Андрей Воронин
Слепой. Смерть в подземке
Он остановил машину около крайнего подворья. Дальше дороги не было, колеи просто терялись в траве, бесследно растворяясь в первозданном российском бездорожье. Выпрыгнув из кабины, с удовольствием разминая ноги, Глеб подошел к забору и, приподняв, одну за другой развел в стороны створки ворот заднего, хозяйственного въезда во двор. Загнав машину в сад, он снова вышел, чтобы повторить операцию со створками в обратном порядке.
Пока его агент воевал с вросшими в дерн, сколоченными из подгнившего штакетника воротами, Федор Филиппович тоже выбрался из машины и прогулялся в сторону дома. В воздухе пахло перестоявшей травой и доспевающей антоновкой, в присыпанной опавшей листвой жухлой тимофеевке желтели круглые бока яблок. Генерал подобрал одно, обтер о полу пиджака и понюхал, а потом, не устояв перед соблазном, надкусил. Антоновка, как ей и полагается в эту пору года, оказалась кислой и чересчур твердой для его зубов. Федор Филиппович вздохнул и не без сожаления выбросил яблоко обратно в траву.
Дом был старый, но еще крепкий. Он стоял на высоком кирпичном фундаменте, глядя на нового жильца радужными от старости, но промытыми дочиста оконными стеклами. У вросшего в землю сарая громоздилась похожая на юрту кочевника круглая поленница березовых дров, запущенный палисадник сплошь зарос побегами сирени, которая местами поднялась в два человеческих роста, скрыв фасад от нескромных взглядов прохожих.
– Цена крови, – сказал подошедший сзади Сиверов. – Вашей крови, товарищ генерал. Значит, смотрите. Удобства в доме. Канализация, правда, местная, но она есть, и это большой плюс, который станет еще больше, когда начнутся холода. Печка не дымит, я проверял, и тепло держит вполне прилично. Баня – вон она, за сараем. Лес – там, в нем, по слухам, грибов – хоть косой коси. Речка в двух шагах, и рыбы в ней, если верить местным, предостаточно. Магазин в центре деревни, это, как выйдете из ворот, налево… Да, собственно, не заблудитесь, направо-то – чистое поле… Это, конечно, не Нью-Йорк, зато тут не в пример спокойнее, чем на Бродвее. С соседями как-нибудь договоритесь, люди они неплохие, хотя и сильно пьющие… Легенду свою помните? Вы – военный пенсионер, решили на старости лет податься поближе к природе…
– Дауншифтер, – блеснул познаниями в модном жаргоне генерал. – Да, Глеб Петрович, загнал ты меня, куда Макар телят не гонял! Считай, заживо похоронил. Нарочно, что ли? Избавиться от меня решил?
– Зато здесь вас ни одна собака не найдет, – с озабоченностью, которая не была наигранной, сказал Слепой. – Соседям, конечно, будет любопытно, что вы за птица, но настучать на вас они гарантированно не смогут – просто не сообразят, кому стучать. В самом крайнем случае заглянет участковый, проверит документы. Они у вас в полном порядке, так что…
– Да будет уже, – нетерпеливо прервал его Федор Филиппович. – Я не умственно отсталый, чтоб разжевывать для меня элементарные вещи. Давай показывай, что за хоромы ты для меня приготовил. Да, и напомни-ка, будь добр, как зовут этого твоего тренера?
– Безродный, – вынув из кармана и протягивая ему связку ключей, сказал Глеб. – Николай Николаевич. Неужто не помните?
– Нет, – подумав, решительно объявил генерал Потапчук, – не помню. Ну ладно, надо будет – вспомню.
Обронив эту загадочную фразу, он поднялся на крыльцо и принялся со стариковской медлительностью подбирать ключи к дверным замкам. Это удалось с третьей попытки. Тяжелая дверь тихонько скрипнула, впустив его в пахнущий сухими травами и мышами сумрак сеней. Глеб Сиверов озадаченно почесал в затылке, пожал плечами и решительно последовал за генералом в его временное убежище.
