Андрей Земляной
Отморозки: Другим путем
Во время первого же дня занятий произошел случай, который напомнил Анненкову-Рябинину, что заниматься необходимо не только физической подготовкой, но и душевным здоровьем нарождающихся штурмовых войск специального назначения.
После того, как неуемный есаул скомандовал: «Вольно! Разойдись! Можно курить и оправиться!», казаки и пехотинцы мгновенно разделились на две группы. В принципе, это было естественно: своих уже знают, а к вновь прибывшим надо приглядеться, да и не на тренировке, а в реальном деле. Казаки уселись в кружок, вытащили кисеты и принялись сворачивать самокрутки и набивать трубочки, искоса поглядывая на запаленно дышащую «махру», занявшуюся тем же. Впрочем, ради справедливости, надо отметить, что казаки выглядели не лучше и дышали ничуть не тише «серых шинелей»: есаул гонял и тех, и других совершенно одинаково, а пехотинцы из роты Львова не были ни новичками, ни неумехами…
– Закоптила, закоптила «махра», – высказался кто-то в кругу казаков.
Вроде и негромко совсем сказал, но пехотинцы услышали.
– А что, господа казаки, – произнес один из унтеров, внимательно оглядывая сибиряков. – Я гляжу, не сподобились вы трофейным табачком разжиться? Германцы не дали? Мож, отсыпать?
И с этими словами он протянул казакам пачку трофейных сигарет с яркой надписью RAMZES.
– Не нуждаимси, – бросил в ответ старший урядник[16] Мержан. – У их вкусу нет. То ли дело – свой. Ить домом пахнет… Да и то: кому по бедности по траншеям ерманским побираться, а кому – глотки ерманцам резать.
В кружке казаков послышались одобрительные замечания и тихие смешки.
– Ну, господа казаки, вы, видать, многим глотки резанули, коли знаете-полагаете, как мы у ермана куревом побирались, – спокойно ответил унтер. – Оно ж, известно дело, завсегда так: казаки резать, а нас в ихних окопах водкой да куревом привечают.
– Боже ж мой, – вступил в разговор другой унтер с ярко выраженной семитской внешностью. – И мине таки сдается, что господа казаки таки о германских солдатах и германских окопах знают только по чьим-то рассказам. Я бы даже сказал, что это были не рассказы, а самые настоящие сказки…
Теперь засмеялись в компании пехотинцев.
– А ты бы помолчал, жид, – зло процедил кто-то из казаков. – Целее будешь…
– Да уж, какой из жида солдат, всем доподлинно известно, – хмыкнул Мержан. – Не тебе нас учить, немаканый…
– Ой-вей, я уже испугался и уже боюсь, – унтер-еврей поднялся, оказавшись здоровенным детиной с внушительными заросшими рыжим волосом кулачищами. – Какие из казаков солдаты, я таки не знаю. И никто не знает. Но у мине интерес вот за что: почему в солдаты берут даже боязливых, совершенно мирных евреев, – при этих словах кто-то из пехотинцев негромко хохотнул, – а вот казаков – нет? Ви же, господа, не солдаты[17], я правильно помню?
– Воны на отдых суды приехали, – прогудел крепыш с лычками ефрейтора. – Тольки на конях ездют да шашечками помахивают.
– Да шоб тоби, бисова сына, так черти отдыхать у пекле заставили! – вскочил на ноги приказный Катасонов. – Шоб батьку твоему на том свете так отдыхалося!..
– Вы, пехтура, охолоньте, – рассудительно посоветовал старший урядник Кудинов. – А то, не ровен час…
И он выразительно качнул кулаком. Вот это он сделал напрасно…
Унтер-офицер Доинзон шагнул вперед:
– Я таки интересуюсь, и что будет, если час вдруг окажется не ровным? – спросил он, тоже сжимая кулаки. – Нет, мине просто интересно…
– Обдрищутся господа казаки, – спокойно заметил здоровяк ефрейтор, становясь рядом со своим товарищем. – А господин есаул нас потом их дерьмо убирать заставит…
– Да ты у меня щас кровью умоешься, рожа свиная! – взревел Мержан и мгновенно сбил ефрейтора с ног ловкой подсечкой из арсенала полковника Рябинина.
