Анна Берсенева
Вангелия

Полная версия

Пролог

Теперь их оставалось только оплакивать – это понимали все.

Закончилось время, когда еще можно было надеяться, что на «Курске» остались живые, когда слышно было еще, как стучат они изнутри затонувшей подводной лодки, надеясь на помощь.

Помощь не пришла, и мир ужаснулся этому даже больше, чем самой катастрофе «Курска», и оплакивал теперь его команду со всей искренностью, на которую способно человеческое сердце.

И в эти первые дни после того, как стало понятно, что «Курск» погиб, у многих всплыло в памяти пророчество, сделанное когда-то слепой болгарской женщиной: «Курск скроется под водой, и весь мир будет его оплакивать».

В тот год, когда оно прозвучало – за много лет до катастрофы, – в него никто не поверил. Это и понятно: с чего вдруг город, лежащий в лесостепной полосе, должен скрыться под водой? Где рядом с Курском такие реки, которые могут нести подобную угрозу? Тогда люди говорили об этом пророчестве в основном со словом «якобы».

И вот теперь оно приобрело совсем иной смысл, и женщина, которая его сделала, снова, через четыре года после своей смерти, оказалась в фокусе всеобщего внимания, как это было при ее жизни. Немало людей, узнавших о тех ее словах только теперь, чувствовали суеверный ужас.

Но те, кто близко знал ее при жизни, относились иначе и к пророчеству о «Курске», и ко всем другим ее предсказаниям, и к ней самой… Многие из них, близких, растревожены были сейчас воспоминаниями о ней и потому пристально вглядывались в прошлое – в каждое мгновение ее жизни.

С того первого мгновения, когда явилась на свет ее душа.

Часть I

Глава 1

– Дай нашей дочке имя… – голос роженицы еле доносился из угла, где стоял ее топчан. – Пойдите, прохожего спросите. Как положено…

Отец новорожденной девочки, конечно, знал, как положено: кто-нибудь из родни должен выйти на улицу и спросить у первого встречного, как назвать младенца. И как этот случайный человек скажет, так тому, значит, и быть. Но зачем же делать это сейчас?

– Куда спешить? – сказал отец девочки. – Вряд ли она выживет.

Он не то чтобы не хотел исполнить старинный обряд. Просто рассудил, что незачем тратить время на пустое дело – видно ведь, что младенец не жилец. Родилась эта девочка прежде срока, а когда ее завернули в овчину и положили на теплую печь, то даже не захныкала. Да и сейчас надо очень внимательно прислушаться, чтобы различить ее дыхание. Так зачем же ей имя? Не понадобится.

Отец девочки не был злым. Но какой крестьянин рассудил бы иначе? Тем более если этот крестьянин так беден, как Панде Сурчев, у которого только что родилась дочка. Да, родилась… Панде впервые понял, что почему-то совсем и не думает об этом событии. Но разве он виноват в том, что нужда его задавила и думать он может только о хлебе насущном?

– Ладно тебе, Панде, – голос его матери прозвучал почти укоризненно. Она оглянулась на роженицу и понизила голос. – Как бы Параскева сама не померла. – И сказала уже громко, успокаивая невестку: – Не плачь. Я пойду спрошу имя.

Параскева все равно заплакала. Понятно, жалко ей, что девочка помрет, все-таки первый ребенок. Бабка недовольно покачала головой и вышла на улицу.

Ночь была такая, какой бывает она только в горах зимой – совершенная в своей красоте. Даже бабка, привыкшая и к величественным горным вершинам, и к ярким звездам, залюбовалась ими сейчас. Все, что происходит под таким небом, происходит ведь не только в жизни человеческой, но и во всем мироздании, законы которого человеку не узнать никогда.

Но одну лишь секунду смотрела бабка на горы и звезды. Не за тем она вышла из дому поздним вечером да и на свет не за тем родилась, чтобы попусту в небо пялиться. А зачем она родилась? Да кто же это знает, и зачем же это знать?!

– Здравствуй, Магдалена, – сказала бабка. Хорошо, что первым попался ей на сельской улице не чужой человек, а соседка. – Как назвать мою внучку?

