Анна Богачёва
Донжуанский список Ксюши Кораблёвой

Донжуанский список Ксюши Кораблевой.      

К двадцати четырем годам, то есть, к концу второго двенадцатилетнего цикла по восточному календарю, Ксюша умудрилась натворить в своей жизни столько, что терпение у ответственного за организацию этого мероприятия, если так можно выразиться о жизни, закончилось, и судьба принялась приучать ее к смирению. К порядку. К уважению. Жизнь вплотную занялась ее воспитанием. А иначе – этакую стервь – хоть под топор.

И главным учителем стал ее муж – Гоша. Кто бы мог подумать! Сначала терпел, терпел все ее выходки, а потом принялся образовывать. Да не просто так, а жестко, как он умел, в соответствии с глубоко скрытыми, истинными свойствами своего характера.

Ксюша сначала понять не могла: в чем засада? Что случилось? Вчера еще все шло гладко, ходко, по ее правилам, а сегодня – «нате получите по-полной». За собой она особых грехов не замечала и не знала, потому что в себе копаться ей было некогда. Жить-то когда?! Приступы дурного настроения, время от времени одолевавшие ее, она списывала на тонкие женские моменты, погоду, недосып и все, что угодно, но только не на попытку природы подправить ее как-то, подшлифовать, подкорректировать. Образумить.

Если бы Ксюша все-таки решилась вспомнить и обдумать прошедшие годы, то, возможно, и нашла бы что-нибудь нелицеприятное в себе любимой. Но Ксюша была к таким вещам не приучена. А потому, обходилась без всей этой «достоевщины» и оставалась в собственных глазах чиста, свежа и прозрачна, как утренняя роса. Полгода как замужем и уже сильно беременна. Пусть немного капризна и вспыльчива, нетерпима и своенравна. Но, что ж вы хотите, женщина ведь.

«Неуважение к любви – большая провинность».

Эти слова были произнесены так, между делом, применительно к другой истории, тренером по йоге, у которой Ксюша занималась уже в зрелом возрасте, лет двадцать спустя. Женщина, сказавшая это, была так велика и всемогуща, с точки зрения Ксюши, что все сказанное ею врезалось в ее память сразу и навсегда, а потом просто выскакивало в подходящий момент.

Подходящим для этого высказывания моментом оказался разговор с подросшей дочерью, которая пошла по материнским стопам, и Ксюша вдруг ахнула про себя: «Да разве ж можно!»

К тому времени многие методы воспитания по отношению к ней самой были применены с большим или меньшим успехом. Вот теперь и дети подключились к процессу, каждый по-своему, и Ксюша, неожиданно для себя, в их жизненном почерке увидела свои каракули и спохватилась, и начала перебирать пострадавших. Всех поименно. Девичий любовный список был невелик.

Кули – красавец-туркмен из древнего восточного рода, радиотехник Леня, Ксюшин одногруппник Валентин Михайлович, дальневосточный простой парень Юра и Миша-шалопай. Причем первый и последний из этого списка пострадавшими точно не являлись, даже наоборот.

В этом не таком уж и многочисленном ряду были еще двое, оба – Александры. Оба появились неожиданно, уронили Ксюшину самооценку ниже некуда и так же неожиданно исчезли. Обиженными их назвать никак нельзя. Может, и страдали они в жизни своей, но только, так же, как и Ксюша, от собственной глупости.

Ну, и Гоша, конечно, – Ксюшин муж.

Леня

История Ксюши с Леней началась и закончилась на втором курсе института, а потом время от времени аукалась им обоим. Неявно и неоднозначно.

С Леней Ксюша познакомилась на танцах в студенческом общежитии радиотехнического факультета. Скорее всего, их дорожки никогда бы не пересеклись, но в густонаселенную комнату, где жила Ксюша, кто-то из девчонок с факультета автоматизированных систем притащил приятеля -радиотехника. Тот в ответ пригласил девушек на танцы в свою, рядом стоящую общагу. На автоматизированных системах ребят было – раз, два, и обчелся, зато на радиотехническом наблюдалось полное отсутствие девочек. Две неполноценные системы, соприкоснувшись, обрели гармонию и целостность, и все поняли – это хорошо!