Но, к изумлению всех казаков, упавший тут же захватил своими ногами ноги урядника и резко повернулся, сбивая противника на землю. В прошлой будущей жизни Маркин долго занимался самбо и многое успел передать своим подчиненным…
Еще через секунду между казаками и пехотинцами разгорелся самый настоящий бой – стенка на стенку. Пока еще ни та, ни другая сторона не пытались схватиться за шашки, кинжалы, тесаки и нагайки, но было ясно, что долго ждать не придется…
– Смирно! – негромкая команда прозвучала, как выстрел.
И она подействовала. Бойцы прекратили драку и выстроились друг напротив друга. Есаул прошелся между двух неровных шеренг, которые злобно зыркали на противников.
– Если кому-то мало нагрузок, скажите мне, а не кидайтесь друг на дружку, ровно коты драные, – спокойно проговорил Анненков. – Ну-с, и с чего вам приспичило не фрицев, а своих товарищей колотить?
– Так что, вашбродь господин есаул, – Кудинов исподлобья посмотрел на пехотинцев. – Не дело это, коли всяка пехтура казаков собачить будет.
– Да? А скажи-ка мне, Кудинов: сколько у тебя «Георгиев»?
– Один, господин есаул. Нешто забыли? Вы ж меня к ему и представляли.
– Один… А вот у Доинзона – два, и медаль еще. И ты, значит, его не собачил, а только он тебя, – Анненков-Рябинин в деланом изумлении поднял брови. – Вот, смотри-ка, что морда жидовская себе позволяет: мало того, что обогнал казака по «Георгиям», так еще и собачит бедного, беззащитного, немого Кудинова. Я так это понимать должен? Ну, кому стоим, чему молчим?! В самом деле онемел?
Пока казаки, понурившись, молчали, есаул повернулся к пехотинцам:
– А вы, судари мои, что тут устроили? Ах, трофейными цигарками попрекнули, от чего, мол, не разжились? А вот скажи мне, ефрейтор Семенов, ты до какой линии вражеских траншей доходил? До второй? А казаки в рейд на сорок верст иной раз уходят. Тебе немецкий блиндаж почистить – пара пустяков, так тут до родной землянки два шага шагнуть, и ты дома. А казаку – в прорыв войди, да там пошали, да из прорыва выйди. Им не до цигарок и прочего баловства.
Теперь и пехотинцы опустили головы. Дело представало совсем в другом свете…
– И вот что я вам скажу, голуби: с сегодняшнего дня нет тут ни казаков, ни пехотинцев! Есть штурмовики. И будете вы костяком первой в мире штурмовой бригады специального назначения. И драться вам предстоит бок о бок, плечом к плечу. А сейчас… – Анненков выдержал театральную паузу: – Разойдись!
Но не успели еще пехотинцы и казаки сделать и двух шагов, как ударило:
– В одну шеренгу… становись! На номера рассчитайсь!..
После этого между казаками и пехотой установился если и не добрый мир, то, как минимум – доброе перемирие. Однако Анненков дал себе зарок: в самое ближайшее время вплотную заняться моральным климатом. Да и политической подготовкой тоже бы не помешало.
Но было и то, что казаки и пехотинцы не знали совсем, но что срочно требовалось в той войне, к которой Анненков готовил штурмовиков. Язык жестов, работа с картой, наблюдение за объектом и вообще быстрое ориентирование в ситуации и принятие решений, для чего часто устраивались командно-штабные учения с младшими командирами, где есаул подбрасывал каверзные вводные.
Новые револьверы с глушителями оценили все, прозвав их ласково «Анечками», и получили их сначала пластуны, а позже и те, кого командиры сочли достойными, превратив таким образом вполне утилитарную вещь в знак отличия.
Потом Анненков выпросил на время пулемётчика-мастера, и тот взялся за подготовку ротных пулемётчиков. Несмотря на то, что самих пулемётов ещё не было, кадры нужно было начинать готовить загодя.
