Анна Берсенева
Ангел-хранитель
Глава 7
– Лидия Андреевна, Вера Андреевна, Наденька, примите мои глубокие соболезнования.
– Благодарим вас, Михаил Саввич, – за всех поблагодарила учителя рисования Вера.
Лида не отводила взгляда от простого деревянного креста. Надя сморела испуганными глазами и по-прежнему не могла произнести ни слова.
Михаил Саввич ушел. Лида наклонилась, взяла с могилы немного земли и положила в холщовый мешочек. Еще одну горсть она взяла с соседней, маминой могилы.
– Зачем тебе? – настороженно спросила Вера. – И с маминой…
Не ответив, Лида пошла к выходу. Вера взяла Надю за руку и пошла за ней.
Выходя в покосившиеся ворота, сестры услышали протяжный бабий вой, доносящийся с крестьянской части кладбища. Там хоронили Тимофея Кондратьева.
Выла Авдотья-вдова:
– А Тимофеюшка, а родненький ты наш! На кого ж ты нас оставил? На кого меня вдовой горькой покинул?! А жить бы тебе да жить! Не лежать бы тебе в сырой земле! Встань, Тимофеюшка, посмотри на своих детушек! Сиротами их оставил!
Паша плакал в голос, не стесняясь. Степан, стоящий рядом с матерью, тоже смахнул слезу.
– Как Тимофея Ильича жалко-то!
К Степану подошла Наталья Голохватова. Вся деревня знала, что она к Степке Кондратьеву неровно дышит. Внешность у Натальи была не то чтобы некрасивая, но какая-то унылая, будто не восемнадцать ей, а все тридцать. Правда, сейчас, на похоронах, уныние выглядело кстати.
– И тебя мне как жалко, Степушка, – со значением проговорила Наталья.
На могиле уже поставили крест – точно такой же, как у Ангелова. Наталья хлопотливо положила рядом с крестом букетик поздних полевых цветов.
Соседи, пришедшие проводить покойника, негромко переговаривались под вой вдовы.
– Вон как вышло… Сын отца убил… Когда такое было?.. Времена теперь настали… Не дай бог!
– И церковь заколочена, и родник иссяк, – сказала Матрена Головина.
– Какой родник? – спросил Карп Савельев.
– Да ангеловский, целебный. Испокон веку в парке был, а теперь иссяк.
– Худые дела, – покачал головой Карп.
– А Федька-то и хоронить не пришел, – заметила Матрена.
– Дура! – хмыкнул Карп. – Как же он придет, ежели сам отца и убил?
– Оно так. А все же…
Договорить соседка не успела – на тропинке между могилами показался Федор Кондратьев. Все расступились перед ним.
Федор молча смотрел на крест на отцовской могиле.
– Явился! – увидев старшего сына, закричала Авдотья. – Чего тебе тут? Ради девки отца убил, а теперь явился?! Оборотень поганый!
С каждым словом она, уже и так заведенная долгими причитаниями во время похорон, заводилась еще больше.
– Мам, ну что ты… – проговорил было Степан.
Но Авдотью было не остановить.
– А не видать тебе счастья с той тварью, с Лидкой! – с ненавистью глядя на Федора, выкрикнула она. Потом обернулась к Степану и Паше. – И вам говорю, сыночки мои: чтоб слуху больше не было среди нас про Ангеловых! Ни духу ихнего чтоб не было, ни виду!
Провозгласив все это, Авдотья перекрестилась и пошла прочь.
– Убирайся отсюда. На веки вечные! – бросила она, проходя мимо Федора.
Степан приостанавился было, собираясь что-то сказать брату, но, пока он подбирал слова, Наталья подхватила его под руку и потащила вслед за матерью.
Паша остановился возле Федора.
– Федь… – Слезы стояли в его огромных глазах. – Что нам теперь делать?
– Мать же сказала, – с горечью проговорил Федор.
Выйдя из ворот кладбища, Паша долго смотрел, как старший брат идет через Оборотневу пустошь. Несколько раз он порывался броситься за ним, но что-то удерживало его. И вряд ли это были слова матери…
Когда Федор скрылся из виду, Паша тоже пошел через пустошь. Но не к деревне и не к дороге, ведущей к уездному городу. Все убыстряя шаги, он шел к усадебному парку.