Сначала Ксюша невысокого Леню не рассмотрела. После двухметрового красавца Кулямова, она, вообще, мало кого из мужчин замечала. Леня-хитрец не настаивал. Крутился рядом: то вместе со всеми на каток, то в поход на дальние озера, то так просто погулять компанией. Не навязывался, не приставал. Улыбчивый, умный, говорливый. Обаятельный, чертяка.

« Дружок», – думала Ксюша о нем.

Однако, Леню статус дружка не устраивал, Ксюша ему нравилась по-настоящему, и он долго и терпеливо ждал, когда она это заметит. Она заметила через пару месяцев, удивилась, прислушалась к себе и… не почувствовала ничего, кроме спокойно-снисходительного приятия и понимания, что ей не неприятно находиться рядом с этим человеком. Леня, дождавшийся, наконец, внимания, но, не уяснивший всех тонкостей девичьего приятия, ликовал, предчувствуя скорую победу. Однако день шел за днем, а дело дальше поцелуев и посиделок в обнимку на широком, низком подоконнике черной лестницы студенческого общежития не продвигалось.

– Может, что-то в ней не так, – говорил Леня соседу по комнате в общежитии, другу-радиотехнику Витьке, мучился, но и отстать от нее не мог. Целовалась Ксюша божественно.

У Ксюши никаких дефектов не было, кроме поджившей, но оставившей на всю жизнь рубчик болячки под названием «Кули Кулямов» и связанной с этим боязни опять заблудиться в чувствах, как в темном лесу, не знать, как оттуда выбраться, да и не желать этого, потому что «без него и жизнь не мила». И не то, чтобы она так думала, а просто каждая клеточка ее организма так чувствовала, так была настроена. А попробуй-ка выгнать из себя этот яд, когда он не выявлен и не опознан.

Леня долго терпел, а потом не выдержал и попросил Витьку:

– Ты ее прощупай. Что-то в ней не так. Ну, там, приобними, попробуй поцеловать. Посмотри на ее реакцию. Потом расскажешь.

Дело происходило в походных условиях на озере, под вечер. Вечером у костра все выпили – в те годы пили много и без особого разбора. Витька во хмелю Ксюшу от общей компании оттеснил с намерением выполнить Лёнино поручение, но увлекся соблазнительной девицей. В-общем, перебрал немного.

А пока Витька Ксюшу прощупывал, Лёня, чтобы времени зря не терять, Ксюшиной подружкой Леной занимался. Та долго не сопротивлялась, потому что Лёня, на самом деле, был парень хоть куда.

– Девчонка – во! – показывал Витька большой палец Лёне на следующий день. – Не шалава. Зажата немного, но хороша. Я бы сам с ней загулял.

– Дурак! – разозлился вдруг Лёня. – Тебя о чем просили? Забудь и рта не раскрывай больше. Ничего не было!

Витька к Ксюше все-таки попытался подъехать, потому что понравилась она ему очень, но получил категорический от ворот поворот.

– Пошел вон! – сказала Ксюша, зло прищурив глаза. – И никогда ко мне больше близко не подходи. Знать тебя не хочу.

– Да это не я. Это меня попросили, – мямлил влюбившийся в один миг Витька.

«Вот оно что – попросили!» – поразилась мужской подлости Ксюша, но скандал раздувать не стала. Через неделю заглянувшая в гости Ленка проболталась о Лёниных достоинствах, о том, как хорош он при ближайшем рассмотрении.

Ксюша даже не поморщилась. Через пару недель, когда, казалось, все походные истории ушли в прошлое, выйдя вечером к ожидавшему ее в коридоре общежития Лёне, она вдруг сказала ровным голосом:

– Знаешь, Лёнь, мне кажется, наши отношения затянулись. Не пора ли нам расстаться?!

Говорила и смотрела внимательно, как вытягивается и мертвеет физиономия парня.

– Да ты что, Ксюша? Что ты говоришь? Что случилось?

Она склонила голову набок, чтобы лучше видеть выражение отчаяния на его лице и повторила спокойно:

– Да, ничего особенного. Я думаю, пора нам расстаться.