Самым сложным оказалось обучение бою в помещении. Казаки вместо вдумчивой спокойной и постепенной зачистки всё рвались с шашкой наголо, и есаулу стоило немалых трудов обуздать эту дурную привычку. Тут пехотинцы, навострившиеся под руководством Львова захватывать вражеские блиндажи, давали сибирякам сто очков вперед. Зато у казаков на ура шла другая дисциплина: скоростная стрельба и стрельба в движении, и равных им тут не было. Для учёбы использовали германские винтовки и пистолеты, так как к ним было огромное количество патронов, и через некоторое время вся рота перешла на маузеры-96 и 98, вызывая как зависть солдат других подразделений, так и недоумение и вопросы офицеров.
А ещё он научил троих солдат и пару казаков выплавлять тол из снарядов, и теперь у него «в загашнике» уже собралось больше ста килограммов этого ценнейшего военного сырья, постепенно превращавшегося в мины.
Рябинин ещё сделал бы из маузера-96 пистолет-пулемёт, но приличных станков для этого не имелось ни в полковой, ни в дивизионной мастерской, и эту идею пришлось пока задвинуть подальше.
Как есаул и собирался, он провёл совместные учения своей сотни и роты Львова, потратив изрядное количество времени на согласование планов с армейским руководством, но в итоге остался страшно недовольным результатом.
Львов, наблюдая терзания друга, лишь усмехнулся, а позже, когда они обмывали первые учения, произнёс:
– Что, полковник, не приходилось тебе такой толпой командовать? Это тебе не спецназ СССР.
– Да не то слово, – Анненков скривился.
– Но вот ты взгляни на это дело с другой стороны. Посмотри на уровень наших солдат и сравни… да хоть бы и с егерями. Кто кого заборет?
– Ну, при равной численности, так на так и выйдет, – подумав, сообщил Анненков. – Не будет у егерей лёгкой прогулки.
– Вот. А работаем мы с людьми всего ничего. Так что это только первый шаг, и шаг в правильном направлении, как ещё непременно скажет друг всех пионеров.
Дальнее планирование Анненков-Рябинин переложил на плечи товарища.
– Ты ж все равно историю знаешь, а я только дату революции и помню, – заявил он Львову. – Так что тебе и карты в руки.
– Да что я там знаю? – вяло огрызался тот. – Что я тебе – профессор, что ли?
– Ну, если тебе дальнего планирования мало, займись техническим оснащением, – припечатал есаул. – Нам вон до хрена всего понадобится, вот и займись…
И Львов-Маркин занялся в меру своих скромных сил и способностей. Во-первых, он раздобыл где-то пару сигнальных пистолетов чоберт[18] калибром почти сорок миллиметров, приделал к ним складные плечевые упоры и после долгих и отчаянных трудов переделал полтора десятка осветительных ракет в гранаты с двухсекундным взрывателем. Во-вторых, на трофейные деньги купил пять охотничьих двустволок и превратил их в натуральные сицилийские лупары. А в-третьих, свел короткое знакомство с саперами, у которых выменял на три парабеллума и один карманный маузер ящик пироксилиновых шашек. Правда, после этой торговой операции он имел долгую и неприятную беседу с двумя офицерами из контрразведки, но сумел выкрутиться. Как это ему удалось, штабс-капитан не объяснял, ограничиваясь лаконичным: «Язык до Киева доведет», но Анненков заметил, что товарищу явно неприятно об этом говорить.
Вершиной же его творения стала бутылка с зажигательной смесью, сочетавшей в себе лучшие черты жидкости «КС» и напалма. Анненков лично опробовал эту новинку на старом, полуразвалившемся сарае и остался доволен: сарай сгорел, несмотря на все попытки его потушить.
За эти несколько дней Рябинин и Маркин почти сдружились. Единственной «черной кошкой» в их отношениях оказалась попытка есаула переманить к себе Чапаева, на что штабс-капитан не на шутку обиделся. Впрочем, ненадолго: уже к вечеру инцидент был исчерпан, и оба пили мировую, причем вместе с причиной короткого разлада.
Шестнадцатого августа Львов получил заветный белый крестик, а заодно вместе с поздравлениями от генерала Стремоухова еще и предложение принять охотничью команду[19] семнадцатой дивизии.
