Линн Вер
Инферис
Море отступило, но унесло с собой миллионы жизней.
Вспоминая те недели, проведённые в бомбоубежище, я решил, что должен научиться подниматься в небо. Должен научиться помогать людям, вынужденным подвергать свою жизнь смертельной опасности. Тем, кто оказался отрезан от всего мира затопленными или обледеневшими территориями. Тем, кто и теперь, спустя десять лет после произошедшего, продолжает смотреть на горизонт в ожидании самолёта с красным крестом.
Но прежде всего, я поклялся себе в том, что отомщу Бертольду Ринальди за смерть моей матери.
Глава II. Звонок из прошлого
«Всё золото и всё богатство света
Людей не избавляет от забот».
Данте Алигьери, «Божественная комедия».
Париж, 20 марта 2193 года
– Как ты думаешь, он может его убить? Вот пока мы стоим и смотрим на дождь? – я нервно кусала губы, поглядывая в сторону отцовского кабинета, защищённого звукоизолирующим экраном.
– Н-не знаю, Иоланда, – моя кузина скорчила брезгливую гримасу. Её уложенные тёмные волосы до плеч тускло блестели в свете серого дождливого дня.
– И ведь никак не узнать! – я топнула ногой и бросила гневный взгляд на Леона, одного из отцовских охранников, сидящего в коридоре.
Он смотрел на экран, проверяя отлаженную работу системы слежения. Периметр нашего особняка. Ангар с отцовскими машинами на все случаи жизни. Чёрный вход за ним. Задний двор с чахлыми елями и площадкой для воздушного транспорта. Гостиная, семь коридоров, кухня, столовая, библиотека, склад, кабинет для приёма гостей. Не попадали под наблюдение спальни, папин личный кабинет, зимний сад и один из выходов с другой стороны ангара.
Я перевела взгляд на круглое окно в моей спальне, за которым в туманной дымке исчезала Эйфелева башня – после череды землетрясений она чудом осталась на месте. Десятилетняя эпоха реконструкции почти не изменила её облик, добавив только чуть больше подвижных опор. Лувр отстроили заново – высоченная стеклянная пирамида занимала почти половину квартала, и её хорошо было видно на противоположном берегу Сены. Я часто смотрела на сверкающую вершину, гадая, какие сокровища остались спрятанными глубоко под землёй. Мой отец помогал восстанавливать музей, за что был удостоен титула почётного жителя Парижа.
В его доме я чувствовала себя как в клетке. В девятнадцать лет получила образование экстерном и уже считалась самостоятельной, но отец сказал, что даст свободу только при определённых условиях: замужество или достижение двадцати пяти лет. Так хотела моя бабушка Клотильда, составляя завещание – при выполнении одного из этих условий я получала право на доходы от акций компаний отца, в которые она вложила всё, что у неё было ещё до катастрофы. Она обожала Париж. И, наверное, была бы в восторге, увидев отремонтированный и изящный мост Искусств и тёмные воды Сены, пенящиеся от косых капель дождя. Тонувшие в белёсой дымке очертания высоток со стеклянными куполами и государственных башен с высокими шпилями. Плавучие дома (коробка под крышей на платформе с мотором), которые люди по дешёвке стали массово скупать после падения Инфериса. Полицейский департамент периодически пытался выгнать их из реки, арестовывая и конфискуя такое жильё. Отец объяснял, что многие из этих безумцев готовы продать себя на органы, лишь бы не возвращаться в разрушенные кварталы и районы. «Среди них куча лентяев и мигрантов, – приговаривал он, – не желающих трудиться. Расплодилось дармоедов!»
– А как же плавучие города у берегов Южной Кореи? – спрашивала я. – Они тоже дармоеды? Например, все пятнадцать тысяч жителей Пусана?
– Ну, ты сравнила, девочка моя, – хохотал он. – Сравнила проект «Oceanix» с лачугами клошаров, заполонивших Сену! Ничего общего!
Мне оставалось только умолкнуть и уйти в свою комнату.