«Вот здесь оно и было – неуважение к чужим чувствам, насмешка над любовью, – думала по прошествии многих лет Ксюша. – Но ведь и он надсмеялся. За один вечер дважды».

Наверное, это была месть за ее несостоявшуюся школьную любовь, за красавца туркмена с верблюжьим профилем, который очень недолго любил ее. За их божественный танец на выпускном вечере, когда он сказал, кивнув на соседнюю пару: «Как ты думаешь, Надя красивая?». Кореянка Надя была не просто красивая. Она была красоты невозможной – черные, блестящие постриженные под каре волосы, гладкая кожа, а глаза! Ксюша взглянула на нее глазами своего возлюбленного и все поняла. Выпускной вечер, так красиво начавшийся, закончился для нее катастрофой.

Лёне досталось сразу за всех – за Ленку и Витьку, за Кулямова, за одноклассников из Отрадненской школы, которые, когда ей было тринадцать лет, а потом четырнадцать и пятнадцать, в упор не видели худую, бледную, высокую девочку с двумя косичками и неровными зубами. Это была месть за всех мужчин, которые когда-то обидели или могли обидеть ее. Теперь-то она понимала это.

Лёня сдался не сразу. Терпения ему было не занимать. Он вспомнил все свои промахи, осознал ошибки и решил подождать. Однажды такая тактика уже увенчалась успехом. Но время шло, а Ксюша была непреклонна. Он искал пути сближения: приглашал ее на медленные танцы на общежитских дискотеках, рассказывал веселые истории или громко смеялся, когда она могла слышать его, находился рядом в походах. Все было напрасно.

Через несколько месяцев после разрыва он подружился с симпатичной девушкой, невысокой, милой, ему под стать, и стал появляться с ней повсюду, стараясь вызвать ревность у бывшей подруги. Никакой реакции. Ксюшу будто подменили, как будто почистили ее память, убрав воспоминания о нем. Он начал злиться. Злость многолика, всепроникающа и разрушительна. Она скручивает пространство, создавая темные ловушки, тупики и щели, из которых лезет всякая нечисть. Ксюша испытала это на себе.

Возвращаясь как-то поздно вечером с институтской дискотеки, она нарвалась на озабоченного полуночника, который, наверное, тоже был кем-то обижен. Он ухватил ее стальной клешней под локоток и потащил между домами, в сторону маленького темного и пугающего сквера. Ночное рандеву с незнакомцем не входили в Ксюшины планы. Она дернулась, но ощутила силу чужих рук. Тогда она подняла правый свободный кулак, целясь в лицо мужчины. Он был более опытен в драке, поэтому не стал дожидаться Ксюшиной слабосильной плюхи, а ударил первым, сильно и точно, намереваясь испугать и обезоружить жертву. Никогда не битая мужчинами Ксюша, возмущенно взвизгнула, отлетела на несколько метров и завопила так, что ночь содрогнулась, а в окнах близстоящих домов стал зажигаться свет. Стоял теплый октябрь. Хлопнули открывшиеся на крик форточки. Но Ксюша этого уже не видела и не слышала. Завывая, как пожарная сирена, она стремглав мчалась в сторону общежития, до которого было рукой подать – метров пятьдесят, не больше. Желтая кожаная сумка со всеми документами слетела с ее левого плеча, да так и осталась в руках у неудавшегося насильника. Ксюша сумку потом искала, но напрасно.

Кулак прилетел в левую верхнюю скулу. Щека была рассечена. Переносица и оба глаза – левый больше, правый меньше – еще две недели цвели всеми цветами радуги – от темно-багрового до желто-зеленого. Маленький шрам под глазницей так и остался на всю жизнь.

Леня, узнавший о происшествии, пришел навестить бывшую подругу. Смотреть на нее было страшно. Растрепанное существо с распухшим лицом мало напоминало желанную Ксюшу, и он почти успокоился.

Ксюша перенесла ночное происшествие с юмором, только губы ее сжимались в жесткую и презрительную линию при воспоминании о «ночном гаденыше», как она его окрестила. Она сделала кое-какие выводы относительно поздних прогулок, поменяла документы, купила новую сумочку, но к Лёне так никогда и не вернулась.