– …Вы, Глеб Константинович, поймите: ваши набеги на германские траншеи получили изрядную известность, – генерал-майор Стремоухов изобразил отеческую улыбку. – И вот кого же мне теперь, после выбытия капитана Елисеева, ставить на команду охотников, как не вас? Да меня просто не поймут, если я не поставлю нашего свежеиспеченного кавалера, дорогой мой. Еще и шептаться станут, будто я, мол, не даю хода молодым, подающим надежды…
Львов по привычке из другой жизни задумчиво почесал нос, поправил несуществующие очки, которые Маркину прописали последние пять лет, и отрапортовал:
– Слушаюсь, ваше превосходительство! Прошу вас об одном: в моей роте есть солдаты и унтер-офицеры, которые неоднократно ходили со мной в поиски… то есть я хотел сказать – в ночные набеги на германцев. Разрешите мне взять их с собой.
– Да ради бога! – Стремоухов всплеснул руками. – Берите, кого только вашей душеньке угодно будет, Глеб Константинович! У охотников, доложу я вам, такая убыль рядового состава, что хоть всю роту приберите, все равно – еще и списочного числа не достанет!
«Ого! – поразился про себя Львов. – Что же такого натворил бедолага покойный Елисеев, что охотничью команду выбило едва не на девять десятых?!» Но вслух ничего такого не сказал, а только поблагодарил и попросил разрешения немедля отбыть в полк, собирать, так сказать, вещи. Однако же бумагу с разрешением забрать из роты своих людей взять не забыл…
Капитан Елисеев не был ни дураком, ни трусом, да и офицер из него получился не из самых плохих. Просто ему не везло.
Совсем молодым подпоручиком он участвовал в обороне Порт-Артура. Воевал неплохо и честно заслужил «клюкву»[20] и «Владимира» с мечами, а также досрочное производство в чин поручика. Казалось, что перед молодым офицером открывается блестящая карьера, но… Он дважды проваливал экзамены в Академию Генерального штаба, трижды переводился из полка в полк, несколько раз пролетал мимо чина штабс-капитана, хотя уже давно выслужил ценз. И все вроде как обычно: ни в чем особо не провинился, просто всегда находился кто-то, кому либо родня ворожила, либо командир дивизии особенно жаловал, либо просто был лучше него.
Правда, Елисеев держался. Не спился, не оскотинился, не вымещал зла на нижних чинах и не плюнул на службу, а безропотно тянул свою лямку. Но мечтал, мечтал…
Мечтал штабс-капитан о том, как он добьется многого и все-таки умрет генералом. Так и представлял себе, словно гоголевский Бальзаминов, как выедет он перед строем дивизии, обязательно – на белом коне, как привстанет в стременах, как отдаст команду и под гром полковых оркестров пройдут перед ним его чудо-богатыри, сверкая штыками и сотрясая небо громовым «ура!». Так что когда началась война, штабс-капитан Елисеев, ставший к тому времени командиром охотничьей команды, воспрянул духом и приготовился к быстрому восхождению по карьерной лестнице к кавалерству славному и чинам заоблачным…
И снова судьба ехидно повернулась к нему не улыбающимся лицом, а той частью, о которой не принято говорить в приличном обществе. В самом начале кампании четырнадцатого года команда охотников использовалась в качестве подвижного резерва дивизии, вот только как-то ни разу этот резерв не понадобился. Так что офицеры линейных батальонов получали чины и награды, а командир охотничьей команды снова остался ни при чем.
А потом наступило затишье, и охотники снова оказались без дела. Основные события происходили далеко на Западном фронте, а здесь стояли, не сменяясь, незначительное количество строевых частей и ландвер. Однажды добытые разведданные не менялись от раза к разу, и командир дивизии просто запретил использовать охотников, довольствуясь теми сведениями, что поступали из рот с передовой. К тому же в полках находились отчаянные забубенные головушки, которые сами на своих участках ходили к германцам, брали трофеи и пленных, и разведотделу штаба дивизии этого хватало вполне.
