Сергей Анисимов
Вариант «Бис»
– Иду-ут!!! – заорал рычащим голосом комбат и обернулся на нее: – Уйдешь?!
– Нет! – крикнула она, вставая. Значит, он про нее не забыл.
Шепчущий боец справа, широко и страшно улыбаясь, припал грудью к полукругу увенчанного прокопанными секторами выступа траншеи и дернул к себе автомат.
«Рыцарь», – подумала Аня, – «рыкарь», «рычащий воин». Ее тоже начало захлестывать. Выглянув наружу, она увидела то же, что и в предыдущие разы, – ползущие в дыму танки и транспортеры, редкие фигуры прыгающих через рытвины, перебегающих людей. Связи давно не было, уже три часа. Ни с дивизией, ни с соседними батальонами, ни тем более с артиллерией. Трижды комбат посылал людей, и только последний вернулся, с разорванной щекой, сказал, что все, больше никого посылать не надо. Комбат только кивнул, поняв. Присев снова, пониже, он заправил в ракетницу крупную ярко-красную гильзу с латунным ободком и упер рукоять в заднюю стенку окопа, выпустив в пятнистое небо сияющий шарик сигнала. Через минуту-две спереди начали подниматься разрывы, штук десять прошлись поперек равнины и угасли.
– Живые, надо же! – в изумлении произнес капитан.
Она посмотрела на него, не поняв, но он ничего не добавил, снова приникнув к своему пулемету.
Аня смотрела через прицел на перебегающие человеческие фигурки, привычно прикидывая ветер по направлению и пологости поднимающегося вокруг дыма. Была бы оптика, можно было бы и в таком дыму бить на выбор. Но и так ничего. Выбрав машущего рукой в их направлении человека, она, практически не целясь, выстрелила в него, и тот упал.
– Молодец, красавица! – в восторге закричал страшно улыбающийся сержант, оскалившись настолько сильно, что челюсти едва не выскочили вперед, как у кобры. Она перезаряжала и стреляла, почти визжа от радости, и люди останавливались на мгновение, чтобы опрокинуться назад, перевернутые огромной энергией винтовочной пули. Сбоку трещали очереди, бойцы решили, что эта атака для них последняя, и наслаждались вседозволенностью, перестав экономить патроны.
Пехота залегла, и угловатые танки выскочили вперед, звонко тренькая пушками с коротких остановок. Капитан запустил еще одну ракету, но ничего не произошло, только сзади взлетело сразу три. Перекосившись, он посмотрел прямо на девушку – видимо, хотел что-то сказать, но не сказал, только сплюнул черной слюной и снова отвернулся. Несколько танков почему-то загорелось, хотя никаких видимых причин к этому не имелось, и Аня сумела снять в колено одного из вылезающих в верхний люк танкистов, он был метрах в двухстах пятидесяти. Катаясь по земле, танкист орал так, что его было слышно через весь грохот, треск и непрекращающееся снарядное шелестение. К нему попыталось подбежать сразу двое, и Аня, как на стрельбище, влепила им по пуле в таз, один умер, наверное, сразу, а второй тоже начал орать. Теперь они орали вдвоем, и те бойцы, которые находились в состоянии куража, пьяные от своей неуязвимости, начали все громче смеяться.
– Ну даешь, девчоночка, ну даешь! – утирая слезы, прокричал немолодой мужик, волосы которого торчали из-под каски слипшимися мокрыми клоками. Она как раз вышаривала в подсумке полную обойму, и солдат, кивнув, протянул ей одну из своих. – На, для тебя не жалко.
Танки отошли назад, за ними, пятясь, отползали пехотинцы, провожаемые ее одиночными выстрелами. Странно, что им удалось отбиться, она этого не ожидала. И те, кто был пьяным, и те, кто был злым, начали смеяться все громче. Сначала засмеялся тот клокастый, вспоминая, видимо, свой смех минуту назад, потом к нему присоединилось еще несколько человек, и вскоре ржали уже все, кто с всхлипываниями, кто охриплым басом, кто заливисто, пуская петуха. Причем это не была истерика, это был нормальный смех счастливых, радующихся жизни мужчин, хлопающих друг друга по плечу и мотающих головами, давясь от восторга. Откуда-то сбоку тоже долетели отголоски смеха, а потом снова все покрыл грохот разрывов, приближающийся скачками к КП.