Глава 6
В раздевалке бубнили голоса. Помещение было большое, рассчитанное на одновременное пребывание солидного количества посетителей спортивно-развлекательного центра; ряды жестяных шкафчиков превращали его в настоящий лабиринт, в котором звук гулял, как ему заблагорассудится, так что, стоя у дверей, было трудно понять, откуда доносятся голоса, чьи они и о чем идет разговор.
Впрочем, о том, кто говорит, догадаться было нетрудно. У Ник-Ника не хватало средств на приобретение или хотя бы аренду отдельного, должным образом оборудованного для тренировок будущего чемпиона мира спортивного зала. Но выкупить зал на время занятий с Дугоевым он мог себе позволить, и тот тренировался так, как надлежит чемпиону: без посторонних глаз и очередей к тренажерам и спортивным снарядам, в компании тщательно отобранных спарринг-партнеров. Всего их было трое, и каждый был особенно хорош в чем-то одном: кто-то славился фирменным неотразимым хуком слева, кто-то был отобран за особую подвижность и манеру нападать на соперника чуть ли не со всех сторон одновременно, как бы заключая его в центр бешено вращающейся и непрерывно сыплющей ударами сферы, а последний, третий, по фамилии Белов, во-первых, отлично держал удар, во-вторых, сам бил, как из пушки, а в-третьих, по комплекции и весу приближался к действующему чемпиону мира, техасцу по прозвищу Бешеный Бык, который, как было доподлинно известно Безродному, тянул на полных полтора центнера.
Когда Ник-Ник подошел к своему шкафчику, голоса стали разборчивее. Они доносились из соседнего прохода, и, если бы тренер взял себе за труд подтянуться на руках и посмотреть поверх составленных спина к спине шкафчиков, беседующие стали бы видны ему как на ладони. Разумеется, ничего подобного он делать не стал, поскольку уже узнал голоса. Один принадлежал упомянутому выше Белову; обладатель второго голоса был Дугоев.
– Чудак ты, Барсик, ей-богу, чудак, – дружелюбно басил Белов. – Такой большой, бреешься по два раза в день…
– По три, – поправил Марат.
– Тем более. А в сказки до сих пор веришь! Конечно, перед финальным боем чемпионата мира надо быть в форме, кто же с этим спорит! Но надрываться-то зачем? На таком уровне последний, от кого зависит итог поединка, – это боец. Ты можешь пить виски ведрами и жрать гамбургеры, как этот техасец, а можешь ночевать в спортзале в обнимку с грушей – от этого ничего не изменится. Все равно, как Ник-Ник договорится с тренером американца, так и будет.
– Нехорошо говоришь, Вася, – напряженным тоном произнес кавказец.
– Как есть, так и говорю, – возразил Белов. – Ты что, не знаешь, что наш вид – это не столько спорт, сколько шоу-бизнес? Если до сих пор не в курсе, поинтересуйся биографией этого своего Буффало. Вряд ли за последние пять лет он провел хотя бы один честный, недоговорной бой. Думаешь, для тебя сделают исключение?
– Я ни с кем не собираюсь договариваться, – надменно заявил Марат. – Никогда не договаривался и теперь не стану, клянусь!
– Да тебе и не придется, – хмыкнул Белов. – Ник-Ник-то на что?
– Нехорошо говоришь, – повторил Марат. – Ник-Ник не такой. Что я – его не знаю?
– Знаешь, знаешь, – насмешливо заверил Белов. – Только, видимо, недостаточно хорошо. Если хочешь знать…
Николай Николаевич отпер свой шкафчик и нарочито громко лязгнул железной дверцей. Белов осекся на полуслове.
– Мне почудилось или там кто-то бубнит? – громким ясным голосом осведомился Ник-Ник. – Вы почему до сих пор не в зале?