Даже присвоение очередного звания «капитан» за дело у Лодзи не могло удовлетворить Елисеева, страстно мечтавшего о служебном взлете. И он решился попытаться переломить злую судьбу.
В начале августа, выбрав одну из безлунных ночей, новоиспеченный капитан повел свою команду на захват штаба девятой дивизии ландвера. В случае удачи он мог смело рассчитывать на продвижение по службе и даже на «Георгия». И у него почти получилось. Охотники сумели тихо подобраться к самому штабу, бесшумно сняли часовых. Бой с охраной штаба уже подходил к своему логическому концу, когда на выручку своему командиру примчался входивший в состав дивизии кавалерийский полк. И все кончилось очень плохо.
Елисеев до последнего прикрывал отход своих охотников. Он лично застрелил обер-лейтенанта и пятерых драгун, но дальше наган дал осечку, и тяжелая кавалерийская сабля поставила крест на всех его мечтах и надеждах…
В штабе семнадцатой дивизии решили не афишировать подробности гибели охотничьей команды, чтобы не подрывать боевой дух офицеров и нижних чинов. Поэтому-то Львов ничего и не знал ни об охотниках, ни об их командире. Однако он все-таки чувствовал, что что-то тут не то, и потому возвратился мрачный, как туча…
– …Ну так я не понял, чего ты переживаешь? – поинтересовался Анненков, выслушав товарища. – Попадаешь в дивразведку, так тебе ж лучше! И людей натаскаешь, и мы с тобой чаще видеться на передовой будем. А уж трофеев теперь будет – хоть этим самым местом жуй!
– Так-то оно так, – покачал головой Львов. – Да только ты меня с собой не путай. Это тебе привычно: «Батальонная разведка, мы без дел скучаем редко…», а я? Я и был-то обычным строевым командиром, никаких спецназовских дел ни черта не умею. Комроты – это я умею, ну комбатом еще могу… А охотничья команда, между прочим, фактически – разведбат. Разве что численность малька поменьше. И что мне с ними делать прикажешь?
– Ну, ты прямо интеллигент, – засмеялся есаул. – Рефлексируешь не по-детски, как будто Солженицына перечитал. Ты вон еще руки позаламывай или «Голос Америки» послушай…
– А я еще Галича могу спеть, – хмыкнул Львов. – Я до армейки вообще – диссидентом был. Только малолетним и дурным.
– Ой, удивил! У нас замполит Галичем увлекался. Знаешь, как они с особистом дуэтом пели? У самого Александра Аркадьевича с таким надрывом не получалось…
Когда приятели отсмеялись, штабс-капитан все же вернул разговор на грешную землю:
– Видишь, какая штука: тут немцы должны наступление начать. Между прочим, как раз на нашем участке. Прорвут фронт, возьмут Вильно, и откатимся мы все хорошенечко так на восток…
– А поточнее? В смысле: по датам?
– Блин, есаул, я тебе что – Советская Военная Энциклопедия? Вроде в конце августа – начале сентября… Там еще конная группа генерала Гарнье – четыре кавдивизии – по нашим тылам прошерудит…
– А-а-а, ну тогда у нас с тобой еще две недели минимум, – Анненков благодушно откинулся на спинку облезлого, промятого кресла, которое где-то отыскали пехотинцы и притащили своему комроты. – Гарнье, Гарнье… Летчик, что ли?
– Скорее, авиаконструктор, – засмеялся Львов[21].
– А и черт с ним. Чего сидишь, как не хозяин? Клади орден в котелок – обмывать будем…
3
ПРИКАЗ
АРМИИ И ФЛОТУ
23 августа 1915 г.[22]
Сего числа Я принял на Себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.
С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим Земли Русской.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано: «НИКОЛАЙ».
Ставка
Новый цеппелин-невидимка
«Сен-Голлер Тагеблат» описывает первый пробный полет нового германского цеппелина, самого усовершенствованного типа и имеющего свойство быть почти невидимым с земли.
Аппарат сначала летал над Констанцским озером с большой скоростью и подвижностью, потом направился внутрь страны и вернулся к своему ангару при наступлении вечера.