В течение трех часов неизвестно какой противник, то ли немцы, то ли уже американцы, произвел еще две атаки, уже с разных сторон, каждый раз предваряя их пятнадцатиминутной артиллерийской молотилкой. В одну из них легкий танк с трапециевидной башенкой вломился почти прямо на их позицию, и его подбил приползший неизвестно откуда бронебойщик, а потом сожгли бутылкой КС[115]. Трижды налетали самолеты, но каждый раз не по ним – вываливали свои бомбы куда-то вбок, выпускали эрэсы, поливали что-то невидимое из пулеметов и уходили назад, маневрируя. Аня, не стреляя, проводила первый раз самолет стволом, но капитан неодобрительно покачал головой, и она, пристыженная почему-то, опустила оружие.
Когда начало темнеть, все успокоилось. По-прежнему за их спинами стоял непрерывный грохот, поднимались трассы – видимо, какие-то части корпуса еще дрались в темноте. В десять вечера неожиданно завыло и заныло, и между ними и следующей, далекой грядой холмиков, где все еще стреляли, вдруг шарахнуло так, что земля ходила ходуном еще, наверное, минут пять.
– Гвардейцы... – прошептал комбат, голос у него за день сел до почти бесшумного сипения.
Посовещавшись, решили никуда не уходить. Вокруг продолжалось какое-то шевеление, слышались моторы, далекие голоса. Странно, что противник неожиданно оставил недобитые остатки штаба батальона в покое. Когда стемнело совсем, капитан, подсветив себе фонариком под раскинутой шинелью, посидел с двумя бойцами над картой, а затем солдаты уползли в темноту, закинув автоматы за спины. Через полчаса где-то вдалеке поднялась стрельба, потом звучно хлопнула граната, и все стихло. К утру, когда все вымерзли как цуцики, потерявшие маму, второй пехотинец приполз с «сидором», набитым сухарями, и еще тремя ребятами из их батальона. У одного глаз был замотан грязной почерневшей тряпкой, засунутой под каску, но вторым он смотрел весьма бодро, сразу начал называть Аню «сестричкой» и многозначительно двигать бровью.
Ворочавшийся без сна пожилой боец приподнялся, молча вынул из ножен и протянул девушке финку с длинным, заточенным с двух сторон на острие лезвием. Кивнув, Аня, сон к которой тоже не шел, начала, приклонив голову к плечу, вырезать крохотные метки на прикладе своей уже вычищенной и отполированной винтовки. Одноглазый парень заткнулся и довольно быстро затих, вздрагивая во сне. К ней сон так и не пришел, и они до самого утра проговорили с комбатом и еще одним парнем, ползавшим за патронами по окопам.
Рассвет восемнадцатого ноября они встретили, прижавшись друг к другу, трясясь от озноба. Сожрали сухари, запивая водой из покрытых ледяной корочкой луж. Огонь разводить не решились, хотя там и сям все еще поднимались шапочки чахлого дыма, что-то где-то догорало. Сожженные танки за ночь превратились в черно-бурые остовы, лишившиеся краски и похожие на окаменевших во сне доисторических зверюг.
– Скоро до нас доберутся? – поинтересовался бронебойщик, помятый, как с похмелья.
– Скоро, скоро, – успокоили его.
– Часов через шесть-семь вся эта команда обратно попрет, только отмахиваться будем. А может, и позже. Анюта, что у тебя по штыковой подготовке было?
– Тро-ойка...
– Нормально. С патронами могло бы быть и получше, ну да ладно уж... Танки нас, похоже, в покое оставили, теперь просто подчистят окопы пехотой. Зуб за зуб отдадим, и все, конец фильма, поцелуй в диафрагму. Как там у Булушева?