После падения Инфериса мир уверенно вставал на ноги. Люди делали всё возможное, чтобы восстановить разрушенное. И даже в этих плавучих строениях я видела больше свободы и смелости, чем в своём собственном доме…
– Вчера опять была облава, – кузина тоже смотрела в круглое окно, за которым бушевал ливень. – Я никогда не привыкну к этим крякающим звукам от дюффов! Так же можно заикой стать! У этих скитальцев, должно быть, стальные нервы!
– Привыкай, – отмахнулась я, в исступлении ломая руки. – Это Париж, а не Орлеан. Но вот то, что папа так долго говорит с Олли, доведёт меня до невроза! Может, в эту минуту он из мозгов моего жениха уже паштет делает!
– Иоланда, я всё понимаю и сочувствую тебе, но мы живём в такое время, когда родители лучше знают, с кем вступать в союз. Тем более у твоего отца столько врагов…
– Это завистники, а не враги, – отрезала я и отошла от окна. В сотый раз посмотрела в сторону отцовского кабинета через полуоткрытую дверь спальни. Видела застывший силуэт Леона перед светящимся экраном, спроецированным на квадратный гобелен. Он управлял камерами, которые могли проникнуть хоть под диван, хоть в живую изгородь. – Я пыталась ему донести, что Оливер – моя последняя надежда!
– С чего ты взяла? Многие хотят стать твоим мужем!
– И многим папа уже отказал.
– Всему Парижу?
– Видимо так! И мне будет сложно найти такого, как Олли.
– Ну, почему такие сложности? – вздохнула кузина. – Я как вспомню бедолагу Жерара или даже Готье, которые после разговора с мсье Ринальди бежали, поджав хвосты…
– Я умру старой одинокой бабкой, сидящей на сундуке с золотом.
– Либо выйдешь замуж против воли отца, – заметила кузина и взяла меня за руки. – Но вот представь, что ты влюбишься…
– Флавия, это не для меня, – устало протянула я и убрала свои руки из её ладоней. Никогда не любила прикосновений! Меня всегда пробирала дрожь, когда кто-то пытался дотронуться до меня. – Тем более, имея такую кучу денег, глупо делать ставку на любовь. Папа учил меня этому! Олли сделает всё, как мы условились. В этот момент он должен разыграть спектакль, чтобы папа наконец-то уступил ему, а не велел мне звонить в похоронное бюро. Но как же томительно это ожидание! Что же там происходит-то?!
– Пойдём-ка лучше выпьем кофе со специями. Вчера привезли настоящий шафран, представляешь? Не та бурая фабричная масса, а настоящие тёмно-красные рыльца цветков! Я так соскучилась по его пряно-горьковатому вкусу!
– Иди. Я останусь здесь. Хочу увидеть Олли в ту же минуту, как он выйдет от отца, – я закусила нижнюю губу и набрала внутренний номер дворецкого. Тонкий серебристый кафо мигнул зелёным и через пару минут на пороге комнаты показался Антуан.
Этот старик никогда не нравился мне: такой же сухой, чопорный и бестолковый, как и вся отцовская прислуга. Он стоял в стандартной униформе дома Ринальди из переливающейся тёмно-серой ткани, похожей на кимоно с узкими рукавами и брюками в тон. В нагрудном кармане мигал кафо, оповещая о новых сообщениях из кухни и кладовой. Я считала, что слуги слишком много общаются по внутренней связи, но уличить их за болтовнёй пока не могла.
– Антуан, Флавия хочет выпить чаю. Распорядитесь подать ей его в столовой возле зимнего сада. Я скоро спущусь, – приказала я. – Моя кузина хочет натурального кофе с шафраном, а я, пожалуй, выпью чего покрепче.
– Янтарное вино? Бренди?
– Пока не знаю. Скажу позже.
– Слушаюсь, мадемуазель Ринальди. А мсье Ле Фернс останется обедать после беседы с мсье Ринальди?
Кровь отлила от моего лица. Уже вся прислуга знает, что здесь творится! А ведь только утром я надоумила Оливера попросить аудиенции у отца! И вот, пожалуйста! Слуги уже моют нам кости! Как же их приструнить? Не дай бог ещё весь округ прознает, что «к почтенному Бертольду Ринальди пожаловал очередной жених его единственной и горячо любимой дочери, и он, конечно же, отказал влюблённому юноше! Ха-ха!»
