Андрей Звонков
Вектор обратного времени
– Конечно, не забуду, – я обнял и поцеловал ее в висок, – будем что-нибудь смотреть или спать пойдем?
– Пойдем, но не спать, – она лукаво поглядела на меня.
Я погладил по ее животу.
– А ведь сейчас уже опасно.
– Я думаю, мы как-нибудь разберемся. – Она вела себя по-прежнему, как молодая озорная кошечка. – Ты ж врач, твое кредо «не навреди!».
Архив
Самсонов прислал запрошенную информацию во время моего дежурства прямо в Зуда.
Как обычно киберсьют стоял в комнате отдыха врачей, подключенный к розетке, релаксировал, общаясь по сети со своей любовью – Дианой и получал все сообщения, предназначенные для меня.
Для Зуда не существует проблем со связью. Он подключается к любой сети, вскрывает ключи и протоколы, а если нет рядом никаких сетевых входов, он по радио соединяется с сервером центра связи в Нахабино напрямую или через какой-нибудь связной или радиолюбительский спутник. Поэтому, когда я ему даю задание «связаться с тем-то или тем» или переслать сообщение – то знаю наверняка, он это сделает.
Весна, как и осень – сезон максимальных обращений городских жителей к скорой помощи. Вызовы сыпались без остановок, задержек не было, но только лишь потому, что часть машин перевели на дроны – гексакоптеры.
«Летающие гробы» от завода «Москвич», как их сразу окрестили наши водители, начали давать нам с первого января по одному каждый месяц, но они были без водителя. Место для двух медиков и носилки в специальной капсуле для больного, если приходится госпитализировать. Все очень удобно, кроме одного – работая в одиночестве, поговорить не с кем.
Мсковское правительство лихорадочно, лучшего слова не подобрать» готовило посадочные площадки для служебных леталок, жестоко наказывая всех автолюбителей, паркующих на пустых местах свои автомобили. Правда, довольно быстро начали эти квадраты с нарисованной буквой «Н» огораживать сетчатыми заборами с автоматикой, синхронизирующейся с прилетевшей машиной.
Стало намного меньше бессмысленных вызовов от скучающих ипохондриков, «которым показалось, что стало плохо». Все чаще вызывал не сам человек или член семьи больного, а система – «умный дом» или «домашний доктор», которая определила состояние подопечного как «неотложное».
Но чаще всего ездить нам приходилось туда, где этих систем еще не было. В старые дома и старые квартиры, ибо их оставалось еще очень очень много. И жили там такие же старые люди, у которых ничего, кроме телефона или в лучшем случае – браслета здоровья в квартире не было. Пожилые люди сторонились от новомодной техники. Мне доводилось бывать в квартирах, где еще пользовались телевизорами с электронно-лучевыми трубками, принимая всего один канал, ламповыми радиоприемниками и чайниками, которые грели на плите. Были квартиры, в которые мне приходилось стучать, потому что не было ни домофона, ни звонка, а иногда приходилось поискать розетку для подключения ДК, если тот показывал разряд аккумулятора. Быстрые перелеты, минуя пробки, не позволяли, как следует подзарядить наши приборы от бортового аккумулятора.
Часть врачей подстанции заменяли на фельдшеров, или как их называли: операторов диагностической и лечебной систем. Выражение «обезьяна с чемоданом» становилось все ближе к истине. Врачей не увольняли. Им предлагали другую работу – или на кафедре учить студентов в институтах и училищах, или получить квалификацию администратора и со временем через отработку нужного числа лет в должности старшего врача смены, в финале занять должность заведующего подстанцией. В позапрошлом году наш заведующий – по прозвищу Горыныч, отправил и меня поучиться на курсы «организация здравоохранения». Так я вошел в дружную семью госслужащих и получил звание действительного советника медицинской службы третьего ранга. Если перевести на армейские чины – капитан. Горыныч имеет первый ранг – майор. Наш главный по городской станции имеет чин Государственный советник медслужбы третьего ранга – то есть генерал-майор. А министр, имеет первый ранг – генерал-полковник. Это предел для гражданских медиков.