Надю он нашел у паркового родника. С тех самых пор, как проявились его способности к рисунку – а произошло это рано, ему едва исполнилось пять лет, – Паша проводил в усадьбе большую часть своей жизни. Поэтому знал каждую тропинку, на которой мог увидеть Надю. Ну и не только поэтому он нашел ее так быстро… Сердце вело.
Наклонившись к мраморной чаше, Надя провела ладонью по трубке, из которой бил родник. Воды теперь не было, и только на дне чаши еще стояла мелкая лужица.
– Надь…
Она вздрогнула, потом обернулась, посмотрела на Пашу.
– Скажи что-нибудь, а? – жалобно попросил он.
Надины губы дрогнули. Видно было, что она мучительно пытается ему ответить. Но ничего у нее не вышло, и она отвернулась в слезах.
– Наташка говорит, тебя Бог наказал – язык отнял, – сообщил Паша. – Она за Степаном бегает, Наташка. Она за ним, а он от нее!
Он засмеялся в надежде, что развеселит и Надю. Но Надя не улыбнулась, и Паша снова погрустнел.
– Надь… Я… – Он замялся, но, набравшись храбрости, проговорил: – Я тебя никогда не оставлю! Хоть ты и немая! Вот!
Выпалив это, Паша чмокнул Надю в щеку и бросился бежать. Надя растерянно посмотрела ему вслед, и улыбка – робкая, едва заметная – появилась на ее губах.
Глава 8
– Пресвятая Богородица, умоли единородного Сына твоего, да упокоит усопшего раба божьего Андрея в недрах Авраама с праведными и всеми святыми. Аминь, – произнесла Вера.
Все три сестры перекрестились. Скудная поминальная трапеза девятого дня – картошка с солеными огурцами – была окончена.
– Вот и все, – сказала Лида. – Душа папина на дороге к раю. И нам пора…
– В рай? – усмехнулась Вера.
– Не время ёрничать, – поморщилась Лида. – Мы уезжаем.
– Интересно, куда? – поинтересовалась Вера. – Народу теперь все дороги открыты? Это не про нас.
– Папа не успел вам рассказать, – сказала Лида. – Незадолго до смерти он говорил с Луначарским. Тот обещал помочь с выездом. Так вот, французские визы готовы. Места в поезде тоже – для нас трех. Теперь для трех… – с горечью добавила она.
Вера была изумлена так, что даже ее узкие темные – в отца – глаза расширились.
– Но ты же не хотела уезжать! – воскликнула она.
– Это было в другой жизни, – ответила Лида. И горячо проговорила: – Как можно теперь здесь оставаться? Нет того добра, которое папа не сделал бы для них! А они его убили… Прости меня, Господи, но я этого никогда не прощу. И то сознание, что меня сейчас убьют… Да что сознание – физическое ощущение! Его я тоже не забуду никогда. Теперь не имею права забыть, – с какой-то особенной твердостью добавила она.
Веру насторожила эта интонация.
– Почему – теперь? – с подозрением спросила она.
Лида не ответила. Впрочем, для Веры главным сейчас было не настроение сестры.
– А иконы? А коллекция? – спросила Вера. – Куда мы все это денем?
– Часть икон нам разрешили вывезти, – объяснила Лида. – Один ящик. Без риз. Ризы для большевиков представляют ценность, – с усмешкой добавила она. – Что ж, надо спасти хотя бы часть. Все, что останется здесь, мы уже не спасем.
Надя сделала протестующий жест, словно силясь возразить. Но изо рта у нее вырвалось только мычание.
– Что, Наденька? – ласково спросила Лида. – Ну скажи, скажи… Ребенка надо лечить, – твердо произнесла она. – Итак, решено. Собирайтесь.
Лида вышла из комнаты. Надя снова попыталась что-то сказать.
– Что? – рассеянно спросила Вера. Она была погружена в собственные мысли, и весьма практического толка. Впрочем, других у нее и быть не могло. – Погулять хочешь? Иди. Только не отходи от дома.
По Надиному лицу непохоже было, чтобы Вера угадала ее желание. Но Вере было сейчас не до детских капризов. Она вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.