– Уже родилась? – Магдалена посмотрела с интересом. – Что-то рановато.

«Вот злыдня! – подумала бабка. – Уже прикидывает, не обрюхатил ли кто невестку, пока сын батрачить уходил! Будто я не знала бы, если б так».

Но женщины есть женщины, им лишь бы посудачить, не ругаться же из-за этого с соседкой.

– Скажи имя, – поторопила бабка.

– Назови Андромахой, – со злорадным удовольствием проговорила Магдалена.

«Вот же подлая! – сердито подумала бабка. – И знает ведь, что отказываться нельзя».

В селе Струмице кто только не живет – и греков хватает, и македонцев, и сербов. Но Панде Сурчев к ним ко всем при чем?

– Андромаха? – пожала плечами бабка. – Зачем девочке греческое имя? Ведь мы болгары.

– Ну и что? – Лицо Магдалены расплылось в лживой улыбке. – У меня невестка Андромаха. Такая красавица!

«Не чета твоей», – прочитала бабка в ее глазах.

Что отвечать такой ехидне? Бабка и не ответила – пошла дальше. И только за околицей пробормотала себе под нос:

– Зачем девчонке чужое имя? Бог с ним, с обычаем!

Она уже решила придумать имя сама, но тут увидела в темноте еще какую-то тень. Это был мужчина, и совсем не знакомый. Бабка даже замедлила шаг – мало ли кто бродит ночами! Может, ограбить хочет. Но и не бежать же от прохожего, тем более что имя для внучки так еще и не выбрано.

Бабка пошла навстречу незнакомцу. И чем ближе она подходила к нему, тем спокойнее ей почему-то становилось. Словно шла впереди него теплая волна, хотя быть этого, конечно, не могло: холодно зимою в горах, а эта зима, 1911 года, выдалась особенно морозной и снежной.

– Вечер добрый! – громко сказала бабка. Прохожий не остановился. – Скажи, как мне назвать мою внучку?

– Вангелия, – ответил он не задумываясь.

– Вангелия? – удивилась бабка.

Все было странно в этом человеке: и тепло, словно бы идущее впереди него, и уверенность, с которой он назвал имя для девочки.

– Вангелия, – повторил незнакомец. – Знаешь, что это означает? Та, что несет благую весть.

Этого бабка не знала. Но имя ей понравилось. Даже жаль, что такое красивое имя достанется внучке, может, совсем не надолго. Она чуть не сказала об этом прохожему, но спохватилась, что говорить такое, пожалуй, нехорошо. Впрочем, он ничего и не спрашивал – шел куда-то за околицу и даже не оглядывался.

Бабка уже почти перестала различать его силуэт в темноте – звезды-то дают свет только небу, не людям, – когда он все же приостановился, обернулся и повторил, словно беспокоился, что она не расслышала:

– Вангелия, Вангелия!

И исчез.

И как только этот странный прохожий скрылся из глаз, тьма, в которую он погрузился, вдруг осветилась. Бабка увидела, как взвихрился на каменистой земле снег, и показалось ей, что взвихрился он под копытами скачущего коня. Конь скакал не один – со всадником. Разглядеть его получше бабка не успела – успела только перекреститься. Слишком уж необыкновенным был этот сияющий всадник, страшно встретить такого в ночных горах, страшно видеть, как растворяется вдали его силуэт.

Она смотрела вслед всаднику, оторопев от… нет, не от страха даже, а от чувства, которого никогда в жизни не испытывала. Горы, звезды, тьма, свет – все это подступило к ней совсем близко, сделало ее своей частью. Да, она стала частью того, что по-прежнему оставалось для нее непонятным. Какой-то другой мир, неведомый, коснулся ее своим дыханием.

Бабка перекрестилась еще раз, для верности, зачем-то повторила:

– Вангелия, – и, потуже завязав платок, все ускоряя шаг, пошла обратно в село.

В самом начале улицы она все-таки не выдержала, оглянулась. Всадник скакал через снежное поле к горам. Он удалялся от нее, но силуэт его становился при этом крупнее, яснее, отчетливее. Бабка остолбенела и не пошла уже к селу, а побежала.