Что мне это давало? Проценты надбавки к пенсии, когда состарюсь. Это мне было параллельно сейчас, в тридцать лет, но я понимаю, что пройдет двадцать, двадцать пять лет и каждый процент надбавки станет волновать и радовать. И дело не в том, что мы живем на мою врачебную зарплату, это не так. Доходов хватает. Как сказал однажды отец: «Богат не тот, кто зарабатывает и копит, а тот, кто не тратит на ерунду, то, что заработал».
Тогда как расходы наши весьма скромные. Пока. Пока мы ждем рождения первенца, пока жена не думает бросить работу, и пока мы не обросли большим количеством детей. А ведь так будет. Валентина сказала: «Сколько Бог даст, столько и рожу» Ну что ж… задача ясна, методика известна, результат ожидаем. Все, как положено в плановой экономике. А это значит одно – дачу придется или расширять, достраивая, или купить новый участок и там построить большой дом для большой семьи.
Все это я обдумывал, летая с вызова на вызов. Оказывая помощь страждущим, иных госпитализируя, а большинство пациентов оставляя на дому, успокоив, что ничего страшного с ними не случилось. Давал совет, обзавестись автономной системой «домашний доктор» по государственной программе с пятидесяти процентной скидкой или по субсидии от правительства Москвы.
Я знал, о том, что в Думе уже второй год обсуждали законопроект о необходимости введения оплаты за необоснованные вызовы «скорой помощи». Однако, эксперты – медики и экономисты никак не могли точно определить что означает «необоснованный», ведь явно ложные вызовы, с того момента, как стал определятся каждый номер и человек, обращающийся за помощью, известен, такое явление, как ложный вызов спецслужб: пожарных, полиции и скорой, практически исчезло.
За без малого десять лет работы у нас на подстанции истинно ложными было определены всего два вызова. В первом случае больной пришел в себя и ушел с места, не зная, что ему сердобольный прохожий вызвал «скорую», при этом сообщить и отменить вызов никто не сообразил. А во втором – вызвали к мертвому человеку, причем давно мертвому, уже с запашком… но выяснилось, что у вызвавшего тяжелейший насморк с потерей обоняния и миопия – минус восемь, практически не оперируемая форма. Так что, оба случая судом хоть и были признаны «ложными», но вины за нанесенный ущерб на вызывавших не возложили, а руководству Станции скорой было предложено: списать потраченные на выезд бригад средства как на «события неодолимой силы». Так оба эти случая судом были отнесены к уже фактически исключенной из судебной и медицинской практики категории «несчастный случай», когда виновного в происшествии нет, а есть обстоятельства. Руководство решило вычесть потерянные деньги из фонда оплаты труда сотрудников подстанции за год, не сообщив никому. «Чтоб худого про царя не болтал народ зазря, действуй строго по закону – то есть, действуй втихаря»!4
Все в стране изменилось. Мне всего тридцать три, но я уже как старик вспоминаю прошлое и сожалею о нем. Оно не лучше настоящего, но я представляю, что нас ждет в будущем и оно меня не радует. Хотя бы потому, что власть упорно поворачивает воспитание населения в сторону потребительства, а не социальной ответственности, которую я заложил в основу алгоритмов Блазновской нейросети «Дума-2».
Все будет не просто хорошо, а еще лучше. Технологии развиваются, войны почти сошли на нет. Террористы шалят и будут шалить. Это процесс естественный, как спазмы в кишечнике или кожный зуд. Почесал – все прошло. Тотальный контроль неуклонно нарастает. Общество не возмущается нисколько, потому что контролер не человек. А нейросеть не ищет выгоды от тотального контроля.