Чувствуя всколыхнувшееся внутри раздражение, я жестом отослала дворецкого. Вслед за ним удалилась и Флавия, бросив на меня умоляющий взгляд напоследок. Я отмахнулась и осталась сторожить выход из отцовского кабинета напротив моей спальни. Поглядывала на Леона, управлявшего камерами так, словно он играл в пятнашки. Услышав звонок по внешней связи, я вышла в коридор и переглянулась с охранником. На экране видела сгорбившегося от непогоды человека, который прятал лицо под высоким воротом плаща. Под мышкой он держал тонкую папку с планшетом – видимо, принёс документы на подпись. Сегодня папа ждал сотрудника юстиции, поэтому я решила сама встретить гостя. Велела Леону убрать камеру от лица посетителя и открыть ворота. Нужно отвлечься. Занять голову чем-то другим. Например, выяснить, с чем пожаловал гость, которого я видела впервые. Если это по поводу наших компаний, то только я смогу проводить его в кабинет для посетителей и на правах хозяйки дома предложить воды или кофе.
Открыв дверь, я зажмурилась от резкого порыва ледяного ветра. Прикрывая лицо ладонью, вгляделась в посетителя – щуплый, светловолосый, с невыразительными чертами. Типичный клерк. Если бы у него было с собой что-то опасное, то система защиты уже оповестила бы нас.
– Чем могу быть полезна? – любезно спросила я.
– Это дом Бертольда Ринальди? – уточнил гость, переминаясь с ноги на ногу на пороге. Его мокрый старомодный плащ облепил худощавую фигуру.
– Да, мсье. Кто вы?
Незнакомец смущённо молчал, разглядывая моё лицо своими тусклыми невыразительными глазами. Слишком долго и даже нахально для простого клерка! Наконец, я не выдержала:
– Если вы сейчас же не скажете, кто вы и что вам нужно, то мне придётся отправить вас восвояси.
– Прошу прощения, мадемуазель. Я ищу Бертольда Ринальди, который до катастрофы проживал в Лилле.
– Вы, наверное, ошиблись. Его постоянным местом жительства стал только Париж. До этого мсье Ринальди постоянно путешествовал и нигде надолго не задерживался. Тем более, до катастрофы.
– Почему вы так решили, мадемуазель?
– Мсье Ринальди – мой отец, и я знаю о нём всё, – я почувствовала себя оскорблённой.
– Ради Бога, извините, мадемуазель, – пробормотал смущённый гость. Он выглядел жалким, стоял на крыльце, но мне не хотелось впускать его в дом. С ним вполне могла разобраться охрана! – Хотя да, у вас такие же белокурые волосы и линия подбородка. Действительно, вы с мсье Ринальди так похожи!
– Так у вас дело к моему отцу? Или только любопытство заставило прийти в такую погоду?
– Нет-нет, я хотел бы просто потолковать с ним о былом… Скажем так, об общих знакомых.
– Тогда запишитесь на аудиенцию через его секретаря завтра до полудня, – отрезала я. – Мой отец – занятой человек, и он не любит пустых разговоров. Всего доброго!
Я хотела закрыть дверь перед его носом, но гость выставил вперёд ногу и не позволил сделать это. Я почувствовала, как меня кольнул страх. С тревогой подумала о том, что Леон остался на втором этаже, а дворецкий ждёт меня в столовой. В оранжево-красном сиянии узорчатой турецкой лампы, висящей у двери, я видела лишь встроенный в стену кафо, что меня немного успокоило. Маленькая круглая камера висела неподалёку, исследуя противоположную стену по моей просьбе.
– А вы уверены в том, что ваш отец не жил в Лилле? Или, скажем, в Марк-ан-Барёле?
– Я даже не знаю, где этот Марк-ан-Барёль и в каком он департаменте, – отмахнулась я. – Возможно, вы просто спутали моего отца с кем-то другим. Запишитесь к нему через секретаря, и я думаю, на личной встрече вы убедитесь в своей ошибке. Ступайте своей дорогой, или я попрошу охрану проводить вас до ворот.