– Ай, мама, шухер, тренер пришел! – испуганно заголосил Марат. – Убегай, Вася, пока он нас не попалил!
– Добрый вечер, Ник-Ник, – спокойно сказал Белов.
– Физкультпривет, – откликнулся Безродный, снимая и вешая в шкафчик свою светлую спортивную куртку. – Марат, бегом в зал. Разминка, снаряды, спарринг – все как обычно. Работай. Вася, поди-ка на пару слов.
В соседнем проходе почти синхронно лязгнули, закрывшись, дверцы шкафчиков, заворочались ключи в примитивных замках; потом послышался смачный шлепок по голому. «Больно, слушай!» – воскликнул Дугоев, пребывавший, судя по всему, в отличном настроении, и убежал.
Безродный успел сменить джинсы на тренировочные брюки, когда перед ним, неторопливо обойдя длинный ряд шкафчиков, остановился Белов. Он был почти двухметрового роста, атлетического телосложения, которое подчеркивало борцовское трико, с уже наметившимся животом и по-спортивному короткой светлой густой шевелюрой. Его спортивное прозвище было Белый Медведь; больших высот он не достиг, но это его, кажется, не особенно беспокоило – по натуре он был флегматик и даже теперь, точно зная, о чем пойдет разговор, выглядел так, словно засыпал на ходу.
– Что ж ты, Васенька, дружок? – обманчиво ласковым тоном обратился к нему Ник-Ник. – Я тебя позвал в команду, чтоб ты помог парню выбиться в чемпионы. А ты что творишь?
– А что я такого творю? – сонно поинтересовался Белов.
– А ты не знаешь? Язык у тебя, Вася, длинный. Не по уму длинный, я бы сказал. Много лишнего болтаешь, расхолаживаешь парня, а у него через неделю квалификационные начинаются.
Белов подобрался, встал прямее и, набычившись, спросил:
– А что я сказал такого, чего все не знают?
– Да ничего, – согласился Ник-Ник. – Только твоей заслуги в этом нет. Не успел просто, вот и не сболтнул лишнего.
– Он уже немаленький, – сказал Белов. – Пора бы ему уже начать разбираться, что к чему. А то глядеть на него и смешно и стыдно. Не поймешь, то ли он дурак, то ли прикидывается…
– Пора или не пора, большой или маленький – это, дружок, не тебе решать. Воспитай собственного чемпиона и делай с ним что хочешь. Хоть с кашей съешь, я тебе мешать не стану. Но и ты мне не мешай, не то…
– И что будет? – еще сильнее набычился Белов.
– Пока ничего, – затягивая шнурки на кроссовках, светским тоном сообщил Безродный. – Но если только попытаешься исправить свое упущение и опять распустишь язык, я тебе устрою такую жизнь, что ты очень обрадуешься, когда тебе предложат место школьного физрука в какой-нибудь Потьме. Отчасти ты, конечно, прав, – добавил он уже другим, почти дружеским тоном. – Наш спорт – это зрелище, шоу. Шоу-бизнес, как ты совершенно справедливо подметил. Главное слово тут – бизнес. У бизнеса свои законы, нарушать их никому не позволено, но Марату до поры до времени об этом лучше не знать. Из чисто тактических соображений. Ты ведь его знаешь, он, что называется, в горячей воде купанный. Ну что тут еще скажешь – кавказец, одно слово! Ты ему глаза откроешь – он вспылит, дверью хлопнет, и что получится? Получится, что все мои труды, все расходы – драной козе под хвост. Труды – это ладно, труд обезьяну в человека превратил. А вот за денежки свои я с тебя, ежели что, спрошу по всей строгости. Да что я! Кто нас спонсирует, знаешь? То-то, братец. С этими людьми шутить не надо, они не станут разбираться, из каких таких соображений ты им свинью подложил – из принципа или, может, за вознаграждение… Их тонкости не интересуют, им подавай результат – желательно в твердой валюте.
