Анна и Сергей Литвиновы
Девушка без Бонда
Откуда ей, спрашивается, известно, что галлы изысканны и неразборчивы в любви? Почему она многое знает об общем: терроризме, ЦРУ, дизайнерских очках, французских нравах? Почему она умеет худо-бедно мыть посуду и чистить рыбу и ничего не ведает о частном? О своей собственной личной жизни?
Тут от троицы французов отделился парень – самый симпатичный – и подошел к ее столику.
– Простите, – спросил он по-английски, – вы не знаете, где здесь находится прокат машин?
«Знаю, – она усмехнулась про себя, – путь туда вы найдете по дорожке из моих слез».
А вслух ответила:
– Могу я узнать, зачем вам на таком крохотном острове машина?
– Хотим съездить в верхний город – Хору.
– Обычно туристы поднимаются туда пешком – даже дряхлейшие старики и полные инвалиды. Подумаешь, всего-то пятьсот восемьдесят ступеней.
Девушке нравилась эта троица, нравился парень, подошедший к ней, потому она и устроила с ним изящную пикировку. Куда более изящную, чем у нее получилась с Зетом.
– О! – воскликнул молодой человек. – Вы производите впечатление здешней старожилки.
– Да, – улыбнулась она, – я живу здесь немного дольше, чем мне хочется.
– Могу ли я пригласить вас за наш столик? Я познакомлю вас с моими друзьями.
– Почему нет?
Ее кофе был допит, баклава съедена, счет оплачен – почему бы теперь не продолжить банкет вместе с новым знакомым?
Уже через минуту француз представлял ей своих друзей:
– Эту очаровательную девушку зовут Мадлен, она наш друг, кок и хранительница очага. Жиль, отважный шкипер. Ну, и я, Жан-Пьер, простой матрос.
– Очень приятно, меня зовут… – «И правда, черт побери, как же меня зовут?» – Меня зовут Ассоль, – вдруг выпалила она.
Собственное новое имя ей неожиданно понравилось.
– Ассоль? Какое красивое имя! Вы гречанка?
– Нет, русская.
– О, ваше имя звучит совсем не по-русски! По-моему, у русских в именах полно шипящих: Маш-ш-ша, Даш-ш-ша, Наташ-ш-ша…
– Мои родители были большие оригиналы.
«Одна ложь тянет за собой другую, а вскорости подоспевает третья».
– Давайте выпьем по рюмочке узы[6], – предложил симпатяга Жан-Пьер.
– За знакомство, – подхватил шкипер Жиль (тоже, впрочем, довольно милый).
Интересно, с кем из них роман у чернявой красотки Мадлен?
– Не рано ли? Два часа дня, – с улыбкой запротестовала новоокрещенная Ассоль.
А сама подумала: «А почему бы и нет? Почему я бежала все это время от выпивки, как черт от ладана? Вчерашнее вино у Димитриса пошло мне на пользу – я хоть что-то вспомнила… Может, новая порция спиртного опять раскрепостит мое подсознание и я еще что-то новенькое о себе узнаю?»
– Я всегда считал, что русские, наоборот, не привыкли отказываться от доброй рюмки. Они большие доки по части выпить чего-нибудь крепкого, – заметил Жиль.
– Фи, капитан, – откликнулся «простой матрос» Жан-Пьер. – От вашего высказывания за морскую милю несет неполиткорректностью, шовинизмом и вульгарным национализмом. Я считаю, что вы должны немедленно принести извинения красавице Ассоль – и в ее лице всему могучему русскому народу.
– Нет уж! – засмеялась представительница «могучего русского народа». – Давайте лучше я, чтобы подтвердить мнение шкипера, соглашусь выхлестать рюмку пресловутой узы.
– Ура, мы достигли консенсуса! – вскричал Жан-Пьер. Из двоих парней он определенно был симпатичнее. – Гораздо быстрее, чем в Европарламенте.
– Вы меня извините, – «Ассоль» бросила взгляд на француженку, – но мне кажется, вы спешите насчет консенсуса. Мадлен ведь пока еще не сказала своего слова.
– Мальчики знают, – хрипло расхохоталась девушка, – что насчет выпивки меня уговаривать не нужно. На подобные предложения я всегда отвечаю «да».