– Не нужно, мадемуазель. Я сам найду дорогу, – с этими словами посетитель коротко кивнул и быстро пошёл прочь.
– Кого только черти не носят в такую погоду! – фыркнула я и захлопнула за ним дверь.
Оставшись в тишине холла, я обвела взглядом отцовский дом. От парадного входа в комнаты вело семь коридоров – папа объяснял такую планировку тем, что ему хотелось выстроить дом в виде восходящего солнца. Говорят, этот древний символ означал надежду на процветание и новый порядок, но в чём он заключался, отец не объяснял. Говорил, что всему своё время. Украшал стены узорчатыми турецкими светильниками, которые погружали дом в мягкое золотисто-алое сияние. Возле двери поставил огромное зеркало в полный рост. На стенах из спрессованных волокон красовались старинные картины с библейскими сюжетами – папа их успел вывезти до того, как Италия оказалась под водой. Тяжёлые напольные вазы в египетском стиле. Узкие кушетки, обитые шёлком. Китайский фарфор, деревянные фигурки кентавров и грифонов, мечи, пики и боевые топоры…
Всё это богатство было недоступным для меня. Отец существенно урезал мои доходы два года назад. Те жалкие крохи, которые он давал, были в разы меньше, чем изначально рассчитал его поверенный. Думая об этом, я вздрогнула, когда с лестницы начал спускаться Оливер. На его покрасневшем лице было всё написано. Отец отказал ему.
– Он сказал, что его решение окончательно! – Олли обхватил мои плечи ладонями и несильно встряхнул. Его светлые кудри облепили благородный высокий лоб. – Сказал, что я, конечно, могу присутствовать на его вечерах, но не в качестве твоего жениха!
– Ты сделал всё, как я тебе сказала? – понизив голос, поинтересовалась я.
– Да, но его было не переубедить!
– Но почему?
– Он сказал, что видит меня насквозь. Он следил за нами несколько месяцев и успел сделать выводы из наших отношений.
– Какие?
– Он упомянул завещание твоей бабки, Иоланда. И сказал, что я дурак, если повёлся на твоё согласие.
– Олли, мы придумаем новый план!
– Обсудим его в клубе, – он закутался в плащ и натянул капюшон на голову. Через мгновение ушёл по внутренней галерее в сторону гаража. Вскоре я услышала ровное урчание мотора его ховеркара[6], чьи серебристые бока сливались цветом с пасмурным небом.
Я прижалась спиной к двери и перевела дух. Почему папа отказал Оливеру? Тот обеспечен, а значит, его не интересует завещание моей бабушки Клотильды, по которому ко мне только после замужества переходит генеральный пакет акций от частной авиационной компании и строительной фирмы, занимавшейся возведением промышленных предприятий. Наследство так близко! Можно ни в чём себе не отказывать! Но за последние два года отца словно подменили. Он просто перекрыл мне все клапаны. Начал контролировать по мелочам. Следил, встраивая маячки во все кафо, которые были в пределах моей досягаемости. Подсылал своих людей. Велел отчитываться чуть ли не по каждой проведённой вне дома минуте. Взывал к доброму имени моей матери Иокасты, которая беспрекословно подчинялась ему, но в итоге слегла от очередной эпидемии гриппа…
Поднявшись на второй этаж, я направилась к отцу в кабинет. Встала перед его письменным столом из красного дерева, отделанного агаром[7], и упёрла руки в бока. Видела, как пламя масляного светильника на бронзовой подставке в виде виноградной лозы отбрасывало тени на его невозмутимое лицо, изрезанное глубокими морщинами.
– Почему ты так делаешь? – начала я.
– Ты говоришь со мной таким тоном? – на узком лице отца я видела презрение. Его тонкие губы были плотно сжаты, а седые волосы поблёскивали в сиянии настольных ламп.
– Ты унижаешь меня каждым отказом!
– Для начала закрой за собой дверь и включи беззвучный режим на экране. Так тебе потом не придётся краснеть перед слугами, – отец откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.
Когда я сделала, как он просил, то, повысив голос, продолжила:
– Почему ты отказал Оливеру? Точно так же отказал Жерару и Готье! Они в чём-то тебе все не угодили! Жерара ты обозвал простофилей, а Готье пронырой! А Оливер?