Дома все было по-прежнему. Лежала на топчане бледная как смерть роженица. Бабке вдруг показалось, что лицо невестки, сделавшееся после родов каким-то прозрачным, светится тем же светом, что и снег под летящим в горы всадником. Ей стало так страшно и так странно, что она перекрестилась снова.

– Нашли имя? – спросила невестка.

Голос ее был уже не просто тих – он напоминал шелест ветра в зимних ветках.

«Не жилица», – снова подумала бабка.

И ответила, кивнув:

– Нашла. Пусть будет Вангелия. Та, что несет благую весть, – зачем-то объяснила она.

Может, не надо было говорить такое умирающей. Но та как будто обрадовалась.

– Пусть будет счастливая… – еле заметно улыбнувшись, сказала Параскева.

И закрыв глаза, впала в забытье. Подошел Панде, встал рядом с бабкой.

– Не выживет твоя жена, – сказала та. – Как будешь дочку один растить? – И добавила: – Ну, может, и дочка тоже не выживет.

Панде смотрел хмуро. А чему радоваться? Хоть так, хоть этак – одно горе.

Бабка же тем временем не думала уже ни об умирающей невестке, ни о едва дышащей внучке. Она вспоминала всадника и спрашивала себя: был ли он? И себе же отвечала: да нет, померещилось – не могло его быть. Но мысли этой, наверняка правильной, она тем не менее не верила.

Ни до, ни после этой ночи не испытывала она такого странного, пугающего чувства – прикосновения к тайне, которая больше ее самой и больше мира, ее окружающего.

Глава 2

– Скучно, – сказала Зорица. – Во все уже поиграли.

Мирослав насупился. Он всегда спорил с сестрой, но на этот раз не стал, потому что ему тоже было скучно. С девчонками всегда так. Что они могут придумать интересного?

– А пускай Ванга что-нибудь найдет! – предложила Зорица.

Мирослав сразу оживился. Все-таки сестра иногда соображает!

– Ага, давай, – кивнул он, повернувшись к Вангелии, которая как раз заворачивала в косынку полено – вроде бы это кукла.

– Я уже сколько раз находила! – Вангелия покачала головой; ее голубые глаза укоризненно сверкнули. – Я вам что, собачонка на ярмарке?

– Ну Ва-анга!.. – просительно протянула Зорица. – Ну, ску-учно же! Ну найди-и!

Мирослав, конечно, ныть не стал, лишь бросил на Вангелию тот взгляд, которому, он давно это понял, она не умеет противиться – обязательно сделает, что он хочет. Точно так, Мирослав видел, смотрел на женщин его отец. И хоть Вангелия не женщина, а просто семилетняя девчонка, но, наверное, главное не то, сколько женщине лет, а что-то другое.

– Ну ладно, – кивнула Вангелия. – Что вам найти?

– Мою куколку! – воскликнула Зорица.

– Мой ножик, – предложил Мирослав.

Зорица достала из кармана юбки самодельную куклу из соломы. Мирослав вынул из кармана штанов заветный перочинный ножик – отец подарил в прошлом году, когда Мирославу исполнилось двенадцать лет. Оба они протянули свои сокровища Вангелии.

Та взяла куколку, подержала в руках, будто убаюкивая, и вернула Зорице. Потом точно так же взяла ножик, но даже не раскрыла его – девчонка же, им такое неинтересно, – а тоже словно бы покачала, как куклу. И тоже вернула. Она всегда так делала, прежде чем начать увлекательную для всех игру в поиски спрятанного.

Зорица сняла с головы косынку, протянула Мирославу.

– На, завяжи. Через нее ничего не видно, – сказала она.

Мирослав взял у сестры косынку и завязал Вангелии глаза. При этом он успел еще разок в них заглянуть. Даже сам себе Мирослав не признавался, что готов смотреть в глаза этой девчонки долго-долго. Почему? Он и сам не знал. Глаза у нее были самые обыкновенные, да и сама она была обыкновенная, но… Но какая-то особенная. Завораживала, как огонь или вода. А как такое может быть – непонятно. Думай что хочешь.

Потом он взял Вангелию за плечи и повернул ее к себе спиной. Теперь она уж точно не могла видеть, что он делает. А он и не стал ничего делать – протянул куколку и ножик сестре и кивнул: мол, прячь ты. И пока Зорица тихонько, на цыпочках кралась к соседскому плетню, на котором сушились выстиранные домотканые скатерти, Мирослав старательно елозил ногами по траве, чтобы Вангелия не могла расслышать ее шаги.

Да, он был уверен, что она не могла их расслышать. Но когда снял с ее глаз косынку, то она лишь совсем чуть-чуть помедлила – постояла, склонив набок голову, словно прислушиваясь к себе, – а потом уверенно пошла к плетню.

– Ты слышала, как я шуршала! – закричала Зорица, когда Вангелия приподняла висящую на плетне скатерть и выудила из-под нее куколку и ножик; Зорица прикрепила их к прутьям.

– Ты не шуршала, – возразила Вангелия. – И ничего я не слышала.

– Слышала!

– Не слышала!

– А как тогда узнала, где я спрятала?

– Не знаю!

Тут Вангелия, кажется, сама удивилась. Мирославу показалось, что она посмотрела вопросительно, но не на него и не на Зорицу, а как будто бы на себя. Внутрь себя.

Но тут же этот ее странный взгляд сделался обычным, как у всех девчонок, – немного веселым, немного беспечным, немного вредным.

– Мне домой пора! – Вангелия махнула рукой. – Скоро отец придет – надо его покормить.

И не глядя больше на Зорицу с Мирославом, побежала к своему дому, который стоял в конце улицы. Мирославу жаль стало, что она убежала. Все-таки она была особенная девчонка, эта Вангелия. И то, что она могла вот так вот, не глядя, найти любую спрятанную вещь, было лишь еще одним тому доказательством.

– Может, она колдунья? – на всякий случай спросил он у сестры.

– Не, – возразила Зорица. – Колдуньи злые, а Ванга хорошая.

Обедал отец всегда молча. Он и жил в основном молча. А о чем говорить? И так все ясно: жизнь тяжела, и это никогда не переменится, завтра будет так же, как сегодня, и надо благодарить Бога, если не хуже.

Ванга подала отцу миску с таратором – холодной похлебкой из кислого молока с огурцами – и кукурузную лепешку. Это был хороший обед, сытный. Хоть жили они с отцом бедно, но поесть в доме всегда было что, и Ванга гордилась тем, что ведет хозяйство как взрослая. Наверное, и мама так же вела бы дом, если бы не умерла, родив ее; так иногда думала Ванга. Да нет, при маме все было бы, конечно, по-другому – лучше, богаче, радостнее. Может, и отец был бы хоть чуточку повеселее, хоть иногда бы улыбался, а так – Ванга не помнила ни одной его улыбки. Он только усмехался иногда, да и то невесело.

– Трудно тебе одной с хозяйством? – спросил вдруг отец.

Он уже доел таратор и вымазывал миску остатком лепешки.

– Нет, – пожала плечами Ванга. – Я же все умею.

– Да и какое у нас хозяйство? – усмехнулся отец. И без перехода сказал: – Ванга, я решил жениться.

– А… на ком? – удивленно спросила Ванга.

Соседки часто судачили, что Панде Сурчеву надо бы жениться, негоже мужчине без жены, и дочка его слишком мала, чтобы одной справляться с хозяйством. Но рассуждая таким образом, они всегда добавляли: только кто ж за него пойдет, за бедняка и батрака?

Потому Ванга и удивилась отцовскому решению.

– На ком ты хочешь жениться, папа? – повторила она.

– Еще не знаю, – ответил отец. – Буду искать невесту.

– Не знаешь – и женишься?

Ванга изумленно посмотрела на него. Отец не ответил.

После обеда он снова ушел в поле, где батрачил на хозяина. А она думала о его словах до самого вечера. И вечером, когда он вернулся и лег спать, думала тоже. Голова у нее стала горячая от этих дум, от вопроса, на который не находилось ответа в ее голове…

Ванга потихоньку прошла через комнату – два шага всего надо было сделать – и вышла на двор.

Она сидела на скамеечке, прислонившись к стене дома. Глиняная стена за длинный жаркий день налилась солнцем и не остыла к ночи. Она согревала и, казалось, успокаивала.

– О чем задумалась, Ванга?

Ванга вздрогнула. Она не слышала, как вышел во двор отец.

– Так… – нехотя проговорила она. Стыдно говорить про такое с мужчиной, пусть даже и с отцом, но понять очень хотелось, и потому она все же спросила: – Папа, а как же ты будешь жениться на чужой женщине?

Отец пожал плечами.

– А на ком женятся? На чужих женщинах. Не на родне же.

– Но ты же ее не любишь! – воскликнула Ванга. – Даже не знаешь, кто она…

– Все так женятся.

– Все не любят свою невесту, когда женятся?

Ванга не поверила отцу. Вон, когда у соседа Бориса была свадьба с Красимирой, они так друг на друга смотрели! И целовались крепко-крепко.

– Эх, дочка! – сказал отец. – Женятся, чтобы выжить. Одному тяжело. С хорошей женой голова на месте и в хозяйстве порядок. А любовь – не наша игрушка.

– Разве любовь игрушка? – покачала головой Ванга.

Дым от отцовской самокрутки плыл в теплом ночном воздухе, улетал к небу. Ванга любила, как пахнет этот родной дым. Счастье было в этом запахе.

– Игрушка, игрушка, – повторил отец.

А почему он так думает? Не объяснил. Он никогда ничего не объяснял своей маленькой дочери. Наверное, думал, что живет так просто и понятно, что тут и объяснять нечего.

– И я так замуж пойду? – тихо спросила Ванга.

– И ты. Все так.

Глава 3

Танке недавно исполнилось восемнадцать, а самой красивой девушкой в Струмице ее считали уже давно – года два, не меньше. К такой красавице, да еще из хорошей, зажиточной семьи всякий рад был бы посвататься, но жених у Танки уже был, и такой завидный, что другие не обивали понапрасну порог ее дома.

А ей хорошо было в этом доме, в этом большом саду, где отец ее и дед посадили каждое деревце! Скоро, скоро они с Гораном сыграют свадьбу, а пока – почему же не порадоваться родительской любви, почему не посмеяться, не повеселиться напоследок с подружками?

Этим Танка как раз и занималась ясным летним вечером. То есть не только этим, конечно: дела всегда найдутся. Вот сейчас за болтовней и смехом девушки собирали ежевику.

– И тут он ее ка-ак поцелует! – рассказывала Танка, ловко обрывая ягоды с колючих веток. – А она глаза закрыла и убежала!

Все в очередной раз захохотали, а подружка Милана сказала:

– Врешь ты все, Танка! Чего ей бежать? Она же сама в него влюблена. А уж как он ее любит…

– Да она испугалась! – воскликнула Танка.

Может, Милана снова хотела возразить, но тут до девушек донесся голос Танкиного отца:

– Танка! Где ты? Зайди в дом.

– Иду, папа! – крикнула она и, поставив на землю миску с ежевикой, побежала на зов.

Так и не успела доспорить с подружками о радостных и смешных вещах – о поцелуях, девичьем страхе и мужской любви.

Когда Танка вошла в комнату, там сидели не только отец с матерью, но и Панде Сурчев, сосед из крайнего дома. Танка немножко удивилась – зачем он пришел? Родители ее были людьми доброжелательными и открытыми, но Панде никогда не бывал у них в гостях. Она видела его лишь изредка, и всегда он был хмур и как-то мрачен. Ну да каким еще быть вдовцу-бедняку, который один растит маленькую дочку?

– Здравствуй, Панде, – сказала Танка. – Папа, ты меня звал?

– Здравствуй, Танка, – ответил Панде.

– Звал, звал, – кивнул отец. – Вот, дочка, Панде пришел к тебе свататься.

