Анита Касс
Загадка иммунитета. Механизм развития аутоиммунных заболеваний и доступные способы остановить этот процесс
5
Одинокий исследователь
Если вы не готовы ошибаться, никогда не придумаете ничего оригинального.
Сэр Кен Робинсон, «Призвание», 2009
Я переключила передачу на старом Volkswagen Golf, унаследованном нами от бабушки Робина. Мы навсегда покинули нашу квартиру у порта. Вода сверкала на солнце, пока автомобиль разгонялся по широкой трехполосной дороге, идущей по центру Ливерпуля. «Вау! – подумала я. – Этот город красивее, чем мы привыкли думать». На вершине двух башен Королевского здания Ливерпуля знаменитые статуи птиц наблюдали за городом и морем. Легенда гласит, что, если эти две птицы улетят, город прекратит свое существование. Мне казалось, что это я улетаю в этот нехарактерный для Великобритании погожий день. Однако Ливерпуль вряд ли перестал бы существовать без меня.
Сзади в детском кресле сидела моя дочь, которой было уже почти два года. Я была беременна вторым ребенком. Вскоре я выехала на автомагистраль, ведущую на север в Ньюкасл. Там нас ждал паром в Норвегию.
– Давай переедем, – сказала я Робину. Мне хотелось, чтобы наши дети росли в Норвегии. В Ливерпуле меня больше ничего не держало. Наши отношения с отцом становились только хуже, и в итоге мы полностью их разорвали. Он даже не пришел на мой выпускной в медицинской школе. За несколько месяцев до того как отправиться в Ньюкасл на своем старом красном автомобиле, я сообщила ему, что мы переезжаем. Мы не увиделись и даже не попрощались.
В машине было три чемодана, один из которых набит книгами. В другом лежали мамины сари, украшения и фотоальбомы, наполненные воспоминаниями из моего детства. На пароме нас ждал контейнер с белым диваном (наша семья купила его, когда мне было девять), двухъярусной кроватью, которой было уже лет двадцать, и фортепиано. Я никогда не была привязана к вещам. Гораздо большее значение для меня имела наша растущая семья и документ на моем ноутбуке. Это была заявка на исследование – позднее оно заняло у меня несколько лет.
* * *
В Ньюкасле мы встретились со свекровью и все вместе сели на паром. С палубы мы увидели бесконечное море. Соленый воздух прочистил мне голову.
– Тебе грустно уезжать? – спросила меня свекровь.
Я не знала, что ответить, потому что наконец почувствовала себя взрослой. Я была замужем и воспитывала ребенка, но ощутила это только уезжая из родного Ливерпуля. На другой стороне Северного моря меня ждало приключение, на которое я сама решилась. «Это и есть свобода», – подумала я.
Я была измотана беременностью, выпускными экзаменами и подготовкой к переезду. Но теперь, когда с нами была свекровь, наконец могла расслабиться в каюте. Пока я лежала и отдыхала, могла с нетерпением ждать будущего, а не оглядываться на прошлое. Я еще не окончила обязательную резидентуру, это предстояло сделать в Норвегии. Мне хотелось сразу начать работать над кандидатской диссертацией, поэтому я уже изучила доступные возможности. Как молодая и наивная студентка, я считала, что просто нужно будет найти лучших исследователей Норвегии и убедить их, что мой проект стоит риска.
За три месяца до переезда я позвонила главе ревматологических исследований в Университетской больнице Осло, представившись с самым шикарным британским акцентом, который только смогла сымитировать. Я спросила, могу ли работать над кандидатской диссертацией по ревматоидному артриту в Университетской больнице Осло. К счастью, именитый профессор, похоже, заинтересовался перспективой пополнить ряды своих аспирантов студенткой с нездоровым энтузиазмом. Мы договорились встретиться, как только я приеду в Норвегию.
«Разве вам не важен успех?»
Глава ревматологических исследований в Университетской больнице Осло был внушительной фигурой. Когда профессор опустился на стул перед одним из самых аккуратных столов из всех, что я когда-либо видела, наши глаза оказались на одном уровне, хотя я стояла. Это была наша первая встреча, и я волновалась.
– Итак, – сказал он, глядя на меня, – почему бы вам не рассказать, чем, по вашему мнению, мы можем быть вам полезны?
Я тщательно подготовилась и стала рассказывать обо всем, что хотела делать. Достав из сумки большой лист бумаги с перечисленными гормонами и их связью с иммунной системой, которую мне удалось проследить, я сказала:
– Есть так много связей, заслуживающих более подробного изучения.