– Ты слишком долго росла без моего внимания, пока меня носило по всему свету после Инфериса. Тебе ни в чём не отказывали. Спускали с рук всё! Сквозь пальцы смотрели на твои проделки. Ты же будешь вертеть этими слабаками как захочешь! Они все тебя не достойны, девочка моя. Мелкие сошки! И что дальше? Что после свадьбы? Растранжиришь всё бабкино наследство! А потом? Публичный дом? Работные цеха? Теплицы? Фабрики по утилизации батарей? Переработка запчастей для сервис-роботов среди клошаров[8]?
– Как ты можешь так говорить обо мне? – я отшатнулась. Всякий раз, слыша от него нечто подобное, я терялась, не понимая, почему у него такое мнение. – Как мою мать угораздило влюбиться в тебя?!
– Она не влюблялась.
– А как тогда…
– У неё не было выбора. У нас был контракт, который мы обязались по пунктам выполнять. Ты не похожа на неё. Ты взбалмошна, изворотлива и расточительна. Ты родилась, как и все нормальные дети, в биокапсуле медцентра. Это на сто процентов мои клетки и клетки Иокасты, ошибки быть не должно. Но кого я вижу перед собой? Девчонку, готовую на всё ради денег! Может, тебе осталось только начать продавать себя? И это будет всё, что я получу в благодарность? В благодарность за то, что вложил в тебя? Всё впустую?!
Мои руки дрожали. Кровь прилила к лицу, и оно запылало, словно мне надавали пощёчин. Отец, сузив глаза, испытующе смотрел на меня, и под его взглядом хотелось провалиться сквозь пол. Ждал, что я признаю его правоту. Начну извиняться. Оправдываться. Обещать всё, что угодно, лишь бы смягчить его. Но я молчала, не зная, что ему ответить. Словно обратилась в камень. Хотелось только одного – кричать, что есть сил. Разбить вазу. Выбить дверь. Перебудить всех слуг. Именно это меня останавливало. Сплетни. Им только дай повод!
– У них у всех есть деньги, – наконец, выдавила я.
– Деньги? Что сейчас значат деньги? – он откровенно потешался надо мной. Перстни сверкали на его пальцах. – Сегодня они есть, а завтра их нет! А чтобы они были и завтра, нужен характер! Воля! Дисциплина! Власть! Ни у одного из этих блеющих баранов этого нет! И никогда не будет! Ты хочешь денег, а я хочу сберечь семейный бизнес. И не хочу, чтобы однажды ты всё спустила с молотка на аукционах. Двадцать лет я строил свой бизнес. Мечтал о наследнике. Мечтаю о внуках, но не хочу, чтобы ты путалась с кем попало.
– Я всегда тебя расстраивала, папа, – произнесла я и почувствовала, как дрогнул мой голос.
– Вздор, – буркнул он, чуть смягчившись. – Научись сначала тратить те деньги, которые у тебя есть. А то я чувствую себя дураком, оплачивая очередной «спа-бокс из Шартра», «орлеанское сапфировое колье», «винтажный портрет из секвойи» или счёт «за спасение ста тисовых деревьев». Когда я увижу в счетах что-нибудь более внятное, то, возможно, пересмотрю свои взгляды насчёт тебя. Пока я вижу перед собой взбалмошную девчонку, не видящую дальше завтрашнего дня. Иди. Я устал от этого разговора и таких лоботрясов как Оливер Ле Фернс. Как же надо любить деньги, чтобы иметь столь отвратительный вкус? Сколько же мороки с тобой!
Я вылетела из его кабинета как ошпаренная. Проскочила мимо Леона и хлопнула дверью своей спальни. Кузина ещё была в столовой, и я с облегчением вздохнула. Её увещевания сейчас некстати! В это мгновение казалось, что ещё немного, и отец узнает о том, что оплачиваемые им счета имеют под собой один источник – игорный подземный клуб, где мы с Оливером познакомились полгода назад. Когда начинался игровой сезон, то я, минуя все камеры, по ночам отправлялась на улицу Риволи, где с упоением играла в покер – он был моей единственной отдушиной.