Когда Вера вошла к Лиде, та доставала из выдвинутых ящиков своего письменного стола бумаги и, быстро просматривая, бросала их либо на пол, либо в открытый чемодан, стоящий на консоли.
Несколько минут Вера наблюдала за этим нервным действом. Лида не обращала на нее внимания.
– Значит, с Федором ты расстаешься? – наконец спросила Вера.
– По-моему, это само собой понятно, – по-прежнему не глядя на нее, ответила Лида. – Мне странно, что ты спрашиваешь. Его отец убил нашего отца.
– А Федор тебе жизнь спас, если ты забыла.
– Жизнь?.. – Лида наконец взглянула на сестру. – Ты думаешь, я живу?
Неожиданно она закрыла лицо руками и, сев на кровать, заплакала. Вера села рядом, обняла ее и расстроенно проговорила:
– Ну что ты? Лидочка, не плачь.
– Я… У меня сердце мертвое! – сквозь слезы произнесла Лида. – И… Ты не знаешь всего…
– Чего – всего? – насторожилась Вера. – Лида! Чего я не знаю?
Но та уже взяла себя в руки.
– Я не могу тебе рассказать. – Она утерла слезы и сразу же превратилась в привычную Лиду, умеющую держать себя в руках. – Не спрашивай, прошу тебя. Верочка, иди собирайся. Мы уезжаем через три дня. А я уже не дни – часы считаю.
Что оставалось делать? Вера знала характер своей старшей сестры: по виду нежнейшее существо, а внутри кремень.
Выходя из комнаты, Вера все же спросила:
– Ты с ним даже не встретишься?
Ей важно было это знать.
– Не говори мне о нем больше, прошу тебя, – снова погрузившись в разбор бумаг, ответила Лида.
Все время, пока шла через Оборотневу пустошь, пока сидела на пороге баньки над прудом – в излюбленном для важных размышлений ангеловском месте, – Вера думала об этих словах сестры. Все ее планы на будущее исходили теперь из них.
Погрузившись в свои мысли, Вера не заметила, как через пустошь прошел от деревни к усадебной калитке высокий узкоплечий мужчина в комиссарской кожанке.
А между тем этому человеку предстояло перевернуть всю ее жизнь.
Смирнов вошел в ангеловский особняк без стука. Ноги о лежащий у двери половичок, правда, вытер, но лишь потому, что самому мешали комья глины, налипшие на сапоги.
Пока обыскивали все эти клети и подклети в каждом из дворов деревни Ангелово, его тошнить уже стало от деревенских запахов. Все-таки он сугубо городской человек, и то, что именно его бросили на продразверстку, это мелкая пакость товарища Евдокимова, мечтающего его подсидеть.
– Хоть на посев оставьте, – глядя, как красноармейцы выносят и складывают на телегу мешки с картошкой, мрачно проговорил мужик лет сорока; обыск у него был закончен. – Дети мои зимой с голоду помрут – вам ништо. А сами-то весной что сеять будете?
– Довлеет дневи злоба его, – усмехнулся Смирнов. – Завтрашний день сам о себе подумает, забыл? Вы же тут богомольные. Иконостас у вас знаменитый. Где, кстати, этот иконостас? – повернулся он к сопровождавшему их председателю местного комитета бедноты.
– Церковь заколоченная, – доложил тот. – А иконы Ангелов вывез. Барин.
– Теперь бар нету, – поморщился Смирнов. – Где он, этот Ангелов?
– А помер, – услужливо сообщил комбедчик. – Тимофей Кондратьев его порешил. Папаша Федора Тимофеича, который уездный голова теперя.
– А иконостас где?
– Не могу знать. В усадьбе, видать. В особняке у ангеловских дочек.
В этот-то особняк и вошел теперь Смирнов.
«Как можно выбрать? Это выше моих сил».
Лида перекрестилась и положила в дубовый ящик первую икону. Выбор тех, которые предстояло спасти, в самом деле был невыносим для нее.
Услышав шаги за дверью, она замерла. Шаги были тяжелые, явно мужские. А ведь мужчин в доме не было.
– День добрый.