Этот дирижабль длиннее и изящнее всех прежних, сооруженных до войны. Боковые рули гораздо крупнее прежних и позволяют более быстрые виражи.
Новый дирижабль имеет форму рыбы; его металлический остов не просвечивает сквозь покрышку.
Этот последний – серебристо-серого цвета, но без отблеска на солнце. В туманную погоду гигантский цеппелин совершенно сливается с окружающим пространством, и при незначительной высоте его уже совсем не видно.
«Петербургский листок», 3 сентября 1915 г.
Возвращение экспедиции Вилькицкого
Архангельск, 3 сентября. Полярная экспедиция флигель-адъютанта Вилькицкого прибыла в 11 ч. 40 мин. утра в составе судов «Таймыр», «Вайгач» и «Эклипс» и была торжественно встречена главноначальствующим, губернатором, городскими представителями и горожанами. Все здоровы.
«Ведомости», 4 сентября 1915 г.
На следующий день оба товарища с больными головами лежали в грязной канаве, пережидая артналет. Ночью десятая немецкая армия ударила на Свенцяны и прорвала фронт. Утром восьмая немецкая армия также перешла в наступление, и на Новый Двор, свято полагавший себя тыловым городом, обрушился артиллерийский огонь.
– Вот же я дурак! – после близкого взрыва Львов сплюнул забившую рот глину. – Надо же так проколоться!
– Э-э, чего за самокритика? – Анненков протер запорошенные глаза. – Ну, забыл точные числа, с кем не бывает?
– Да едрит Мадрид, если бы я числа забыл! Я ж, олух царя небесного, забыл, что сейчас у нас – старый стиль! То бишь юлианский календарь!
Есаул секунду осмысливал услышанное, а потом дико заржал:
– Так я тогда – еще дурнее! Когда ты числа называл, мне бы, идиоту, спросить: а по какому стилю? Я ж все-таки не совсем сапог, хоть что-то да знаю…
Стапятимиллиметровый гаубичный снаряд, разорвавшийся в опасной близости от гостеприимной канавы, заставил обоих прервать самобичевание. Когда закончился звон в ушах, Анненков-Рябинин вытащил из-за голенища сапога сложенную трехверстную карту:
– Смотри, вот твоя охотничья команда. Как закончится артподготовка, включаешь сверхзвук и мчишься к ним. Приказ о назначении у тебя с собой?
– Так точно, господин есаул, – кривая усмешка. – И как будем связь держать?
– А что проще? Я тебе трех казачков пришлю, а ты мне – троих своих дашь.
– На делегатах связи можем погореть. Захватят, допросят как следует, и пиши пропало…
– А мы бумажную волокиту разводить не будем. Что надо – на словах передадим… – есаул хмыкнул. – Тут еще до методов экстренного потрошения не додумались, так что ничего сразу узнать не выйдет. А то и вообще не выйдет: тут вон за обстрелы извиняются, а ты – «допросят, как следует»…
Штабс-капитан подумал и молча кивнул.
– Ага, стрельба стихает… – Анненков резко взмахнул рукой: – Пошел!
Львов выскочил из канавы и помчался, петляя обезумевшим зайцем. Анненков посмотрел ему вслед, потом прикинул что-то, взглянул на часы и рванул в другую сторону – туда, где оставил своего коня…
К полудню Львов добрался в расположение, приведя с собой почти всю свою роту. Когда он сообщил о своем новом назначении и предложил добровольцам, желающим перейти в охотники, выйти из строя, вся рота во главе с двумя подпоручиками дружно шагнула вперед. Оставив подпоручика Полубоярова со взводом собирать оставшееся ротное имущество, штабс-капитан поспешил взять под свою руку охотничью команду.
Из прежних охотников в строю осталось лишь восемнадцать человек. Ни одного не то что обер-офицера – унтер-офицеров не осталось! Львов оглядел коротенькую шеренгу своих новых подчиненных, посмотрел на их мрачные лица, мятое обмундирование и висящие ремни, и ему очень захотелось сплюнуть. Еле удержался…
– Подпоручик! – позвал он Зорича.
Тот подбежал, придерживая шашку.