Подозвали официанта, и тот немедленно притащил двухсотграммовую бутылочку узы и ведерко со льдом.
Непонятно отчего, но «Ассоль» оказалось легко с французами – не то что с Димитрисом! – словно они были ее давними закадычными друзьями. Может, простота возникла оттого, что теплые отношения (она чувствовала это) царили между всей этой троицей? Или потому, что они были (в отличие от юного грека) примерно ее ровесниками? И никто из них (в отличие от надменного Зета) не мнил себя властителем мира и писаным красавцем?
* * *
Они просидели в кафе до пяти. За первой бутылочкой узы последовала вторая, потом – третья. Молочного цвета жидкость (каковой уза делалась, когда в нее добавляли лед) чудесным образом прочищала мозг, веселила и смывала огорчения. Плотной пищи в кондитерской не подавали, поэтому закусывали баклавой и пирожными. Хрупкая Мадлен налегала на сладкое больше всех.
И когда солнце уже садилось, а за столом началось настоящее братание, прозвучала фраза, которой новоявленная Ассоль интуитивно ждала.
– Поедем с нами путешествовать, – предложил ей симпатяга Жан-Пьер.
Мадлен откликнулась первая – ни тени неудовольствия не появилось на лице девушки:
– И правда! У нас есть лишняя, совершенно пустая каюта!
– Ты сама сказала, Ассоль, что живешь здесь чересчур долго! Неужели тебе не надоел этот остров?! Едем, едем, едем! – с энтузиазмом вскричал шкипер Жиль.
– Прямо сейчас! – поддержал Жан-Пьер. – По местам стоять, с якоря сниматься!!
Мысль сбежать с острова в компании с симпатичными французами оказалась вдруг настолько мила «Ассоли», что она ни секунды не стала ломаться:
– А что, я согласна!
– Решено! – воскликнул Жиль. – Мадлен, наша любимая маркитантка, давай: плати по счетам из нашей общей судовой кассы – и марш-марш на пристань!
– Господа! – попыталась дать задний ход русская. – Я боюсь показаться бес-такт-ной, но все мы сейчас немножко выпили…
– Чепуха! – отмахнулся Жан-Пьер. – В море дорожной полиции не бывает. В трубочку дышать никто не заставит.
– Не в том дело, – продолжила свою мысль девушка, – вы предс-ставьте себе другое: вы просыпаетесь завтра утром на своей яхте – и кого вы видите? Совершенно постороннего человека в лице меня! «Пфуф, – думаете вы, – да как она сюда попала? Да кто она такая? Не бросить ли нам ее за борт, на корм рыбам? Не вздернуть ли этого незаконно проникшего сюда зайца на рее?»
– Не бойся, – Мадлен, сидевшая рядом, обняла ее за плечи. – Наутро я всегда помню все, что происходило вечером. Я расскажу им, что мы, все трое, тебя радушно пригласили. У нас был конс-сенс-сус.
– Но в качестве кого вы берете меня на свою яхту?
– Хочешь – будешь матросом, – молвил Жиль.
– Хочешь – пассажиром, – дополнила француженка, – а хочешь – я уступлю тебе обязанности кока.
– Я не только это имею в виду, – шепнула «Ассоль» в ушко Мадлен, та кивнула (мол, понимаю), и тогда обе встали и отправились в туалет – посекретничать.
И Мадлен поведала ей: они, все трое (как ни странно сие звучит и как ни сложно было в это поверить!) – просто друзья.
– Да, я, конечно, попробовала, – как о само собой разумеющемся рассказала француженка, – переспать сначала с Жилем, а потом с Жан-Пьером, но, знаешь, не зацепило. Никого из нас. И мы решили остаться просто друзьями. По-моему, такая ситуация всех устраивает. Поэтому оба они свободны: что шкипер, что матрос. Дерзай, Ассоль! Да, кстати: они не гомики (хотя, может, тоже разик друг с другом побаловались) – а я не лесбиянка. Тут тебе бояться (или ловить) нечего.
– Что ж, спасибо за откровенность, – сказала русская.
Она начала стремительно трезветь. Ей требовалось срочно протрезветь.
– Значит, ты считаешь нормальным, если я поеду с вами?
– Почему нет?
– Хорошо. Но у меня здесь, на острове, есть еще одно маленькое дельце.
– Собрать вещи?
– Нет.
– Нет?
– Я путешествую налегке.
– Тогда что же?
– Надо кое с кем попрощаться.
– Может, лучше уйти по-английски?
– Нет, это было бы очень неудобно.
– Тогда не затягивай. Когда прощаешься – особенно навсегда! – не надо рассусоливать. Тут закон такой: чем быстрее – тем лучше, – промолвила мудрая (не по годам – выглядела она меньше, чем на тридцать) Мадлен.
* * *
Когда Димитрис увидел русскую, подходившую – во второй раз за день! – к его прокату, сердце его болезненно сжалось. Им овладело нехорошее предчувствие. Очень нехорошее.
Девушка выглядела решительной и – что странно – пьяноватой.
Юноша выскочил из здания офиса. Посетителей все равно не было – мертвый сезон, скоро контору вовсе закроют на зиму, – но сейчас в ней сидел бухгалтер, подбивал баланс. У дверей Димитрис столкнулся с возлюбленной нос к носу.
– Димитрис, – без обиняков сказала она, – мне надо уехать.
Внутри у него все оборвалось. Он не знал, что ответить.
– Ты очень мне помог, – продолжила она, – ты меня выручил, и я очень благодарна тебе. И еще: мне было с тобой хорошо. Но я… Я не могу сидеть на острове целую вечность. Прости. Как-нибудь еще свидимся.
Ее надо было остановить. Разубедить. Но как? И парень только прохныкал, как маленький мальчик:
– Пожалуйста… Пожалуйста, не уезжай…
– Я не могу… Не могу остаться… Я должна понять, кто я. И что со мной стряслось.
– Я не хочу тебя отпускать! – выкрикнул он.
– Я ничего не могу поделать, – сказала она тоном, не оставляющим никакой надежды.
И тогда – тогда он не нашел ничего лучшего, чем опуститься перед ней на колени, обхватить ее бедра руками и уткнуть свое лицо ей в лоно – словно он был маленьким мальчиком, от которого уезжала мама. Редкие прохожие – и бухгалтер через стеклянную витрину – с изумлением смотрели на разыгравшуюся сцену.
– Пожалуйста! – повторил молодой человек. – Пожалуйста, не уезжай! Я не смогу жить без тебя!
Девушка погрузила руки в его шевелюру и стала нежно перебирать волосы – в точности как сегодня ночью, когда он ласкал ее. Тогда ему казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда.
– Нет, – проговорила она. – Я не останусь. Пожалуйста, не мучь меня.
И в этот миг Димитрис понял, что это – все, конец, они действительно расстаются, она уходит навсегда, и все бесполезно, и никакие слова ему не помогут, и вдруг почувствовал, как стало холодно и пусто на душе. Тогда он схватил ее за запястья, с силой отвел ее руки от собственной головы. Вскочил.
По лицу девушки текли слезы, и от нее пахло узой. Ему захотелось ударить ее. Но он сдержался и только бросил ледяным тоном: «Прощай!»
Развернулся и вбежал назад, в свою контору.
О боже! Она уходит! Сразу после их первой ночи! И это после всего, что он для нее сделал! Все они, эти женщины, – подлые, неблагодарные твари! Предательницы!
…А когда русская быстрым шагом спешила прочь от прокатной конторы – быстрее, на пирс, на яхту, в море, подальше от маленького, скучного острова, случилось кое-что еще.
Путь ей преградил ее вчерашний знакомец Зет. С насмешкой оглядел ее всю, повел носом, широко улыбнулся:
– О-о, да ты еще и алкоголичка?
– Пошел вон! – коротко выдохнула она.
– Тяжелый день? – продолжал издеваться он. – Устала от грязной посуды? Решила встряхнуться?
– Тебя это не касается.
Она попыталась его обойти, но коварная уза делала свое дело, ноги слегка дрожали, в глазах двоилось. Зет же нахально схватил ее за плечи, снисходительно произнес:
– Впрочем, я б тоже от такой работы запил. Пойдем. Налью тебе еще рюмочку. Ты ведь твердо решила напиться в дымину?
– Слушай, оставь меня в покое!
Ее уже тошнило – и от выпитого, но больше – от его пренебрежительного тона и издевательского взгляда зеленых глаз. И Димитрис, наверно, все видит, ведь она успела отойти всего метров на пятьдесят от прокатной конторы…
Говорить девушка не могла – из последних сил оттолкнула Зета и бросилась прочь. Споткнулась, едва не упала. Зеленоглазый красавчик насмешливо присвистнул ей вслед… А она, пошатываясь, побежала. И, конечно, не заметила, что Зет вовсе не отправился своей дорогой. А, отпустив ее метров на сто, следует за ней.
* * *
В шесть часов пополудни французская яхта снялась с якоря. Наступал вечер, судно не было оснащено радаром, поэтому до темноты они только и успели переплыть на соседний островок и бросить якорь в необитаемой бухте. Казалось, галлы очень спешили увезти русскую девушку с собой. Но зачем она им вдруг оказалась нужна?
* * *
– Юля, ты сегодня звонишь мне уже третий раз.
– Да! Да! И позвоню еще! Неужели не понимаешь, бесчувственный ты человек! Я не могу ни спать, ни есть, ничего делать, когда не знаю, что с Таней.
– Ее ищут. Ищут все, кто только может.
– «Ищут»! Я слышала это от тебя уже тысячу раз!
– К сожалению, ничего нового я сказать не могу.
– Ты поразительно спокоен! Ну, естественно – Татьяна ведь тебе не родная дочь!
– Юля, ты не права. Ты прекрасно знаешь, как дорога мне Таня. Поэтому воздержись, пожалуйста, от несправедливых обвинений.
– «Воздержись»!.. Ведь это ты – опять ты! – втравил ее в эту историю!
– И опять ты не права.
– Ладно, хорошо: ты всего лишь не возражал, – в голосе немолодой женщины прозвучал горький сарказм, – чтобы она туда отправилась. О чем ты думал? И почему не спросил разрешения у меня, ее матери?
– Спроси лучше себя: почему она с тобой не посоветовалась?
– Намекаешь, что ты ей дороже, чем я?! Да ты просто подлец!
– Я считаю, что наш разговор бесполезен и дальше продолжаться не может.
* * *
Так началось для нее – русской, Ассоли – или кем она была на самом деле? – плавание на французском паруснике.
Галлы называли свое плавсредство «яхтой», однако в ее мозгу сохранились другие ассоциации, и при слове «яхта» рисовался могучий, комфортабельный корабль – может, она и вправду когда-то ходила на той, нынче взорванной «Пилар»? Она с трудом, как сквозь сон или вату, припоминала роскошные спальни, огромные ванные комнаты и гардеробные, забитые модной одеждой. Простор, уют, картины на стенах…
Однако парусник, на котором путешествовала троица галлов, скорее можно было назвать лодочкой: размером она была примерно как большегрузная фура. («Надо же, я прекрасно знаю, что такое фура, но нет ни единого проблеска, когда пытаюсь вспомнить, например, о собственной квартире!»)
Яхта предоставляла экипажу все необходимое для жизни, но, о боже, как же в ней было тесно! Четыре каютки: каждая меньше железнодорожного купе, площадью не более трех квадратных метров. Одну из них, кормовую, предоставили в распоряжение новой путешественницы. Здесь помещались лишь шкафчик для одежды, несколько полочек и кровать под самой переборкой – от постели до потолка не больше полуметра. По ночам, на стоянках, в корму и пирс бились волны, мешали уснуть.
Приходилось экономить пресную воду и электричество. Перед сном всюду отключали свет. Душ Ассоль, правда, принимала, как и весь экипаж, ежедневно, но считала каждую каплю. Зато на камбузе имелась газовая плита, холодильник и можно было сварить кофе и сварганить нехитрый завтрак – этим они с Мадлен занимались по очереди.
Но все бытовые неудобства, и качка, и свист ветра с лихвой компенсировались свободой – от Димитриса с его претензиями, от грязной посуды в таверне. И – красотами природы. Потрясающие пейзажи разворачивались перед ними, пока они плыли, беспрерывно, с утра до вечера. Море сияло темно-синим, небо – светло-голубым. Вид вокруг никогда не был безжизненным. Все время на горизонте или совсем близко были видны острова греческого архипелага Киклады – обычно скалистые, совсем безлесные, иногда с беленькими домиками на вершинах скал, как на том островке, где она познакомилась с Димитрисом.
Ни разу не шел дождь, постоянно припекало ласковое осеннее солнце, но если бы Мадлен не поделилась с ней кремом от ожогов, лицо облезло бы в первый же день. А с помощью крема оно постепенно и очень быстро приняло шоколадный оттенок. И еще ноги хорошо загорали – во время плавания все ходили в униформе, странной, с точки зрения береговых жителей: теплые непромокаемые куртки прикрывают торс (ей свою запасную одолжил Жиль), зато ниже – шортики и кроссовки. Экипировка вполне оправданная для яхтсменов: почти всегда на яхте дует резкий, студеный ветер, зато палуба теплая, нагревается солнцем, и ногам никогда не бывает холодно. Ну и пусть ветер – что за восхитительное чувство от того, как воздушный поток рвется в парусах, звенит в снастях, наигрывает какую-то нехитрую мелодию… И ты, словно Одиссей или аргонавты, используешь едва ли не самое древнее на свете средство передвижения, и никакой механизм не помогает тебе (и не мешает своим стуком и выхлопными газами), и лодка летит, скользя по волнам, словно серф, – туда, куда направляет ее умелый шкипер!
Вот опять – она помнит про Одиссея и аргонавтов – значит, получила хорошее образование! – зато ничего не помнит о своей собственной жизни…
Новоявленная Ассоль быстро научилась помогать, как и весь экипаж, капитану: набивать или травить шкоты (то есть натягивать с помощью ручной лебедки или ослаблять веревки, управляющие парусами). Порой Жиль доверял ей штурвал – и хвалил, что у нее неплохо получается рулить. А когда ветер стихал и они спускали паруса и включали двигатель, на борту тоже было восхитительно: шкипер врубал автопилот, кораблик плыл сам собой, и можно было загорать на палубе или, обвязавшись веревкой, плыть в восхитительно теплом море за кормой…
И еще Ассоль нравилось швартоваться в какой-нибудь тихой гавани. Она никогда раньше не представляла, что парковка на яхте требует стольких слаженных усилий всего экипажа. Ей обычно доверяли опускать якорь – оказывается, объяснил ей Жиль, плавсредство на месте удерживает не сам якорь, а вся тяжесть улегшейся на дно цепи. Поэтому отдавать (и выбирать) якорь следовало, строго подчиняясь командам капитана – чтобы цепь, не дай бог, не перепуталась с цепями других яхт. Двое остальных матросов – Мадлен и Жан-Пьер – в то же самое время с кормы отдавали на причал концы – швартовые веревки – и попутно с помощью кранцев – больших резиновых шаров – страховали корпус лодки от столкновения с запаркованными рядом суднами.
По прибытии в новый порт или марину (так называли стоянки для яхт) экипаж с облегчением скидывал с себя теплые и просоленные куртки и, по традиции, выпивал на палубе по банке пива. Потом спускали трап, и Жиль объявлял: «А сейчас увольнение на берег и время для разграбления города – до девяти утра».
Однако на деле французы – как и прочие яхтсмены – оказались людьми мирными. Городов в буквальном или даже переносном смысле никто не грабил. Просиживали часами в тавернах, покупали сувениры, осматривали достопримечательности (если таковые на очередном острове были). Заправляли танки (то есть баки) своей посудины пресной водой, подзаряжали береговым электричеством аккумуляторы.
Девушка – русская? Ассоль? – была как все. В компании французов ела жареные кальмары и фету в тавернах. Ездила на такси обозревать местные красоты – а посмотреть чаще всего находилось что. На одном острове был необыкновенный пляж с черным песком, на другом – причудливые скалы, сплошь из пемзы, на третьем – могила Гомера. И Ассоль наслаждалась путешествием: глазела на достопримечательности, попивала в компании спутников узу и домашнее винцо, восхищенно наблюдала за нереально красивыми морскими рассветами и закатами…
Но одновременно, исподволь, она ждала. Ждала – что вдруг она прозреет. К ней вернется неведомо почему исчезнувшая память. Ждала – что они прибудут на тот остров – явно здесь, в Греции, – где живет человек, по-прежнему снившийся ей каждую ночь. Мужчина, который, как ей казалось, владеет ключом от ее тайн…
Удивительно, но ни один из парней – ни Жан-Пьер, ни Жиль – не пытался ухаживать за ней. А ведь у молодых людей с Мадлен (француженка не соврала) и вправду не было интима – на тесной яхте ничего не скроешь. И галлы, все трое, похоже, и впрямь оказались просто друзьями. И еще Ассоль заметила: она нравится Жан-Пьеру, но… тот не делал ни единого шага ей навстречу. Не предпринимал ни малейшей попытки сблизиться. Почему – девушка не понимала.
Однажды она подслушала разговор между парнями. Беседа шла на французском, оба они считали, что этим языком русская не владеет. Она и в самом деле знала наречие галлов плоховато, но кое-что, с пятое на десятое, все же понимала. И то, что спросил Жиль у Жан-Пьера, она разобрала:
– Почему ты наконец не начнешь ухлестывать за русской?
А тот ответил примерно так:
– Я не привык смешивать любовь и работу.
Странно: значит, она была для Жан-Пьера – работой? Какой еще работой? Почему? А может, она просто неправильно истолковала его слова?
Но как-то во время штилевого перехода произошло следующее – и уж тут не могло быть никаких «трудностей перевода», русская видела все собственными глазами. Автопилот вел лодку заданным курсом, они вчетвером мирно загорали на палубе и лишь иногда посматривали на горизонт: не идет ли какой теплоход встречным курсом. И вдруг откуда-то снизу, из кают-компании, загудел сигнал тревоги. Жиль, загоравший на корме, лениво сказал Жан-Пьеру:
– Кажется, что-то с генератором. Проверь, пожалуйста.
Сам он на всякий случай заглушил двигатель. Яхта легла в дрейф.
Жан-Пьер метнулся по трапу вниз. Русская тоже решила спуститься в трюм, в свою каюту. Раз они дрейфуют, самое время взять полотенце и искупаться… Выходя из каютки, краем глаза заметила: француз отвинтил шурупы, которыми крепился палубный настил, и снял верхнюю часть переборки. Внизу обнаружились какие-то электрические механизмы. Парень что-то подкрутил, и сигнал тревоги умолк.
Но заинтересовало и поразило девушку совсем другое: под палубой, в пазухах между кабелями и трубопроводами, лежали три черных предмета, и в них она без труда опознала три короткоствольных автомата!
Она поспешно отвернулась – как бы Жан-Пьер не заметил! – и взбежала по трапу наверх. Сердце ее застучало. Что означает оружие на борту мирной яхты? Три – на каждого члена экипажа (кроме нее, разумеется) – боевых автомата?
* * *
Этот остров… Уже с моря он показался ей знакомым.
Яхта шла вдоль высоченной скалистой гряды. Резвый ветер, здесь особенно злой, наполнял паруса. До берега было мили две. У кромки прибоя, на рифах, вздымались буруны. А по верху гигантского отвесного каменного утеса – не менее четырехсот метров в высоту – белели домики деревушки и вздымался синий купол православной церкви…
У экипажа сложилась традиция: перед заходом на новый остров прочитывать вслух соответствующую главку из лоции[7]. Вот и сейчас Жан-Пьер, развалясь на лавке, с чувством изрек – почти что продекламировал: «Название острова происходит от финикийского слова „скалистый“… Город был построен на горе из-за постоянной угрозы набегов пиратов… Издавна остров являлся местом ссылки… Нынче на нем проживает шестьсот пятьдесят человек…»
– Господи, ну и дыра… – прошептала Мадлен.
– Значит, здесь должна быть аутентичная, не изгаженная туристами кухня, – проговорил вечный оптимист Жиль, стоявший у штурвала.
Они обогнули остров. За двумя торчащими из воды скалами угадывалась небольшая бухта.
– Спускаем паруса, – скомандовал Жиль. – Ассоль, включай движок и становись на руль. Правь точно против ветра – равняйся по вымпелам.
Девушка уже двадцатый раз, наверное, становилась к штурвалу, когда остальные опускали или поднимали паруса, но Жиль всякий раз обязательно замечал, что следует держать курс точно по ветру и равняться не по приборам, а по флагам на мачте. Он вообще любил покомандовать, этот шкипер Жиль…
Когда лодка, постукивая дизельком, вошла в крохотную бухту, сердце у русской екнуло. Она уже где-то видела причал. Точнее, не «где-то», а в своем постоянном, повторяющемся сне… Сне о человеке, который виновен в ее злоключениях и который должен рассказать ей правду… Значит, он оказался вещим, ее ночной кошмар?
– Швартоваться у пирса здесь нельзя, – сказал, изучив лоцию, Жиль. – Будем мешать паромам.
Что ж, они бросили якорь посредине бухточки. С борта хорошо были видны таверны на берегу – большей частью не работавшие – и несколько беленых домиков с наглухо закрытыми синими ставнями. Над городком огромным массивом нависала гора. Солнце уже зашло за нее, и потому все вокруг было залито призрачным сероватым светом. Дул резкий ветер.
– Неприветливое местечко, – прошептал Жан-Пьер.
А русской почему-то подумалось: «Подходящее место жительства для злодея».
Команда не спеша переоделась и выпила на палубе по традиционной банке пива. Потом спустили резиновую лодку, повесили на нее мощный ямаховский мотор – и все вчетвером отправились десантом в полузаброшенный, спящий порт.
Вытащили лодку на крошечный пляжик, пошли вдоль берега в поисках работающей таверны. Ассоль удивилась про себя: «Как можно бросать без присмотра ботик с тысячедолларовым мотором?» – и это еще раз доказывало ее русское происхождение, потому как ни у кого из французов ни малейших опасений по этому поводу не возникло.
Работала лишь одна таверна. Они уселись за столик у кромки воды, в трех метрах от моря. Заказали традиционную греческую еду: жареный сыр, фаршированные перцы, домашнее вино в огромной железной кружке. Смеркалось и холодало. Пришлось надеть свитера. Как всегда, за едой парни балагурили, смеялись… Но сегодня русская не реагировала на шутки французов. Она чувствовала нарастающее внутри нетерпение и беспокойство.
Наконец обед закончился, и «Ассоль» поспешно встала из-за стола. Она чувствовала, что должна что-то сделать, но не понимала, что именно. Ей казалось, что она приближается к разгадке своей тайны.
– Я пойду поброжу, – сказала она своим спутникам.
– Ты слишком задумчива сегодня, – бросил, внимательно всмотревшись в нее, Жан-Пьер.
– Загадочная русская душа… – хихикнула Мадлен.
– Иди куда хочешь, – пожал плечами Жиль.
Ряд белых домиков с наглухо закрытыми синими ставнями закончился быстро. Асфальтированная дорога вела в гору. Девушка видела, как узкая полоска асфальта круто вздымается, петляет, ползет мимо скал. Ни людей, ни машин. Только горы и ветер.
Вдруг снизу, из порта, донесся натужный рокот двигателя. Девушка оглянулась. По дороге подползал древний автобус. Подчиняясь внезапно возникшему решению, она подняла руку. Автобус, кряхтя, остановился. «Ассоль» вошла с передней площадки. В машине кроме водителя – столь же дряхлого, как и его транспортное средство, – находились всего двое: пожилая чета, судя по виду, американцы.
– Могу ли я доехать до верхнего города? – спросила русская водителя.
– Легко! – ответил тот по-английски. – С вас полтора евро.
Она отсчитала мелочь и села на переднее сиденье.
Автобус, издавая скрежет и трубные звуки, потащился в гору. Дорога петляла, огибая гигантскую скалу. Гора возвышалась справа на много метров, а слева вдоль асфальта тянулась пропасть. На опасном повороте стояла бело-синяя часовенка. У входа перед образом Богоматери горела лампадка. «Я действительно русская и, наверно, православная, – подумала девушка, – поэтому мне столь приятно видеть эти бесчисленные греческие церкви».
А автобус карабкался все выше и выше. Совсем стемнело – быстро, как бывает только на юге. Ни единой машины не встретилось им: ни во встречном, ни в попутном направлении. Американская ветхая парочка, сидевшая позади, переговаривалась между собой. Девушка прислушалась: туристы впечатлялись пейзажем – скалами и опасным серпантином. Пожилая мадам проговорила: «It’s really the end of the world!»[8] Русская не могла с ней в душе не согласиться.
Наконец штурм горы закончился. Автобус, казалось, с облегчением ввалился на узкую улочку бело-голубого городка – того самого, что был некогда построен на самом гребне скалы для защиты от пиратов.
Впрочем, теперь вокруг царили мир и уныние. Магазины закрыты, прохожих почти нет. Автобус не спеша миновал здание школы – в ее дворе при свете электрических фонарей греческие подростки рубились в настольный теннис.
– Финиш! – гордо объявил во всеуслышание шофер.
Девушка спросила, когда он поедет – если поедет – назад, в порт. Оказалось, в половине десятого, и то будет его последний на сегодня рейс. «У меня есть два часа, – поняла она. – Два часа – чтобы сделать – что?» На этот вопрос «Ассоль» не могла ответить. И не имела представления, что ей предпринять. Однако почему-то чувствовала, что близка к разгадке своей тайны – какой бы та ни была.
Городок состоял из нескольких узких улиц и пары площадей. И на улочках, и на площадях, прямо на дороге стояли столы. Греки и немногочисленные туристы ужинали, выпивали или лакомились десертом. Вокруг шныряли и клянчили еду многочисленные и разномастные коты. Их, не чинясь, подкармливали.
Девушка бесцельно прошлась по улочкам и площадям. Она окончательно уверилась, что городок ей знаком. Это тот самый – из ее постоянно повторяющегося сна. Правда, она в своем кошмаре лицезрела его всего в течение нескольких секунд и при ярком солнце. Сейчас опустилась ночь, однако русская все равно узнавала местность. «Значит, – подумала она, – мне нужно попытаться найти дом, в котором живет тот самый человек».
Вдруг у нее появилось чувство, что за ней кто-то следит. Она резко обернулась. Нет, ничего подозрительного. Двое греков играют за столиком кафе в нарды. Двое немолодых гречанок у входа в магазинчик гортанно что-то обсуждают. Больше никого вокруг, и никто не обращает на нее ни малейшего внимания.
Она свернула на совсем уж глухую улицу, где не было ни столиков, ни открытых лавок. Почти все дома – с закрытыми ставнями. И снова возникло то же чувство – кто-то следует за ней. Она опять быстро оглянулась. Пусто. И горят уличные фонари, и совсем рядом – на площади – люди. Решительно ничего страшного, успокоила она себя. Но все равно вдруг пронеслась паническая мысль: «Никто не знает, где я, даже французы. И мобильника у меня нет. Если со мной что случится – будут ли мои спутники меня искать? Или завтра преспокойно снимутся с якоря и поплывут себе дальше?»
Один из домов показался ей смутно знакомым. Не его ли она ищет? Своим стилем он напоминал дом Димитриса и его бабушки – те же белые стены, синие ставни, синяя входная дверь. Однако это жилище оказалось куда больше, чем та лачуга, где она жила на Серифосе. Тут было два этажа, балкончик с синими перилами, на крыше – спутниковая тарелка. Девушка немного замедлила шаг, но останавливаться не стала – прошла мимо столь знакомого ей – по сну, только по сну! – строения.
Вдруг раздался вопль, и под ноги ей кто-то бросился. Сердце заколотилось. Но то оказался всего лишь кот – черный боевой котяра, решивший перебежать дорогу.
Улица скоро закончилась тупиком – белой глухой стеной в человеческий рост. Девушка развернулась и отправилась в обратный путь. «Что я ищу? – спросила она себя. – Что я хочу найти? Неужели и вправду подлеца из моего сна? Но, даже если он существует в реальности… Даже если вдруг встретится мне… Что я ему скажу? И неужто он откроет передо мной свои карты?»
Однако когда Ассоль шла обратно и вновь проходила мимо кошмарно знакомого дома, она непроизвольно замедлила шаги и даже попыталась заглянуть в щелочку ставен.