Как старинные дублоны,
Как старинные дукаты,
Тускло светятся патроны
В магазине автомата...
– В общем, часа три поживем еще.
* * *
Командир бывшего батальона бывшего Латышского корпуса бывшей 10-й Гвардейской армии смотрел на вещи трезво и, не имея понятия об идеях и замыслах высших штабов, сделал вполне правильные выводы из ситуации. За полтора дня активных и успешных боев американские, британские и немецкие войска увязли глубоко. За исключением немецких и нескольких американских частей, их потери не были настолько велики, чтобы снизить боеспособность и ударную мощь наступающих армий, но они все-таки имелись. Танки выходили из строя из-за механических поломок, подрывались на минах, идущие на острие удара бригады и дивизии нет-нет, да нарывались на удары русской артиллерии и авиации, иногда достаточно болезненные, или на встречные танковые сражения с небольшими группами быстроходных русских танков.
В американской танковой дивизии имелось двести танков с небольшим, из них четверть – легкие, малопригодные для действий против бронированных целей. В британской было двести семьдесят шесть машин, и это не считая легких «стюартов». Ни одного столкновения с примерно равными им по массе русскими танковыми корпусами пока не было, куда они делись с участка наступления – тоже было не очень понятно. Огромные стада разнотипных «шерманов», лишь немного разбавленные британскими «кромвелями» и германскими «четверками», «пятерками» и «шестерками», медленно уменьшаясь в числе, продолжали продвигаться на северо-восток. К утру восемнадцатого Жуков решил, что они втянулись уже достаточно. Он боялся пропустить момент, когда осторожное, логичное продвижение «союзничков» наберет такой разгон, что никакими силами согнуть их в планируемый «початок» уже не удастся. Операцию столь крупного масштаба ему производить еще не приходилось, но именно к ней готовились советские войска почти весь последний месяц и именно к ней, по его мнению, они были готовы.
Большим плюсом для советской стороны была отвратительно поставленная войсковая разведка противника. Авиаразведка на тактическом уровне почти не велась, имея больше вид формальности, чем действительно важного и ценимого направления работы. Армейская разведка практически отсутствовала, заброски диверсантов не производилось или почти не производилось, языков по ночам не брали, офицеров на прифронтовых дорогах с изготовленным мешком не подстерегали. У человеколюбивых генералов американских армий, видимо, не каждый раз поднималась рука отправлять своих людей почти на верную смерть.
У немцев с этим дело обстояло несколько лучше, но сейчас они находились в подчиненном положении, на каждый самолетовылет нужно было заранее подписывать бумаги в американских, британских и французских тройственных контрольных комиссиях – которые, демонстрируя свою значимость, могли разрешить вылет, а могли и не разрешить или разрешить вовсе не туда. Жуков, в отличие от союзников, не страдал ни от избытка человеколюбия, ни от недостатка власти, и к 18-му его оперативная карта представляла достаточно полную картину распирающих горловину прорыва армий, растекающихся, как гной, по равнинам Ганновера. Каждый значок на карте означал прокол информации – запеленгованная рация, почерк которой был зафиксирован за время кратковременного «затишья перед бурей», захваченный говорящими по-английски диверсантами офицерик, расколовшийся, когда ему начали снимать ногти, либо проскочивший на рассвете и не перехваченный проспавшими «мустангами» фоторазведчик.
Жуков был уверен, что его собственные изготовленные к удару армии и корпуса смотрятся на карте Монтгомери значительно хуже, если видны там вообще. Русское слово «маскировка» было одним из немногих, вошедшим в употребление в военном английском языке, и, между прочим, не зря. Замыслов высшего командования не знали даже командующие армиями, не то что офицеры, которые непосредственно соприкасались с противником и теоретически могли попасть в его руки. «Товарищ Константинов», как называли Жукова во всех служебных переговорах, ведущихся по проводам, по радио или через посыльных, карал быстро и много – за малейшую глупость, за почти любую неудачу, за отсутствие таланта, за отсутствие везения, за поздно или не полностью выполненный приказ. Такая азиатская техника работала к сорок четвертому как налаженные часы: если офицер с малейшей долей ответственности не становился на войне профессионалом, его убивали или враги, или свои.
