Андрей Юрьевич Митрофанов
Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)

Стремясь объяснить возникновение Соборного движения и вмешательство императорской власти в церковную жизнь исключительно социально-экономическими предпосылками в рамках господствовавшего в советской историографии идеологического принципа «исторического материализма», советский византинист М. В. Левченко попытался представить лидирующее положение Церкви в поздней Римской империи как результат экономической поддержки со стороны государства. В связи с этим Соборное движение, как и остальные элементы церковного управления, воспринималось в качестве малозначительных для общей характеристики положения Церкви деталей церковно-политической «надстройки». По словам М. В. Левченко, «идеологической опорой правительства являлась христианская церковь, с которой правительство Римской империи уже в IV в. заключает тесный союз… Христианская церковь становится могучим общеимперским учреждением, имеющим налаженные порядки и свою иерархию, такую же сложную и громоздкую, как и правительственная административная машина. Высшее духовенство добивается полной независимости от массы верующих и высоко поднимается над этой массой. Церковь издавна приспособила государственное административное деление для своей организации. Города сделались местопребыванием епископов. Главные города провинции, где собирались съезды епископов, сделались резиденциями митрополитов, в подчинении которым находились епископы данной провинции… В награду за свои услуги церковь получала от правительства крупные земельные владения, многочисленные права и привилегии. Императорская власть поручает церковникам заведывание целым рядом государственных и муниципальных дел, выполнение которых было не под силу правительственным чиновникам, предоставляя для этого соответствующие средства»^[28].

В рамках данной констатации, достаточно фактологически насыщенной, Соборное движение предстает в качестве еще одного элемента церковного управления, по-видимому заимствованного у государства, скопированного с неких образцов римской управленческой системы. При этом, однако, остается невыясненным, руководствуясь какими мотивами императорская власть оказалась столь недальновидной и пошла на то, чтобы в благодарность за идеологические услуги попустительствовать созданию церковного управленческого аппарата, идентичного по своей сложности государственному, как будто не замечая того, что в ближайшей перспективе этот административный «двойник» будет способен конкурировать с государственной властью, ничем до этого времени неограниченной, а Соборы, состоящие из наделенных светскими полномочиями «церковников», смогут стать реальной помехой на пути вмешательства государственной власти в церковную жизнь, реальность которого никто из исследователей Соборного движения поздней Римской империи всерьез не оспаривал.

Именно невозможность объяснить возвышение Церкви в IV в. экономическими причинами заставляла исследователей искать более глубокие истоки влияния церковных Соборов на позднеримское общество во взаимоотношениях между Церковью и этим обществом, тем более что дары государства по отношению к Церкви первоначально были весьма скромными: по замечанию Ш. Пьетри, по отношению к столичной Римской Церкви «Константин не дарует ни богатства ни могущества: епископ не мог бы состязаться с сенаторскими семействами, допуская даже то, что он желал бы стать участником игры в подобную аристократическую конкуренцию»^[29].

На фоне отмеченной выше деградации городского сословия куриалов именно Церковь явилась тем институтом, который мог цементировать и укреплять старые полисные социально-политические традиции, наполняя их новым христианским содержанием, основывая их на новых принципах. Именно такой вывод был сделан Г. Л. Курбатовым, который так характеризовал причину усиления административного влияния Церкви в IV в.: «Для всей политики позднеантичной церкви характерен ярко выраженный «градоцентризм». Позднеантичная церковь не просто копировала полисное и государственное устройство в своей организационной структуре. Город был центром христианской епархии – главного звена церковной организации, центром распространения христианства… Градоцентризм отражал не просто стремление укрепить значение города как религиозного центра. Он носил последовательно позднеантичный по своей сущности характер. Чрезмерное для потребностей населения города строительство церквей определенно отражало идеалы полисного патриотизма, поскольку для строительства пышных городских церквей использовались и скромные доходы сельских приходов… многочисленность городского духовенства в значительной степени объяснялась широким притоком в его ряды плебейского населения городов»^[30].

Итак, логично было бы предположить, что именно преобразованная в рамках церковного диоцезального устройства полисная традиция способствовала интенсификации Соборов в качестве собраний клириков и представителей мирян, а широкая вовлеченность в церковную жизнь различных слоев населения способствовала интенсивному распространению и популярности Соборных решений. Также, по всей видимости, именно преемственность полисных традиций в Церкви очень скоро породила тот подчеркнуто пышный стиль жизни архиереев при некоторых епископских кафедрах, который служил поводом для упреков в адрес Церкви со стороны язычников, в частности со стороны Аммиана Марцеллина^[31]. Однако бесспорным представляется, что указанная адаптация полисных традиций церковными институтами оказалась столь успешной именно потому, что она произросла на благодатной почве, а именно на Соборном устройстве Церкви, присущем христианству с первых веков существования. По словам Ж. Годме, «если оставить в стороне Иерусалимский Собор, Соборные съезды засвидетельствованы со II в. на Востоке и в Риме», – то есть антимонтанистские Соборы эпохи Тертуллиана и Собор в Риме по поводу даты Пасхи при папе Викторе^[32].

Можно признать справедливым утверждение Р. Лицци Теста, согласно которому «Церковь в момент, когда государство было более слабым, принимала от него публичные функции, возложив на себя ответственность за идеологическое наследие Римского духа»^[33], – хотя, вместе с тем, «…возвышение Церкви в качестве великой силы было непременно связано с политической ролью, которую Ее иерархи сумели сыграть»^[34]. Следует согласиться с основным выводом Р. Лицци Теста, согласно которому исследования индивидуальной деятельности отдельных персонажей – деятелей италийской церковной истории – позволяют в полной мере представить масштабы этой политической роли Церкви, поскольку именно церковно-политические деятели Италии IV в. подают пример того, каким образом в реальности воплощались различные общественные течения: от зарождавшегося на Западе монашества до социально-активного городского плебса^[35]. Иными словами: «Клир и епископ, которые по происхождению и традициям были горожанами,… заботились о повышении роли и авторитета центра епархии»^[36].

В рамках указанной политической роли церковные Соборы, в Италии в особенности, становились реальным инструментом влияния Церкви на общество. Именно поэтому Соборы уже с середины IV в. являют пример противодействия некоторым инициативам императорской власти, которое выражалось на каноническом уровне, то есть на уровне церковного законодательства: достаточно вспомнить вслед за современным итальянским исследователем Л. Де Джованни факт публичного осуждения такими влиятельными епископами как Осий Кордубский и св. Амвросий Медиоланский того принципа императорского вмешательства в церковные дела, на реальности и безусловности которого настаивали А. А. Васильев и Г. Буассье^[37]. Усиливавшаяся политическая роль Церкви в IV в. и, в частности, то высокое общественное положение церковного суда, о значении которого для светского сознания писал еще аббат Л. Дюшен^[38], обеспечили создание ситуации, в рамках которой в лице церковного авторитета возникал реальный противовес императорской власти, бывшей доселе безграничной. Неслучайно, рассуждая о политических реалиях, присущих ранней Византии, Г. Л. Курбатов писал: «Формула «глас народа – глас Божий» была известной политической реалией в жизни Византии, христианским обоснованием права критики и выражения своего мнения «богоизбранным народом» «богоизбранному императору»^[39].

Указанное возвышение Церкви в ранневизантийском обществе, политическим выражением которого стало епископское городское управление, – явление чрезвычайно сложное, отмеченное многочисленными спорами среди исследователей. Можно вести полемику о том, было ли это усиление Церкви обусловлено экономической независимостью, то есть явилось ли оно результатом того, что начиная с IV в. «…экономическая активность в городе во многом уже зависела от Церкви, – в силу чего, – в ее руках сосредотачивалась едва ли не большая часть товарного производства»^[40], или же оно в большей степени определялось стремлением государства использовать новый религиозный институт в своих целях «для контроля над государственным управлением»^[41]. Вне зависимости от результата данной полемики реальность церковного авторитета и епископского управления в муниципалитете позднеримского города не вызывает сомнений. Источники, оставшиеся от IV в., однозначно свидетельствуют в пользу означенного вывода, применяя к епископу такие эпитеты как pater populi, pater patriae, pater et rector urbis^[42], в то время как новейшие исследования лишь подтверждают, что политические функции епископов были выражением высокого социального положения Церкви, причем наиболее открытых и прямых форм епископское управление городом достигло в IV в. именно в Италии, в таких городах как Медиолан (ныне Милан), Комум (ныне Комо), Лаус Помпея (ныне Лоди), Клатерны (ныне Клатерна), Тридент (ныне Тренто) и Колония Цивика Августа Бриксия (ныне Брешия)^[43]. Реальность епископского городского управления в Италии признавал даже А. Хольвег, скептически воспринимавший утверждение о наличии независимого епископского политического правления в ранней Византии в противовес распространенному мнению другого немецкого исследователя Д. Клауде^[44].

Однако если полемика, предполагающая восприятие епископского городского управления и усиления Церкви в целом как результат либо экономического господства, либо особого волеизъявления государства, неспособна исчерпывающим образом осветить корни рассматриваемого явления, то остается вопрос – проявлением каких исторических тенденций все-таки стало означенное общественное господство Церкви и ее политическое лидерство в еще полуязыческом социуме? Подробное исследование Соборного движения в IV–V вв., в особенности изучение Соборов позднеримской Италии – где столкновения интересов Церкви и государства были наиболее частыми, а политическое лидерство Церкви проявилось наиболее отчетливо – приводит к выводу, что именно Соборная активность иерархов и мирян, уходящая корнями в раннецерковное каноническое устройство, привела к тому, что Церковь выступила в качестве юридически и морально независимого от государства сообщества. Это обстоятельство не могло не вызвать определенный сдвиг в общественном сознании, отождествлявшем прежде всю полноту власти с императором, а также не могло не привести к ощутимым политическим изменениям в положении Церкви.

Исключительное место Собора как одного из главных трибуналов в пространстве позднеримского и ранневизантийского общества было уже очень скоро засвидетельствовано самим императорским законодательством, в данном случае признававшим de facto указанное положение церковных Соборов в политической и общественной жизни. В частности, уже закон Константина от 3 июля 321 г., дававший право частным лицам оставлять имущество Церкви по завещанию, рассуждая о церковном представителе, полномочном принимать завещанное, аппелировал такой категорией как «sanctissimum Ecclesiae Catholicae uenerabilisque concilium» (святейший Собор Кафолической и почитаемой церкви), чем по сути признавал в качестве главной инстанции, способной представлять полноту Церкви перед внешними юридическими лицами, вовсе не отдельных епископов, а именно церковный Собор^[45]. Хотя упомянутый закон положил начало бесчисленным судебным тяжбам между держателями церковных бенефициев и наследниками завещателей^[46], важен был сам принцип, в рамках которого синоды получали право распоряжаться имуществами, которые, являясь собственностью религиозной коллегии – в данном случае Церкви, – в силу норм еще языческого законодательства были теоретически неотчуждаемы^[47]. Спустя полвека, 17 мая 376 г., вышел закон Валента, Грациана и Валентиниана, в рамках которого предписывалось разграничение полномочий диоцезального синода и светских магистратских судов: в компетенцию первым отдавались все дела, имеющие отношения к религиозной жизни, а вторым – уголовные дела^[48]. Однако указанное разграничение полномочий, официально уравнявшее Соборное разбирательство и светскую судебную процедуру, в действительности означало провозглашение полной судебной самостоятельности Церкви. Объявленная же законом автономия уголовных разбирательств от церковного авторитета сводилась на нет другими законами, устанавливавшими порядок, по которому дело епископа могло разбираться только судом других епископов, каким бы не было обвинение: так родилось явление, известное как «episcopalis audientia»^[49]. Данные законы окончательно закрепляли за церковными Соборами судебные прерогативы, независимые от светского правового пространства.

Разумеется, реальные взаимоотношения Церкви и государства далеко выходили за рамки установленного законодательства. Временами бывает чрезвычайно сложно определить, в какой степени те или иные Соборы были реально независимы от влияния императорской власти, однако приведенные выше примеры определенно свидетельствуют в пользу того, что несмотря на конфликты и противостояние, церковные Соборы и вместе с ними вся церковная организация юридически и политически являлись в основе своей независимыми от императорской воли^[50]. Особенно явственно подобное положение проявилось именно в Италии, где после упорной Соборной борьбы против арианства, поддерживавшегося императором Констанцием – на определенном этапе проигранной, – именно активная деятельность св. Амвросия Медиоланского по проведению независимых диоцезальных синодов и крупных окружных епископских съездов, по выражению Е. Ману-Нортье, «положила предел императорскому всемогуществу»^[51].

Именно суверенитет Соборного управления Церковью по отношению к государству стал характерной чертой италийского Соборного движения IV–V вв. и, вместе с тем, италийские Соборы демонстрируют пример реального влияния Церкви как на политическую обстановку, так и на общество. На основании изучения таких италийских Соборов как Аквилейский 381 г., окончательно подорвавший могущество влиятельной арианской политической партии в Северной Италии и на Балканах, Медиоланские 390 и 393 гг., на которых св. Амвросий Медиоланский использовал прежде всего политический авторитет своей кафедры, Туринский Собор 398 г., пытавшийся способствовать как церковному, так и общественному умиротворению галльских и испанских провинций, потрясенных за восемнадцать лет еретическим движением Присциллиана, узурпацией Максима и церковным расколом Феликса, Римские 484, 485 и 495 гг., ставшие символом церковной оппозиции императорской политики компромиссов по отношению к еретикам-монофизитам, можно сделать важный вывод. Этим наиболее отчетливо подтверждается тезис Г. Острогорского, признавшего Церковь новым движущим фактором власти в христианской империи, который с течением времени приобретал все больше влияния^[52]. В общественно-политической сфере это влияние распространялось именно в силу Соборной активности, вовлекавшей в круг церковных проблем – как догматических, так и политических – все большее число лиц, напрямую не связанных с церковной юрисдикцией: светских чиновников, городских магистратов, представителей сенатских фамилий. В силу данного обстоятельства церковная жизнь уже волновала не только членов императорский фамилии, но все более широкие слои общества.

«Силлабус» и хронология италийских Соборов IV–V вв.

Церковная история Италии IV–V вв., столь явственно показывающая реальную роль Церкви в позднеримском обществе, представляется прежде всего историей Соборного движения. Прославленный издатель синодальных актов XVIII в. епископ Лукки Д. Манси в рамках составленного «силлабуса», т. е. общего перечня Соборов, представил по частям во втором, третьем, четвертом и шестом томах своей «Sacrorum Conciliorum nova et amplissima collectio» наиболее пространный перечень италийских Соборов IV–V вв., в который вошли съезды епископов, как реально осуществлявшие свои заседания в эпоху, последовавшую за I Вселенским Собором, так и те, относительно реальности которых позволительно усомниться на основании современных научных данных. Этот перечень в сочетании с необходимыми исправлениями, вносимыми в него на основании открытий современной церковно-исторической науки, выглядит следующим образом:

Concilium Romanum III sub Siluestro a. 325. Апокрифический Собор, деяния которого появились в начале VI в. среди «симмахианских апокрифов»; данные деяния наиболее подробно исследованны с точки зрения текстологии Л. Дюшеном^[53].

Concilium Romanum I sub Iulio a. 337. Собор подтвердил для восточных епископов истинность никейского вероопределения; присутствие в деяниях имени консула Флавия Фелициана (см.; Appendix I) и точное число позволили бы датировать Собор 13 сентября 337 г., однако тот факт, что в деяниях присутствуют имена неких Юлия Медиоланского и Бенедикта Аквилейского, не встречающиеся в древних редакциях епископских каталогов (См.; Appendix III), а также имя консула Максимиана, не бывшего консулом в 337 г., свидетельствует об апокрифичности сохранившихся деяний.

Concilium Romanum II sub Iulio a. 340. Среди исследователей было распространено мнение, согласно которому именно на этом Соборе был принят «афанасиевский» символ «Quicumque». Одним из первых на реальности данного Собора настаивал еще в XVII в. С. Биний, однако отсутствие полноценных документов не позволяют определенно датировать данный Собор. Ш. Пьетри полагал, что Собор, на котором италийские епископы собрались выслушать богословские аргументы св. Афанасия Александрийского, произошел в конце 340 – начале 341 г.^[54].

Concilium Romanum III sub Julio a. 342. Собор принял в общение св. Афанасия Александрийского; реальной датой следует, по-видимому, считать осень 341 г.^[55].

Concilium Mediolanense I a. 346/7. На Соборе никейское вероучение защищалось перед легатами Антиохийской Церкви; реальной датой следует считать 346 г., причем, по всей вероятности, основной задачей Собора было разбирательство учения Фотина Сирмийского.

Concilium Mediolanense II a. 350. Собор, направленный против Фотина Сирмийского; реальная дата 348 год.

Concilium Romanum a. 349. Д. Манси в своей «диссертации» указывал на то, что данный Собор примирил Урсакия и Афанасия. Как показывает Т. Барнес, на Римском Соборе 347 г. папа Юлий подверг Соборному осуждению Фотина Сирмийского, следуя предшествовавшим Медиоланским Соборам, собранным по воле императора^[56], из чего можно заключить, что, по видимому, Д. Манси имел в виду Римский Собор 347 г. Однако спустя некоторое время после Медиоланских Соборов Урсакий и Валент были приняты в общение папой Юлием только после того, как принесли публично покаяние, о чем свидетельствуют некоторые из папских посланий, хотя непосредственно Римский Собор 349 г. не оставил актов^[57].

Concilium Romanum sub Liberio a. 352. Очень мало известно о данном Соборе и, скорее всего, он не имел принципиального значения для дела арианского спора, как полагал Д. Манси. Однако факт его созыва подтверждается прежде всего тем, что в этом году новым Римским епископом стал Либерий, стремившийся продолжить по отношению к св. Афанасию покровительственную политику своего предшественника Юлия. Если Т. Барнес настаивает на осени 352 г. как на подлинной дате Собора, то Ш. Пьетри высказывается в пользу весны – начала лета 353 г.^[58].

Concilium Mediolanense a. 355. На данном Соборе император Констанций заставил большинство епископов осудить св. Афанасия.

Concilium Romanum sub Felice a. 357. Осудил Урсакия и Валента. О данном Соборе сообщается хронистом «Liber Pontificalis»^[59], однако реальность его проведения выглядит весьма проблематично. См. ниже очерк деяний Ариминского Собора 355 г.

Concilium Ariminiense а. 359. Представлял собой знаменитую попытку догматизировать омийство в масштабах всей Церкви.

Concilium Romanum sub Liberio a. 362. Об этом Соборе известно только то, что к нему пневматомахи во главе с Македонием адресовали свое вероучительное послание.

Concilium Romanum I [sub Damaso] a. 364. Собор, вероятно, был направлен был направлен против Урсакия Сингидунского и Валента Мурсийского, хотя датировка выглядит более чем странно, учитывая, что Дамас возглавил Римскую кафедру в 366 г.

Synodus Romana II sub Damaso a. 369. Хотя Д. Манси утверждал, что данный Собор был направлен против антипапы Урсина и Авксентия Медиоланского, осужденного 153-мя епископами. В действительности Римский Собор отказался осудить Урсина, несмотря на признание власти Дамаса. Ш. Пьетри датировал Собор октябрем 368 года^[60].

Concilium Mediolanense inter annos 374–378. Очень мало сведений о Соборе; известно, что он произошел в небольшом составе уже при св. Амвросии против ариан, после того как Валент стал цезарем.

Concilium Romanum III sub Damaso a. 373 – на 372 г. как подлинной дате Собора настаивали Ф. Ланцони и Ш. Пьетри, в то время как М. Радэ склонялся к 369 г., хотя и не абсолютизировал эту датировку^[61]. Послание Собора, деяния которого могли принадлежать Римскому Собору против Авксентия, было отправлено медиоланским диаконом Сабином в Египет св. Афанасию^[62].

Synodus Romana sub Damaso а. 375. Синод был направлен против Луция Александрийского, который был «invasor sedis» (захватчик трона).

Concilium Romanum IV sub Damaso a. 378. Более вероятной датой является 377 год. На Соборе, который рассматривал дело по обвинению папы Дамаса урсинианами, а также низложил Урбана Пармского, присутствовал св. Амвросий Медиоланский^[63].

Concilium Romanum V sub Damaso a. 378. Собор, произошедший в начале 378 г., которому приписывается издание «Tomus Damasi» – омоусианского определения, а также анафематизмов, направленных против врагов никейского вероучения.

Concilium Mediolanense fortasse a. 380. Об этом собрании италийских прелатов практически ничего не известно кроме того, что на нем св. Амвросий разбирал совместно с Сиагрием Веронским дело посвященной Богу веронской девы Индиции^[64], обвиненной в нарушении обетов.

Concilium Aquileiense a. 381. На этом знаменитом Соборе св. Амвросий Медиоланский осудил Палладия Ратианского, Секундиана Сингидунского и пресвитера Аттала.

Concilium Romanum VI sub Damaso a. 381. Под этим названием, скорее всего, скрывается Римский Собор лета 382 г. при Дамасе по делу антиохийской схизмы, анафематствовавший в присутствии св. Амвросия Медиоланского и Валериана Аквилейского сторонников Флавиана Антиохийского.

Concilium Italiae annos 381–382. Д. Манси указывал, что данный Собор против Аполлинария произошел либо в Милане, либо в Аквилее, либо в другом италийском городе^[65]. Современный исследователь Ш. Пьетри убедительно показал, что дело Аполлинария могло разбираться только на Римском Соборе 378 г., тогда как послания, изданные Д. Манси, принадлежали Аквилейскому Собору. По словам А. А. Спасского, о данном Соборе в Италии «ничего не знает история»^[66].

Concilium Romanum sub Syricio a. 386. Собор, в частности, рассматривал внутренние дисциплинарные проблемы Римской Церкви, связанные с полномочиями пресвитеров и с комплектованием понтификального архива.

Concilium Mediolanense a. 390. Д. Манси указывает, что данный Собор осудил Ювиниана^[67]; на самом деле в начале 90-х гг. было два Медиоланских Собора: первый, рассмотревший проблему фелицианской схизмы в Галлии, проходил под председательством св. Амвросия как раз в 390 г., а второй, осудивший Ювиниана, также под руководством св. Амвросия осуществлял свою деятельность в 393 г.

Concilium Romanum a. 390–392. Д. Манси пропустил этот Собор, который был направлен против учения Ювиниана^[68].

Synodus Capuana a. 392. Синод происходил под председательством св. Амвросия и рассматривал проблему антиохийского раскола, осудил Боноса Наисского и сакраментальные злоупотребления, происходившие в Карфагенской церкви.

Concilium Taurinense non ante a. 397. Реальной датой данного Собора, проходившего под председательством Симплициана Медиоланского по поводу галльских церковных проблем, является 398 год (хотя именно дата Туринского Собора более всего подвергалась сомнениям в историографии начала XX в.).

Concilium Romanum sub Anastasio fortasse a. 400. Рассматривал донатистскую проблему, в связи с которой запретил беспрепятственный въезд заморских (африканских) клириков в италийские диоцезы.

Concilium forte Romanum sub Innocentio a. 405. О данном Соборе известно лишь только то, что он выразил поддержку сосланному св. Иоанну Златоусту в присутствии Венерия Медиоланского и Кромация Аквилейского. Примерно в то же время в Риме произошел, вероятно, еще один Собор против манихеев и некоторых других сект. Ш. и Л. Пьетри полагают, что Собор должен был произойти в 406 году^[69].

Synodus Romana I sub Zosimo a. 417. Данному Римскому Собору предшествовал Римский Собор 415 г., принявший антиохийского пресвитера Кассиана. Подлинная дата Римского Собора папы Зосима, разбиравшего дело пелагианствовавшего пресвитера Целестия – начало 418 г.

Synodus Romana II sub Zosimo а. 418. Об отдельном Соборе, согласно Д. Манси, рассматривавшем дело Пелагия^[70], свидетельствуют послания Зосима.

Concilium Ravennatense a. 419. На Равеннском Соборе император Гонорий разрешил спор за Римскую кафедру между Бонифацием и Евлалием.

Concilium Romanum I sub Coelestino a. 430. Реальность данного Собора, будто бы собранного Папой Целестином по делу Нестория Константинопольского, должна быть подвергнута сомнению (см. ниже).

Concilium Romanum II sub Coelestino a. 431. Данный Собор как будто оставил памятник под названием «commonitorium Papae Coelestini episcopis et presbyteris euntibus ad Orientem» (краткое наставление папы Целестина епископам и пресвитерам, едущим на Восток). Данный документ был опубликован Э. Балюзом по знаменитым Кольбертинскому и Ватиканскому кодексам, однако относительно его достоверности уже в XVII в. высказывались весомые сомнения^[71].

Synodi Romanae sub Xysto annos 432–440. Небольшие собрания Римского клира при папе Сиксте, связанные с церковной организацией римских базилик.

Concilium Romanum sub Leone a. 449. Данный Собор осудил решения Эфесского «разбойничьего» Собора.

Concilium Mediolanense a. 451. Провинциальный Собор лигурийских епископов во главе с Евсевием Медиоланским, связанный с христологическими спорами и адресовавший послание к св. папе Льву I.

Concilium Romanum sub Hilario a. 465. Данный Собор рассматривал внутренние конфликты, произошедшие в Тарраконской провинции.

Concilium Romanum sub Felice a. 484. Собор был направлен против Акакия Константинопольского.

Concilium Romanum sub Felice a. 485. Данный Собор осудил Акакия Константинопольского и отпавшего легата Целия Мисена, епископа Куманского.

Concilium Romanum sub Felice a. 487. Собор рассматривал сакраментальные злоупотребления в Карфагенской Церкви.

Concilium Romanum sub Gelasio a. 495. На этом Соборе папа Геласий принимал покаяние Целия Мисена, которого заставили вступить в евхаристическое общение с Акакием Константинопольским.

Synodus Romana I sub Symmacho a. 499. Этот синод пытался закрепить положение Симмаха на Римской кафедре.

Synodus Romana II sub Symmacho a. 500. Как некогда указывал С. Биний, данный синод 115 епископов осудил Петра Альтинского, одного из противников Симмаха^[72]. Однако тот факт, что синод не оставил никаких деяний, а также невозможность признать датой Соборного осуждения Петра 500-й год, заставляют подвергнуть сомнению реальность синода 500 г.; Ш. Пьетри и Л. Пьетри указывают, на основании сведений Эннодия и писем Теодориха, на то, что в течении лета 502 г. произошло три синодальных заседания (последнее 1 сентября), на которых италийские прелаты разбирали дело Симмаха при участии его соперника Лаврентия. Акты этих заседаний не дошли до исследователей^[73].

Synodus Romana II (III) sub Symmacho a. 502. Во время этого синода, происходившего 23 октября 502 г., произошло кровопролитие, и Симмах оказался заточен.

Synodus Romana III (IV) Palmaris sub Symmacho a. 502. «Победный» синод провозгласил 6 ноября 502 г. торжество Симмаха, отменив постановление 483 г., связанное с Одоакром, по которому избрание Римского епископа должно было осуществляться «по совету» светской власти.

Однако, несмотря на такое количество Соборов (за полтора столетия около пятидесяти), только нескольким из них было суждено оказать серьезное влияние на богословское и каноническое развитие Западной Церкви в последующие столетия. Современный французский исследователь Ж. Годме, исследуя Соборную деятельность с канонической точки зрения, привел перечень тех Соборов, решения которых многократно переписывались при составлении канонических сборников и неизменно присутствовали в традиции церковного права. Таких Соборов всего тринадцать, причем среди них первое вообще место занимает Римский Собор 313 г. папы Мильтиада, который по своему характеру принадлежал еще к доникейской эпохе и поэтому не рассматривался в настоящем исследовании.

Римский Собор лета 313 г., восемнадцати епископов под председательством папы Мильтиада, собранный, чтобы рассматривать дело африканских донатистов.

Римский 341 (340) г., пятидесяти епископов Италии и Востока.

Римские синоды при Дамасе (366–384) (шесть Соборов).

Аквилейский Собор 381 г.

Римский Собор 386 г.

Капуанский Собор 392 г.

Туринский Собор 398 г. (упоминается Ж. Годме в числе наиболее значимых галльских Соборов)

Римский Собор 495 года^[74].

Это обстоятельство вынуждает проанализировать хронологию италийских Соборов, чтобы выделить основные этапы Соборного движения в Италии IV–V вв. Вместе с тем необходимо было бы подчеркнуть, что в современной историографии история Соборов как центральных событий церковной жизни, оказывавших действенное влияние и на политическую обстановку и на юридическое сознание современников, приобретает несколько иное значение в связи с исследованиями просопографического характера. В рамках данного метода памятники Соборной деятельности рассматриваются прежде всего как источники, имеющие ценность в зависимости от содержащихся в них свидетельств, касающихся реальной исторической роли различных деятелей церковной истории; примерно таким же образом рассматриваются в просопорграфических исследованиях памятники эпиграфики. В частности, А. Джонс, используя акты многочисленных Соборов позднеантичного времени, никак не выделял эти акты ни топографически, ни типологически, воспринимая синодальные документы в одном ряду с прочими письменными источниками^[75]. Более тщательно с точки зрения просопографии акты италийских Соборов были рассмотрены в фундаментальном исследовании Ш. и Л. Пьетри, посвященном христианской Италии IV–VII веков.