Что бы я ни приготовила, папа всегда поливает это майонезом и кетчупом. По крайней мере, не надо беспокоиться, что он почувствует вкус яда, если конечно порошок попал в его тарелку. Когда я вернулась в зал с двумя бутылками, обе тарелки стояли рядом, в середине стола. Я протянула отцу кетчуп и майонез, чтобы занять его руки и первой выбрать тарелку, вилка в которой торчала в центре, а не лежала с краю. Он принялся заливать макароны кетчупом, стуча по дну бутылки. Я уставилась невидящим взглядом в телевизор. Набила рот. Не жуя, проглотила полпорции макарон. Почувствовала, что меня вот-вот вырвет. Запах тушенки вызывал тошноту, поэтому мне пришлось поставить тарелку на стол и отодвинуть подальше. Отец закинул остатки из своей тарелки в рот. Выжидающе на меня посмотрел.
– Ты будешь доедать? – спросил он, проглотив.
Я покачала головой и отвернулась к телевизору. Яда хватило бы на десятерых, значит, кто-то из нас, а может быть и мы оба, сегодня умрет. Снова покосилась на отца. Он закинул последние макаронины в бутылку с кетчупом и, покрутив, высыпал их в рот. Пару раз подвигав челюстью, отец проглотил макароны. Я проследила за ним, не дыша. Побоялась выдохнуть, даже когда еда закончилась. Отец вытер рот тыльной стороной ладони и уставился в телевизор. Я продолжала на него глядеть, как будто с последней макарониной прозвучал сигнал, по которому отец должен был упасть замертво, но ничего не произошло. Папа заметил мой взгляд и спросил:
– Ты не собираешься идти учить уроки?
– Нет, – я отвернулась и снова уставилась в экран. – Буду смотреть телевизор.
– Ну и правильно. Хватит забивать башку ерундой.
Не фокусируясь на картинке, я искоса наблюдала за отцом. То ли от мельтешения по телевизору, то ли от яда, у меня закружилась голова. Под левым ребром закололо, макароны подступили к горлу, в ушах поднялся гул. Я потянулась за пультом, чтобы сделать тише, но большой палец дрогнул и соскользнул с кнопки. Отец облокотился на спинку дивана и, позевывая, смотрел телевизор. В справочнике я прочитала, что яд может не подействовать, если человек плотно поел. Отец, конечно, набил живот, но ни один ужин не способен нейтрализовать действие такого количества порошка. Может, реактивы в кабинете химии просрочены? Тогда почему мне так плохо, что я, кажется, вот-вот свалюсь без сознания? Скорее всего, это нервы. Или яд подействовал быстрее на тело меньшего веса. Лилька наверняка смогла бы мне все объяснить, но ее об этом спрашивать нельзя.
– Сделай-ка чаю, – не отрываясь от телевизора, сказал отец.
Вернувшись из кухни, я заметила, что он уже не сидел, а полулежал на диване. Папа залпом выпил литровую кружку еле теплого чая и отрыгнул. Я присела на кресло рядом с диваном, а он улегся, вытянув ноги. Около двадцати минут мы молча смотрели телевизор, пока отец не повернулся в мою сторону:
– Ты проверила срок годности тушенки?
– Да, а что?
– На крышке, или на этикетке?
– На крышке. Почему ты спрашиваешь?
– Живот болит. Видно язва опять дает о себе знать.
Головокружение и тошнота прошли, как будто они были частью сна, от которого я пробудилась. Руки перестали дрожать, в голове прояснилось. Действие яда должно походить на сердечный приступ. Боль в животе – плохой признак. По нему можно заподозрить отравление.
– Это все водка, – как будто со стороны услышала я свой на удивление спокойный голос. – Врач предупреждал, что тебе нельзя алкоголь.
– Ерунда, – отмахнулся папа, – поболит и перестанет.
Несмотря на оптимизм, он застонал и повернулся на бок. На его лбу выступила испарина. Мне стало жалко этого старого и слабого человека. Именно таким он сейчас выглядел. Не осталось следа от его черствости и несгибаемости. Судя по выражению лица, в эту минуту он был готов согласиться на что угодно, лишь бы избавиться от боли. Я поймала себя на мысли, что это только начало. По спине побежали мурашки. Теперь на диване лежал не тиран, который пытался выдать меня замуж и наотрез отказывался отпустить в Москву, а мой настоящий отец – жалкий и безвольный человек, не справляющийся даже с приступами лени, не говоря уже о боли.
– У нас в аптечке есть что-нибудь от живота?
– Там только мамины лекарства. Они давно просрочены.
– Может, хоть активированный уголь найдется? Сходи, поищи.
Я вышла из комнаты и постояла пару минут за дверью, прислушиваясь к папиным стонам. По ним было сложно определить, как сильно подействовал яд. Отец всегда кричал даже от малейшей зубной боли. Посчитав до десяти, я вернулась в зал.
– Ничего. Нет даже активированного угля.
– Послушай, – сказал он, облизывая пересохшие губы, – набери ноль три. Что-то мне совсем худо.
Вот это действительно плохой признак. Если отец чего-то и боится сильнее боли, то врачей.
– Давай я сделаю тебе еще чаю, – попыталась уговорить я, – а лучше попей воды, она разбавит водку.
– Хватит нести ахинею! – выкрикнул он. – Мне нужна не вода, а таблетки. Звони в скорую, кому говорю!
Папа подхватил с пола тапок и швырнул в мою сторону. Тот не пролетел даже половину расстояния. Я подошла к телефону. Взяв аппарат в руки, подняла трубку и одновременно зажала рычаг.
– Здравствуйте, – сказала я тишине, дважды прокрутив телефонный диск. – Нам нужна помощь. У моего папы болит живот. У него язва, а сегодня днем он выпивал с друзьями…
– Замолчи! Не их собачье дело, как я провожу досуг. Пусть приедут и дадут мне какую-нибудь таблетку.
– Врач спрашивает, чем мог быть вызван приступ, – сказала я отцу и снова обратилась к тишине в трубке. – Да, доктор запретил ему употреблять спиртное.
– Черт подери этих врачей! Скажи, я помираю, пусть едут быстрей!
Отец взвыл от боли. Я продиктовала в трубку адрес и попросила вымышленных медиков поторопиться. Папа свернулся калачиком на диване. Его тело подпрыгивало в лихорадке. Пусть не так, как я ожидала, но яд все-таки подействовал. Вместо того чтобы в считаные минуты потерять сознание от нехватки кислорода и умереть, папа корчился и стонал от боли. Что делать дальше? Наблюдать за его агонией? Такой тяжелой смерти не пожелаешь даже врагу, не говоря уже о родном отце. Если бы я знала, какие мучения ему предстоит вынести по моей вине… Отступать слишком поздно. Даже если я вызову скорую и расскажу про яд, врачи ничем не смогут помочь. Чтобы хоть немного облегчить папины страдания, я пошла на кухню за стаканом воды. На полпути меня остановил стук в дверь. Замерев на месте, я прислушалась к звукам снаружи. Кто-то нетерпеливо топтался на крыльце. Стук повторился. Я попятилась в зал, когда в окне показался знакомый силуэт. Соседка прижалась щекой к стеклу и заглянула в комнату.