Белов вздохнул и, сложив на широкой груди мускулистые руки, привалился могучим плечом к шкафчику.
– Может, оно и лучше – физруком в Потьме, – сказал он задумчиво.
– Что спокойнее, это факт, – согласился Ник-Ник, легко поднимаясь с гимнастической скамейки и запирая шкафчик. – Хотя нынче пошли такие детки… В общем, это тебе решать. Как говорится, вольному воля. Смотри только не прогадай.
Разговор с Беловым оставил на душе неприятный осадок. Дело неумолимо шло к финалу, на карту было поставлено очень многое, а шило, которое Ник-Ник годами старательно прятал от своего питомца, почему-то именно теперь полезло из мешка.
Белов не врал, утверждая, что Бешеный Бык сделал карьеру на договорных боях с предопределенным результатом. Вины техасца в этом не было, всем заправлял его менеджер, подобравший наделенного колоритной внешностью и непомерно развитой мускулатурой здоровяка в каком-то захудалом провинциальном цирке и сделавший из этого ничтожества всемирно известного обладателя чемпионского пояса. Для одного это был удачный бизнес-проект, осуществленный в истинно американской манере, для другого – воплощение американской мечты: из грязи в князи, и это, парни, по плечу любому – надо только верить в свою звезду и не сдаваться…
С менеджером техасца Ник-Ник познакомился на заре горбачевской перестройки, во второй половине восьмидесятых, которые еще только готовились плавно перетечь в лихие девяностые. Произошло это в камере следственного изолятора, куда Безродный угодил за организацию подпольной секции карате, а Ефим Моисеевич Штейнбок – за какие-то финансовые махинации, по тем временам преступные и уголовно наказуемые, а ныне выглядящие невинными детскими забавами, наподобие игры в куличики.
Там, в переполненной камере, они нечаянно сблизились – не то чтобы так уж прямо и подружились, но каждый по отдельности пришли к общему выводу, что они друг другу симпатичны, а по временам и полезны. Началось с того, что Ник-Ник, по счастливой случайности избежавший заражения широко распространенной бациллой антисемитизма и в ту далекую пору еще не до конца избавившийся от романтических иллюзий, отбил юного Фиму Штейнбока у блатных, которым приглянулось что-то из его гардероба. Умный, как все представители его умудренной тысячелетними гонениями нации, Фима постарался отплатить добром за добро. Следуя его советам, Безродный ухитрился избежать уголовной ответственности за свои спортивные достижения; вышло это так ловко, что даже предоставленный ему по закону бесплатный адвокат по окончании судебного процесса лишь восхищенно развел руками и похлопал в ладоши: помочь своему подзащитному у этого мешка с дерьмом была кишка тонка, зато оценить, как поется в песне, «красоту игры» он сумел в полной мере.
Сам Фима отвертеться от уголовной ответственности, увы, не сумел и так же нечаянно, как возник в жизни Ник-Ника, затерялся где-то в недрах Главного управления исполнения наказаний Российской Федерации. Какое-то время они обменивались письмами; потом два или три отправленных в зону письма вернулись к Безродному с пометкой: «Адресат выбыл». Возможно, впоследствии Штейнбок пытался возобновить переписку, но Николай Николаевич в те лихие времена менял адреса как перчатки, нигде не задерживаясь больше чем на три месяца, и связь между ними окончательно прервалась.
И вдруг года полтора назад, когда Марат только-только вышел победителем из финальной серии боев за титул чемпиона России и оба, и тренер и чемпион, еще не могли до конца поверить, что им это удалось, в квартире Ник-Ника раздался телефонный звонок. Николай Николаевич снял трубку, и поначалу показавшийся абсолютно незнакомым голос, отчаянно картавя, с неистребимым одесским прононсом без предисловий осведомился:
– Г-гажданин Безгодный? К нам поступила инфогмация, что вы таки пгодолжаете культивиговать чуждые советскому человеку и запгещенные на теггитогии СССГ виды спогта!