Все или почти все было просчитано и промеряно, теперь оставался только неизбежный процент риска. Второго такого шанса у Советского Союза не будет больше никогда в истории.
Узел 6.1
18 ноября 1944 г., 8.30-9.45
В 8.30 утра радиолокаторы поиска воздушных целей «Советского Союза» и «Кронштадта» практически одновременно обнаружили две большие группы самолетов, приближающихся с севера. Сомнений по поводу того, что бы это могло быть, не имелось: советское соединение было обнаружено – видимо, каким-то одиночным разведчиком, оставшимся незамеченным. С момента наступления светлого времени суток прошло очень немного времени, и даже если предположить, что вражеский разведчик был выпущен в воздух еще в сумерках, все равно времени на подготовку к удару почти не было. Значит, удар готовили еще с вечера и нанесли немедленно после доразведки. Это было очень неприятным открытием. Охота, видимо, уже началась, и теперь к Северной Атлантике стягиваются крупные силы британского и американского флотов.
Время, впрочем, еще было. По мнению штаба адмирала Левченко, обнаруженные самолеты принадлежали одиночному тяжелому авианосцу, входящему в состав какого-нибудь наспех сформированного соединения, и удар наносился с единственной целью – нанести повреждения советским кораблям, снизить их скорость, чтобы затем загнать в угол и прикончить массированными атаками с воздуха и эскадрами линкоров флотов союзников, – в общем, повторение истории с «Бисмарком». И наверняка главной целью самолетов станет авианосец. По данным радиолокации количество приближающихся машин оценивалось примерно в полсотни: в любом случае половину истребителей авианосец противника должен был оставить для самообороны, плюс какое-то количество ударных самолетов – для повторной атаки.
– Началось, значит, – пробурчал Левченко, водя пальцем по мелкомасштабной карте, двести двадцать морских миль в сантиметре.
Им так и не удалось найти на первом этапе своей работы самую вкусную цель из возможных – стандартный конвой из Бостона, Бруклина или Галифакса на Ливерпуль либо Марсель. Сотня тяжело груженных, неповоротливых транспортов, два десятка корветов, дюжина эсминцев, один-два крейсера и пара тихоходных эскортных авианосцев. Всех утопить – и покончить с собой, потому что жить больше будет незачем. Этого не случилось, и они потеряли день во враждебных водах даром, рискуя каждую секунду. Вот и выяснилось, что зря.
Противника еще не было видно на горизонте, когда первые советские самолеты ушли в небо – с катапульт линкора и линейного крейсера стартовали три Бе-4, а с палубы «Чапаева» – пять ЯК-9ДД. Восемь разведчиков должны были перекрыть сектор в 100 градусов, осью которого являлся курс приближающихся самолетов, и обнаружить, во что бы то ни стало обнаружить вражеский авианосец. Затем в воздух поднялись все остальные истребители «Чапаева» – эскадрильи со 2-ю по 5-ю, всего 32 истребителя.
В дополнительных наставлениях и накачке летчиков нужды не было – все понимали, на что идут и что будет, если враг прорвется к их собственному авианосцу. Собравшись над соединением, перестраивающимся в строй пеленга, четыре эскадрильи ушли на север, откуда надвигалась волна самолетов противника. В это время она была уже в двадцати двух километрах от советских кораблей. На кораблях происходили последние приготовления к отражению атаки: все трое увеличили скорость, доведя ее до полных двадцати семи узлов и вздымая огромные столбы воды из-под форштевней. Подавались снаряды к зенитным орудиям, разворачиваемым в сторону противника, в бронированных недрах кораблей развертывались боевые лазареты. Что-то будет?..
В двадцати километрах от советского соединения американские самолеты перестраивались в боевой порядок. Пятнадцать торпедоносцев «эвенджер» спустились к самой поверхности воды, выстроившись во фронт, чтобы не мешать друг другу, четыре машины вскоре довернули к востоку, чтобы выйти в атаку с другого курсового угла, со стороны солнца. Полторы эскадрильи снаряженных сейчас бомбами истребителей морской пехоты – 112-я и часть 123-й – наоборот, теснее сомкнули строй, чтобы прорываться через истребительный заслон русских, плотно поддерживая друг друга огнем.
То, что третьим кораблем эскадры является все же не крейсер, даже тяжелый, а авианосец, стало известно только перед закатом, когда ее наконец-то засек один из сотни патрульных самолетов, прочесывающих океан таким частым гребнем, что и мышь бы не проскочила. 82-я истребительная эскадрилья в полном составе, 37 «хеллкэтов», шла строем «коробочки» над торпедоносцами и впереди пикировщиков.
На предполетном инструктаже цели между ударными самолетами были распределены самым примитивным образом: торпедоносцы наносят удар по линкорам, для пикировщиков же первоочередной целью является русский авианосец. Авиагруппа «Беннингтона» была вполне готова к боям – две эскадрильи: 82-я истребительная и 82-я торпедоносная включали в качестве ядра пилотов, уже имевших опыт боев на Тихом океане, полученный на эскортных авианосцах, а остальные, хотя и вновь сформированные, были хорошо подготовлены и в целом вполне способны на выполнение любых задач. Противником летчиков авиагруппы еще никогда не был другой авианосец, но авианосные летчики с огромным энтузиазмом вспоминали битву за Мидуэй, в котором новичками-американцами были, по слухам, потоплены четыре лучших авианосца японского Императорского военно-морского флота.
Главным козырем, важнейшей частью авиагруппы, считалась 82-я бомбардировочная эскадрилья, сформированная самой первой и летавшая на новейших «хеллдайверах» еще с конца мая. Эскадрилья, натасканная в Океане, штат Вирджиния, и на Норфолкской станции, последние три недели базировалась на Тринидад, а 20 сентября была принята авианосцем «Беннингтон» и приняла участие во всех его учебных походах. Пройдя полный цикл подготовки, она считалась вполне способной справиться с поставленной задачей – задержать русскую эскадру. Одно-два бомбовых попадания в палубу русского авианосца – и его можно будет не учитывать в последующих атаках, несколько торпед, попавших в линкоры, – и они уже не смогут уйти от американских, британских и французских тяжелых кораблей, спешно выходящих из своих баз.
Единственное, что не было взято в расчет, – это то, с каким противником придется драться американским летчикам. Слово «русские» им ничего не говорило. Японцев они знали, потому что дрались с ними, сбивали их и сами несли потери, за три года войны американские летчики научились их уважать. Немцев они боялись, хотя сами ни разу еще не встречались с ними в небе. Легенды об увешанных железными крестами германских баронах и графах, сбивших по двести самолетов каждый и пьющих из фамильных кубков кровь сбитых ими американских и английских пилотов, были любимой темой дружеских бесед опытных пилотов с более молодыми во время пребывания авианосца в Атлантике – пока считалось, что их могут все же послать в Средиземное море или Арктику. О русских они не знали ничего. Не было ни презрения или насмешки над противником – как смеялись над японцами до чудовищного дня 7 декабря 1941 года, не было подавляющего страха, было скорее любопытство.
Видимость была прекрасной, и противники заметили друг друга издалека. Четыре эскадрильи советских истребителей шли прямо в лоб «хеллкэтам», но прежде чем противники сблизились, одна из них круто ушла вниз...
У Покрышкина, шедшего во главе второй эскадрильи, наверное, впервые не звенело в ушах в предвкушении воздушного боя. Только холодная голова и четкая координация действий всех четырех эскадрилий может дать шанс на успех в предстоящей схватке – а цена слишком высока. Удара всей массой в лоб американским истребителям русские не приняли, он привел бы к неоправданным потерям – в лобовой атаке мощь вооружения машины куда важнее, чем умение летчика. Покрышев молодец, за месяцы подготовки многие полковники перестали жалеть, что их поставили в подчиненное положение.
Пятая эскадрилья – восемь ЯК-9Д – спикировала на идущие над водой торпедоносцы, а три эскадрильи на ЯК-3 на максимальной скорости попытались обойти фронт американских истребителей. Противники столкнулись на высоте четырех тысяч метров, в четырнадцати километрах от советской эскадры, и бой сразу же превратился в скоростную собачью свалку на вертикальных, косых, горизонтальных петлях и полупетлях. Каждый стремился зайти своему противнику в хвост и расстрелять его из всего бортового оружия, вспороть брюхо, ужалить сверху, закрутив траекторию полета своей машины в немыслимую спираль. Часть русских истребителей проскочила и, перестроившись, набросилась на ближайшую группу пикировщиков. Остальные ввязались в скоростной бой с истребителями, но при первой же возможности тоже выходили из боя, быстро наращивая силу атак по неуклюжим пикирующим бомбардировщикам, похожим на летающие мясницкие колоды.
– Бей! Бей! Бей!..
Бой истребительных групп сразу же сложился в пользу русских, и если сначала американский комэск воспринял это как результат их численного превосходства, то вскоре ему стало ясно, что бой вообще не предвещает ничего хорошего. Русские неожиданно продемонстрировали такой класс высшего пилотажа, от которого у американских пилотов буквально глаза полезли на лоб. Выдающаяся маневренность ЯК-3 позволяла им легко выходить из-под атак растерявшихся пилотов «хеллкэтов», у которых рябило в глазах от проносящихся мимо незнакомых до сегодняшнего дня хищных вытянутых силуэтов русских истребителей. Советские летчики не нуждались в ведомых, что позволило им значительно усложнить характер воздушного боя. В первую же минуту эскадрилья «Ведьм» потеряла четверых, а русские истребители словно озверели. В такой переделке командиру восемьдесят второй истребительной бывать еще не приходилось. Он более полугода воевал на Тихом океане, сбил четыре японских самолета, имел высокие боевые награды, пользовался уважением всех летчиков авианосца и командиров, но тут ему стало очень страшно.
«Очень страшно» – это были именно те слова, которыми он про себя обозначил свое состояние. Ничего лучшего ему в голову не пришло. Эфир был полон криками ужаса его боевых товарищей, с которыми он столько месяцев делил стол и развлечения на берегу. На его глазах русский истребитель пронесся над скользящим на крыло «хеллкэтом», прошив его фюзеляж от хвостового оперения до фонаря кабины. Было видно, как пули рванули обшивку, выдирая из нее клочья, и перевернувшийся «хеллкэт» перешел в беспорядочное падение.
Майору потребовался весь его опыт пилотирования, чтобы раз за разом уводить хвост своего самолета от огня противников, пытающихся вцепиться в него сзади. Каждый раз, когда в рамке его прицела мелькал чужой самолет, он жал на гашетки, пытаясь достать врага сходящимися нитями трасс своих крупнокалиберных пулеметов. В какой-то момент ему наконец удалось самому зайти в хвост одному из русских. Темно-синий краснозвездный истребитель с жирной белой четверкой поверх вертикальной полосы метался широкими зигзагами, пытаясь уйти с линии огня, и тридцатилетний майор, сжав зубы и мыча про себя самые грязные оскорбления, какие знал, вновь и вновь доворачивал свою машину, загоняя проклятого русского в прицельное кольцо и почти непрерывно стреляя...
Иван Кожедуб, усмехнувшись про себя напору увлекшегося американца, пристроил свой ЯК выше и сзади и, уравняв скорости машин, открыл огонь. Одного короткого касания гашеток ему хватило. Пушечно-пулеметная очередь вдребезги разнесла фонарь «хеллкэта», и тот сразу вспыхнул, разваливаясь в воздухе на части.
Заложив крутой вираж, Кожедуб вывел свою машину из карусели гоняющихся друг за другом истребителей и, пристроившись к какой-то разворачивающейся паре, атаковал группу пикировщиков. Разогнавшись на небольшом отрезке до максимальной скорости, тройка с короткой горки прорезала строй окрашенных в очень темный, почти черный цвет «корсаров», с ходу завалив одного. Одноместные «корсары», по сути дела лишь глупостью командиров превращенные на этот бой в истребители-бомбардировщики, тяжело нагруженные и лишившиеся непосредственного прикрытия, не могли долго противостоять маневренным легким истребителям. То один, то другой из них вспыхивал в воздухе и, оставив за собой тонкий след дыма, падал вниз. Несколько летчиков, не выдержав напряжения самоубийственной атаки, освободились от подвешенных к их фюзеляжам бомб, вступив в бой уже как истребители, на равных, готовые постоять за себя. Бой был жестоким – в воздухе крутился громадный клубок полосующих друг друга огнем крылатых машин, из которого то и дело выпадали кувыркающиеся, штопорящие, пикирующие самолеты. Над неудачниками смыкалась вода, взлетев черно-белым столбом, подсвеченным мгновенными короткими язычками желтого пламени, уцелевшие уносили ноги, выжимая все возможное из своих истерзанных моторов.
Над самой поверхностью воды фронт «эвенджеров», истекая кровью, рвался к уже недалеким русским кораблям. Пилоты вели свои торпедоносцы змейкой, прикрывая друг друга, стрелки лупили длинными очередями по атакующим их со всех сторон истребителям с косой белой полосой на фюзеляже. Крупнокалиберные пулеметы заставляли их рано прекращать атаки, а тяжелые торпедоносцы демонстрировали поразительную живучесть. С иссеченными пулями плоскостями, сбитыми антеннами, дырами в фюзеляжах они неслись к изготовившимся к бою, пока молчащим линкорам. Выходящий из пикирования ЯК нарвался на пулеметную очередь, попытался выправить крен и, задев копчиком крыла гребень волны, рухнул, подняв высокий столб воды. Экипаж удачливого «эвенджера» встретил это воплями восторга.
Советские корабли, развив максимальную скорость, развернулись кормой к приближающемуся фронту самолетов, поставив слабо вооруженный «Чапаев» между линейным кораблем и линейным крейсером, что позволяло создать над ним максимальную плотность огня. Строй пеленга, кроме того, что он давал свободу маневрирования, позволял также вести бортовой огонь всем трем кораблям.
Громадное количество людей на палубах и надстройках, застыв на своих боевых постах и затаив дыхание, наблюдали за кувыркающимися вдали черточками самолетов. Бой приближался, уже можно было различить характерные силуэты ЯКов, короткие плоскости вражеских истребителей, мигающие огоньки на их ребрах. Сквозь шум работающих на полную мощность корабельных механизмов, глухой вибрацией доходящий до самых верхних надстроек, были слышны воющие и звенящие переливы самолетных моторов, надрывающихся на крутых виражах. Непрерывная пулеметная трескотня и короткий лай авиационных пушек волнами наплывали на замершие в ожидании зенитные расчеты, офицеров-наблюдателей, застывших с биноклями в руках, дальномерщиков на мостиках.
Когда от атаки пары ЯКов, зашедших снизу, пикирующий бомбардировщик взорвался в воздухе, эффектно выбросив протуберанцы из огненного шара, линкор вдруг грохнул дружным воплем сотен здоровенных матросских глоток, выкрикивающих не имеющие аналогов в мировом лексиконе междометия, выражавшие высшую степень человеческого восторга. С этого момента над кораблями стоял непрерывный рев. Каждая удачная атака истребителей, завершавшаяся ударом оставляющей черный шлейф дыма огненной кометы о поверхность океана, поднимающим сияющий водяной столб, вызывала новую вспышку рева дошедших до предела энтузиазма моряков. Это было как на стадионе перед войной: баски и наши, когда солнце светило ярко и флаги натягивались от исторгаемого тысячами пар здоровых мужских легких ора.
Все перипетии воздушных схваток были видны уже совершенно отчетливо – бой накатывался с кормы, стало ясно, что американцев удержать не удастся. Многократно повторенные команды с островной надстройки авианосца заставили разгоряченных боем истребителей прервать атаки. Подстегиваемые приказами своих комэсков, летчики поспешно выходили из боя, освобождая небо, радиальными курсами расходясь в разные стороны. Через считанные мгновения все корабельные орудия, в сектора стрельбы которых попадали приближающиеся самолеты, открыли огонь.
Все три корабля окутались тонкой серой завесой сгорающих пороховых газов. Вдыхая этот пьянящий, заставляющий обо всем забыть запах, дорвавшиеся наконец до глотки противника зенитчики извергали из десятков орудийных стволов плевки раскаленного металла, уносящиеся в сторону выходящих на боевой курс пикировщиков и торпедоносцев. Кормовые 152-миллиметровые башни «Советского Союза» и «Кронштадта» стреляли осколочно-фугасными снарядами, рвущимися на самой поверхности воды. Каждая из башен выплевывала в минуту по пятнадцать 55-килограммовых снарядов, создавая непроницаемый частокол из непрерывно вздымающихся и опадающих водяных гейзеров. Очередной столб воды поднялся прямо перед несущимся торпедоносцем, тот пронзил его насквозь и, скапотировав, пропахал вспенившуюся борозду среди волн.
Громкий хлопающий звук палубных и башенных стамиллиметровок, бьющих в лоб торпедоносцам, почти видимо разлетался в сгустившемся дымном воздухе. Разошедшиеся веером с обоих бортов самолеты покрывали за секунду больше ста метров, но эти оставшиеся до сброса торпед мгновения были исполосованы густой сеткой голубоватых трассеров зенитных автоматов. У зенитных установок метались сине-черные фигуры матросов, непрерывно втискивая в приемные окна счетверенных и спаренных 37-миллиметровок новые обоймы, опустошаемые за считанные секунды. Полтораста зенитных стволов выплескивали буквально море стали, и хотя лишь немногие из снарядов и осколков находили цели, плотнейшая завеса огня казалась почти непреодолимой. Торпедоносцы отчаянно маневрировали, пытаясь уклониться, сбить наводку, выгадать несколько секунд для сброса торпед. Несколько «эвенджеров» один за другим упали в океан, растерзанные осколками «соток», прошитые очередями зенитных снарядов, сокрушавших все на своем пути. Одному из самолетов оторвало плоскость, и он встал над водой вертикально, прежде чем перевернуться через хвост и рухнуть, взорвавшись при ударе о воду. Стиснув зубы, пилоты прорывались сквозь зенитный огонь. Извергающие пламя силуэты русских кораблей, похожие на каких-то чудовищных бронированных динозавров, вырастали в размерах с каждой секундой.
Командир второго звена эскадрильи торпедоносцев, последний оставшийся в живых старший офицер, не отпуская гашетки носовых пулеметов, протискиваясь через светящиеся траектории зенитного огня, вырвался к траверзу гигантского линкора. Одновременно с нажатием приникшим к прицелу штурманом кнопки сброса он рванул правой рукой рычаг механического отцепления торпеды, вложив всю свою ярость в этот все завершающее движение. В его сознании навсегда отпечаталась яркая, раскаленными красками выжженная на сетчатке глаз картина: окутанный дымом борт вражеского корабля, темно-серые надстройки, в которые упираются сияющие нити его собственных крупнокалиберных трасс, разноцветные усы очередей зенитных пулеметов, дугами мотающиеся над водой, и оранжевые шипы огня на стволах автоматов, бьющих в упор.