На миг Танке показалось, что она ослышалась.

– Свататься, говорю, Панде к тебе пришел, – повторил отец.

Танка вскрикнула и закрыла лицо фартуком. Потом опустила фартук, с надеждой взглянула на мать – может, все-таки ослышалась?

– Да, дочка, да, – подтвердила та. – Пора тебе замуж. Мы дали согласие.

– Ну, скажи и ты, что думаешь, – произнес отец.

Танка вскрикнула, как будто ее рубанули саблей, но не упала, а, рванувшись, выбежала из комнаты.

– Молодая еще, – объяснил отец. – Что она может думать? Мы согласны, Панде.

– Ну и хорошо, – кивнул тот.

Мать зашла к Танке в комнатку уже поздним вечером.

– Ну все, все, успокойся, – сказала она, садясь на кровать рядом с рыдающей дочерью. – Ты же знаешь, по-другому нельзя. Радоваться надо, что Панде тебя посватал.

– Как радоваться, мама?! – воскликнула Танка. – Я не хочу! Не хочу за него замуж! Я его не люблю!

– Я знаю, – кивнула мать. – Думаешь, мы с отцом не хотели, чтобы вы с Гораном поженились? Он офицер, не батрак какой-нибудь, не чета Панде. Но что же делать? Горан – болгарский офицер. Танка, ведь тебя вышлют и нас всех с тобой заодно! А разве мы виноваты в чужих распрях? Разве мы хотели жить под сербами? Разве мы придумали этот указ?

Танка притихла. Мать говорила правду – очередной указ, изданный сербской властью, не так давно установившейся в селе, гласил: все женщины, которые имеют связь с болгарскими военными, должны немедленно покинуть Струмице, и семьи их тоже. Бессмысленно было возмущаться жестокостью этого указа – его надо было выполнять, и немедленно. На Балканах, где в последние десять лет все враждовали и воевали со всеми, шутить с такими делами было опасно.

– Я не хочу выходить за Панде… – все-таки повторила Танка. Правда, теперь ее голос звучал уже не возмущенно, а жалобно. – Мама, что мне делать?

– Ничего, дочка, – ответила мать. – Привыкнешь. Все так живут.

Свадьбу тоже сыграли не хуже, чем у всех. Столы стояли под деревьями в саду, здесь же было выставлено и приданое: швейная машинка и красивый расписной сундук.

– За овцой завтра придешь? – спросил Танкин отец у Панде.

Жених не танцевал с невестой и был хмур. Но это никого не удивляло: все знали, такой уж у Панде Сурчева характер. Не удивлялись, конечно, и заплаканным глазам невесты: все девушки плачут перед замужеством.

– Овцу сегодня заберу, – ответил Панде тестю. – Чего откладывать?

– Ну, бери сегодня, – кивнул тот.

А про себя подумал: «Не за батрака бы отдавать дочь, не за голодранца! Да что теперь поделаешь?»

Пока отец с мужем разговаривали о приданом, Танка потихоньку выбралась из-за стола и скрылась между деревьями. Никто не обратил на это внимания – так же, как и на то, что маленькая Вангелия пошла за нею.

Ванга нашла свою новоиспеченную мачеху в дальнем конце сада – там, где еще недавно Танка веселилась с подружками. Теперь она рыдала, лежа на траве прямо в свадебном платье. Ванга присела рядом с ней на корточки.

– Танка! Ты почему плачешь? – спросила она.

Танка вздрогнула. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее слезы, даже маленькая падчерица, хоть у той в глазах и стоит сочувствие.

– Ты не поймешь, – всхлипнула Танка.

– Почему? Я понимаю, – вздохнула Ванга. – Ты не любишь моего отца, да?

Танка кивнула. Было в этой девочке что-то такое, что вызывало доверие. Даже странно, ведь ей всего семь лет.

– Я не знаю, почему люди вот так… – задумчиво проговорила Ванга. – Не любят, а женятся. Разве это правильно? – Она обняла Танку и шепнула ей на ухо: – Не плачь. Я тебя люблю. Я тебе во всем буду помогать.