Недоуменный вопрос застыл у Ник-Ника на губах; в представлениях не было нужды, содержание услышанной фразы вкупе с произношением рекомендовало собеседника полнее и надежнее визитной карточки с вензелями и золотым обрезом.
– Таки да, пгодолжаю, – сказал он. – Ущипни меня, Фима! Это правда ты?
Ефим Моисеевич ответил в том смысле, что это таки он, собственной персоной, но ущипнуть Ник-Ника у него нет никакой возможности: он на секундочку не Моссад, чтобы щипать людей за филейные части через весь Великий, он же Тихий, океан, не говоря уже о старушке Атлантике.
Далее выяснилось, что Фима разыскал его не просто так, а по делу. До него, видите ли, дошли слухи, что воспитанник старого знакомого стал чемпионом России по боям без правил. Это, заявил Ефим Моисеевич, очень хорошо, поскольку он со своей стороны в данный момент, помимо всего прочего, является менеджером чемпиона мира по этим самым боям, небезызвестного и широко прославленного Джимми Фаррелла по прозвищу Бешеный Бык Фаррелл. Как говорится, у вас товар, у нас купец – ну, или наоборот, как вам больше нравится. Так вот, не стравить ли нам наших бойцовых петушков и не посмотреть ли, какой с этого события можно снять навар?
Ник-Ник оправился от шока на удивление быстро: это уже был деловой разговор, в котором не место охам, ахам и прочим изумленным междометиям. Ясно, о том, чтобы переплюнуть Фиму Штейнбока, нечего было и мечтать: в этом виде спорта они выступали в разных весовых категориях. Но за последние годы Ник-Ник тоже основательно поднаторел в тонком искусстве набивания себе цены, и, поторговавшись, старые приятели пришли к взаимовыгодному соглашению.
Последний телефонный разговор между ними состоялся сегодня утром – если быть точным, глубокой ночью, в самом начале четвертого. По ходу этого разговора Ник-Ник заверил старого приятеля и новоявленного делового партнера в том, что дела идут как по маслу. Видимо, что-то было не в порядке с его бодряческим тоном, потому что, выслушав его, Штейнбок кисло, с явным сомнением в голосе обронил: «Правда? Ну-ну…» Безродный усилием воли, как когда-то на ринге, заставил себя обозлиться и в лучших традициях их старой дружбы послал драгоценного Фиму ко всем чертям. Штейнбока это, казалось, успокоило, и, осознав это, Ник-Ник едва сдержал горький смешок: Фима был умный еврей, в высшей степени деловой человек, но он никогда всерьез не занимался спортом и о спортсменах судил в основном по своему тупому, как самый настоящий бык, подопечному. Безродного он считал простым и прямолинейным, как гриф штанги, и на этом основании наивно принимал бурные проявления эмоций с его стороны за признак полной искренности.
Вот чудак!
Разумеется, Ефим Моисеевич просто не был бы настоящим сыном еврейского народа, если бы не подпортил собеседнику настроение от одержанной им маленькой победы. То есть сама по себе новость была хорошая: Фима сообщил, что ставки на подпольном тотализаторе поднялись уже до трех к одному в пользу претендента и против действующего чемпиона, – но она лишний раз напомнила Ник-Нику о проблемах, к решению которых он пока не приблизился ни на шаг.
После такой встряски не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в постель и спать, пока не зазвонит будильник. Безродный вышел в Интернет и без труда убедился, что старина Фима не солгал. Более того, за то время, что они болтали, ставки против действующего чемпиона поднялись до четырех к одному и продолжали расти прямо на глазах.