Валентин Михалыч

С Валей все было по-другому. Они с Ксюшей учились в одной группе. Валя был на год старше, и, безусловно, умнее всех остальных одногруппников – двадцати девиц-пигалиц, не до конца понимавших, где они учатся, и двух молодых людей, из которых один был родственником заведующего кафедрой, а другой – посланцем братской южной республики – то есть, тоже с серьезной поддержкой за спиной. Валя в институт поступал сам, учился сам, разбирался и доходил до всего сам. Он был невысокий, худой, бледнолицый и большеглазый, с растерянным взглядом из-под вечно взъерошенных бровей. Он был безотказный – помочь, подсказать. Одевался более чем скромно: носил тряпичные синие джинсы, клетчатую рубашку и коричневый джемпер. Собственный внешний вид не очень его волновал. И напрасно. Кроме учебы Валя интересовался девушками, а девушек интересовало все, и внешний вид тоже.

Позже, когда Ксюша вспоминала о нем, она всегда, даже про себя, называла его не иначе, как «Валентин Михалыч», по имени отчеству, и искренне надеялась, что уж его-то ожидает гладкая дорога и замечательная жизнь.

Валя был поздним ребенком, его старшая сестра жила своей семьей, отдельно.

Родители обожали его. Отца он едва терпел, а к матери относился любовно-снисходительно. Она наполняла мир компьютерных программ и железа, в который он был погружен с головой, теплом и уютом. Они жили на окраине города в своем доме с огородом, подвалом и чердачным помещением, забитым множеством Валиных вещей. В подвале дома хранилась большая коллекция собранных им превосходных вин, которые в те времена были большой редкостью. Сам Валя не пил, потому что программирование требовало кристальной чистоты мысли, но друзей угощал. В гости к нему, порой, заруливали всей группой, и устраивали шумные вечеринки. Никто не знал, что думали в бессонные ночи его родители, слушая топот пятнадцати пар ног, пьяные вопли и музыку до утра. Да никого это и не интересовало.

Отец иногда выходил из спальни и что-то говорил сыну. Ксюша помнила лицо Вали в эти моменты. Что-то смущало ее в его упрямом и отстраненном взгляде куда-то в сторону, мимо глаз отца.

Периодически Валя оказывал Ксюше недвусмысленные знаки внимания, но она шугалась его в такие моменты, как черт ладана, – друг ведь! Он был упорен и предпринимал попытку за попыткой. Это было в его характере – не сдаваться.

Он понял, что не сможет достичь желаемого, только когда Ксюша собралась и укатила по распределению на Дальний Восток. И тут Валя не столько расстроился, сколько удивился: до сих пор он всегда, рано или поздно, добивался желаемого.

– Я что-то делал не так? – спросил он у матери.

Мать, глядя на его недоуменное лицо, чуть не расплакалась.

– Просто это не твоя девушка. Все еще будет, сынок, – сказала она, словно по голове погладила.

Юра

Юра нарисовался перед Ксюшиным взором, слегка затуманенным советским шампанским, в новогоднюю ночь. Ксюша уже полгода работала по распределению после окончания института в далеком дальневосточном городе и немного скучала по ушедшим веселым студенческим временам.

Их отдел программирования, как и весь большой завод, встречал Новый год во дворце культуры. В большом зале были накрыты длинные столы, и сотни нарядных людей ели, пили, танцевали, играли и смеялись, как и положено в новогоднюю ночь.

Юра пригласил Ксюшу на танец сразу после новогодних поздравлений с боем часов, шампанским и хлопушками. Он высмотрел ее с другого конца стола, где сидел их сборочный цех: яркое бордовое платье, тонкие руки, подвижное лицо. Она была цаца, конечно, – из технического отдела, но и Юра знал себе цену. Вокруг нее увивался толстый хмырь с отвисшей губой. Явно не местный, городской. Лицо было знакомым и противным до тошноты.

Весь танец Юра держал Ксюшу крепко за руку и за талию, потом за талию, потом обняв, прижимал плотно к себе, ощущая каждый изгиб тела под тонким платьем. От этих прикосновений голова становилась пустой и звонкой, как барабан. А музыка звучала и звучала, все крепче соединяя их. И он мечтал, чтобы танец никогда не заканчивался, а радость и блаженство, которое он ощущал, длились бы бесконечно.

