Анна Джейн
Небесная музыка. Солнце
– Какая? – не понимаю я, разваливаясь на диване и вытягивая затекшие ноги.
– Злая, что ли, – задумчиво отвечает подруга. – И нервная. Я спросила, все ли в порядке, а она сказала узнать у тебя. Между вами что-то произошло? – внимательно смотрит на меня Лилит.
Я рассказываю ей обо всем, и лицо подруги становится взволнованным.
– Кирстен не могла, – хмурится Лилит. – Не могла так поступить с тобой!
– Я тоже не верю, не верила, – вздыхаю я, обнимая подушку. Ужасно хочется спать. И на душе неспокойно из-за этой ситуации. – Я не обвиняла ее, пойми. Я просто сказала, что все это очень странно. Понимаешь?
– Понимаю, – запускает пальцы в черные волосы Лилит. – Странно, что Кирстен так разозлилась в ответ. Может быть, она замешана в этом косвенно? Может быть, этот Маршалл – или как его там? – окрутил ее?
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Я хотела поговорить с ней, когда мы обе остынем. Чтобы все выяснить. Чтобы не осталось недопонимания.
Кирстен – не тот человек, которого я хочу терять.
– Ты ей веришь? – прямо спрашивает Лилит.
– Я хочу ей верить, – твердо отвечаю я. – Мне кажется, во всей этой истории что-то не то, и я хочу понять, что именно. Я хочу просто выслушать Кирстен. И понять, – повторяю я.
– Это все так сложно, – вздыхает Лилит. – Я всегда доверяла Кирстен.
«И я хочу доверять ей и дальше», – сообщает мне ее взгляд.
– Просто нужно поговорить, – решительно настроена я. – Поговорить и выяснить. Завтра, надеюсь, это получится.
– Она же не будет прятаться у Эми вечно, – соглашается Лилит.
– Ты права. Что у тебя с Октавием? – спрашиваю я. – Вы сегодня встречались?
– Сегодня – нет, – грустно сообщает подруга. – Так странно. Мы только-только стали общаться с ним, а я уже так привыкла. Постоянно думаю о нем. Не могу ни на чем сосредоточиться.
– Он подсадил тебя на эмоциональную иглу?
– Мне хочется верить, что нет. И что я контролирую себя, – улыбается Лилит, однако улыбка ее не слишком-то и веселая. – Но стоит ему написать мне или позвонить, я начинаю сходить с ума от счастья. А когда он молчит, я не знаю, куда себя девать. То и дело проверяю телефон. Думаю о нем. Переживаю. В голову сами собой лезут воспоминания о часах, которые мы провели вместе. – Лилит прикрывает длинные ресницы. – С ума сойти. Как будто бы мне четырнадцать лет и это мой первый мальчик, – нервно смеется она. – Но знаешь, Санни, когда мне было четырнадцать, меня приглашали на свидания и признавались в любви, я не испытывала такого. Скорее, мне было смешно и любопытно. После таких признаний здорово поднималась самооценка. Но я никогда никого не любила по-настоящему – просто испытывала симпатию. Не было такого, чтобы я «горела» человеком. А сейчас как-то все иначе. Я «горю» Ричардом.
То, что Лилит называет Октавия его настоящим именем, почему-то немного настораживает меня.
– Это и есть эмоциональная игла, да? – спрашивает меня подруга с деланным весельем. Я не знаю, что сказать.
– Может быть, – честно отвечаю я. – Мне кажется, в твоем случае накладывается много всего: то, что он был твоим кумиром когда-то, то, что у него есть тайна, в которую ты посвящена, то, что он попросил тебя сыграть роль его девушки, то, что ваши отношения начались с близости. Я даже представить не могу, какая это для тебя сильная эмоциональная встряска. А ведь ты любишь эмоции. Живешь ими. Актриса, – мягко улыбаюсь я Лилит и поправляю ее выбившуюся прядь. – То, что происходит между вами, проняло бы почти любую девушку. Это ведь как сказка.
– Как сказка, – повторяет подруга. – А вдруг это любовь? – задает она новый вопрос – непонятно, мне или самой себе. – Что, если я полюбила его?
– Или полюбила эмоции, которые ты от него получаешь. – Я пытаюсь быть осторожной – не хочу задеть подругу. Но еще больше я не хочу, чтобы под влиянием всех этих эмоций она совершила такие ошибки, которые потом не сможет сама себе простить.
– И как понять, что со мной? – спрашивает Лилит. Ее лицо – олицетворение одухотворенной грусти.
– Думаю, время покажет. Знаешь, я не лучший в мире советчик. Но мне кажется, тебе стоит просто наслаждаться тем, что есть сейчас. Контролировать себя в полной мере ты не сможешь, но ты сможешь осознавать свои эмоции. И тогда ты будешь отдавать себе отчет в том, что с тобой происходит. Как говорит профессор Бланшет, контроль начинается с осознанности.
– Вы что, разбираете на занятиях чувства? – смеется Лилит, и я опять поражаюсь тому, как быстро она умеет переходить из одного эмоционального состояния в другое. Или играет?
– Он говорил это в другом контексте, когда мы беседовали о страхе сцены, – отмахиваюсь я. – «Осознай, зафиксируй и контролируй», – вот его совет для тех, кто боялся публики. Но, думаю, это подойдет и для отношений.
– Осознай… – Эхом повторяет за мной Лилит. На минуту она задумывается, закрывает глаза и, кажется, прислушивается к себе. – Знаешь, Санни, – говорит она спустя четверть минуты, – мне кажется, чем больше я пытаюсь осознать то, что со мной происходит, тем больше понимаю одно. Я хочу, чтобы это продолжалось и дальше. Знаю, что ничего серьезного у нас с Ричардом не получится. Он для меня – ожившая сказка. А я для него – забавное приключение, о котором он забудет. Но нужно наслаждаться, пока есть возможность. Правда?
– Правда. А что потом? – спрашиваю я прямо. – Когда он уедет?
– Мне будет больно, – признается Лилит. – Наверное, тяжело слезать с любой иглы, – нехотя, но признает она. – Я буду страдать, плакать, думать о нем, не хотеть жить, есть конфеты, отслеживать его во всех социальных сетях. А потом это пройдет. Пройдет ведь? – спрашивает она у меня. Вместо ответа я обнимаю ее.
– Знаешь, что было написано на кольце царя Соломона? – спрашиваю я, прижимаясь своей щекой к ее щеке. – Там было написано: «И это пройдет». Все проходит. Мы сможем пережить все.
Лилит понимает меня и сжимает свои объятия так сильно, что я шучу – сейчас она меня задушит.
– Я обнимаю тебя крепче, чем твой Лестерс, – чуть ревниво заявляет подруга. Мы смеемся. Она хочет сказать мне что-то еще, но в это время звонит ее телефон. Лилит вздрагивает от неожиданности и тут же тянется к нему, лежащему на спинке дивана. На ее лице появляется странное радостное выражение. Но оно тут же пропадает, стоит ей взглянуть на экран. Видимо, это не Октавий.
– Слушаю! – сердито говорит она, прижимая телефон к уху. – Эй, хватит молчать!
– Кто это? – спрашиваю я удивленно. Лилит демонстративно пожимает плечами и сбрасывает вызов.
– Несколько раз уже звонили, – недовольно выдыхает подруга. – Кто-то развлекается.
– Звонят и молчат? – переспрашиваю я.
– Именно. Бесит.
– Добавь этот номер в черный список, – советую я.
– Не могу, – вздыхает Лилит. – Номер скрыт. Ладно, это глупости. Расскажи мне, что у вас с Лестерсом.
Мы болтаем и только спустя час идем спать.
Глядя на кусок темного неба в своем окне, я думаю о том, что, несмотря ни на что, моя жизнь складывается удачно. Я занимаюсь тем, чем хотела заниматься с самого детства. У меня нет славы и денег, но у меня есть друзья, группа и, кажется, первая любовь. Лежа на старой кровати, видя, как ветерок треплет легкие занавески, чувствуя дыхание ночной улицы, я отчетливо понимаю одну очень важную вещь. Все идет так, как и должно. Все, что со мной происходит, закономерно. Это цепочка последствий моих поступков. Мой выбор.
Я делаю свою жизнь такой, какая она есть.
Я все делаю правильно. Даже если ошибаюсь. Потому что ошибки учат меня. Потому что ошибки – это опыт. И если я перестану ошибаться, я перестану идти вперед.
Я живу сердцем. И верю, что это верный путь.
Я ловлю себя на мысли, что фиксирую это. Задерживаю дыхание и ловлю краткий миг постижения себя самой.
Где-то далеко раздается вой сирен, под окном мигает фонарь, и сквозняк, пробирающийся через приоткрытое окно, ластится о мои голые щиколотки.
Мне кажется, что эта ночь влажно благоухает цветами – как в нашем старом доме.
С этими мыслями и с чувством того, что поймала странное, едва уловимое мгновение осознания себя, я засыпаю.
Ночь проходит спокойно, и я встаю по будильнику, чувствуя себя выспавшейся. Душ, на удивление, свободен. Лилит встала раньше меня и, судя по аромату, разносящемуся по всей квартире, готовит панкейки. А Кирстен так и не вернулась. Мне кажется, что она придет вечером, и тогда мы с ней обязательно поговорим.
– Какие у тебя сегодня планы на день? – спрашивает Лилит спустя полчаса, когда мы обе сидим на кухне. Мои мокрые, едва подсушенные полотенцем волосы блестят на солнце. Из-за воды они начинают слегка завиваться.
– Сегодня я встречаюсь с Мэг и Эштаном, – отвечаю я, делая глоток кофе. – Тетя и брат уже в Нью-Корвене – мы только что разговаривали. Они пройдут обследование в медицинском центре, и мы встретимся. А потом, возможно, я встречусь с Лестерсом.
– А я хотела позвать тебя в кино. Тогда сходим на днях! – решает Лилит.
– Может быть, сегодня Октавий позовет тебя на очередное свидание, – подкалываю я подругу. – И подарит очередное платье.
– Кстати! Платье! – громко вскрикивает она. – Я же могу его сдать обратно в бутик и получить деньги! Я не срезала этикетку!
Подруга бурно радуется возможности достать деньги – она не понимает, почему кусок какой-то тряпки стоит так дорого. Впрочем, я тоже.
Перед встречей с тетей и братом я направляюсь за подарками. Я не лгала Эштану – у меня для него действительно кое-что есть. Правда, это «кое-что» дожидается своего часа в том самом букинистическом магазине, где я и Джонатан покупали книги для Саманты. Выбирая для нее подарок, я приглядела красочное подарочное издание «Питера Пэна» с иллюстрациями. Эштан обожает книги – он готов читать их весь день, пока Мэг не погонит его спать. Мальчишки в школе не слишком любят его за то, что он постоянно читает и не слишком хорошо умеет давать сдачи, но Эшу все равно. Он взрослее своего возраста. И слишком любит читать. А еще обожает мультик про совенка Вэмми.
В букинистическом магазине меня встречают как постоянного клиента. Я нахожу «Питера Пэна» – к моему счастью, он дождался меня! – и четверть часа болтаю с приветливым продавцом. Потом я еду за подарком для Мэг. Она давно хотела фотоаппарат моментальной печати, и через приятеля Оливера я покупаю и его, и кассеты к нему с хорошей скидкой.
Деньги Эммы Мунлайт как нельзя пришлись кстати.
Подарки я упаковываю в кофейне, заказав себе капучино и кусок шоколадного торта. Я заворачиваю книгу в яркую бумагу, кладу ее в подарочную квадратную коробку и засыпаю кучей шоколадок, конфет и батончиков, купленных в ближайшем супермаркете. Эш обожает сладкое. В круглую коробку я кладу фотоаппарат и кассеты, а еще – небольшую открытку.
«Пусть эта вещь поможет запечатлеть самые яркие моменты твоей жизни. С любовью, Санни».
Я уверена, что Мэг оценит этот подарок.
Допивая кофе, я снова иду к метро.
Мы встречаемся неподалеку от медицинского центра, на ухоженной аллее. Они видят меня издалека. Мэг машет рукой, Эштан что-то кричит, а потом бежит ко мне. Я невольно вспоминаю дурацкий сон, но отмахиваюсь от плохих мыслей и обнимаю брата. Он все такой же худой, но вытянулся с Рождества. Я уверена, что Эш вырастет красавчиком. У него глаза удивительного стального оттенка и ямочки на щеках.
– Я скучал, – сообщает он мне и засыпает градом вопросов: – А ты? Почему ты не приезжаешь к нам, Санни? Как у тебя дела? Ты споешь мне ту песню, которую придумала у моря? Твоя группа уже популярна? Ты видела, какой у меня телефон? А ты знаешь, что мама ходила на свидание с мистером Бруксом, который держит свой паб?
– Санни, дорогая! – приближается Мэг и заключает меня в свои объятия. Они у нее всегда крепкие. – Наконец мы встретились, – весело говорит она, держа меня за руки. – Как ты тут живешь? Каждый раз, когда я попадаю в Нью-Корвен, мне становится плохо. Столько людей, столько машин – с ума сойти можно! Мы перепутали ветки в метро и едва не опоздали на прием.
– Ты должна была остановиться у меня, а я бы проводила вас до медицинского центра, – сержусь я. Но тетя, как и всегда, слишком упряма. Переубедить ее не способен никто.
– Глупости, – отрезает она. – Я же знаю, что ты работаешь и тебе некогда.
– Что с Эшем? – спрашиваю я и лохмачу ему волосы. – У него какие-то проблемы со зрением?
– Садится из-за нагрузок в школе и постоянного чтения, – отвечает Мэг. – Теперь нужно будет покупать очки и провести курс медикаментозного лечения.
– И делать гимнастику для глаз, – вставляет Эштан. Кажется, он не против очков.
– Как мне сказали, ничего такого, из-за чего нужно паниковать, – заключает Мэг. – А я запаниковала так, что приехала в Нью-Корвен, чтобы моего ребенка проверили в лучшей офтальмологической клинике. Знаешь, а ведь у Эштана старшего тоже было плохое зрение. Наверное, Эш пошел в него.
Она нервно смеется. И я ее понимаю. Тетя лишилась и родителей, и мужа, и теперь вся ее нерастраченная любовь направлена на единственного сына. Она слишком сильно переживает за Эша, хоть и не показывает вида. И ради него она готова рвать последние жилы.
– Папа носил очки? – удивленно спрашивает брат. – На фотографиях он всегда без очков.
– Нет, он носил линзы, – отвечает Мэг.
– Я тоже хочу линзы.
– Когда подрастешь.
– В очках ты будешь выглядеть на тридцать процентов умнее, – успокаиваю я брата.
– Майк Харрис носит очки, но от этого он не перестает выглядеть как глупая горилла, – говорит Эш задумчиво. Майк – одноклассник, который пытается его задирать. Прошлым летом я учила брата кое-каким приемам, чтобы Эштан мог давать отпор этому мальчишке. Кажется, получилось.
Какое-то время мы гуляем по аллейке, рассказывая друг другу последние новости. Тетя спрашивает, не нашла ли я себе парня, а я говорю, что нет. Однако по моему лицу она что-то понимает и заявляет, что я просто обязана рассказать ей все, когда мы останемся наедине. А затем мы едем в аквапарк, куда так рвется Эштан. Это его мечта.
Аквапарк Нью-Корвена впечатляет. И хотя, конечно, его нельзя назвать лучшим в мире, народу тут огромное количество – хорошо, что я купила билеты для нас троих заранее, иначе бы мы просто не попали. В аквапарке мы проводим большую часть дня. Тут просто уйма аттракционов! Да и сама его территория выглядит по-настоящему сказочно.
Эштан влюбляется в горки – его нельзя оторвать от них даже силой, особенно от горки со свободным падением. Мне по душе скоростная речка, в которой поток воды несет тебя вперед, а ты наблюдаешь за рыбами в огромном аквариуме. Настоящий всплеск адреналина! А Мэг без ума от искусственного песчаного пляжа с волнами. Она отдыхает на лежаке под ярким солнцем и наслаждается искусственным шумом прибоя. Хоть Мэг и живет у самого моря, она не слишком часто заходит в воду – вместо золотого песка у нас острая галька, царапающая кожу, да камни.
Вечером мы, уставшие, чуть подгоревшие на солнце и, безусловно, счастливые, сидим в одном из ресторанчиков на территории аквапарка. Эштан вдоволь накатался и теперь с нетерпением ждет свой ужин. Кажется, поездка в Нью-Корвен станет для него самым запоминающимся событием этого лета. Мэг тоже расслабилась – она потягивает безалкогольное пиво и рассказывает смешные истории, которые то и дело приключаются с кем-то из соседей в нашем небольшом городке. Я слушаю ее с улыбкой – воспоминания о родном доме для меня дороги.
Перед десертом мы обмениваемся подарками. Эштан в восторге от книги и шоколада, Мэг тут же начинает опробовать фотоаппарат, а я с интересом кручу в руках диктофон. Мэг знает, что я использую диктофон, встроенный в телефон, поэтому решила сделать мне полезный сюрприз.
Мы втроем делаем совместные селфи, и у каждого из нас остаются на память моментально напечатанные квадратные снимки, где мы улыбаемся. Странно – это всего лишь кусок глянцевой фотобумаги, но он дарит нам много эмоций.
И хранит в себе нашу память.
Это очень теплые семейные посиделки, которых мне так не хватало. Но я не могу представить ни на мгновение, что Мэг – моя мать, а не тетя. Почему, я и сама не знаю. В моей голове каменной глыбой застыла простая мысль – у меня нет матери. Моя биологическая мать отказалась от меня, предпочтя алкоголь и сомнительные компании. А той, которая вырастила меня – моей бабушки, – больше с нами нет.
После фирменного мороженого с кусочками шоколада Эштан убегает на детское шоу, которое показывают в павильоне через дорогу. И Мэг, словно читая мои мысли, вдруг говорит:
– Дорин объявлялась.
Я ничего не хочу слышать о матери. В последний раз я видела ее на похоронах. И с тех пор мы ни разу не общались. Мне все равно, что с ней. А ей плевать на меня. Но я все же нехотя спрашиваю:
– И… как она?
– Все так же, – отвечает Мэг невесело. Она не любит говорить о сестре. Для нее это болезненная тема. – Но в этот раз она спрашивала о тебе.
Я морщусь.
– И что хотела? Денег?
– Не знаю. Но раньше Дорин никогда не вспоминала о тебе. Она прожила у нас неделю. Я предлагала ей помочь с работой. Но она дождалась своего дружка – помнишь, Сэмми, который ограбил заправку? – и они вместе куда-то уехали. Твой телефон я не дала, сказала, что не знаю. Я ведь правильно сделала?
– Правильно. Почему она стала такой? – вдруг спрашиваю я. – Или она всегда такой была?
– Ох, Санни… – Тетя трет лоб. И это напоминает мне о бабушке – это ее жест. – Все так сложно. Я даже не знаю, что тебе сказать.
– Скажи, как есть.
– Твоя мать была хорошей. Излишне вспыльчивой, эмоциональной, где-то злопамятной. Но хорошей. А еще очень талантливой, – глядя куда-то вдаль, говорит Мэг. – Мы не были подружками – как-никак пять лет разницы сыграли свою роль. Но для меня Дорин осталась в памяти той дерзкой яркой восемнадцатилетней девчонкой, которая на выпускном стала королевой бала. Она была самой красивой и популярной девчонкой в старшей школе.
Я не могу представить Дорин королевой выпускного бала. В моей голове это хоть и красивая, но неряшливая женщина с худым лицом и светлыми болезненными глазами, которая держит в руке бутылку пива и курит дешевые крепкие сигареты.
– Вы похожи, – говорит Мэг. – Чем старше ты становишься, тем отчетливее я это понимаю. Очень похожи.
Смешно. Быть похожей на мать – это сомнительный комплимент.
– Раньше Дорин всегда казалась мне особенной. Яркой, смелой. Она отлично училась и при этом имела кучу поклонников. А еще она чудесно играла на гитаре и, как и ты, училась в Нью-Корвене.
Я внимательно слушаю Мэг – о матери мне известно очень мало.
– У Дорин всегда был комплекс отличницы, – продолжает Мэг. – Она хотела быть лучше всех. В конце концов, это ее и сломало. Когда она стала терпеть неудачу за неудачей, в ней что-то перевернулось. Как будто душа порвалась, а заштопать эту дыру ей так и не удалось. И хотя я всегда боготворила сестру, я быстро поняла ее главный недостаток. Дорин была слишком слабой. И вот в этом вы очень отличаетесь. – Тетя внимательно смотрит на меня. – Я не говорила тебе, но… твоя мать тоже училась в Хартли. Как и ты.
– Что? – недоверчиво выдыхаю я. Это для меня настоящее откровение. – Это шутка?
– Нет. Она отучилась в Хартли два или три семестра. По классу гитары.
– Почему ты этого мне не говорила раньше? – резко спрашиваю я.
– Если честно, Санни, я боялась за тебя, – понижает голос Мэг. – Когда их не стало, – я понимаю, что она имеет в виду бабушку и дедушку, – я боялась, что ты тоже можешь сломаться. Как она.
Тетя берет меня за руку.
– Прости, Санни, возможно, для тебя это было важно. Но. Видя твое состояние, я боялась, что ты не сможешь взять себя в руки. И не пойдешь вперед, а остановишься. Как она.
Потому что мы похожи. Это раздражает.
– Прости, – повторяет Мэг и сжимает мою ладонь своей – сухой и горячей. – Я не знала, что делать. Я буквально заставляла тебя ехать и сдавать экзамены. Помнишь?
Я помнила. Она и мисс Вудс настояли, чтобы я ехала поступать в Хердманскую национальную музыкальную школу.
– Когда ты не поступила в Хердман, я даже подумала, что это все. Конец. Но ты взяла и на свой страх и риск поехала в Нью-Корвен и поступила в Хартли. Ты бы знала, как я была горда, – продолжает тетя. – Я говорила всем соседям, всем друзьям и знакомым, что моя племянница поступила в такое престижное место. И вот еще два семестра, и ты получишь диплом. Ты молодец, Санни.
Я не знаю, что сказать в ответ. А Мэг продолжает:
– Когда Дорин поступила в Хартли, я тоже была горда. Но эта гордость длилась недолго. Вскоре она влюбилась в какого-то парня. Музыканта из Хартли. Я даже имени его не помню, но знаю, что он стал для Дорин всем. Никогда не видела, чтобы так влюблялись. Так, как она. Это было какое-то сумасшествие. Помешательство. Одержимость. Потом этот парень бросил ее. А она узнала, что беременна тобой – на довольно позднем сроке, случайно. Аборт ей делать отказались. Парень нашел другую девушку. Из-за беременности Дорин не смогла участвовать в важном музыкальном конкурсе, в котором должна была победить. И потом она будто сошла с ума. Вернулась домой и ничего не говорила. Сказала, что разочаровалась в музыке и бросила учебу. Мама заподозрила неладное, когда у нее начал расти живот. Они с отцом выведали у Дорин правду, и на следующую ночь она попыталась покончить с собой – правда, ее откачали. Потом родила тебя. И пустилась во все тяжкие. Сначала я думала, что это послеродовая депрессия. Но нет. Она просто сломалась, – горько повторила тетя. – На Дорин возлагали большие надежды – дома, в Хартли. Но она не оправдала ни одну из них. Иногда мне кажется, что у моей сестры лишь два состояния: все или ничего. «Все» у нее не получилось. И она, не став бороться за себя, ушла в «ничего». Я боялась, что ты такая же максималистка, как и твоя мать, милая. – Мэг снова сжимает мою ладонь. – Но как же я рада, что ошибалась. Знаешь, почему я рассказываю тебе об этом, Санни? Потому что ты – не такая, как Дорин. Тебя ничто не сломало. И ты дальше идешь вперед. По своему пути. – Мэг улыбается – от ее глаз разбегаются лучики-морщинки. – Прости, что не говорила этого раньше. Но знай, что я очень тобой горжусь.
– Спасибо, – отвечаю я. Отчего-то в горле стоит ком.
– И я знаю, что ты сможешь сделать больше, чем думаешь. Я верю в тебя.
– Я не сдамся и не остановлюсь, – обещаю я и кладу свою ладонь на ее. Почему-то этот момент кажется мне трогательным и теплым. Я знаю, что она меня любит. А я люблю ее.
И я сильная.
– Что вы делаете? – возвращается с представления Эштан. Его глаза восторженно блестят. Ребенок переполнен эмоциями. Он с упоением рассказывает о том, что видел, а мы внимательно слушаем его и смеемся, делая вид, что и не было этого разговора. Представление пришлось ему по душе, а особенно понравился аниматор.
– Он был похож на того мистера, который приезжал к нам на прошлой неделе, – в конце заключает Эш,
– Что за мистер? – спрашиваю я.
– Не знаю, как его зовут. Он приехал на красной машине и спрашивал тетю Дорин, – отвечает брат.
Мэг закатывает глаза. Наверняка ей не нравится, что сыну приходится общаться с дружками моей матери. Мне бы тоже это не понравилось.
– Он спрашивал, есть ли у тети Дорин дети, – добавляет Эш. – И спрашивал даже, не я ли ее сын. Но я сказал, что у тети Дорин нет детей. Потому что мама – не та, которая родила. А та, которая воспитала. – И он смотрит на нас, ожидая, что мы скажем.
Мэг улыбается и с любовью треплет его светлые, выгоревшие на солнце волосы.
– Ты прав, – киваю я. И откуда у десятилетнего мальчика такие мысли? – Хочешь еще мороженого?
– Хочу! – тут же соглашается Эштан и убегает к витрине, в которой выставлены разные виды мороженого.
А я смотрю на Мэг и неуверенно спрашиваю:
– А если это был… Тот человек? Которого Дорин любила?
Мой отец.
Мне сложно произносить это слово вслух. Но тетя прекрасно понимает меня.
– Санни, дорогая, – говорит она осторожно, тщательно подбирая слова. – Я знаю, что тебе хотелось бы найти отца. Но я не думаю, что это был он. Тот человек бросил Дорин в положении. И мне кажется, что он не из тех, кто испытывает чувство вины и хочет отыскать брошенного ребенка. – Она делает голос тише: – Он ни разу не позвонил ей и не написал ни письма, хотя она писала ему почти каждый день – писала и не отправляла письма. Я не верю, что Дорин искал твой отец. Прости, что мне приходится говорить это, но лучше не стоит питать ложных надежд. От этого потом только больнее.
Я знаю, что Мэг имеет в виду. Она предостерегает меня от будущих разочарований. А я ненавижу разочаровываться: в творчестве, в поступках, в людях. И ужасно боюсь разочароваться в самой себе.
– Когда я была маленькая, я ужасно хотела найти отца, – признаюсь вдруг я. – Думала, что он какой-нибудь богатый аристократ ну или известный музыкант, на худой конец. И думала, что однажды он приедет в наш городок, и все узнают, что я – его дочь. А потом поняла… – Я замолкаю – в горле снова появляется ком.
– Поняла, что все это – лишь мечты? – спрашивает со вздохом тетя.
– Поняла, что дедушка стал мне отцом, – качаю я головой. – И никого другого мне больше не нужно. Я не хочу искать биологического отца – честно говоря, мне плевать на него. Но иногда во мне просыпается та самая маленькая девочка, которая верит в чудеса. И когда Эш сказал про мужчину, который интересовался детьми Дорин, я снова почувствовала это детское желание найти его, папочку, – усмехаюсь я. – Все это, конечно, глупости. И, Мэг, если Дорин начнет просить у тебя деньги – не давай. Не давай ей ничего, хорошо?
Тетя не успевает ответить – возвращается Эштан, который выбрал мороженое – фисташковый пломбир с шоколадом.
Мы прощаемся поздним вечером. Мэг планирует выехать из города рано утром, затемно, чтобы днем успеть попасть на работу – директор школы с огромной неохотой отпустил ее в столицу. Я не хочу расставаться с родными, но понимаю, что если поеду вместе с Мэг в номер скромной гостиницы, в которой они остановились, то мы проболтаем до самого утра. А перед дорогой Мэг нужно поспать. Я в который раз говорю, что им надо было ехать автобусом, но тетя непреклонна – на автобусе ехать почти в полтора раза дольше.
– Вы опять не попали ко мне в гости, – говорю я хмуро уже в метро. – Я чувствую себя ужасной племянницей.
– Ерунда, – отмахивается Мэг. – К тому же я не хочу тревожить твоих соседок. Обещай, что приедешь в августе.
– Обещаю.
– И научишь меня играть на гитаре! – вставляет Эштан, прижимая к себе пластиковый пакет с моими подарками.
– Конечно, – обнимаю его я – крепко-крепко. – И ты будешь играть как Джими Хендрикс.
Мы прощаемся. Я стараюсь улыбаться, но с трудом сдерживаю слезы. Ненавижу расставания – словно скальпелем по сердцу. Несколько раз по одному и тому же месту и всегда по живому.
Мэг в последний раз обнимает меня и шепчет на ухо:
– Ты сильная девочка. Я всегда верила в тебя, Санни, всегда.
И они уходят. Оглядываясь, скрываются в поезде, машут мне из окна, а после исчезают из виду.
А я стою на месте, впиваясь ногтями в ладони, чтобы сдержать слезы.
Когда мы в разных городах, расставание не чувствуется так остро. И то, что мы далеко друг от друга, кажется привычным и совершенно нормальным. Однако стоит мне встретиться с родными и попрощаться, как я начинаю остро осознавать, что ничего нормального в этом нет. Начинаю скучать – особенно первые дни. И думать, что все могло быть иначе, живи мы рядом.
Я уже жду август.
Небо нам пело во мраке ночном,
И разрывали мечту килогерцы.
Я попрошу тебя лишь об одном —
Не забывай свое детское сердце.
Глава 6. Научи меня любить
Ангелы рождаются в нашем сердце, демоны – в голове.
Я все еще смотрю в ту сторону, где скрылся поезд с Мэг и Эштаном, и в душе воцаряется странное предчувствие. Я не понимаю толком, что это за предчувствие, и списываю все свои ощущения на тоску от разлуки. Когда начинает звонить телефон, я вздрагиваю от неожиданности – слишком сильно погрузилась в свои мысли.
Это Дастин. На сердце немного теплеет.
– Привет, – говорю я.
– Привет. Ты освободилась? – спрашивает Дастин.
– Да, только что. – Его голос заставляет слабо улыбаться.
– Ты должна говорить: «Да, малыш», – тут же заявляет он.
– Ты хочешь, чтобы я называла тебя малышом? – переспрашиваю я.
– Почему бы и нет? – явно веселится Дастин.
– А как меня называть будешь ты? – интересуюсь я.
– Франки, – невозмутимо говорит он.
– Как-то неравноценно, – отвечаю я и, не сдержавшись, добавляю: – Малыш.
– Вообще-то я пошутил.
– А я не шутила, малыш. Теперь я официально назначаю тебя моим малышом, – объявляю я.
– Ты придешь сегодня? – спрашивает Дастин. В его голосе нетерпение. – Жду не дождусь нашего первого урока.
– Может быть, перенесем на завтра, малыш? – спрашиваю я, чувствуя себя опустошенной после встречи с Мэг и Эшем. Нужно приехать домой, взять гитару и ехать к Дастину. С одной стороны, я безумно хочу его увидеть, с другой – боюсь, что учитель из меня сегодня никакой. Но я вдруг понимаю, что все равно приеду к Лестерсу. Даже без гитары. Потому что скучаю по нему.
– Никаких завтра! – отрезает Дастин. – У меня «окно» только сегодня вечером – я все отменил. С завтрашнего дня снова начинаются съемки на шоу талантов. И куча всего другого. Поэтому я жду тебя сегодня, Франки, – как мы договаривались. И гитара тебя ждет.
– Какая гитара, малыш? – удивляюсь я.
– Которую я сегодня купил, крошка, – довольным тоном отвечает Дастин. – Прошел настоящий ад, но купил. Продавец в музыкальном магазине сказал, что это лучшая акустическая гитара, которая у них есть. Или он сказал электроакустическая? – задумывается он. – Слушай, Франки, а чем она отличается от акустической? Или это неважно?
– Ох, мой сладкий малыш, какой у нас будет долгий и нелегкий путь, – тяжело вздыхаю я. – Ты не знаешь элементарного, но уже купил гитару.
– Хватит называть меня малышом! – вспыхивает наконец Лестерс.
– Ты же сам хотел, – с улыбкой отвечаю я. Наша перепалка отвлекает от грустных мыслей.
– Я же сказал, что пошутил. Что с голосом? – вдруг спрашивает он.
– А что с ним? – удивляюсь я.
– Ты грустная. Что случилось?
Не знаю, как Дастин умеет так хорошо меня понимать. Теперь мне еще больше хочется к нему.
Я рассказываю ему о том, что расставаться с родными всегда тяжело – даже если после короткой встречи.
– Чертовски понимаю, – вдруг говорит Дастин. – Ненавижу уезжать из дома. Родного дома, в Хэдмане, – поясняет он. – Приезжай. Просто приезжай, малышка. Я скучаю.
Я улыбаюсь. Теперь не он – малыш, теперь я – малышка. И меня это веселит.
– Приеду, – соглашаюсь я.
– Прямо сейчас, – настаивает Дастин.
– Хорошо, приеду сейчас.
– Я пришлю за тобой машину.
– Я в метро, Дастин, – смеюсь я. – И буду у тебя через час или полтора.