Это выглядело вполне закономерно. Фарреллу было уже за сорок, и даже на заре своей карьеры он был больше шоуменом, чем бойцом. В последнее время он окончательно распоясался, много пил и еще больше ел, не забывая попутно встревать в громкие скандалы, которые сплошь и рядом сам же и затевал. Те, которые затеял не он, были инспирированы другом Фимой, который на чужбине, судя по всему, изрядно поднаторел по части черного пиара. Теперь он, честно выполняя свои договорные обязательства, вкалывал как проклятый, убеждая спортивную общественность в том, что его подопечный – колосс на глиняных ногах, которого достаточно ткнуть пальцем, чтобы он завалился.
Упрекнуть Ефима Моисеевича, таким образом, было не в чем, и именно это было хуже всего.
Скрипнув зубами от бессильной злости (хорошо им вертеть дела в своей Америке, где каждый с пеленок знает, что мерилом всех ценностей является доллар, а пусть бы попробовали делать бизнес с этим упрямым дагестанским ишаком!), Ник-Ник отправился заваривать кофе.
Неудивительно, что после всех своих утренних треволнений на Белова он наехал намного резче и жестче, чем того требовали интересы дела. Белов – парень добрый, без камня за пазухой, но небольшого ума. Никаких задних мыслей он, конечно же, не имел – ему их просто негде прятать – и скользкий разговор о договорных матчах затеял бескорыстно, исключительно с целью поделиться с коллегой общеизвестной информацией, которой тот, к его удивлению, не обладал. Редкий дурак упустит случай продемонстрировать окружающим свое умственное превосходство, и Вася Белов – не исключение из этого правила. А с другой стороны, пусть не суется в чужие дела, потому что объективно услугу, которую он чуть было не оказал Дугоеву, иначе, чем медвежьей, не назовешь…
Вздохнув, Ник-Ник резким, уверенным движением задернул на груди «молнию» старомодной шерстяной мастерки. Проблем хватало, но когда, спрашивается, он испытывал в них недостаток? На то и даны человеку ум и воля, чтобы преодолевать трудности и одерживать верх над самыми неблагоприятными обстоятельствами. Это – первая заповедь настоящего спортсмена, и Николай Николаевич не собирался от нее отступать.
Он уже двинулся в сторону двери, что вела в спортзал, когда в раздевалку с шумом ворвался и едва не упал, поскользнувшись на кафельном полу, встрепанный, с глазами на пол-лица, охранник.
– Скорее! – борясь с одышкой, едва выговорил он. – Ну, скорей же! Там… там…
Его дрожащая рука с вытянутым указательным пальцем тыкала в сторону вестибюля. Ник-Ник устремился в указанном направлении и еще в коридоре увидел пляшущие на стенах оранжевые отсветы бушующего где-то снаружи, на улице, пожара. Пулей пронесшись через пустой вестибюль, Безродный всем телом распахнул дверь, выскочил на крыльцо и остановился: спешить было уже некуда.
На стоянке перед спортивно-развлекательным комплексом чадно и весело горел спортивный «ниссан» Марата Дугоева, и было невооруженным глазом видно, что тушить его уже поздно.
– Ну, не суки? – устало и обреченно сказал он обнаружившемуся рядом охраннику, сунул руки в карманы и, ссутулившись, побрел обратно в раздевалку.
* * *
Преодолев огромный путь почти через всю Россию, пройдя множество проверок и уже не впервые удачно сыграв в орлянку со злодейкой судьбой, мощный седельный тягач медленно въехал на территорию подмосковного логистического центра, волоча за собой цельнометаллический большегрузный полуприцеп, в просторечье именуемый фурой. Одетая в хромированный дырчатый кожух выхлопная труба извергала в блекло-голубое сентябрьское небо клубы черного дыма, на сверкающей решетке далеко выступающего вперед радиатора красовалось гордое имя «Катерпиллер», стяжавшее славу на таких же бескрайних, как российские дороги, но куда более благоустроенных американских федеральных шоссе.
Устало вздохнув пневматическими тормозами, тягач остановился у погрузочной рампы склада номер восемь – огромного, выкрашенного в серебристый цвет полукруглого в сечении ангара, способного без труда вместить в себя содержимое нескольких железнодорожных составов. Водитель заглушил двигатель и с чувством выполненного долга закурил сигарету. Его разбуженный пять минут назад напарник, зевая и почесываясь, выгреб из бардачка сопроводительные документы на груз и отправился улаживать формальности. Водитель сладко потянулся, предвкушая долгожданный отдых в чистой постели, которая не трясется, никуда не едет и вообще ведет себя так, как полагается нормальному человеческому спальному месту. Он честно выполнил свою нелегкую работу, доставив ценный груз на место точно в оговоренный контрактом срок, и теперь между ним и солидной премией не стояло ничего, кроме долгой обратной дороги.
В боковом зеркале маячила неизвестно откуда взявшаяся грузовая «ГАЗель» с белой кабиной и затянутым синим клеенчатым тентом кузовом. Номера на полуторке были московские; около нее, покуривая и деликатно сплевывая в сторонку, отирались двое крепких, коротко остриженных ребят в кожаных пиджаках. Водитель видел их несколько раз в придорожных кафе и на площадках для отдыха. Они ехали в джипе, что сопровождал его машину от самого Якутска. В полуприцепе, если верить накладной, было технологическое оборудование, то есть какие-то станки. Зачем кому-то понадобилось сопровождать это железо через всю страну, водитель не знал, да его это и не сильно интересовало, особенно теперь, когда долгий путь остался позади и стало ясно, что ребята на черном джипе всю дорогу именно охраняли груз, а не пасли машину с целью его присвоения.
На рампе появился напарник в сопровождении какого-то хмурого толстяка в красно-зеленом рабочем комбинезоне и белой строительной каске – надо понимать, кладовщика. Ветерок трепал желтоватые листки накладных; накладные держал в руках кладовщик, из чего следовало, что формальности улажены надлежащим образом и разгрузки не придется ждать несколько мучительно долгих суток.
Вслед за ними на рампу вышел бородатый костлявый мужик в замасленном синем комбинезоне и оранжевой каске, огляделся, дымя коротеньким окурком, сплюнул на бетон и скрылся внутри склада. Через минуту створки ворот плавно разъехались, и оттуда, тарахтя дизельным движком и плюясь дымом, выкатился желтый в черную полоску погрузчик. Водитель погасил окурок в пепельнице, спустился из кабины на грешную землю и вдвоем с напарником распахнул опломбированные двери полуприцепа. Водитель погрузчика газанул, направив свой тарахтящий агрегат вглубь кузова, протяжно заныла гидравлика, и погрузчик, пятясь, выволок из полуприцепа поддетый на стальные рога подъемника деревянный ящик. На ящике красовались набитые черной краской по трафарету условные обозначения: рюмка, означающая, что внутри находится нечто хрупкое, зонтик под косым дождем, призывающий беречь содержимое ящика от влаги, и косая молния, прозрачно намекающая на возможность получить удар током при неосторожном обращении с грузом. Помимо этих пиктограмм, деревянные бока ящика украшали надписи «НЕ БРОСАТЬ! ТОЧНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ!», «НЕ КАНТОВАТЬ!» и сопровождаемая указующей стрелкой надпись «ВЕРХ».
Вслед за первым ящиком в сумрачных глубинах складского ангара скрылся второй, за вторым третий. На четвертом водителя погрузчика остановил один из приехавших на джипе сопровождающих, коротко о чем-то переговорил, показал какие-то бумаги; водитель кивнул в сторону кладовщика, бумаги были предъявлены последнему, тот в свою очередь кивнул, и водитель снова дал газ, сделав дальнейшие переговоры невозможными.