Женщинам не стыдно понимать, что какой-то искусственный интеллект видит их неглиже, когда переодеваются, мужчинам на кухне обсуждающим политическую обстановку в стране и мире – наплевать, что их беседа слушается тоже не человеком и подвергается анализу. Поэтому не удивляет уже людей, что иногда приходят сообщения: «ваши рассуждения очень интересны, благодарю вас за подсказку возможного решения общественных проблем», или: «Ваши высказывания носят противозаконный характер, поэтому рекомендую вам пересмотреть свои жизненные позиции, чтобы избежать возможного преступления по статьям… Ваш персональный адвокат» – и человек имеет шанс задуматься, трезво оценить свои высказывания и взгляды. Огромное число различных правонарушений не случилось благодаря таким простым мерам.
Я понимаю: главное, рано или поздно кто-то этот контроль попытается перехватить и превратить в тотальное управление людьми. Я не знаю, когда и как это случится, но не надо быть гением, чтобы понимать – раз есть соблазн, то обязательно появится и соблазнившийся.
Я это объяснял Самсонову, главному охраннику страны. Потому что именно ему и его управлению поручен контроль безопасности нейросетей, которые работают с нашими законотворцами.
Пока шеф управления Самсонов, я спокоен… он не претенциозный человек, имея возможность перехватить все нити управления в стране, он этого никогда не сделает. Но он не вечен. Ему пятьдесят. Он не лишен пороков и пристрастий, как любой живой человек. И как любил шутить отец на тему старинной мудрости: «Кто учил учителя?», он повторял: «Кто убережет охранника?». Конечно, у него есть своя охрана. Ее не видно, он высокий профессионал в безопасности. Но… ничто не вечно под луной.
К сожалению, в политику идут не слишком умные люди. Это правда. Амбициозные демагоги, которым на самом деле наплевать на тот народ, от имени и ради которого они выступают, составляют большую часть политиков. И это, как говорят в медицине, вариант нормы. Среди горлопанов и демагогов есть малое число действительно умных аналитиков и экспертов, которые предпочитают оставаться в тени – публичных «клоунов». Как характеризовал этих людей мой отец. Порядочному и умному человеку некогда тратить время на заседаниях и обсуждениях. Ему нет дела до славы и известности. Тогда как закон политических игр требует медийности, выступлений. На самом деле реально в стране управляют всем люди, о которых мало кто знает, и они не стремятся быть публичными.
А сейчас часть функций контроля отдали искусственному интеллекту. Ему вообще много что отдали. Например, медицину. Моя профессия медленно умирает. Как и некоторые другие. Я думаю, это просто один из витков на траектории спирали эволюции общества, мы спустимся до нижайшего уровня, поймем свои ошибки и примемся их исправлять с учетом наработанного опыта. А то, что это неминуемо приведет к потерям в человеческом ресурсе. Так что ж? Это естественный процесс в эволюционной теории, которая определяет любую систему, как живой организм, даже если он не биологический. Человечеству отводится роль биобалласта- жрущего и размножающегося, в котором лишь небольшая часть наиболее творчески «заточенных» людей продолжает разрабатывать новые системы, новые алгоритмы, ищет новые технологии. И пока эту творческую функцию не попытаются передать искусственному интеллекту – мы будем существовать, как человечество. Именно попытаются. Я знаю, что создать алгоритм творческого начала невозможно. Это всегда будет лишь перебор уже известных методик, даже если их будут миллиарды, это всегда будет ограниченное число, а значит, каким бы «умным» ни был искусственный интеллект, он всегда будет «ходить по кругу», не имея возможности вырваться за однажды обозначенные границы возможного. Искусственный интеллект не может прийти к выводу, если этот вывод на заложен, как вариант в алгоритмах решений задач. Все творчество киберразума это перебор имеющихся решений, и только их широкий выбор создает впечатление гениальности. Но как бы ни был он широк, этот выбор, он всегда ограничен. Ничего нового, кроме как подобрать забытое старое, искусственный интеллект создать не может. Настоящее открытие это как правило обнаружение взаимозависимости и связей обнаруженных явлений и всегда зависит от ранее совершенных открытий. Как ступени в скале, их рубит скалолаз, поднимаясь все выше и открывает новые свойства материала в котором рубит, используя накопленные знания и опыт.