Иногда Ксюша отстранялась, бросала короткий взгляд на партнера и улыбалась, ощущая его готовность откликнуться на каждое ее движение и слово.

После первого танца и бокала шампанского Юра пригласил ее снова, опередив других претендентов, и хмыря, в том числе.

– Спасибо, – шепнула Ксюша ему на ухо, – Спасибо, что спасли меня от этого медведя. Он ужасно танцует.

Через три танца они вышли подышать на улицу и потом долго целовались в вестибюле, возле темного гардероба, прячась за могучую колонну. Когда кто-то выходил из зала, Ксюша не могла удержаться от смеха, и Юра еще крепче обнимал ее, буквально впечатывая в себя, и закрывал ее губы своими губами.

Юра был красив, добр, весел и заботлив. Он был сложен, как бог, смугл, черноволос и черноглаз – в Ксюшином вкусе. Новогодняя ночь разрешала все. Когда у обоих не осталось сил терпеть телесную разобщенность, они, наспех накинув пальто, добежали до близстоящего Ксюшиного общежития, пронеслись ураганом через вахту и ввалились в темную пустую комнату, благодаря небеса за то, что Ксюшина соседка еще не вернулась с праздника.

В следующую субботу, в десять часов утра, Юра уже стучал в дверь Ксюшиной комнаты.

– Мы собрались пойти на лыжах, – сказал он, вглядываясь в Ксюшино лицо, будто выискивал в нем что-то жизненно важное для себя. – Пойдем с нами! Сопки! Солнце! Снег скрипит! Сделаем шашлыки. Будет весело.

– Холодно! – поежилась Ксюша.

– На лыжах не замерзнешь! – обрадовался, что ему не отказали, Юра.

Все получилось, как нельзя лучше. Ксюша позвала Лену, соседку по комнате. Та уговорила подругу Надю, а Надя – Иру с семьей. Через час они вывалились из общежития большой, шумной толпой. Внизу их ждали ребята – Юра с друзьями.

Отдохнули хорошо. Мороз жег щеки, но бежать на лыжах было легко и радостно, как в детстве, среди сказочной красоты, между поросших пушистыми соснами сопок. Тишина завораживала. Только скрипел снег, да перекликались и смеялись растянувшиеся длинной вереницей лыжники.

Ребята и впрямь оказались веселыми. Шашлык вкусным. Юра не отходил от Ксюши ни на шаг, держался рядом. Ей было с ним легко и просто, как будто они знали друг друга тысячу лет.

Как он управлялся с беговыми лыжами! Как разжигал костер! Как вертел шампуры с мясом над огнем! Когда он брал ее за руку или обнимал, Ксюша понимала, что мир устроен правильно и стопроцентно надежно.

Девчонки – соседки по общежитию завидовали ей. Но что-то было не так, чего-то не хватало в их отношениях. Ксюша пыталась разобраться, но каждый раз останавливалась где-то на середине рассуждений, и – ни с места.

Юра был отправлен в отставку в солнечный апрельский день. Сразу и навсегда. Он понуро выслушал ее вердикт, повернулся и ушел. И больше не объявился ни разу. Он знал себе цену и не собирался выпрашивать любовь.

Ксюшу это удивило. Она даже подумала, что, возможно, поторопилась, и парень не так прост, как казалось. Но проверить ей это не удалось, потому что гордый Юра ушел безвозвратно.

Через неделю после разрыва с Юрой Ксюше выпало нежданное испытание, о сложности которого она поначалу и не догадывалась. Начальник отдела вызвал ее в свой кабинет, был ласков, долго рассказывал о красотах дальневосточной природы, богатствах Амура, о заводской базе отдыха, куда летом выезжает весь завод и которую нужно подготовить к сезону, потом спросил:

– Поедешь?

Она пожала плечами и кивнула: почему нет? Весна и солнечные деньки уже манили из кабинета на улицу. Снег оплывал на солнцепеке, а с крыш так музыкально капало. Почему не окунуться в эту красоту?