Через некоторое время я остановила свой словесный поток, давая профессору возможность ответить.
– Значит, вы переехали в Шиен? – спросил он.
– Да, мой муж здесь вырос, – ответила я, смутившись внезапной сменой темы разговора.
– А как зовут известного писателя из Шиена? – продолжил профессор.
Разговор становился все более странным.
– Генрик Ибсен, – ответила я.
Профессор засмеялся, удовлетворившись моими знаниями. Он продолжил расспрашивать меня о том, как я переехала в Норвегию, откуда мои родители и так далее. Я смутилась. Я пришла не для того, чтобы говорить об этом, и попыталась вернуть разговор к моему исследованию.
– Анита, не забывайте, что у вас теперь есть семья, – внезапно сказал профессор.
Он намекал на то, что мне не удастся совмещать воспитание двух маленьких детей с работой над диссертацией. Я оскорбилась. Он наверняка не хотел меня обидеть, но я считала, что его опасения совершенно безосновательны. Я прекрасно могла оценить, на что способна, а на что нет.
– Я уверена, что справлюсь, – ответила я.
И хоть изначально наш разговор не заладился, я чувствовала его заинтересованность во мне. Он пообещал подумать о том, чтобы дать мне возможность писать диссертацию о связи гормонов и ревматоидного артрита. Я покинула Университетскую больницу Осло с большими надеждами. Может, у меня все получится?
Прошло несколько месяцев, а вопрос о моем прикреплении к кафедре в качестве соискателя так и не решался. Потеряв терпение, я назначила еще одну встречу с профессором. Я должна была узнать, примут ли меня как соискателя и дадут ли возможность завершить проект.
Величавый профессор сидел за своим письменным столом. Свет ясного осеннего дня лился в кабинет через маленькое окно. Я понимала, что мне удастся найти пациентов для исследования в местной больнице, но нуждалась в научном руководителе.
– Как вы считаете, смогу ли я взяться за этот проект? – спросила я.
Он посмотрел на меня из-за стола и осторожно улыбнулся.
– Я хотел бы, чтобы вы окончили аспирантуру по одной из существующих исследовательских программ. Вам предоставят офис и стипендию. Уже после этого вы сможете заняться тем, что вас интересует, – сказал он.
Он произнес это голосом человека, привыкшего, что с ним всегда соглашаются, и в этом не было ничего удивительного. В конце концов, он был одним из лучших исследователей в Норвегии, к тому же широко известным за границей. Молодые исследователи вроде меня обычно готовы на все, чтобы попасть на это место.
– Нет, я не могу, – ответила я кротко.
Исследователи в Университетской больнице Осло в основном были сосредоточены на аутоиммунном заболевании под названием «системная красная волчанка». Но моя мама не болела волчанкой. Я хотела – должна была – заниматься ревматоидным артритом.
– Вы также сможете изучить роль гормонов в развитии волчанки, – сказал он в последней попытке пойти мне навстречу.
Ответ «нет» означал бы отказ от гарантированной карьеры. Я уже говорила с Робином о том, что буду делать, если окажусь в такой ситуации, движимая личными мотивами. Если любой ценой не завершу исследование, которое так долго планировала, я так и не узнаю того, что произошло с мамой. Вероятно, у меня на лице все было написано. Я не собиралась отказываться от своей мечты.
– Неужели дело только в науке? Разве вам не важен успех? – выпалил он.
Я не ответила.
Разумеется, я знала, что исследователям часто приходится делать стратегический выбор, чтобы добиться успеха в конкурентной борьбе за исследования и финансирование. Однако мне не нравился этот аспект академической жизни.
Начав погружаться в вопросы о ревматоидном артрите, на которые ответов еще не найдено, я снова почувствовала себя ребенком. Не было ни предубеждений, ни мнения, которое требовалось отстаивать, ни исследовательских грантов, которые нужно было получить, соревнуясь с другими. Если тобой движут только успех и деньги, забываешь о творчестве. Если боишься неудачи, делаешь то же, что все остальные, и оказываешься в смирительной рубашке. Мне нравилась моя детская свобода, когда можно просто следовать любопытству.
МАЛЕНЬКИЕ ДЕТИ НЕ БОЯТСЯ ОПОЗОРИТЬСЯ. ТОЛЬКО С ВОЗРАСТОМ МЫ НАЧИНАЕМ СТЫДИТЬСЯ СВОИХ ОШИБОК.