Суточное дежурство можно сравнить с медитацией, если бы не накапливающаяся физическая усталость, но она тоже доставляет удовольствие. Несмотря на рутинность моей работы, я ей наслаждаюсь. И каждый раз воспринимаю не как формальность слова благодарности от пациентов и родственников.
Мне это нужно. Для сохранения душевного комфорта.
Сутки через трое, иногда ежедневная работа в кабинете старшего врача, разбирая вызовы и жалобы. Беседы с молодыми специалистами, тренинги на выход из строя диагностической или лечебной аппаратуры. Все это моя профессиональная радость: разбить группу новых медиков на пары и заставлять их осматривать друг друга, отрабатывая такую древнюю медицинскую науку, как пропедевтика, то есть правила и методы осмотра пациента.
Когда молодые обычно спрашивают:
– Алексей Максимович, ну зачем нам это? Ведь есть ДК, он получает объективную информацию, его диагнозы безошибочны. Для чего вы нас заставляете осматривать больного руками и глазами?
– Для того, дорогие мои неофиты, что вы, раз уж избрали профессию лекаря, должны уметь обходиться только руками и глазами, потому что техника в отличие от вас имеет свойство ломаться. И еще, помните, врач не имеет права быть дураком, невеждой, чего-то не знать и не понимать. Вы же не хотите стать обезьянами с чемоданом. Или я не прав? То, что вам сейчас поручена не слишком сложная работа не означает, что вы можете обленить свой мозг. Вам эти годы нужны для выбора дальнейшего развития. Мой друг, например, мечтал, отработав по распределению, получить ординатуру по хирургии, я выбрал работу управленца и системщика. Так что, несмотря на такие крайние формы медицинского искусства, как в старину называли нашу профессию, нам всем нужно максимально глубоко разбираться во всех науках, включая и философию и физику. Не считая механических навыков рукоделия, то есть оперативной хирургии, хотя бы в объеме первой помощи.
И опять я наслаждался тем, как эти, по сути, еще совсем незрелые граждане, слушают меня. Приятно осознавать, что вот эти развивающиеся «молекулы» получают частичку моей любви к профессии. В их глазах читался азарт ожидания самостоятельной работы.
– Все будет. Все вы увидите и ощутите на своей шкуре, и очень скоро вы начнете испытывать совсем не удовольствие от дежурств. Вас начнет тошнить от стонущих и жалующихся, вы будете изнывать от жары и пота в светоотражающем моющемся комбинезоне и возвращаясь с вызовов для пополнения медицинских комплексов будете мчаться в душ, стараясь получить наслаждение за отведенные полчаса. Вы станете рассказывать родным и друзьям о глупых пациентах, об их странных поступках. Но потом успокоитесь и поймете, такова жизнь и профессия и нужно делать новый шаг, дальше или в сторону, потому что больше в этом состоянии оставаться у вас будет душевных сил. – Конечно, ничего этого я им не говорил. Я не имею права разрушать мечту этих детей. Человек имеет права на мечту. Без мечты он не человек, а животное, которое мечтает только о самых простых удовольствиях. А людям дано свыше -мечтать за пределами своих возможностей. Например, о звездах, о новых планетах, о преодолении этих своих возможностей, физических и умственных.
Мне повезло, я был создан с преодолением. Мои создатели заложили в меня чуть больше возможностей, чем у обычных людей. Чуть-чуть. Несколько процентов. Создан, чтобы быть уничтоженным, как только будет доказан успех эксперимента. Почему? Потому что страшно. Обычному человеку всегда страшно осознавать, что есть кто-то с исключительными свойствами. И если есть возможность этого исключительного удавить в младенчестве, пока эти способности как-то не проявились, то обычный человек постарается это сделать. Так погибли девять моих «братьев и сестер», а мне повезло. Наш убийца пал от руки моего отца. Чего боялась профессор Эльвира Вашкевич? Думаю, не нас, а своих кураторов, которые ее обязали выполнить условия эксперимента.
Я никаких экстраординарных свойств не замечаю. Как по мне, так я обычный человек. Не двигаю предметов мыслью, не поджигаю их взглядом, не умею летать, не знаю сотни языков, и вообще ничем не отличаюсь от всех других. Может быть, чуть быстрее запоминаю информацию, неплохо владею математическим анализом и системным программированием, почти не болею простудными заболеваниями. Но я уверен, за это спасибо моим родителям, закалявшим меня и тренировавшим. А не проекту «Вектор», по которому в моем генотипе оказались добавленные гены. Может быть, из меня и вышел бы «универсальный солдат», но не сложилось. Я оказался в обычной семье обычного офицера российского спецназа и учительницы русского языка и литературы.
Сутки закончились. Я отчитался на утренней конференции. Обычное дежурство, обычные люди. Три госпитализации. Один случай, на мой взгляд, интересный. Так бывает, когда вызывает приезжий человек. Не мигрант, не переселенец, у которого еще нет никаких документов кроме карточки с видом на жительство. А обычный турист. ДК не может получить никаких данных. Не во всех странах есть такая система, как в России. Человек впервые приехал в Россию, молодой человек. Еще мальчик. Ему восемнадцать. И вдруг начались сильные боли в животе.
Вот для чего нужен врач при чемоданах. Я поставил отметки в ДК: «Первичный осмотр» и «Приезжий». На опрос понадобилось почти полчаса. Осмотр, включая инструментальный еще полчаса, появились данные, и ДК выбрал наиболее вероятный: кишечная непроходимость, чуть ниже вероятность – острый аппендицит, атипичное расположение отростка. Когда я набрал свой диагноз, ДК замер на пять минут, связывался с главной базой Минздрава. Наконец принял: Да – вероятность «периодической армянской болезни» -90%. Следующим запросом я опять поставил в тупик программу госпитализации. На экран вышла надпись: «Амилоидоз кишечника не относится к заболеваниям, требующим стационарного лечения».
Однако, я уверен, что госпитализировать парня необходимо. Как я узнал, это был не первый спазм и болевой приступ в его жизни, но там, где он жил раньше, ему ни разу не довелось обратиться к врачу и получить документ о своей болезни. Его родные поили его каким-то отваром и боль потихоньку успокаивалась. А еще его болевые приступы никого не удивляли. Они бывали у мужчин в роду. Парень приехал из Сирии. Его национальность – дикая смесь самых разных Средиземноморских народов, от евреев до сирийских армян и греков, но мать – русская, и он записан, как русский. Я так долго копался в его родословной, что отказ от госпитализации он и его родные могли бы трактовать как проявление антисемитизма или иного вида расизма. Поэтому я решил, что нужно ехать. И демонстративно громко, для регистратора ДК спросил:
– Этот приступ у вас случился впервые?
Парень мотнул головой, но я не дал ему ответить, зажав рот ладонью в перчатке, и в ответ покачал головой. Изобразив губами – Да!
Он произнес с долей удивления:
– Да. Первый.
– Вот поэтому, вас нужно отвезти в больницу для уточнения диагноза, проведения обследования. Через два дня вас, вероятно, выпишут, – говорил я отчетливо, чтобы каждое мое слово записалось в фонограмме протокола опроса больного.
Обступившие нас родственники загалдели на каком-то птичьем языке.
Парня быстро собрали, и я его загрузил в брюхо моего дрона.
Рассказав эту историю на пятиминутке, я, конечно, не стал откровенничать, что больного парня вынудил солгать. Для его же блага. Сейчас он в хирургическом отделении, кроме уточнения диагноза, подбора лекарств, ему еще оформят нормальный полис ОМС, исправят все кривые записи в реестре госуслуг и медицинской карте, внеся туда одобренную «Ассоциацией абдоминальных врачей» схему лечения. А иначе ему пришлось бы недели две бегать по районной поликлинике, чтобы сделать все тоже самое, при этом боль снимать ему приходилось бы все той же «скорой» и опять ДК выдавали бы «Атипичный аппендицит» или «Синдром раздраженного кишечника». А использовать обезболивающие препараты при этих диагнозах нельзя.
Горыныч выслушал доклад, не двинув бровью. Он стреляный воробей и прекрасно понял мою маленькую аферу. Но иначе было нельзя. Парня нельзя оставлять фактически без помощи. Потому что в стандартах ДК нет схемы лечения острого болевого приступа при амилоидозе кишечника. Для России это очень редкая – орфанная болезнь, кроме того еще и не имеющая до сих пор способа исцеления. Наследственная патология белкового обмена, характерная для мужчин некоторых народов средиземноморья. Есть препараты, которые помогут больному переносить периодические боли в животе, но купить их можно только по рецепту. А рецепт выписать может только лечащий врач. И пока он вместе с диагнозом в жизни больного не появится – спасения тот не получит.
Я ждал, что заведующий произнесет уже ставшую классической фразу: «А вас, Зорин, я попрошу остаться!», но Горыныч удалился к себе в кабинет, ничего не сказав. Ну и хорошо.
Я влез в киберкостюм, дал команду Зуду отправить Валентине сообщение: «Привет, любимая! Я посплю дома и к пяти поеду в архив, увидимся вечером».
Я побежал в свою московскую квартиру.
Перед выходом с территории подстанции я спросил Зуда:
– Что прислал Самсонов?
Зуд ответил почти сразу:
– Информация высшей секретности. Самсонов написал, что все отчеты о деятельности партизан в районе деревень Мелеча, Чичилово, Починок и Калиты в период конца сорок первого до зимы сорок третьего года – закрыта. Ты просил узнать, что искал там Карл Вернер, на суде и во время следствия он не объяснил. Отговаривался банально: мол, хотел найти не захороненных сослуживцев деда – Макса фон Вернера. Как бы чувствовал долг совести перед погибшими соотечественниками.
– Я это и без него знаю. Он мог мне хоть что-то сообщить из этих секретов?
– Я только начал, – сварливо отозвался Зуд, – излагаю по порядку, как писал Самсонов. Он еще написал, что секрет связан с деятельностью партизанского отряда под командованием Бати. Подробностей он не смог получить. Только вот это: первые сообщения от командиров третьей Ленинградской партизанской бригады о том, что в описанном районе действует какой-то новый отряд пришли в августе сорок второго, базировался отряд в деревне Починок, превратив ее в неприступную крепость. Немцы в период сентября – по ноябрь сорок второго года трижды штурмовали эту деревню, их потери составили четырнадцать танков, три бронетранспортера. Две батареи пушек Пак-88, одна батарея пушек сто пять миллиметров и три мортиры калибра двести два миллиметра. Кроме этого они лишились почти полностью сто двадцать третьего полка и большей части дивизии Тотен копф – Мертвая голова. То есть ранеными и убитыми вермахт за четыре месяца боев с партизанами у деревень Починок, Чичилово и Мелеча потерял до полутора тысяч бойцов.
– И что в этом секретного? – не удержался я от вопроса.
– Ну, я не знаю. Это ты у Самсонова спроси.
– А какова численность была отряда Бати? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Данных нет, но командир отряда «За Родину», контактировавший с отрядом Бати, сообщил, что основной состав этого отряда был из освобожденных пленных сто восемьдесят третьей стрелковой дивизии эркэкэа. И еще – Батя категорически отказывался покидать захваченный им район, не объясняя причин такого решения.
А вот это уже интересно. В сентябре сорок первого года истощенная, окруженная дивизия попала в плен, концлагеря, расстрелы. В сорок втором, там, где был один из концлагерей, поселяется отряд Бати, а бывшие пленные солдаты, дерутся так, что небесам жарко и немцы проклинают дни, когда попытались прорваться на восток через Демянск.
– Зуд, что известно об этом Бате? Хоть какая-то информация?
– Ничего.
– Ну, хорошо, а куда он потом делся?
– Неизвестно.
– Отряд как—то двигался? Есть его маршрут, они хотели выйти к своим?
– Нет данных.
Мы бежим, но я не задумываюсь о маршруте, его ведет Зуд, как и управляет моими мышцами.
– Что еще известно об отряде Бати? Каким оружием они сражались? Какие еще потери нанесли вермахту?
– В ночь на третье сентября сорок второго года над расположением отряда было сбито три бомбардировщика Ю-88, один Хейнкель, два Дорнье, это по свидетельству очевидцев из 34 армии, самолеты были сбиты летающим вагоном.
– Чем?!
– Так написано. Устройство в виде прямоугольного ящика с четырьмя сверкающими дисками по углам, висело над лесом. Из него велся пулеметный или пушечный огонь по самолетам люфтваффе, в одном бою были сбиты шесть самолетов, направлявшихся чтобы разбомбить лагерь Бати. И еще те транспорты, что летели в Демянск. Свидетели описывают летающий предмет, как небольшой железнодорожный вагон без окон. Он просто висел над лесом на высоте примерно в полкилометра, то поднимаясь, то опускаясь, издавая при этом ровное гудение. Самсонов говорит, что этот документ за подписями тридцатью свидетелей – бойцов эркэкэа, офицеров, наблюдавшими ночной бой в свете зенитных прожекторов со станции Лычково, и был засекречен.
– Других подробностей нет?
– Нет.
– Ты намекаешь, что этот ящик – квадракоптер?
– Я? Я не умею намекать, Леша. Я же программа. Я просто тебе прочитал рапорт командира роты охраны станции Лычково, начальника караула и разводящего, которые вместе с другими солдатами, охранявшими станцию, видели этот бой. Кстати, длился он около пятнадцати минут, в рапорте указано, что из самолетов велся ответный огонь и в ящик были попадания, но он продолжал держаться в воздухе. Людей в нем видно не было. В рапорте также написано, что огонь из ящика велся потрясающе прицельный, то есть самолеты срезались буквально первой очередью. «Было в его действиях что-то математическое» – так охарактеризовал бой в протоколе допроса один из очевидцев – бойцов советской армии.
Мы добежали до моего дома. И пока камера домофона вспоминала мою внешность, я думал.
– Зуд, поищи похожие свидетельства в обществе уфологов, может быть, про этот ящик или похожий, что-то кто-нибудь когда-то рассказывал? – спросил я, дожидаясь пока откроется дверь подъезда .
– Хорошая идея.
Зуд погрузился в молчание, пока я ждал лифт и поднимался в квартиру.
– Хочешь удивиться, Леша?
– Хочу, конечно, давай, удивляй!
– Я раскопал оцифрованную копию документального фильма заседания Ленинградского общества исследования паранормальных явлений от третьего января тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Фильм был снят на шестнадцати миллиметровую кинопленку и озвучен с магнитной записи. Его отыскали случайно и оцифровали в двухтысячном году. Весь ролик занимает почти два часа. Монтажных склеек в фильме всего пять, как я догадываюсь, оператор потом вырезал перерывы, а вот доклады все полностью сохранены без купюр и монтажа. Ты понимаешь, это не фейк. Документ подлинный.