Так оказалась Ксюша на правом берегу Амура, на заводской базе отдыха, раскинувшейся среди деревьев – десяток домиков, банька, столовая-кафе и директорский флигель. Красота невозможная – река, лес, рыба какая хочешь. Тишина! И небо весеннее, высокое. И начинающий подтаивать на солнечных местах снежок! Только человек такую гармонию может нарушить.

В бригаде подобралось пятнадцать человек строителей, да пятидесятилетняя повариха, кругленькая и улыбчивая тетя Зина, да Ксюша – ее помощница: почистить, помыть, принести-унести. Народ разношерстный.

Тетя Зина при встрече улыбнулась широко, во все лицо и сказала загадочно:

– Ничего не бойся.

Смысл этой фразы Ксюша поняла уже на второй день пребывания на базе. К вечеру народ наработался, в баньке намылся, разомлел после ужина и возжаждал развлечений. Неожиданно для себя Ксюша – дурья башка обнаружила вдруг повышенный и настойчивый интерес к собственной персоне. Кругом – лес – сколько хватает взгляда, город далеко, за широкой и могучей рекой. Ни моста нет поблизости, ни катера. Только весельная лодка лежит перевернутая вверх дном на берегу, Без весел. В лесу – зверье, а в деревянном доме на базе – те же хищники, только пострашнее будут.

В подобной щекотливой ситуации Ксюша еще не бывала. Когда осознала она свое неприглядное положение в полной мере, пробил ее озноб. Мир притаился и ждал случая, чтобы напасть. И она была одна, один на один с этим миром, и никто не мог ей помочь. Да никто и не собирался – ни улыбчивая тетя Зина, ни директор базы, Григорий Наумович. Они знали местные законы – каждый сам за себя.

Все ждали драмы или фарса.

Ксюша напряглась и сделала некое внутреннее душевное усилие. Это была не агрессия, это было похоже на отстраненную доброжелательность и твердое намерение сохранить дистанцию. Этот маневр дал неплохой результат. Большинство претендентов отпало, перейдя из категории потенциальных ухажеров в категорию знакомых людей, которым ничего от тебя не нужно, которым ты не нужна тоже. Уже хорошо.

Осталось трое, привыкших властвовать, знающих свою силу, уверенных в правоте этой силы. Эта троица, каждый сам за себя, а вместе – стая – в ней, Ксюше, человеческое не признавали. Они видели в ней женское, слабое, податливое, которое надо взять, взять, использовать любой ценой.

На третий день пребывания в полевых условиях она, намывая тарелки после ужина, думала, как ее угораздило согласиться на такое безрассудство, а эти трое, в соседней комнате, приспособленной под спальню, лежа на кроватях, громко обсуждали ее стати и посвистывали, будто зазывали. Она слышала не все, но и обрывков фраз было достаточно.

И тут Ксюшу сорвало. Не было ни страха, ни предусмотрительной осторожности. Кровь ударила в голову. Она шваркнула тарелкой об пол и под звон разлетающегося на осколки фаянса вознесла свой крик до таких высот, что весь дом замер, оглушенный. Не услышать ее было невозможно.

– Я тут убираю за ними! – орала она не своим голосом. – А они лежат, матерятся и всякую дрянь обо мне несут! Что сидите там? Выходите сюда, скажите мне все это в лицо! Кто первый? – кричала она – как ножом резала вмиг установившуюся во всем большом доме тишину.

Свист стих. Никто не вышел. Только тетя Зина прибежала из кухни, притворно округляя глаза:

– Что? Что случилось, Ксюшенька?

Ксюша села на деревянную скамью у стола, где обычно сидели за обедом мужики, и заплакала. Никто не мог бы ей помочь. Только она сама. И она это сделала. Она победила.

– Хорошо, что так, – спустя много лет выдохнула мать, выслушав ее давнюю историю, пальцы ее, стиснутые крепко-крепко, побелели от напряжения. – Хорошо, что в тебе это есть. Эта сила и смелость. А то подмяли бы тебя эти звери. Они, может быть, и неплохие сами по себе, но порой из людей лезет все самое подлое, потому что они чувствуют свою силу. Кого-то чужая слабость подталкивает встать на защиту, а кого-то – воспользоваться этой слабостью. Ты ж моя девочка!