Дрожащими руками я отправила сообщение Олли со своего кафо: «Ночью репетиция перед полуфиналом. Встречаемся на станции».
Обхватив лицо ладонями, дала волю слезам. Отец хочет видеть рядом со мной такого же тирана как он! На меньшее просто не согласен! Поэтому отправляет восвояси всех, кто осмеливается просить моей руки. Бизнес для него всё! Ради него он способен на многое. Даже использовать меня как разменную монету. А чтобы перестать зависеть от него, я должна уметь играть на высшем уровне, если не суждено выйти замуж за того, за кого хочу. Благодаря покеру смогу заработать столько, чтобы покинуть отцовский дом, так как терпение на исходе. До двадцати пяти лет мне оставалось чуть меньше шести лет, и я не представляла, как дотяну до юбилея в такой атмосфере.
Свобода никогда не достаётся бесплатно.
Разумеется, я ошибалась. Разумеется, у дюжины реставрационных богов на меня были другие планы.
Глава III. Бои без правил
«Несдержанность – меньшее из зол пред Богом,
И он не так карает за него».
Данте Алигьери, «Божественная комедия».
Лилль, 21 марта 2193 года
В этот день, четыре года назад, я окончил лётную академию и, получив все допуски, начал самостоятельные полёты. Помнил, как в первое время небо впускало наш учебный самолёт в свои владения осторожно, когда никто толком не знал, что будет происходить на такой высоте. Редкие облака казались призраками былых эпох, погребённых под землёй, водой и ледниками. Я смотрел на изломанную береговую полосу, затопленные города, груды металла среди заросших травой полей, которые люди снова пытались сделать плодородными. Они возвращались к земле, но она не торопилась делиться своими плодами, даже тогда, когда был снят верхний слой ила и мусора. Если раньше мы привыкли рассчитывать на кропотливую работу нанороботов и вспомогательной техники, то сейчас учились вновь полагаться только на свои силы. Ещё никто не смог противостоять стихии и утвердить над ней свою власть. Ещё никто не смог одолеть цунами или устоять во время землетрясения…
Снижаясь, я видел исчезающую в предрассветном сумраке вереницу из рассыпанных по небесной тропке звёзд. В небе я неизменно оказывался в мире, где ещё не изобрели электричество. В мире, существующем на протяжении долгих тысячелетий. В мире, где прошлое до сих пор встречается с будущим. Раньше я по-детски верил, что бог встретит меня в небе. Но вместо этого пришла мировая катастрофа, после которой началась эпоха реставрации с новыми богами и ожившими легендами, коррупцией и симонией[9], контрабандой и потерей прежних ценностей, на которых стоял старый мир.
Мы с отцом остались в Лилле – я начал возить гуманитарные грузы под флагом Красного креста, а отец продолжал работать главным техником на заводе «Аэрокредо». Раз в месяц я брал длинные отгулы, позволявшие мне участвовать в кулачных боях – это помогало снимать скопившееся напряжение. Конечно же, я не забывал о данном себе слове: в каждом противнике видел ненавистное лицо Ринальди, которое через пару ударов превращалось в кровавое месиво. Тактике боя меня обучал один из лучших подпольных мастеров – китаец Ли Цянь, он же заставлял тренироваться до седьмого пота.
– Ты – бешеный лис, Марк, – картавя, приговаривал он, видя, как я кружу вокруг боксёрской груши. – Только в тебе нет столько хитрости. Она компенсируется злостью! Ну же, давай! Покажи её!
Я нещадно бил грушу. Думал, что с годами гнев испарится, но он был подобен холодной змее, которая свернулась в глубинах моей души. Она ждала своего часа. Ждала удобного момента. Ждала, когда я дам ей полную свободу действий. Инферис сломал наши жизни, а Ринальди – мою семью. Моя робкая и мягкая мать никогда бы не ушла по своей воле. Никогда бы не отвернулась от того, что являлось для неё смыслом всего.
Со временем на моём теле появились шрамы. На самых заметных из них я набивал татуировки: театральные маски соседствовали с французским флагом, номер жетона – с силуэтом ворона, а Дева Мария с взлетающим самолётом. Окончив художественную школу, мой друг детства Фредерик стал известным в колонии татуировщиком. Говорили, что его посещали святые отцы-апокалиптики, местные шаманы и представители ультрарадикальных партий, ратующих за независимость Бельгии от Франции. Периодически они устраивали погромы в городах, и, возвращаясь в Лилль, набивали себе новые цифры и символы…
Все художества Фредерика на моей груди, спине и плечах надёжно скрывала белоснежная рубашка с нашивками, однако, порой меня выдавало отёкшее лицо или новая ссадина. Начальство смотрело на это сквозь пальцы – я летал в труднодоступные регионы, мог много часов обходиться без сна и не боялся обстрелов. Брался за любую возможность! Меня не пугали ни ветры, ни ледники, ни снаряды от партизан, оккупировавших побережье. Обычно те, видя красный крест на хвосте самолёта, пропускали нас туда и обратно, однако, многих моих уже бывших сокурсников это не убедило сесть за штурвал.
– …А помнишь, как ты терялся в аэродинамике? Основа основ! – тараторил Алеф, когда мы шли к ангару. Над горизонтом занимался серый рассвет. – Тебя валил сам Оттавана, а ты просто тупо хотел летать. Ты готов был с ним спорить до хрипоты по расчёту углов атаки!
– У него дореставрационные познания, – отмахивался я. – Хотя это простая задача на логику! Если бы я корпел над учебниками и забывал пользоваться головой, то не смог бы сдать ни одного экзамена. Иначе, зачем тогда столько часов на лётную практику со всеми чертежами и расчётами? Типа, таковы правила? Старые и уже никому на хрен не нужные.
– Парни говорят, Оттавана до сих пор помнит «этого хулигана де Верна, который поставил на уши весь поток!»
– Это всё саблезубый Бертран. Перед экзаменами он сказал, что у отца-техника не родится сын-пилот. Ну, я его и переубедил, как смог. Типа, чтоб не зарывался.
– Тебя же чуть не отстранили! Хотя с твоими несметными богатствами от боёв потом можно было бы восстановиться, – хохотнул Алеф, и его тёмное лицо озарилось белозубой улыбкой. – Зачем только тебе такие деньжищи?
– Построю эко-ферму, – я отвёл взгляд и пожал плечами. – Буду разводить кроликов и займусь оливками.
– Предел твоих мечтаний? – Алеф цокнул языком.
– А чем ещё занимаются лётчики, когда их списывают? Мечтают о тихой спокойной старости.
– Да, когда отдубасишь своей клюкой пару-тройку нерадивых работяг, – Алеф открыл двери ангара и шутливо склонил голову. – А они будут ещё благодарить тебя и заискивать: «Мсье де Верн, спасибо, что хоть не выгнали нас!»
– По-моему, ты много общаешься с шаманами, – я подошёл к своему шкафчику и начал переодеваться. – Завязывай с этим. Пророкам в небе не место.
– Так оно ж всех принимает! – Алеф натягивал рубашку через голову.
Я застёгивал воротник, когда раздался писк кафо. На экране засветилось самоудаляемое сообщение: «Мсье де Верн! По вашему поручению я нашёл Бертольда Ринальди. Последние одиннадцать лет он проживает в Париже с дочерью Иоландой. Здесь он хорошо известен как меценат и реставратор. Пользуется всеобщим уважением и является членом ложи Grand Orient de France в статусе мастера. Ему принадлежит половина акций частной авиакомпании ASL Capital и строительной фирмы Bouygues. У меня нет никаких сомнений в том, что это именно тот человек, которого вы разыскиваете. Правда, его дочь отрицала, что он жил в Лилле и в Марк-ан-Барёле, но с учётом её молодого возраста такая уверенность вызывает сомнения. Буду рад выполнить ваши дальнейшие поручения. К.А.»
Я с шумом выдохнул и ладонью взъерошил волосы у себя на затылке. Чувствовал, как внутри словно распрямляется сжатая пружина. Наконец-то! Я тринадцать лет ждал этого сообщения! Тринадцать лет мой отец живёт как тень. Тринадцать лет этот мерзавец Ринальди строил бизнес на чужом горе. Наживался на всём, на чём мог!
– Это твоя подружка? – Алеф выглянул из-за двери шкафчика. Я смотрел, как исчезают мелкие буквы на экране кафо. Убрав его на полку, повернулся к напарнику.
– Я устал от неё, – я покачал головой и продолжил застёгивать воротник. – Хочу отослать её к матери. Пусть найдёт уже себе мужа, а своему сыну – отца.
– Она ждёт тебя?
– Не дождётся.
– Конечно, не дождётся. Если ты не в небе, то ты в боях. Если не в боях, то спишь или лопаешь всё подряд. Если не лопаешь всё подряд, значит, на тренировке…
– Может, я – робот? – усмехнулся я, вспоминая тщетные попытки изобретателей создать бойцовых роботов. Затея оказалась дорогостоящей, и ни одно из раздробленных после катастрофы государств не захотело её финансировать.
– Ты – робот, я – шаман, ты – белый, я – чёрный. Кого ж ещё послать в Килкад?..
В Лилльский аэродром мы вернулись спустя два дня. Я тут же подал прошение о предоставлении отпуска. Мне предложили перевод в Париж, чтобы работать по альпийскому направлению, но я не планировал переезжать. На старой технике мы летали в разные точки мира, несмотря на бешеные цены на авиатопливо и засады прибрежных партизан. На рейсах в сторону Женевы несколько лет работало два экипажа, и я не видел смысла к ним присоединяться. Меня всё устраивало в Лилле кроме данного себе слова.
В эти дни я мало спал и перебивался энергетиками. Часы, проведённые в небе, ничуть не утомили, поэтому я решил отправиться к Рашель, снимавшей квартиру с террасой в одном из спокойных кварталов южной части города. Талантливая, страстная художница, обожавшая кубизм и импрессионизм. Читавшая Кастанеду и пытавшаяся втолковать мне про культ девяти богинь и Авалон. Любящая индийские благовония и яркие наряды. Знающая, как доставить удовольствие.
Я приехал к ней после полудня, и, судя по её сонному виду, она не ожидала меня увидеть так рано. С растрёпанными тёмными волосами и в мятой рубашке до колен, она выглядела слишком соблазнительно. Я не стал утруждать себя долгой прелюдией и тратить время на разговоры. Мы слишком долго были вместе и слишком хорошо знали друг друга, понимая с полуслова.
– Ты рано сегодня, – произнесла Рашель, восстанавливая дыхание. Она перевернулась на живот и зарылась в белоснежные простыни. Её смуглая кожа напоминала старинное тёмное золото. – Я не успела ничего приготовить.
– У тебя всегда есть то, что мне нужно, – пробормотал я, чувствуя, как сон начинает одолевать меня.
– Но всё же? Почему ты так рано приехал? – она приподнялась на локте, и длинная прядь волос упала на её обнажённую грудь. – Я до четырёх утра рисовала «Лилит», но она мне не даётся! Так и не получилось добиться нужного оттенка кожи… Хаос, а не женщина!
– Рашель, это наша последняя встреча. Я уезжаю в Париж и хочу, чтобы ты вернулась к матери. В Лилле ужесточат правила пребывания. Собираются убрать временную регистрацию. Это коснётся и учёных и творческих людей.
– Но почему, Марк? Я могу купить эту регистрацию. – Рашель села на кровати. Влажная кожа поблёскивала в лучах солнца. – Тем более, мама будет мне не рада. Может, я поеду тогда с тобой? Давно не была в Париже! Может, я там устрою выставку…
– Я не смогу взять тебя с собой – там нужно быть по работе. Не успею зарегистрировать тебя.
– Тогда я хотела бы попасть в Гластонбери-Тор, пока его не затопило водой.
– А что там?
– Место силы. Даже не все британцы знали о нём, но теперь, когда поля вокруг него затоплены, люди отправляются туда в паломничество. Я видела, как они расставляют свечи вокруг останков церкви Святого Михаила на холме. Молятся древним кельтским богам. Там есть лодочная пристань и плавучий кемпинг на платформе. Я наполовину британка, Марк. И меня тянет туда. Хочу там порисовать. Посидеть на холме на траве среди свечей.