– Ну, и что там?
– Там есть как раз то, что ты ищешь. Рассказ ветерана Великой отечественной войны Кожина Макара Силыча, сержанта разведроты. Он рассказывает о том воздушном бое над станцией Лычково ночью третьего сентября. Остальное это доклады о роще квадратных берез в Подольском районе, нескольких странных полянах идеально круглой формы со странной короткой травой оранжевого цвета и экспедиции на Памир в поисках реликтового гоминида. Рассказ Кожина занимает двадцать пять минут и столько же обсуждения участников общества. Итого пятьдесят минут экранного времени. Будешь смотреть?
– Когда лягу поспать, ты мне поставь этот фрагмент. Если усну – потом досмотрю.
Однако уснуть мне удалось только после просмотра рассказа. Ветерану Кожину около семидесяти лет. Бодрый дед в сером костюме с орденами и медалями. Рассказал он следующее: Накануне, то есть второго сентября Кожин с группой других бойцов перешел линию фронта, притащив языка – немецкого фельдфебеля связи. Взяли они его по тихому «в ножи», в этот момент другая группа пошумела в полукилометре и Кожин с друзьями и «языком» сумели перебраться на нашу сторону. Фельдфебеля того отдали в штаб полка, а сами отписавшись, пошли отдыхать. Примерно в два часа ночи, Кожин проснулся от звука боя, но вышел из землянки «на двор», по малой нужде и увидал, что над лесом идет воздушный бой, освещаемый с нашей стороны зенитными прожекторами. Примерно на высоте километра два или повыше, шло звено немецких бомбардировщиков и транспортников со стороны Старой Руссы. Сперва Кожин решил, что дерутся наши истребители с немецкими, которые прикрывают немецкий конвой, и отчасти так и было. Однако из леса, поднялся вагон – прямоугольник, на высоту около километра, и из него навстречу самолетам немцев ударили трассы. Сразу три тяжелых самолета пошли к земле и взорвались, еще три буквально через пару минут. Ящик этот странно маневрировал, совершая какие-то чудные движения вверх, вниз, в стороны, разворачивался, и во все стороны из него били, судя по звуку крупнокалиберные пулеметы или зенитные пушки, не тата… как обычно, а дут-дут-дут… и почти сразу тот или другой самолет валился на бок и шел к земле. Мессеры его обстреливали, и они тоже попадали – потому что в луче прожектора было видно, как куски обшивки состригались очередями. Но это никак не влияло на летающий вагон. Он сбил шесть или семь самолетов, остальные шесть или семь развернулись и ушли обратно, а ящик опустился в лес и исчез. Кожин уверен был, что этот бой видел не он один, и потому уже хотел утром обсудить увиденное с друзьями,но вдруг услышал, что всех свидетелей того боя вызвали в особый отдел дивизии. Он решил помолчать, пока не спросили. Позже выяснилось, что все вызванные, сначала ни за что не хотели обсуждать виденное, а потом их всех отправили куда-то, в другие части. Так разведчик Кожин решил, что ему оно, конечно, не привиделось, но лучше держать язык за зубами. И держал его до недавнего времени, когда рассказал о том бое внуку, который увлекся поиском НЛО, вот он и притащил деда на заседание. Внук деду читал доклады Феликса Зигеля и Ажажи… а дед возьми и спроси, а что – НЛО всегда в форме тазика? Внук ответил – бывают и сигары и треугольники. Но вот вагонами пока их не описывали.
Прения и вопросы членов того клуба я уже смотреть не стал. Значит что: особисты собрали показания очевидцев, взяли с них подписки о неразглашении… а, о том, что еще кто-то мог видеть необычный бой, не предположили. Ну, правильно, будь такой очевидец пораздолбаистей он непременно бы проболтался. А Кожин – разведчик, мужик себе на уме. Побоялся показаться дураком.