А на лесной базе после Ксюшиного восстания все улеглось, образовалось, можно даже сказать, облагородилось, Друзьями не стали, но к Ксюше начали относиться с осторожностью и уважением, а кто-то и по-доброму. Помочь норовили. Грязных намеков в ее сторону больше себе не позволяли. Иногда улыбались навстречу ей с надеждой – вдруг заметит. Но Ксюше это все было ни к чему. У нее были свои планы на жизнь.

Директор базы, шестидесятилетний Григорий Наумович, бывший бандеровец, сосланный на Дальний восток после войны, подкатывал пару раз, но Ксюшина внутренняя брезгливость выползала в такие моменты наружу и видна была – не скроешь. И он каждый раз отступался. Думал на время, но его время так и не пришло.

Через месяц Ксюша вернулась из леса в город другим человеком. О Юре она не вспоминала и уже определенно знала, что не хочет жить в этом далеком, суровом, построенном пятьдесят лет назад на человеческих костях городе. Комсомольск–на–Амуре с затерявшимися среди сопок серенькими домами и заводами, с его жестокими законами выживания не был пределом ее мечтаний.

Не ее город. И молодые люди, появлявшиеся ненадолго и исчезавшие потом навсегда, были не ее поля ягода.

Кули

Ее, Ксюшиным, конечно же, был Кулямов – красавец-туркмен, с которым она училась в школе, в Академгородке, – высокий, кудрявый, с огненным взором и верблюжьим профилем.

Жили они в соседних комнатах фымышатского общежитии. Ксюша сама того не желая, мягко отжала его у своей соседки по комнате, Алены. Пошла заступаться за обиженную подругу и влюбилась. Об Алениных проблемах после такого разворота событий она больше не вспоминала. Кулямов заслонил собой весь мир.

Хорошо, что мать Ксюши, отправляя дочь на учебу из патриархального поселка в большой город, поставила жесткий запрет на добрачный секс, а так бы оказалась Ксюша к концу учебного года, к выпускным экзаменам и получению аттестата зрелости вполне себе зрелой и изрядно беременной. Кулямов в этих делах был большой профи. Не в его правилах – восточного мужчины из богатого рода – было держать страсти в узде.

А Ксюшу держала сильная материнская воля и потому дальше жарких объятий и страстных поцелуев дело не шло. А Ксюшины поцелую кого угодно могли распалить.

Что для девушки благо, то для парня – мука невыносимая. Кулямов был нетерпелив и горяч, ждать не умел и не желал, и потому скоро нашел замену староукладной Ксюше с ее тараканами в голове. Замена была хороша по всем статьям – писаная красавица, умница и с головой на плечах – Надя Пак. Надя знала границы дозволенного, но на территории в пределах этих границ была асом, мастером, гением, если хотите.

Ксюша сначала даже не поняла, что произошло. А потом, как рыцарь без страха и упрека, и без сомнения, принялась отстаивать свое счастье. Но поздно. Кулямов был по-восточному мягок, но непреклонен. Он не отказывал во внимании Ксюше, но неторопливо и ласково перевел ее в разряд хороших друзей. А любовь теперь у него была одна – Надежда. Даже не любовь, а страсть, как показало время.

После окончания школы Кулямов собрался в Москву, в Институт нефти и газа – именно такие специалисты требовались в Туркменистане, на южной родине прекрасного Кули. Ксюшу, естественно, в Москву не пригласили. Да и зачем Кулямову женщины-друзья в столице? Однако Ксюшина не до конца осознанная, но сильная любовь, потребовала решительных действий. Но она, готовая мчаться хоть на край света за любимым, чтобы соблюсти себя и сохранить хоть малую толику независимости, поехала не в Москву, а в Ленинград. Ксюшины родители были предупреждены, что их дочь едет поступать в Ленинградский университет, на факультет прикладной математики, где была кафедра астрономии, потому что их дочь всегда интересовалась этой высокой и прекрасной наукой Главная причина большого рывка не была озвучена. Никто не был посвящен в ее великую тайну. Ксюша ехала в Ленинград, чтобы быть поближе к Москве, к институту Нефти и Газа, к красавцу КК. Вдруг он поймет, что все еще любит ее.