– Возьми унтера Петрова, ефрейтора Семенова и приведи этих орангутангов в человеческий вид!
Зорич с сомнением оглядел охотников и тихо спросил:
– Господин штабс-капитан, больно уж Петров с Семеновым того-с… руками убеждать любят.
– Вот пусть и убеждают – на доступном для этих зверьков уровне. Командуйте, подпоручик, а я в оружейку пройдусь, посмотрю, что нам за наследство досталось?..
К радости Львова, в числе снаряжения охотничьей команды обнаружился ручной пулемет «мадсен» с тремя запасными магазинами на двадцать и тридцать три патрона. Штабс-капитан тут же наложил на такую полезную вещь свою тяжелую лапу: он не без оснований полагал, что на данный момент является самым лучшим пулеметчиком Русской императорской армии. Разве что есаулу Анненкову уступает, хотя это еще стоит проверить…
Штабс-капитан едва-едва успел принять командование, когда прямо в расположение его подразделения вылетел эскадрон прусских улан. Опустив пики, немцы рванулись в атаку…
– Рассыпься! Огонь – по готовности! – рявкнул Львов и метнулся в сторону.
Он бежал к старой полуразвалившейся мельнице, стоявшей возле некогда большого и глубокого, а ныне заболоченного пруда. За ним гигантскими прыжками мчался Чапаев, тащивший на себе целый ящик патронов, два запасных магазина и приспособление для их набивки. А со стороны охотников уже хлопнул первый выстрел, потом второй, а потом поднялась частая винтовочная пальба.
На бегу штабс-капитан оглянулся и удовлетворенно вздохнул: уроки Рябинина не пропали втуне. Его солдаты рассыпались, используя каждый бугорок, каждую ложбинку для укрытия, и яростно огрызалась, не допуская улан до ближнего боя.
Потеряв до трети всадников, эскадрон заколебался, спешился и вступил с русскими в яростную перестрелку. Но Львов не сомневался в исходе боя: его бойцы стреляют всяко разно не хуже улан, а числом превосходят чуть ли не вдвое. Так что пулемет пока и не нужен. Но занести и установить его на укрытой позиции необходимо: мало ли, как дело повернется? Бой – дело такое, случиться может всякое…
– Накаркал! – зло прошипел штабс-капитан и выматерился так густо и хитро, что Чапаев чуть не выронил снаряженный магазин, дав себе обещание запомнить этот красивый пассаж.
На помощь эскадрону подходил остальной полк. Из развалин мельницы было хорошо видно, как разворачиваются эскадроны, как спешиваются кавалеристы в фельдграу, как коноводы гонят в сторону лошадей и как солдаты примыкают к карабинам штыки.
– Вашбродь, да чего ж ты ждешь? – прошептал ординарец, от волнения забывая субординацию. – Давай, Глеб Константинович, стреляй, стреляй!
– Не бубни под руку! – прошипел Львов, и добавил новый загиб, еще крепче прежнего. – Нишкни, Чапай!
Он примерился к пулемету, покрепче упер приклад в плечо, пошевелил пальцем, разминая сустав…
Очередь прорезала грохот винтовок, точно нож мешковину. Маркин не зря был в Советской Армии пулеметчиком: первые же пули сбили с ног осанистого полковника, а вторая очередь накрыла стоявших рядом офицеров.
– Ага, сволота! – восторженно завопил Василий. – Что, фрицы, скусно?
– Заткнись, пожалуйста, – вежливо попросил Львов. – От твоего голоса в ушах звенит почище, чем от пушки. Чеши лучше в роту и тащи сюда второй взвод. А не то нас тут сейчас убивать начнут…
Немцы не сразу сообразили, откуда бьет этот пулемет. А когда сообразили, было уже поздно: к русским подошел на помощь третий взвод с подпоручиком Полубояровым. Пехотинцы не мешкая установили трофейный «максим», предусмотрительно укрытый запасливым Львовым от недреманного начальственного ока, и атака спешенных улан на старую мельницу захлебнулась под огнем двух пулеметов.