Дверь открылась без стука, и на пороге встал человек в кожанке. Сердце у Лиды сначала взлетело к горлу, потом ухнуло вниз. Ничего хорошего этот визит не предвещал. Ах, если бы не железнодорожные билеты! Конечно, они бежали бы из Ангелова в тот же день, когда получили французские визы. А теперь… Для чего явился этот, в кожанке? Комиссар, а может, и чекист!
– Здравствуйте, – стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала Лида. – Что вам угодно?
– Да вот на иконостас пришел посмотреть.
Он подошел к ящикам, стал открывать их один за другим, то и дело хмыкая.
– Откуда вы знаете про иконостас? – спросила Лида.
При этом она незаметно окидывала его взглядом, пытаясь понять, кто он такой.
– Происхождение мое оцениваете? – не глядя на нее, насмешливо заметил комиссар. – Из кухаркиных детей, да.
– Дело не в происхождении, – все же смутилась Лида.
Она выразительно посмотрела на его кожанку и наган. Он перехватыватил ее взгляд и кивнул все с той же насмешкой:
– Правильно понимаете, что теперь главное. А про иконостас и про всю вашу Ангеловскую коллекцию я читал. Надо же знать, что нам от бывших людей досталось. Не нравятся мои слова? – заметил он Лидину реакцию. И неожиданно заявил: – А вот вы мне очень даже нравитесь.
Он подошел к ней и, усмехаясь, посмотрел ей в глаза. Лида отшатнулась.
– На вашем месте я бы радовался, – заметил он.
– Чему?
Вместо ответа он притянул Лиду к себе. Она вскрикнула. На него это не произвело ни малейшего впечатления.
Тут дверь зала распахнулась.
– Ах ты сволочь! – воскликнула Вера.
Бросившись сзади, она вцепилась в ворот кожанки и резко за него дернула. От неожиданности комиссар покачнулся и отпустил Лиду.
– Эт-то что еще за фурия?! – глядя на Веру, воскликнул он.
Фурия или нет, но в ярости Вера в самом деле производила сильное впечатление. Все, что в обычном состоянии казалось в ее внешности слишком резким, сейчас выглядело ярким и выразительным.
– Ла-адно… – протянул он. – Другие б на вашем месте спасибо сказали. А с вещичками поаккуратнее. Если что пропадет, с вас спрос будет.
– С какой стати вы будете спрашивать? – возмутилась Вера.
Видимо, она действительно произвела на него впечатление. Во всяком случае, он снизошел даже до объяснения:
– С такой, что все это теперь национализировано. И будет изъято.
– Это… это… – Вера не знала, что сказать. – Это же музейное!.. – выпалила она.
– Хочешь сказать, у тебя музей тут? – хмыкнул комиссар. – А по-моему, обычное барское кубло. На музей мандат должен быть, – отрезал он. – Есть у тебя мандат? Вот то-то. Готовьте вещи к изъятию. – Уже выходя из зала, он обернулся и сказал: – Фанабериться особо не советую. – И добавил с гнусной усмешкой: – До встречи, красавицы.
– Тебе еще что-то непонятно? – дождавшись, когда стихнут шаги, воскликнула Лида. – Собираешься ждать его возвращения? Вещи собирай! – взяв себя в руки, распорядилась она. – А я иконы в ящик уложу.
Вера не сразу вышла из зала. Но не из страха, что товарищ в кожанке может поджидать ее в коридоре…
Неожиданно вырвавшиеся у нее слова о музее, которому якобы принадлежит коллекция, а главное, ответ этого то ли комиссара, то ли чекиста – вот что занимало теперь ее разум.
Глава 9
Время шло к полуночи, полная луна из багровой сделалась серебряной и высоко поднялась над парком, а Надя все не могла уснуть. Папина гибель, разрушенная жизнь Ангелова, предстоящий отъезд… Слишком хрупкой была Надина десятилетняя душа – или нет у души возраста? – чтобы все это не погрузило ее в неизбывную тревогу. Потрясение, пережитое, когда на ее глазах был убит отец, не исчезло, а поселилось у нее внутри и, лишив ее дара речи, томило душу ежедневно, ежечасно. И сейчас вот не давало уснуть.
На столике у Надиной кровати горела лучина, вставленная в пузырек от духов. Пузырек стоял в глубокой тарелке с водой, чтобы от какого-нибудь уголька не случилось пожара. Когда лучина догорала, Надя обычно уже спала.
Но сейчас сон не шел к ней. Она откинула одеяло, взяла пузырек с лучиной и, дрожа от холода, босиком вышла из комнаты.
Осколки разбившихся китайских ваз были уже убраны, и музейный зал выглядел почти так же, как в тот вечер, когда Надя молилась здесь Ангелу-хранителю, а потом разговаривала с папой. Если бы она знала тогда, что это был последний их разговор!
Она подошла к стене, возле которой стояла на дубовом ящике икона Ангела-хранителя.
«А глаза у него, – подумала Надя, – в точности как…»
Ей стало стыдно, что она сравнивает ангельские глаза с человеческими, мальчишескими. Ведь это грех, наверное? Или не грех?
Надя осветила иконы лучиной.
Сурово хмурил брови Михаил-архангел, яснели лики Всех Святых, печально смотрела мамина святая Татьяна… Ангела-хранителя, глаза и весь ясный лик которого Надя помнила, сколько помнила себя, среди них не было!
Она подняла повыше руку, в которой держала лучину, и медленно прошла вдоль стены.
Ошибки не было – Ангел-хранитель исчез.
Надя в смятении оглянулась, как будто он мог обнаружиться у нее за спиной. Она хотела вслух произнести молитву, которой ее учила няня, но только губы шевельнулись, а ни единого слова с них не слетело.
Но ведь Ангел может услышать ее и без звука?
Надя произнесла молитву про себя и прислушалась.
Звякнуло оконное стекло. Сердце дрогнуло в ответ.
Надя подбежала к окну. Ей показалось, что снаружи кто-то отшатнулся. Свет от лучины шел тусклый, однако и он мешал разглядеть, кто это был. Кто явился в то мгновение, когда она произнесла в своей душе последние слова молитвы…
Поставив пузырек с лучиной на подоконник, Надя выбежала из зала.
Что он ожидал увидеть?..
Не что, а кого; это было ему понятно. Оттого так дрогнуло сердце, когда он издалека заметил тусклый огонек в первом этаже, в окне музейного зала.
Давно уже его сердце не отзывалось движением ни на что и ни на кого. Только на Лиду…
Федор подошел к самому окну и, чтобы разглядеть, что происходит внутри, прижался лбом к стеклу. И увидел Надю с горящей лучиной в руке. Ему совсем не хотелось разговаривать с ней, да и ни с кем не хотелось разговаривать здесь, кроме Лиды, поэтому он отпрянул от окна и быстро пошел прочь.
– Кончено. Все, – зачем-то проговорил он на ходу. И, остановившись, добавил с отчаянием: – Никогда.
Он шел все быстрее и не видел, как бежит за ним по аллее Надя – босая, в белой ночной сорочке. И уж тем более не мог догадаться, что в темноте парка, в ярком лунном свете он представляется ей Ангелом-хранителем, явившимся на ее зов.
Федор не заметил Надю и когда через калитку вышел из парка. Он шел к станции, и с чего ему пришло бы в голову, что она бросится за ним по Оборотневой пустоши?
Да и ничто не могло прийти в этот момент ему в голову – ее жгло изнутри, разрывало отчаянием. Федор остановился, сжал голову руками, потом опустил руки – и отчаяние вырвалось из него не криком даже, а жутким воем.
Ангел, за которым Надя бежала через залитую лунным светом пустошь, переменился мгновенно. Даже лунный свет переменился в ее глазах – из ясного, чистого сделался холодным, мертвенным. И в пугающем этом свете она увидела, как мчится через пустошь огромный волк… Тот самый оборотень, о котором рассказывала ей, совсем маленькой, няня, тот самый, который явился здесь когда-то папе и будущему папиному убийце!..
Леденящий душу вой оборотня раздался над пустошью. Наде показалось, что он останавливается, поворачивает обратно, к ней…
– А-а-а! – закричала она. – П-по-мо-ги-те!
Ей показалось, что оборотень замер посреди пустоши, когда она бросилась обратно в парк. Но тут луна зашла за облако, и больше Надя его не видела – он исчез в ночной тьме.
– Лида-а! Ве-ера!
Сестры выбежали из усадебного дома – тоже в ночных сорочках и босиком, как и Надя.
– Наденька! – сбегая с крыльца, восклицала Лида.
– Надя! Где ты? – звала Вера.
Выбежав на аллею, ведущую к дому, Надя сделала к ним несколько шагов, но тут ноги у нее подкосились, и она упала. Лида и Вера подбежали, подняли ее с земли, наперебой закричали:
– Что с тобой, что?!
– Там… – с трудом, но внятно проговорила Надя. – Я думала, это Ангел-хранитель вернулся… А это…
– Ты говоришь! – воскликнула Лида. – Говоришь!
– … а это оборотень… – закончила Надя.
– Какой еще оборотень? – поморщилась Вера. – Зачем ты из дому ночью вышла? Ты хоть понимаешь, кто здесь теперь может бродить?
Когда сестры привели Надю в дом и уложили в постель, Лида все-таки спросила:
– Кто же тебя испугал, маленькая?
– Оборотень, – повторила Надя. – Помнишь, папа рассказывал? Как он с Тимкой Кондратьевым волка-оборотня видел.
Лиде было неприятно любое напоминание о Кондратьевых, и она поспешила отвлечь Надю:
– Папа тогда был такой, как ты. Ему просто померещилось. Но как же ты испугалась!
– Зато речь вернулась, – заметила Вера.
– Вера, при чем здесь «зато»? – поморщилась Лида.
– Но ведь это так, – пожала плечами та. – Испугалась – и заговорила. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
– Сомнительная мудрость, – недовольно произнесла Лида. – Ну спи, Надюша. Утром проснешься совсем здоровая.
Когда сестры вышли из ее комнаты, Надя сказала в пустоту:
– А все равно ты есть! Ты наш Ангел, и ты обязательно вернешься. Я знаю.
Глава 10
Надя взяла последний аккорд и сердито захлопнула крышку фортепиано. Может быть, она сдержала бы свое раздражение, если бы видела, что в гостиную входит Лида.
– На что ты рассердилась, Надюша? – спросила та.
Отговариваться, что ничуть не сердита, Надя не стала, так как не умела лгать.
– Таланта нет, – ответила она.
– В твоем возрасте еще нельзя понять, есть талант или нет, – улыбнулась Лида.
Она подошла к консоли и принялась вынимать из рамок стоящие на ней фотографии.
– А Моцарт? – вздохнула Надя. – И не только Моцарт…
Она подумала о Паше Кондратьеве, но всей ее честности не хватило, чтобы напомнить об этом Лиде.
– Вот будешь в Париже учиться музыке, – сказала та, – и со временем станет ясно, есть у тебя талант или нет. Ты свои вещи собрала?
Услышав про сборы, Надя помрачнела.
– Лида… – Она предприняла последнюю попытку. – Но нельзя ведь уезжать из родного дома. Ты же сама говорила!
– Надя, ты еще слишком мала об этом рассуждать, – с непривычной резкостью ответила сестра.
– Я из Ангелова не уеду.
Упорство, прозвучавшее в Надином голосе, тоже было непривычным. Что ей ответить, Лида не знала. И молча вышла из гостиной.
С Верой она столкнулась на крыльце. Та поднималась по ступенькам, вытирая платком усталое, покрытое пылью лицо.
– Где ты была? – сердито спросила Лида. – Я тебя с самого утра ищу!
– Зачем?
– Хотя бы затем, чтобы ты показала, что берешь с собой. Багаж наш крайне ограничен, каждый золотник на вес золота, извини за дурацкий каламбур, – объяснила Лида. И добавила недовольным тоном: – Представь, Надя заявляет, что не поедет. Конечно, нельзя принимать ее слова всерьез, но…
– Лида, это я не поеду, – перебила Вера.
Лида замерла, как в игре «живые картины».
– Как?.. – чуть слышно проговорила она.
– Вот так. Я остаюсь.
– Но… Нет, погоди… Да ты с ума сошла! – воскликнула Лида. – Вера! Ты что?! Ты же больше всех хотела уехать!
– А теперь не хочу, – отрезала та.
– Забыла, что этот, в кожанке, сказал?!
– Я ничего никогда не забываю, – еще больше сузив узкие сверкающие глаза, проговорила Вера. – Я остаюсь.
– Но я не могу тебя оставить! – вскрикнула Лида.
– Я не Надя. Сама решаю, что мне делать.
И, не сказав больше ни слова, Вера вошла в дом.
Лида, уже одетая в дорогу, смотрела в окно гостиной, как, стоя у груженой телеги, Надя разговаривает с Пашей Кондратьевым. О чем они говорят, слышно не было, но и значения это уже не имело.
– Почему ты не хочешь, чтобы я вас до станции проводила? – спросила Вера. – Не понимаю.
Лида закрыла руками лицо. Потом убрала руки и с недоумением обвела взглядом комнату.
– Что же я делаю?.. – чуть слышно проговорила она. – Вера!
– Что?
– Я все-таки должна тебе объяснить. – В Лидином голосе решимость соединялась со смятением. – Чтобы ты не считала меня предательницей.
– Да я и не считаю, – пожала плечами Вера. – У каждого свои резоны.
– Тут не о резонах… Вера, я жду ребенка.
Если бы Лида плеснула сестре в лицо холодной воды, эффект был бы меньше.
– То… то есть… – с трудом выговорила оторопевшая Вера. – От Федора?! Господи, что я спрашиваю… От кого же еще. – Она подошла к Лиде, потом отшатнулась от нее, потом подошла снова. – И ты уезжаешь? Ждешь от Федора ребенка – и уезжаешь?!
– Именно потому уезжаю, – мертвым голосом ответила Лида.
– Ты просто… просто… – Вера не находила слов. – У тебя мозги набекрень!
– Ну как же ты не понимаешь? – с тоской произнесла Лида.
– Я понимаю! Я вот именно понимаю! – воскликнула Вера. – Невозможно уехать от отца своего ребенка, вот что я понимаю!
– А как я ему скажу, этому ребенку, что один его дед убил другого? – Тихая укоризна сменилась в Лидином голосе возмущением. – А потом его отец убил своего отца… О господи! Кем он вырастет, зная такое? Как он вообще вырастет во всем этом ужасе? Об этом ты подумала? Или для тебя все это норма теперь? Как для того, в кожанке?
Пока Лида произносила свою возмущенную тираду, Вера успокоилась.
– То есть Федор о ребенке не знает? – уточнила она.
– Нет.
Вошла Надя, и разговор старших сестер прервался.
– Присядем на дорогу, – сказала Лида.
Молчание трех сестер, последний раз сидящих рядом на стульях в родном доме, было таким же осязаемым, как горе. Когда Надя была совсем маленькая, Лида и Вера, тоже не взрослые, составляли эти стулья и играли вместе с ней в поезд.
Лида встала первая, взяла Надю за руку. Вера пошла было за ними к двери, но Лида остановила ее.
– Не ходи, – чуть слышно сказала она. – Простимся здесь. Пожалуйста.
Лида отпустила Надину руку и обняла Веру – порывисто, отчаянно. Надя заплакала. Лида взяла ее за руку снова и, увлекая за собою, выбежала из комнаты.
Когда телега, увозящая сестер, скрылась из виду, Вера прижалась лбом к холодному оконному стеклу и с тем упорством, которое ужасало маму, еще когда Вере было лет пять, произнесла:
– У меня все получится. Иначе быть не может.
На аллее, ведущей от парковых ворот, показался всадник. Увидев его, Вера ахнула и выбежала из комнаты.
Федор протянул ей бумагу, даже не спешившись.
– Все сделал, что ты говорила, – сказал он. – Передай Лиде.
Вера быстро пробежала глазами эту бумагу с синей печатью.
– «…постановлением Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов… музей-заповедник Ангелово…» Федя! – воскликнула она. – Я же к тебе вчера только приходила! И ты за один день успел?!
Федор спрыгнул с коня. Он смотрел на Веру такими глазами, что ей показалось, он не слышит ее слов.
– Ты сказала, она ко мне вернется, если сделаю, – произнес он едва ли не с исступлением. – Передай ей поскорее.
Его чувство было таким неприкрыто сильным, что Вера растерялась. Впрочем, лишь на мгновение.
– Это невозможно, – сглотнув, проговорила она.
– Почему? – не понял он. И тут же воскликнул: – Что с ней?!
– Она уехала. В Париж.
Федор побледнел так, что Вере стало страшно.
– Когда? – помолчав, выговорил он.
Вера колебалась опять-таки не дольше мгновения. Что значит какая-то ложь, когда на кону вся ее жизнь?
– Вчера утром, – ответила она. И поспешно добавила: – Я не знала, что Лида уезжает! Она… в один час собралась…
Может, если бы известие о Лидином отъезде было для Федора меньшим потрясением, он догадался бы, что Вера врет. Или спросил бы еще кого-нибудь. Но ему было не до расспросов, да и все, что Лида высказала в последнюю их встречу, не располагало к сомнениям.
Не сказав больше ни слова, он медленно пошел прочь.
– Федя! – Вера догнала Федора, обежала его, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Ну что ты? Она… она… Лида тебя недостойна! А я все сделаю! Давай потом все обсудим, хорошо? – попросила она. – И про музей, и вообще…
Все-таки Федор Кондратьев был не тем человеком, который дал бы себя сломить даже очень сильному горю. Когда Вере удалось поймать его взгляд, в его глазах уже не было смятения.
Правда, ничего в них не было – они зияли темной пустотой.
– Не будет «потом», – коротко произнес он.
– Почему не будет? – растерялась Вера.
Федор не ответил и не остановился.
– Я же из-за тебя здесь осталась! – в отчаянии закричала она ему вслед. – Только из-за тебя!
Федор не обернулся. Конь, которого он не привязал, пошел вслед за хозяином. Остолбенев, Вера смотрела, как в конце аллеи он вскакивает на коня.
– Тогда зачем я осталась?.. – в ужасе проговорила она. – Что же я наделала?!
Тишина стояла в музейном зале, мрак окутал его. И свеча, которую Вера держала в поднятой руке, не могла развеять этот мрак. Сурово смотрели лики с икон, таинственно улыбались драконы на китайских вазах, блики дрожали на лепестках золотой розы…
– Что же теперь делать? – с тоской проговорила Вера, обводя взглядом Ангеловскую коллекцию: – Зачем мне все это?!
Неизвестно, сколько она стояла бы здесь в ужасе и отчаянии, если бы не стук во входную дверь. В этом стуке ужаса было не меньше, чем в Вериной душе.
Она поскорее задула свечу и на цыпочках выбежала из зала.
– Вера! Верочка, открой, это я! – послышалось с крыльца.
– Господи! Что случилось?! – воскликнула она, распахивая дверь.
– Ничего не случилось, Верочка! – торопливо проговорила Надя. – Я просто вернулась.
Вид у нее, стоящей на крыльце, был такой жалостный, что дрогнуло даже Верино сердце. Вся мокрая, замерзшая, лицо в угольной пыли…
– Я вышла на полустанке, – сказала Надя.
– Этого только не хватало! – воскликнула Вера и, схватив сестру за руку, втащила в дом.
Через полчаса Надя, уже отмытая и укутанная в теплое одеяло, сидела на своей кровати и пила заваренный кипятком зверобой с хлебом, а Вера ходила по комнате и отчитывала ее:
– Как только тебе в голову такое пришло? Ты понимаешь, что с тобой могло случиться? Одна на железной дороге! Тебя могли убить, могли в детприемник забрать! А Лиде теперь каково, ты представляешь?
– Я Лиде записку оставила. – Надя шмыгнула носом. – Написала, что в Ангелово возвращаюсь. Верочка… – жалобно проговорила она. – Лида ведь сама говорила: нельзя предавать родной дом. А потом… С ней что-то случилось. Может, ее оборотень заколдовал?
– Надоели глупости! – сердито воскликнула Вера.
– Я тебе во всем-всем буду помогать! – горячо проговорила Надя. – И мы с тобой все сохраним. А потом Ангел-хранитель вернется, и все опять будет хорошо. И Лида приедет обратно.
– Ложись спать, – устало сказала Вера. – Ничего теперь не поделаешь. – И повторила не для сестры уже, а для себя самой: – Ничего не поделаешь…