Кулямов не позвал. В июле Ксюша, умом все еще на что-то надеясь, но душой зная, что все кончено, на последнем вступительном экзамене по физике не решила задачу, встала и вышла из аудитории, сопровождаемая недоуменными возгласами преподавателя.

Ксюша вышла на Университетскую набережную, вдохнула влажный, теплый летний воздух. Светило солнце, ветер перебирал листья кленов, их тени ложились прохладными темными пятнами на землю и асфальт. День был восхитительным, несмотря ни на что.

Прогуливаясь по набережной Невы, Ксюша дождалась с экзамена приятелей по студенческому общежитию, и они отправились бродить по веселым улицам Ленинграда.

Они прогуляли еще несколько дней – неудавшиеся студенты ленинградского университета. Потом Ксюша заняла у Светы из Краснодара пять рублей на обратную дорогу, купила билет до Новосибирска и села вечером в плацкартный вагон поезда, направляющегося на восток.

Перед отъездом она взяла в ближайшем к вокзалу гастрономе батон и бутылку газировки, чтобы было чем подкрепиться в дороге, во втором плацкартном вагоне забралась на верхнюю полку и в промежутках между сеансами крепкого сна, который хорошо усмиряет голод, стала планировать свое будущее. Выбора не было: нужно было поступать в нежеланный НЭТИ, потому что в Новосибирском университете, как и в Ленинградском, вступительные экзамены закончились в начале июля.

На второй день пути ее чуть ли не силком стащила с верхней полки нестарая женщина, ехавшая рядом, усадила за стол, разложила курицу, яйца, овощи и хлеб и твердо сказала:

– Ешь.

– Я не хочу, – попробовала было сопротивляться Ксюша, почти теряя сознание от восхитительных запахов снеди.

– Никаких «не хочу» не принимается. Ешь. Студентка?

– Абитуриентка. Не поступила в Университет. Еду в Новосибирск.

– Домой?

– Нет. У меня родители на Алтае. В Новосибирске буду поступать в электротехнический. Домой мне, пока не поступлю, нельзя. Мама не поймет.

– Ну, и умница, – одобрила женщина. – Всем бы таких целеустремленных детей. Ешь, давай. У меня сын – тоже студент. Кто знает, может и его кто-нибудь накормит. Всякое в жизни бывает.

Это был веский довод, и Ксюша навалилась на еду, а женщина сидела рядом и смотрела в окно, время от времени вытирая платочком глаза.

На третий день пути Ксюша добралась до Новосибирска. Прямо с поезда отправилась в приемную комиссию института, подала заявление и документы. И в тот же вечер уже обреталась в студенческой общаге, где с голоду уж точно не пропадешь.

В НЭТИ она поступила легко – две пятерки и две четверки. Когда приказ о зачислении на факультет Систем управления появился на информационной доске, она заняла немного денег у соседки по комнате и позвонила домой. Дело было сделано.

Мама приехала на следующий день. Они стояли в темной рекреации на втором этаже общежития, Ксюша слушала сдавленный яростный шепот матери, прерывающийся долгими сморканиями и сдавленными рыданиями, и не возражала. Все было верно- она кругом виновата: не поступила в Ленинграде, не позвонила, не предупредила, заставила волноваться всех, пропав чуть ли не на месяц.

От матери она стояла подальше, чтобы, если понадобится, успеть уклониться от шлепка. Стояла и слушала. Не спорила. Крыть было нечем.

Кулямов, косвенный виновник этого происшествия, за всеми волнениями и переездами ушел в сторону, но не забылся. И Ксюшина неявная, но сильная тоска по нему еще целый год определяла ее настроение и жизнь. Она села на жесткую диету и через полгода была похожа на стрекозу – большеглазая, тонкая и бледная. Мать била во все колокола, подозревая самые ужасные причины фатального истощения дочери, а Ксюша, не споря и не сопротивляясь, продолжала жить в своем мире и своем режиме. На выходные она уезжала в Академгородок, к поступившим в Новосибирский университет одноклассникам по физматшколе. Там они гуляли, танцевали, сидели в кафетерии, если были деньги. Ксюша с наслаждением дышала сосновым воздухом, а потом возвращалась в город, чтобы как-нибудь протянуть до следующей субботы.