Профессора, вероятно, огорчило мое упорство. С наилучшими намерениями он попытался отговорить меня от сольного проекта, который, по его мнению, я не могла завершить. Предприняв неудачную попытку спасения, профессор все же не отказался от меня. Ему было бы проще пожелать мне удачи и выставить из кабинета, но вместо этого он проявил великодушие и пообещал поддержку. Это был мой билет в мир профессиональных исследований. Теперь дело было за мной.
Я вышла на улицу и пересекла площадь, окруженную светлыми кирпичными зданиями больницы. Шум машин заглушал приглушенные разговоры тех, кто вышел подышать свежим воздухом. Я неуверенно пошла по вымощенной дороге на высоких каблуках.
Я не ждала успеха. Вероятность того, что ничего не добьюсь, была очень велика. Выйдя из кабинета профессора, я поняла, что это может быть самое дорогостоящее «нет» в моей жизни. Я взглянула на голубей, которые, испугавшись машины, взлетели с площади.
Теперь моей единственной надеждой была маленькая больница в Шиене, расположенная поблизости от нашего нового дома. Возможно, там примут молодого исследователя с бесстыдством любопытного ребенка?
Второй дом
Я привезла дочь в детский сад и спросила воспитательницу, где находится больница Бетаниен, искренне надеясь, что руководство больницы даст мне возможность завершить свой исследовательский проект.
– Когда доедете до церкви, поверните налево, – с улыбкой сказала воспитательница. – Вы увидите указатель.
«Что ж, это совсем не похоже на Ливерпуль», – подумала я. Я привыкла ездить по трехполосным дорогам с односторонним движением. Четырехэтажное здание больницы из белого кирпича возвышалось над частными домиками. Человеку, привыкшему ориентироваться в большом британском городе и бегать по длиннющим больничным коридорам, больница Бетаниен действительно кажется другим миром. Над коричневой входной дверью была непримечательная табличка, которая дала понять, что я приехала в нужное место. В этой маленькой больнице работало меньше 150 человек, и новые соискатели не были там повседневным явлением.
Сначала я встретилась с заведующим ревматологическим отделением, и мы обсудили мой проект.
– Идемте, я представлю вас руководителю госпиталя, – неожиданно сказал он и стал спускаться по лестнице. Его кабинет был прямо у входа в больницу.
– Добро пожаловать, – сказал глава госпиталя, оторвавшись от документов, разложенных на столе. Он поправил очки и встал. – Выходит, вы наш новый исследователь? – сказал он с улыбкой и с любопытством посмотрел на меня.
– Да, я на это надеюсь, – сказала я, смущаясь от повышенного внимания.
– Что ж, мы предоставим все необходимое, а затем вы сразу можете приступить к работе, – сказал он.
Мне дали полную свободу, что устроило меня как нельзя лучше. На следующие несколько лет больница стала моим вторым домом.
Я с головой погрузилась в работу в новом городе, время от времени теряясь из-за культурных различий. Предпочтительный способ привлечь внимание незнакомца в Норвегии – обращение «Эй, вы!». Хотя в норвежском языке есть слово «пожалуйста», я практически никогда его не слышала. Меня, как британку, это смущало, и я скучала по саркастическому юмору и изысканной вежливости. Но, привыкнув к прямой манере общения норвежцев, я полюбила ее и забыла о снобизме. Когда я забирала дочь из детского сада, другие дети забрасывали меня личными вопросами. На это способны лишь любопытные малыши. В Великобритании взрослые обычно пресекают подобные «невежливые» вопросы, но в Норвегии они никого не смущали. Вскоре я научилась ценить то, что здесь детям позволяют не сдерживать свое любопытство.
В АНГЛИИ Я БЫЛА АМБИЦИОЗНОЙ, В НОРВЕГИИ ЖЕ КОЛЛЕГИ СЧИТАЛИ, ЧТО БОЛЬШЕГО, ЧЕМ РАБОТА В ПЕРИФЕРИЙНОЙ БОЛЬНИЦЕ, Я БЫЛА НЕ ДОСТОЙНА.
Будучи британкой, я умела пространно говорить о погоде, но заметила, что во время обеденного перерыва коллеги любят болтать о хижинах, домах, машинах и лодках. Мне было сложно поддержать разговор из-за отсутствия опыта, и я не представляла, что значит владеть хижиной. Зачем кому-то жить без электричества, водопровода и нормального туалета несколько дней подряд? Проведя несколько летних отпусков в хижине, я поняла, как важно умиротворение, которое ты обретаешь, отказавшись от атрибутов современной жизни. Однако в начале моей жизни в Норвегии я не могла влиться в среду из-за всех этих культурных различий. У меня даже возникли проблемы с дресс-кодом: потребовалось несколько лет, чтобы научиться комфортно чувствовать себя в джинсах и свитерах на работе. Я поняла, что мне придется преодолеть множество препятствий.
Я всю жизнь была аутсайдером, но здесь социальные нормы были другими. В Англии я была амбициозной, что никогда не удивляло коллег. Амбиции приветствовались. Познакомившись с исследователями из Осло, я заметила, что некоторые из них, мягко говоря, приуменьшали значимость моего проекта. Мои столичные коллеги считали, что я оказалась в периферийной неуниверситетской больнице, потому что большего была не достойна.
Я была молодой и неизвестной, поэтому следовало ожидать, что некоторые люди будут пожимать плечами или закатывать глаза при виде меня, и все же это задевало. Не облегчал задачу и тот факт, что мне пришлось совершить долгий подъем в гору, прежде чем полноценно приступить к исследованию.
* * *
Мне требовались средства на проведение исследования, и я подавала заявку за заявкой. Я получила десять тысяч крон (около тысячи долларов США) от одного фонда и еще десять тысяч от другого, но этого было слишком мало, чтобы покрыть затраты. Медицинские исследования требуют колоссальных средств, а аутоиммунные заболевания, к сожалению, не были в приоритете у фондов. В США более 20 миллионов людей живут с аутоиммунными заболеваниями (для сравнения, 15 миллионов человек имеют диагноз «рак»). Тем не менее на исследования рака выделили в десять раз больше государственных средств, чем на изучение аутоиммунных заболеваний. Та же картина наблюдается во многих других странах.
Отхватить кусок пирога финансирования сложно даже заслуженным ученым. Для молодого же и неизвестного получить деньги – все равно что в первый день учебы ворваться в операционную и потребовать скальпель.
Я понимала, что моя мечта может быть разбита вдребезги еще до того, как получится приступить к ее осуществлению, и знала, что без финансирования ничего не смогу сделать. Мне приходил отказ за отказом. Я даже связалась с фармацевтическими компаниями, продававшими гормональные препараты, но все они ответили отрицательно. У меня снова появились сомнения. Казалось, кто-то пытается сказать, что у меня ничего не получится и нужно забыть об этом.
Неужели моя мечта была лишь большим заблуждением? Кто захочет дать денег вчерашней выпускнице с бредовыми идеями, в которые больше никто не верит? Может, стоило сдаться и сосредоточиться на том, как устроиться в новой стране? Я знала, что придется так сделать, если не найду средств.
ОТХВАТИТЬ КУСОК ПИРОГА ФИНАНСИРОВАНИЯ СЛОЖНО ДАЖЕ ЗАСЛУЖЕННЫМ УЧЕНЫМ. ДЛЯ МОЛОДОГО ЖЕ И НЕИЗВЕСТНОГО ПОЛУЧИТЬ ДЕНЬГИ – ВСЕ РАВНО ЧТО В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ УЧЕБЫ ВОРВАТЬСЯ В ОПЕРАЦИОННУЮ И ПОТРЕБОВАТЬ СКАЛЬПЕЛЬ.
Исследователям часто приходится спонсировать самих себя, поэтому первые несколько месяцев я работала бесплатно. Меня содержал Робин. Руководитель госпиталя понимал, что я в трудном положении, и однажды пригласил меня к себе в кабинет.
– Сколько вам нужно? – спросил он.
Я посмотрела на него, не понимая, что он имеет в виду.
– Вам нужно на что-то жить, поэтому мы назначим стартовую зарплату.
Я не знала, что ответить, но была бесконечно благодарна больнице Бетаниен за поддержку, которую она оказала мне на трудном начальном этапе. Дело не в деньгах, а в том, что ее руководство поверило в меня. Благодаря этому мне было проще продолжать подавать всевозможные заявки.
* * *
Одним холодным ноябрьским днем я была на семинаре по иммунологии. Во время перерыва мы с коллегами вышли на улицу. Когда мы разговаривали у входа в больницу, у всех изо рта валил пар, словно мы курильщики без сигарет. Вдруг у меня в кармане зазвонил телефон.
– Привет! – сказал Робин. – Тебе пришло письмо.
По его голосу я поняла, что он улыбается. Письмо было от крупного института, который финансирует исследования в Норвегии. У меня по телу побежали мурашки. Я затаила дыхание.
– Тебе дают полмиллиона крон, – сказал Робин.
Это больше 50 тысяч долларов США.
Я упала на колени, как футболист, забивший решающий гол. Робин что-то говорил, но я его уже не слышала. Я испытывала огромную радость и, конечно, облегчение. У меня замерзли колени. В нескольких метрах стояли коллеги с озадаченными лицами. Я поднялась на ноги, мои щеки покраснели.
– Мне дали деньги, – сказала я, отряхивая брюки. – Деньги на мое исследование.
Педанты и вредители
Я планировала взять образцы крови у 20 пациентов с ревматоидным артритом и у такого же числа здоровых людей для сравнения, собираясь измерить уровень различных гормонов в крови, а также число определенных молекул в иммунной системе[7]. После я хотела посмотреть, есть ли связь между какими-либо гормонами и опасной иммунной реакцией, наблюдаемой при ревматоидном артрите.
В то время для меня все было новым. Я узнавала, какие методы могу использовать, на какие подводные камни стоит обратить внимание, какими этическими соображениями руководствоваться – другими словами, дни и ночи напролет читала о правилах ведения исследования. В исследовательском мире ухабы есть на каждой дороге – вы не можете добраться домой по короткому пути.
Я должна была делать забор крови определенным способом в нужное время, поскольку только в этом случае результатам можно было доверять. Если пациент не мог приехать в больницу, я сама ехала к нему домой. Однажды, чтобы взять кровь, я проехала 200 километров до Квитесэйда. Я не могла позволить себе допустить ошибку. Если кто-то из пациентов звонил мне и говорил, что опоздает на час, я вскакивала и бежала к машине. Через некоторое время я переминалась с ноги на ногу у них на пороге, держа под мышкой шприц и пробирку.
В лаборатории я была одновременно и педантом, и вредителем. Персоналу лаборатории приходилось предельно осторожно обращаться с образцами крови – в противном случае их нельзя было хранить и анализировать. Сотрудники больницы Бетаниен не привыкли проводить с образцами крови процедуры, отличные от тех, что назначает врач. Я взволнованно бродила по лаборатории, не отрывая глаз от ценных пробирок, будто землетрясение было неминуемо. «Образцы крови необходимо центрифугировать в течение следующих двух минут», – говорила я, если кому-то следовало поторопиться. Еще через минуту я смотрела через плечо лаборанта. Это не способствовало улучшению рабочей атмосферы, но мне было все равно. Очень многое могло пойти не так, а я не хотела, чтобы бездействие испортило результаты моего исследования.
Признаться, я тоже не была застрахована от ошибок. Первой пациенткой, принявшей участие в исследовании, была Линда. Когда я впервые взяла у нее кровь на анализ, она, вероятно, задалась вопросом, во что ввязалась. Я вообще не была знакома с оборудованием: оно не было похоже на то, к которому привыкла, и никогда раньше я с таким не работала. К своему стыду, мне пришлось попросить лаборанта сделать забор крови за меня. Однако Линда не испугалась и продолжила участие в исследовании.
За годы исследования у нас с несколькими пациентами завязались близкие отношения. Очень важно помнить, кто главные персонажи вашей работы. В центре медицинских исследований стоит не успех или признание ученого, а пациенты. А их в первую очередь волнует одно: как почувствовать себя лучше.
В 2005 году, когда я вела свое исследование, меня попросили подготовить презентацию о гормонах и иммунной системе для сотрудников больницы. В помещении, похожем на кафетерий, я рассказала медсестрам и врачам о том, что надеялась выяснить. На последнем слайде моей презентации было написано: «Гормоны, регулирующие иммунную систему: за ними будущее?»
– Возможно ли, что через несколько лет мы научимся лечить аутоиммунные заболевания путем влияния на гормоны? – задала я риторический вопрос.
Я надеялась, что однажды мое исследование окажет положительное влияние на повседневную жизнь пациентов. Прежде всего врачи хотят иметь больше вариантов лечения, и это подтверждали обращенные ко мне заинтересованные лица.
– Вероятно, это произойдет лет через 10–15, – сказала я слушателям в белых халатах и медицинских костюмах и, улыбнувшись, добавила: – Эту часть исследования буду проводить уже не я, а фармацевтическая индустрия.
Хоть мне и нравилось мечтать по-крупному, я всегда оставалась реалисткой. Были пределы того, что я могла достичь самостоятельно.