Вернувшийся к командиру Чапаев ликовал, торопливо набивая магазины. Он так увлекся этим занятием, что не сразу расслышал шепот командира:
– …обидно. Черт, как обидно – вот так нелепо сдохнуть…
Сначала Василий не поверил своим ушам, а потом попытался вскочить на ноги. И вскочил бы, если бы лежавший рядом Львов не ударил его под колено и свалил обратно наземь.
– Василий Иванович, скажи честно: ты дурак, или просто карма у тебя такая – под дурные выстрелы подставляться?
Ответ Чапаева потонул в грохоте «мадсена». Длинная, на две трети магазина, очередь свалила целый десяток улан, а остальных заставила вжаться в землю, мечтая затеряться в невысокой траве. С правого фланга застучал MG-08, окончательно срывая очередную попытку атаки.
Когда стрельба поутихла, младший унтер-офицер Чапаев все-таки рискнул спросить:
– Ваше благородие, а чего помирать-то собрались?
Прежде чем ответить, штабс-капитан вытащил из кармана портсигар, достал ароматную папиросу «Зефир», закурил и выпустил тонкую струйку дыма.
– Видишь ли, Василий Иванович, – произнес он неестественно спокойно, – долго мы не продержимся. Нас застукали, считай, со спущенными штанами, так что особых надежд на благополучный исход этой драки у меня лично очень мало. И с каждым отстрелянным патроном остается их все меньше и меньше…
– Но почему?!
– Потому, – жестко отрезал Львов. – Их тут – целый полк, а нас – и полной роты не наберется. Патронов нам хватит на два, пусть – на три часа хорошего боя, а потом? В плен мы сдаваться не собираемся, значит, в штыки? Я вам скомандую: «На нож!», и пойдем мы в свою последнюю атаку…
Василий Иванович задумался. Только что он был готов торжествовать очередную победу, к которым привык, служа под командой Львова, но жестокие слова штабс-капитана заставили его взглянуть на ситуацию с другой стороны. И хотя эта сторона ему не больно-то нравилась, он не мог не признать правоту Львова. Надо бы отойти, но как оторваться от этих треклятых германцев? Да и куда бежать? Где теперь искать своих? Кто знает, сколько этих немцев и докуда они смогли добраться?..
Уланы снова поднялись в атаку. В этот раз пулеметчики экономили патроны и подпустили немцев поближе. Вместе с длинными, напористыми очередями почти в упор в наступающих полетели ручные гранаты, и атака снова захлебнулась.
На мгновение стрельба полностью прекратилась, и наступила какая-то странная, ненормальная тишина. Лишь где-то далеко бухали орудия да изредка вскрикивал какой-то тяжелораненый улан.
Внезапно Львов приподнялся на локте и прислушался.
– Чапаев, слышишь? – спросил он тихо.
Василий Иванович напряг слух и явственно расслышал топот множества копыт.
– Ну вот, собственно, и все, – все с тем же истерическим спокойствием произнес штабс-капитан. – Знаешь, что это такое?
Хотя унтер и догадывался, но почему-то отрицательно помотал головой.
– Это кавалерийский полк. Еще один. И идет к нам… – Львов усмехнулся какой-то мертвой усмешкой и хлопнул Чапаева по плечу: – Василий Иванович, ты песню «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“» знаешь? Можешь запевать, потому что это – наш последний парад…
С этими словами он вытащил свой маузер, прищелкнул колодку и положил его рядом, потом поудобнее ухватил пулемет…
Уланы, как видно, тоже услышали подходящее подкрепление и снова рванули вперед. Пулеметы снова загремели, но боеприпасы к немецкому трофею уже заканчивались, поэтому подпоручик Полубояров приказал экономить патроны. Правильное решение, но не в такой ситуации…
Ободренные тем, что плотность огня упала, немцы бросились вперед. «Мадсен» яростно огрызался короткими очередями, ожесточенно хлопали трехлинейки, но с каждой минутой становилось все понятнее: русским не устоять…
Чапаев сунул набитый магазин своему командиру и вдруг услышал совершенно не подходящие к погонам штабс-капитана слова. Львов не пел, не кричал, а словно бы яростно выплевывал слова:
