Анна и Сергей Литвиновы
Бойся своих желаний
Памяти Наташи Каширской и Димки Реброва
Ничего этого не было.
Реальные люди, равно как и персонажи романа, никакой ответственности за выдумки авторов не несут.
Пролог
Внучка
Наши дни
Синичкин Павел Сергеевич, частный детектив
И я сразу понял, что все-таки опоздал. В прихожей валялся нераспакованный чемодан, а рядом в неловкой позе, лицом вниз, лежала женщина. Затылок ее был весь в крови.
Месяцем ранее
Посетительница была молодая и, как принято говорить сейчас, бóрзая. И еще – она не сняла в помещении солнцезащитных очков. Держала себя, будто не только мои услуги уже купила, но и целиком агентство, включая секретаршу Римку, сейф дореволюционных времен и картину на стене «Русская зима», подаренную мне художником Н. С., с которого я снял обвинение в педофилии.
Часы «Радо» на красивой ручке, серьги «Шопард» в очаровательных ушках и шарфик от «Эрме» на тонкой шейке наводили на мысль, что молодой даме покупка сыскного агентства действительно по карману. Поэтому ее высокомерие, переходящее в наглость, мне пришлось скрепя сердце терпеть. Вдобавок моя фирмочка переживала очередной финансовый кризис – далеко не первый, но, как я оптимистично надеялся, последний.
Вероятная клиентка, правда, выглядела юной настолько, что у меня возникли опасения: есть ли у нее собственный счет в банке – или, чтобы купить каждую банку колы, ей приходиться обращаться к папе/папику? Но в любом случае выслушать ее стоило.
– Что привело вас ко мне, сударыня?
Вместо ответа она вытащила из сумочки прозрачный файл с одной бумажонкой внутри и бросила его на стол передо мной. Желаете разговаривать на языке жестов? Что ж, пожалуйста. Если меня бандиты олигарха Барсинского не испугали, то у тебя, девочка, и вовсе кишка тонка. Я усмехнулся и пробежал глазами листок. То был договор между агентством «Павел» (в лице П. С. Синичкина, в дальнейшем именуемого Исполнитель) и гражданкой по имени Мишель Монина (в дальнейшем – Заказчик). Согласно ему мне вменялось в обязанность выполнить в интересах Заказчика расследование, притом не разглашать никому сведений, полученных как лично от Заказчика, так и в ходе расследования. В случае нарушения пункта о конфиденциальности я обязуюсь уплатить штрафные санкции в сумме, эквивалентной двадцати тысячам долларов (в рублях, по курсу ЦБ РФ на день оплаты). Зато при достижении в ходе расследования результатов, удовлетворяющих Заказчика, я получаю те же двадцать тысяч долларов (в рублях по курсу).
Договор выглядел, как и сама девушка – понтовым, сырым и наглым. Впрочем, один пункт мне в соглашении понравился: сумма двадцать тысяч долларов.
– Вы на юридическом учитесь? – спросил я. – Или вы со всеми начинаете знакомство с подписания договора?
Она вспыхнула и хотела было ответить мне резко, однако сдержалась. Вместо этого сняла очки, и я впервые увидел ее глаза. Они оказались отнюдь не ледяными, а растерянными и даже беззащитными и о многом мне рассказали. Например, о том, что она балованная дочка состоятельных родителей, но человечек, возможно, неплохой.
– Давайте начнем с другого, – молвил я. – Вас кто ко мне прислал?
Посетительница облизала губы, поколебалась – однако решила, что данные сведения не нарушат конфиденциальности, и проговорила:
– Татьяна Садовникова.
– А-а, Татьяна!.. Сколько лет, сколько зим!.. Скажите, Мишель, вы ей доверяете?
– Да, – не колеблясь, ответила девушка.
– А она доверяет мне. Иначе Садовникова вас ко мне не прислала бы, верно?.. – Моя будущая клиентка молчала, но молчание – знак согласия, поэтому я продолжил: – Давайте не будем разводить бодягу с договорами. И не потому, что я не люблю платить налоги – хотя я их действительно не люблю платить. Доверие ведь никакими договорами не предусмотришь, а недостаток доверия никакими дополнительными соглашениями не возместишь. Словом, бумаг подписывать не станем. У меня другое предложение: вы для начала расскажете, что вас волнует. А уж я решу: возьмусь за это дело или нет. Если да, мы пожмем друг другу руки, и я проведу расследование.
Мой монолог, кажется, произвел на клиентку впечатление, и она сменила свой тон на гораздо более человечный:
– Понимаете, если я расскажу вам всю историю, вы станете обладателем очень личной, конфиденциальной информации, которая в случае огласки серьезно может повредить репутации не только моей, но и всей семьи, и нарушить нашу… прайвеси… не знаю, как сказать по-русски.
– Частную жизнь, – перевел я. – Вы в Англии учились?
– Угадали.
– Значит, вы слышали, – заявил я с совершенно серьезным видом, – что частные детективы обычно дают перед началом своей деятельности нечто вроде клятвы Гиппократа. Там есть пункт о неразглашении сведений о больных – то есть, простите, клиентах.
Девушка улыбнулась. Она оценила мой юмор. Из нее потихоньку уходили надменность и задиристость. Стал более заметным ум.
Молодежь у нас в целом хорошая – впрочем, временами детишек нужно как следует сечь. Для их же блага.
– Вы знаете, Павел Сергеич, – сказала она, – мой рассказ будет долгим – однако я готова заплатить вам за то, что вы меня выслушаете. За ваше время.
Я пожал плечами.
– Встречаются, конечно, в Москве бессребреники. Но я к их числу не принадлежу.
– О’кей. Насколько я знаю, минимальная ставка юриста, консультанта или психотерапевта – сто долларов в час. Я вам так и заплачу. Устраивает?
– Почему же мне по минимальной ставке? – с улыбкой вопросил я. – Обижаете.
– Ну, вы же просто выслушаете. И не будете меня консультировать, защищать, утешать.
– Утешить могу, – сказал я осознанно двусмысленно и глянул на девицу очень мужским взглядом.
Она не вспыхнула, не возмутилась. Прежним деловым тоном отмела мое предложение.
– Нет уж, спасибо. Не нуждаюсь.
– Ладно, начинайте вашу исповедь. Что-нибудь будете пить? Чай, кофе?
– Если можно, эспрессо.
– Римма, – гаркнул я. – Два двойных эспрессо, порфавор!
Мы потихоньку устанавливали с Мониной контакт и начинали, несмотря на вкрапления английского и испанского, говорить на одном языке. Мишель полезла в сумочку и вытащила оттуда пять стодолларовых бумажек. Сей жест мне понравился. При всем обаянии платиновых и золотых пластиковых карт шуршание наличных долларов имеет для меня особенное очарование. Кроме того, небрежное обращение клиентки с инвалютой доказывало ее платежеспособность. Однако несмотря на то, что в моем нынешнем положении каждый «франклин» был на счету, от банкнот я небрежным жестом отказался.
– Гусары денег не берут, – повторил я шутку, услышанную еще от отца.
Девушка только пожала плечами и радостно спрятала купюры обратно в сумку.
Тут и Римма пришла с кофе, расставила перед нами чашки.
– Пожалуйста, не соединяй меня ни с кем, – попросил я ее.
– Хорошо, Пал Сергеич, – пропела моя помощница и прислуга за все. В случае нужды она тоже умела кинуть понты.
– Даже не знаю, с чего начать… – проговорила Мишель.
– С начала, – подсказал я.
Часть I
Мама
1. Большой шашлык
За двадцать четыре года до описываемых событий
Август 1986 года. СССР,
Черноморское побережье Кавказа
Юлия
Она знала, что сегодня у нее – последний шанс заполучить его.
И надеялась, что шанс – хороший, верный. Настолько верный, что девушка не просто чувствовала, но даже предчувствовала: как оно все случится. И от этих воображаемых картин сердце сладко томилось – может, ему, сердцу, было сейчас даже слаще, чем будет нынче вечером на самом деле от того, что обычно у девушек с парнями бывает…
А еще, когда Юля из своего сладкого томления выныривала, то ругала себя: предмет обожания совершенно ее недостоин. Как прабабки говаривали, это явный мезальянс! Студентик какого-то пищевого. Ни породы, ни связей, ни денег, ни перспектив. Зато… Какой же он красивый! Длинные ресницы. Красивые руки. И суперобволакивающий взгляд. И тоже обволакивающий, чуть хрипловатый голос. Когда она видела ЕГО, теряла голову и будто летела к нему, как в лазоревое, искристое море, замирая от сладкого удара, который вот-вот произойдет – и тогда теплое, обволакивающее проникнет сквозь поры, затянет, закружит…
Евгений
Шашлык на закате – не простое действо. Это вам не комсомольский субботник организовать. Хотя субботник тоже сложно. Но с шашлыком и вовсе нужны способности Маккиавели.
Следовало пригласить тех, кого нужно. А тех, кто не нужен, отсечь. При том, что желающих наверняка окажется раз в восемь больше, чем званых. И хорошо бы, чтобы кое-кто не пронюхал про экспедицию вовсе – а те, кто пронюхал, но не удостоился приглашения, не чувствовали себя обиженными и обойденными и надеялись, что они еще понадобятся и будут званы в следующий раз на более яркий и грандиозный праздник. Кроме оргвопросов и персональных дел, требовалось принять огромное количество решений по административно-хозяйственной части. А именно: закупка мяса на, собственно, шашлык; далее: дегустация, выбор и приобретение домашнего сухого вина в частном секторе – что в условиях антиалкогольной кампании стало полукриминальным делом; поиск в государственном магазине водки, коньяку и игристых вин; закупка и доставка с базара овощей и фруктов…
Да ведь еще и спальные мешки требовались, и одеяла, и матрацы надувные, и, как следствие, для переноски их и других объектов – рюкзаки… И тысяча мелочей, без каждой из которых Большой Шашлык мог быть безнадежно испорчен, а то и сорван: вода питьевая, кружки и кастрюли – для мяса и овощей, тарелки, и тазики, и ножи, и вилки (для эстетов)… А шампуры! А штопор! И не забыть про аптечку, а ее укомплектовать бинтами, и йодом, и анальгетиками, и бросить туда как минимум один «патронташ» презервативов, непременно индийских, а не кондовых советских – им только персонального дела не хватало по результатам совместного распития спиртных напитков! И без того, если узнают, что он, Евгений, организовывал сабантуйчик, могут раздуть историю. А он никогда бы и не взялся за такую организацию шашлыков – мало ему дел! – когда бы не она, Юлия-Джулия. Должно же до нее дойти наконец, доползти до ее головного мозга – или она, как и все телки, одним спинным живет, одними только чувствами? – должна же наконец эта Джулай Монинг, Юлия Монина сообразить! Простая ведь мысль: он, Евгений, и она – идеальная пара! Он, конечно, готов ждать сколько угодно, и браки, разумеется, заключаются не на небесах – данное ветхое суеверие мы давно сдали в утиль – но пора бы уже и прозреть! Они оба – деловые, выдержанные, воспитанные. Каждому светит впереди карьера, а когда она будет помножена надвое, начнется кумулятивный, мульти-пликаторный эффект (как любит говаривать его научный руководитель). И один плюс один (при условии, если правильно выбран один и верно угадан второй) означает в сумме не пошлые два – а порой настоящий взрыв, взлет, миллион!.. За примером не надо далеко ходить: весь СССР, с дальних гор до северных морей, дружно ругает первую леди Союза, Раису Максимовну, с ее назидательным голосом и тщательными нарядами – а ведь он, Евгений, и прочее умное меньшинство понимают: да не будь сей дамочки рядом с САМИМ, Михал Сергеич остался бы максимум завотделом в Ставропольском крайкоме. А вместе – вишь, на какую высоту взобрались, стали владыками, без преувеличения, полумира: от пустынь Байконура – до берлинской телевышки, от Слынчева Бряга до камчатских гейзеров, и королева английская Елизавета Вторая покорно ждет чету у порога Вестминстерского дворца! И Джулии Мониной многое светит, если она наконец прильнет к с-понтом-простому и скромному рабочему пареньку Евгению. Да, настоящий рабочий паренек – аспирант Института мировой экономики и международных отношений, предзащита уже этой осенью, и тема шикарная – современное рабочее и профсоюзное движение во Франции, двухмесячная командировка в Париж уже случилась, и еще одна, четырехмесячная, намечается! А Джулия как будто напоследок старается дать волю своим низменным инстинктам, нагуляться на всю оставшуюся жизнь. Что ж! Он, Евгений, надо признать, неревнивый, и есть теория, что женщина в молодости должна как следует поб…овать, чтобы потом, в здоровой семейной жизни, не хотелось приключений и фантастики, но сколько можно время терять? Да и обидно, что она вон опять запала на очередного красавчика и млеет от его взгляда из-под длинных ресниц и его голоса, и купается в лучах его улыбочки… И ведь не станешь власть употреблять, к примеру, отказывать нищеброду-красавцу от Большого Шашлыка: во-первых, запретный плод вдвойне сладок, особенно для слабого пола, пример гражданки Евы нас в том убеждает. Не возьмешь соперника с собой сегодня – паршивка Юлия Монина впрыгнет к нему в окошко завтра. Лучше уж, когда все на виду и можно процесс хоть отчасти контролировать. Во-вторых, не надо забывать, что гад Михаил обеспечивает в данном мероприятии какой-никакой, а культмассовый сектор, и без него шашлык на закате рискует превратиться в вульгарную пьянку. Ведь у него, надо отдать должное, и гитара настроена, и богатый репертуар, и имеется к тому же портативный маг «Весна-302» и к нему неплохая походная коллекция кассет: и «Моден Токинг», и «Сайлент Сёкл», и новая американская звезда Майкл Джексон… Надо терпеть, а пока Джулия этим препохабнейшим типом увлечена, можно тоже дать себе волю и уестественить одну из неприхотливых самок под крупными черноморскими звездами!
…Вечерок, костерок, легкий бризок, моря шумок… Собрана и весело горит гора прожаренного солнцем топляка, на самодельные шампуры из ивовых прутьев нанизаны крупные замаринованные куски шашлыка, из рук в руки переходит эмалированная десятилитровая кастрюля, наполненная домашней «изабеллой». Ах, недаром, он лично руководил поиском, дегустацией и закупкой местного вина – напиток настоящий, первичный, неразбавленный, от него теплеет на сердце и веселится душа, и никакого бычьего водочного кайфа, только извращенец станет в условиях жары и моря сорокаградусной давиться, идиотов и не оказалось, бутылки пшеничной холодеют в ручье невостребованными. И даже говнюк-красавчик Михаил (со скрипом надо признать) органичен – сидит, пощипывает гитару, наигрывает тихонько: ах, что ей до меня, она была в Париже, и я вчера узнал, не только в нем одном. А Джулия внимает – конечно же, рядом с красавцем. Что ж, погуляй, моя роднуля, пощипли еще немного травку на вольном выпасе, недолго тебе осталось…
…К сожалению, все хорошее сгорает в жизни еще быстрее, чем плавун, просушенный добела под черноморским солнцем… р-раз, кажется, единственное движение ресниц – и съеден вкуснейший шашлык из закупленной на горрынке свиной шейки. И на три четверти пуста кастрюля с вином. И солнце, словно диафильм, скручено в воду, и высыпало никак не меньше миллиона звезд, включая Большую, Малую Медведиц, Млечный Путь, а также самодвижущиеся в разных направлениях спутники – как наши, так и нашего вероятного противника. А девушка моя все млеет, все ей кажется, что ждет ее впереди сегодня нечто хорошее-прехорошее – что ж, надо освободить ей площадку, есть же другие кандидатуры: «Пойдем, Жанночка, с тобой по берегу погуляем». С готовностью: «Одеяло брать?» – «Бери!» А последнее, что увидишь, перед тем, как шагнуть за поворот тропиночки в кустах: костерок, его гитара и негромкий и впрямь обволакивающий голос:
Julia, seashell eyes, windy smile calls me.
So I sing a song of love, Julia[1].
…Все разбрелись, а кто-то и заснул, и так вышло, что красавец Михаил играл только для нее одной. А потом спросил, как дурак: «Я хочу тебя поцеловать» – и только после шести-семи секунд молчания додумался наконец отложить гитару, пересесть на камень к ней и обвить рукой плечи, и приникнуть к губам… ах, сладкий мой…
– Пойдем погуляем?
– Не спеши. Спой еще.
– Что тебе спеть?
– Что хочешь. У тебя все прекрасно получается.
Обрадованный комплиментом, он снова схватил гитару:
Is there anybody going to listen to my story.
All about the girl who came to stay…[2]
Она все летела и летела в мягкую теплую воду, а потом обрушивалась в нее, и кружилась, и наслаждалась в ней – и он там, рядом с ней, даже был не нужен, и на расстоянии, да еще под бархатный голос, что-то внутри нарастало и распухало, как будто разворачивала свои крылья жар-птица…
А тут и смена ритма, и кружение с новыми па. Как в бесконечности и невесомости, лишенная тяжести и ориентиров:
Words are flying out like endless rain into a paper cup…[3]
А она шепчет:
– Ну, иди ко мне… только тихо, тихо… нет, дай уж я лучше тебя для начала успокою, а потом – ты будешь делать все, как я скажу…
– О господи! А! Еще! Ты – чудо! О! А!
– Тш-ш-ш-ш. Все. Теперь ты можешь отдохнуть. Недолго.
Пауза. Бесчисленные звезды равнодушно смотрят свысока на приевшийся им до зевоты сюжет: двое возлюбленных в рощице на морском берегу. После паузы:
– Не спишь? Ну, тогда, мой дорогой, пойдем погуляем. Бери свой спальник и – нет, не гитару, не буду тебя больше мучить, возьми свой маг… Нет, а вина не надо, ты должен быть пьян от любви.
А потом – то ли потому, что она влюблена, то ли много кислорода в морском целебном воздухе, то ли мальчик и впрямь оказался любящим и старательным – но стало ей хорошо. Настолько, что даже захотелось поделиться, весь вечер с его песнями подталкивал к тому, а тут еще и кассета из мага опять закружила, словно нарочно:
Michelle, ma belle,
These are words that go together well, my Michelle[4].
– А ты знаешь, Миша, мой Мишель, что битлы в Советском Союзе побывали?
Он кивнул:
– Слышал. – Голос его звучал до чрезвычайности иронично. – Побывали, приземлились в московском аэропорту, а им не дали визу и на землю сойти не разрешили. И тогда они подключили гитары к динамикам самолета и спели несколько песен для заправщиков, диспетчеров и стюардесс. А потом улетели и по пути назад, в свой Ливерпуль, прям на борту лайнера написали песню «Бэк ин зе Ю-Эс-Эс-Ар». Как же, как же!..
– Ты не смейся. Все было совсем не так – но было.
– А ты откуда знаешь?
– У меня и доказательство есть.
– Какое еще?
– А ты посмотри на меня внимательнее.
– И что?
– Никого я тебе не напоминаю?
– Сейчас, в темноте? Надежду Крупскую. Ой, больно!
– А ты не хами. Ладно, я пойду купаться.
– Нет, постой.
– Руку убери от меня.
– А что ты хотела мне рассказать?
– Ты не достоин.
– Ладно, Джулия, брось! Сказавши «А», уж договаривай.
– Я передумала.
– Ну, как знаешь.
– Ладно. Ты только никому не рассказывай. Все равно не поверят. Никто не поверит. Скажут: или с ума девочка сошла, или обкурилась.
– Можешь на меня рассчитывать. Я – могила.
– Короче говоря, я – их дочка.
– Кого?!
– Битлов.
– Н-да? Хе-хе. Всех сразу?
– Зря я рассказала.
– Не, правда. Кого именно? Пола, Джона? Джорджа, Ринго?
– А вот этого я тебе не скажу. Пока не заслужил.
2. Резиновый трап
За восемнадцать лет до только что описанных событий
Февраль 1968 года
СССР, воздушное пространство близ берегов Камчатки
Нынче на частных самолетах какая только шелупонь ни летает, от певца средней руки до начальника управления магистральных трубопроводов всероссийской корпорации «Мосгаз»! А ведь сорок лет назад все: и вице-короли, и президенты, звезды зарубежной и тем паче советской эстрады – пользовались самыми тривиальными, рейсовыми. Только генералы, попросим заметить, причем по обе стороны Атлантики, летали литерными бортами намного чаще, чем теперь: они обеспечивали столь много привилегий им приносившее и еще больше сулившее бесперебойное противостояние двух мировых систем с различным социальным строем.
Итак, большинство из ста одиннадцати пассажиров самолета «Боинг семьсот семь», совершающего ** февраля 1968 года рейсовый трансатлантический перелет по маршруту Ванкувер – Токио, мирно спали. Командир борта Джон Киркпатрик также пребывал в своем кресле в некоем оцепенении. Методично гудят моторы, автопилот выправляет курс, ночь, они высоко над облаками… И вдруг командир услышал в своих наушниках голос, говоривший по-английски как на явно неродном языке, с резким, рубленым выговором человека, привыкшего повелевать:
– Борт двадцать три – пятнадцать! Борт двадцать три – пятнадцать! Отвечайте!
Киркпатрик стряхнул с себя оцепенение и осторожно промолвил:
– Слушаю вас.
– С вами говорит полковник Фиодоров, Военно-Воздушные силы Советского Союза. Ваш самолет нарушил воздушное пространство СССР. Повторяю: вы грубо нарушили воздушное пространство Советского Союза. Ваш самолет должен быть немедленно уничтожен.
– Господин полковник, меня зовут Джон Киркпатрик, я капитан борта двадцать три – пятнадцать. У меня на борту сто одиннадцать пассажиров. Мы мирное судно, повторяю: мы – мирное судно!
– Капитан, у меня на борту – две ракеты класса воздух – воздух. И пушка калибра тридцать миллиметров. И я имею приказ уничтожать, не вступая в переговоры, всякого, кто вторгнется в воздушное пространство Советского Союза.
Минуту назад, когда диалог в радиоэфире только начинался, капитан, на мгновение прикрыв рукой микрофон, дал указание второму пилоту немедленно определиться с местоположением лайнера в пространстве. Заметим, что до начала эпохи джи-пи-эс-приемников (во всяком случае, на гражданских судах, а про военные мы не знаем) оставалось еще как минимум пятнадцать лет. И тут, когда речь в наушниках зашла про самонаводящиеся ракеты, второй пилот продемонстрировал своему командиру полетную карту, от вида которой на лбу Джона проступила испарина. Их самолет и вправду углубился в воздушное пространство СССР – как минимум на сто пятьдесят миль и, если верить карте, нарушил границу советской империи не менее часа назад – не столь давно пройдя над совершенно секретным советским укрепрайоном на Камчатке.
– Господин полковник, – проговорил в микрофон капитан гражданского лайнера, адресуясь к русскому летчику и внутренне обмирая, – я вынужден принести свои извинения. Мое воздушное судно и вправду непреднамеренно нарушило ваше воздушное пространство. Я немедленно меняю курс с тем, чтобы как можно скорее покинуть запретную зону. Еще раз прошу меня простить.
– Капитан, вы не будете менять курс, – донеслась команда в наушниках. – Повторяю: курс не менять, как меня поняли?
– Понял вас хорошо.
– Продолжайте двигаться прежним курсом, а я немедленно выхожу на связь с моим командованием на земле, чтобы получить дальнейшие инструкции насчет вас, как поняли меня?
– Я понял вас, господин полковник, но прошу еще раз учесть, что мы гражданское судно и у нас на борту более ста гражданских лиц, в том числе…
– Конец связи, – не дослушал Киркпатрика советский военный летчик.
«Господи, – взмолился тут своему далекому и почти напрочь забытому ирландскому богу первый пилот, – помоги нам, спаси от гнева этих безбожников-большевиков, от которых всего можно ожидать! Пощади, боже, меня! Хотя бы даже не ради меня самого, а ради несчастных людей, что доверились мне – как я доверяюсь тебе, господи! – и дремлют сейчас в своих креслах, и даже не ведают, что может с ними произойти!..»
– Капитан, – прошептал второй пилот и даже постучал для верности циркулем в карту, – давайте поменяем курс, через двадцать минут мы выйдем из советского воздушного пространства, они даже не успеют договориться со своим командованием о том, как с нами поступить, бюрократия у русских еще похлеще нашей, мы успеем сделать ноги – а, капитан?
– Мальчик мой! Ты забыл – с русскими шутки плохи. Будь мы с тобой вдвоем, на истребителях, тогда б мы еще побегали. Ты не помнишь, что тащишь за собой сто одиннадцать душ?
А в наушниках снова прорезался советский летчик:
– Капитан Киркпатрик, покачайте крыльями в знак того, что слышите и хорошо понимаете меня. Я вошел с вами в визуальный контакт.
– К сожалению, не вижу вас, полковник Фиодоров, – ответил американец ирландского происхождения.
– Это оттого, – хохотнул русский, – что у вас в кабине нет телевизионного прицела. Или есть?
– Нет-нет, – испугался Киркпатрик, – что вы, конечно же, нет. Я выполняю ваш приказ: качаю крыльями в знак того, что хорошо вас понимаю.
– О’кей, мой американский друг!
Настроение советского летчика с момента последнего выхода в эфир явно улучшилось. Наверное, он получил одобрение своим действиям от собственных начальников.
– Теперь слушай мою команду, – продолжил русский полковник, – вы переходите на эшелон семь с половиной и ложитесь на курс двести шестьдесят пять. Как поняли меня?
– Какова наша цель, полковник?
– Наша цель – коммунизм! – снова хохотнул советский летчик. («Может, он берет в полет флягу с водкой и время от времени взбадривает себя?») – А ваша цель: совершить посадку на территории Советского Союза в точке, которая вам будет указана в дальнейшем. Повторите, как поняли меня – ваш эшелон, ваш курс?
– Да ведь это – захват воздушного судна, полковник!
– Это – ПЕРЕхват, капитан! Вы что, отказываетесь подчиниться?
– Какова цель нашей посадки на вашем аэродроме?
– Возможно, вам расскажет об этом мое командование. А может, и нет. А я как раз не уполномочен обсуждать с вами эти вопросы. Эй, почему вы не меняете курс, капитан, как мы с вами договорились?
– А мы – договорились?
– Вы не поняли моего приказа, капитан?
– Приказа? Мы что – военнопленные? У меня гражданское судно, полковник, напоминаю вам!
– Вы отказываетесь подчиниться?!
Какая-то прямо шлея – а может, зловредный ген твердолобых ирландских предков – вдруг заставили капитана Киркпатрика, такого всегда невозмутимого, теперь необъяснимо и гибельно упрямиться. Однако он продолжал стоять на своем:
– Я не понимаю, товарищ полковник, с какой стати я обязан исполнять ваши приказы.
Второй пилот с все возрастающим и переходящим в страх удивлением следил за поведением своего старшего коллеги. «Господи, помоги! – взмолился он – не сумрачному католическому богу Киркпатрика, а своему, легкому, все понимающему, протестантскому. – Мало нам всем было одного упрямого ирландца, мистера президента Джона Ф. Кеннеди, – который схватился с русским бараном-хохлом Хрущем и чуть не вверг всех нас в карибскую катастрофу. И этот, мой командир, – туда же! Хочет нам всем тут местный, локальный конец света устроить! С Советами не шутят!»
– Не спорьте. Мистер Киркпатрик, я вас умоляю, – прошептал помощник.
– Вы спрашиваете, почему обязаны исполнять мои приказы? – доносилось из наушников. – Да хотя бы потому, что у меня на борту – ракеты, и пушка, кстати, есть.
– А у меня – два сенатора Соединенных Штатов и член японского парламента, и двое корейских проповедников, и, между прочим, всемирно известные музыканты, квартет «Битлз» – слышали о таком?..
– Капитан, – скучающим тоном урки, старшóго по камере, проговорил русский полковник, – я начинаю обратный отсчет. Когда скажу «ноль», я нажму ту самую кнопку. Она, кстати, действительно красного цвета. И даже если вы умеете делать противоракетный маневр (а мне почему-то кажется, что умеете), все равно, напомню, у меня не одна, а ДВЕ ракеты, от двух не увернетесь, даже ваши «Фантомы» над Вьетнамом не уворачиваются. И не забывайте про тридцатимиллиметровую пушку. Итак, время пошло… готовность к бою тридцать секунд… двадцать девять… двадцать восемь…
– Полковник, четыре всемирно известных музыканта! Сенаторы! Парламентарии! Мирные люди!..
– Двадцать три, двадцать два…
– Мистер Киркпатрик, какая вас муха укусила, они же нас всех погубят, делайте, как он говорит! – не выдержал помощник.
– Вы еще ответите, полковник, – перед своим же командованием!
– Восемнадцать, семнадцать…
– Я вас прошу, кэп, да что ж вы делаете?! – заголосил помощник.
– Ладно, черт с вами, полковник Фиодоров, я ложусь на указанный вами курс. Чем вам еще покачать, чтобы доказать, что я понял вас хорошо?
– Двенадцать. Одиннадцать…
– Черт, черт! Ухожу на эшелон семь с половиной, курс – два шесть пять, как поняли меня, полковник?
И, наконец, голос в наушниках – как глас Бога, как весть о помиловании:
– Понял вас, мистер Киркпатрик. И зачем, спрашивается, было столько упрямиться? Валяйте, выполняйте!
Второй пилот не мог, да и не хотел сдержать вздох облегчения. Честно говоря, он бы с большим удовольствием съездил Киркпатрику по морде.
– Дамы и господа, с вами говорит командир корабля Джон Киркпатрик, – не прошло и пяти минут, а голос первого пилота (с некоторой даже завистью определил пилот второй) звучал уже совершенно как обычно: то есть уверенно-снисходительно, фамильярно-задушевно, такому голосу хотелось доверять. – Наш самолет начал снижение. Через десять, много пятнадцать минут он совершит посадку – однако не совсем там, где мы все намеревались быть, не в городе Токио, Япония, а несколько в другом месте. Хочу обратить ваше внимание, что наша посадка не вызвана неисправностями, абсолютно все системы корабля работают нормально. Но так сложились обстоятельства, что мы довольно скоро окажемся на земле. На той самой, на которой и я, и мой экипаж, как, уверен, и многие из вас, давно мечтали побывать. Так случилось, что наш самолет в процессе полета благодаря усилиям команды, – снисходительный взгляд в сторону второго пилота, – слегка заблудился. И теперь, чтобы пополнить запасы горючего и продовольствия, нам потребуется совершить промежуточную посадку – как вы думаете, где? – в России, в Сибири! Честно говоря, я весь в предвкушении! Наземные службы, разумеется, предупреждены о нашем визите, мы связались с ними, и они, дамы и господа, заверяю вас, весьма радушны. Я не уверен, будут ли они встречать нас чаем из самовара, своими знаменитыми пирожками и балалайками, но мы не окажемся для них незваными гостями. Пусть вас не беспокоит отсутствие у всех нас российских въездных виз, советские власти не станут предъявлять нам по этому поводу претензий и сажать нас в свои широко известные, – легкий смешок, – сибирские лагеря ГУЛАГа. Полагаю, что через пару часов мы продолжим свой полет. Впрочем, если кто-то захочет задержаться в гостеприимной Сибири, – новый смешок, – я думаю, вам с удовольствием скажут: велкам!
А руки командира Киркпатрика в то самое время выполняли привычную работу: руль чуть вправо и слегка от себя: соскальзывая вниз по сторонам «коробочки», подбираясь к заветной глиссаде над незнакомым аэродромом – явно военным, предназначенным для стратегической авиации, с трудно произносимым именем Кырыштым. А мозг, как о занозе, помнил о кружащем где-то там, в невидимой черной вышине, полковнике Фиодорове с его, черт его дери, двумя ракетами класса воздух – воздух и тридцатимиллиметровой пушкой.
– Господин Джон Киркпатрик? – в наушниках раздался другой голос: гораздо более уверенный в себе и лучше изъясняющийся на английском, даже с аристократическим выговором Восточного побережья США. – С вами говорит генерал Васнецов. Мы рады приветствовать вас, ваш экипаж и всех пассажиров на советской земле.