Пока шла разгрузка, напарник водителя фуры затеял какую-то беседу с кладовщиком, а сам водитель, чтобы скоротать время, спросил о чем-то одного из сопровождающих. Поначалу тот отвечал хмуро и односложно, провожая внимательным взглядом каждый появляющийся из полуприцепа ящик, но, когда выяснилось, что в Якутске у них имеются общие знакомые, разговор пошел веселее. Потом он прервался: восемнадцатый по счету ящик после детальной сверки длинного порядкового номера вместо склада был направлен в кузов «ГАЗели», которая, подкравшись задним ходом, скромно пристроилась к рампе рядом с фурой, со стороны напоминая карманную собачку чихуа-хуа, едящую из одной миски с мастиффом.
С точки зрения водителя, все до единого ящики в полуприцепе выглядели одинаково – даже не как близнецы, а как самые настоящие клоны. Друг от друга они отличались разве что нанесенными черной краской по трафарету порядковыми номерами; в общем и целом все это напоминало пачку купюр одного достоинства, и водителя фуры слегка удивило упорство, с которым ребята в кожаных пиджаках четырежды проверили по бумажке номер загруженного в «ГАЗель» ящика, прежде чем дали наконец отмашку сидящему за ее рулем усатому гражданину откровенно нерусской национальности. Создавалось впечатление, что парни старательно выбирали из пачки фальшивых банкнот одну настоящую; все это выглядело достаточно странно, но умудренный богатым жизненным опытом дальнобойщик решил не вдаваться в явно излишние подробности: меньше знаешь – крепче спишь.
Полуторка укатила, громыхая плохо закрепленными бортами, хлопая синим тентом и увозя в кузове оплаченный свободно конвертируемой валютой токарно-фрезерный станок с числовым программным управлением, заключенный в простой ящик из занозистых сосновых досок. За ней в пешем строю отбыли стриженые владельцы одинаковых кожаных пиджаков, оставив водителя фуры в компании напарника наблюдать за окончанием разгрузки. Молодой напарник попытался удовлетворить разбуженную их странным поведением любознательность, но водитель процитировал небезызвестную поговорку, описывающую тонкую взаимосвязь недостатка информации и крепкого ночного сна, и напарник увял.
Черный джип нагнал «ГАЗель» в километре от Кольцевой. Полуторка стояла в дорожном кармане, потихонечку капая черным маслом на грязно-серый асфальт. Вскоре на стоянку, мигая оранжевым указателем поворота, въехал еще один внедорожник – серебристый «мерседес-ML». Из него выбрались и неторопливо направились навстречу экипажу черного джипа два рослых, как они, и таких же плечистых гражданина в строгих деловых костюмах и белых рубашках с однотонными галстуками. Оружия видно не было, но мизансцена сама по себе прозрачно намекала на его скрытое присутствие.
Правда, продолжалось это недолго. Как только неумолимо сближающиеся стороны пересекли невидимую границу, разделяющую враждующие лагеря во время крутых бандитских разборок, происходящее стало напоминать встречу старых знакомых или, скорее, деловых партнеров, поскольку за обменом рукопожатиями последовала тщательная сверка порядкового номера стоящего в кузове «ГАЗели» ящика с тем, что значился в накладной. Один из москвичей, не побоявшись замарать дорогой костюм, ловко вскарабкался в кузов и осмотрел ящик на предмет повреждений и следов взлома. Таковых не обнаружилось, о чем проводивший осмотр гражданин незамедлительно уведомил присутствующих. Последовал очередной обмен рукопожатиями, после чего участники переговоров мирно разошлись по своим машинам.
Первым стоянку покинул черный джип. Он укатил в сторону Москвы, с места взяв приличную скорость: ребята торопились бросить кости в гостиничном люксе, чтобы отдохнуть после долгой опасной дороги и вкусить от запретного плода греховных утех ночной столицы. Затем, вдоволь накудахтавшись стартером, к выезду из дорожного кармана покатилась сопровождаемая серебристым «мерседесом» полуторка. Она тоже взяла курс на Москву, но, пройдя с десяток километров по МКАД, снова свернула на загородное шоссе.
Вскоре ее недолгий путь завершился на территории одного из подмосковных коттеджных поселков. Въезд туда был перегорожен шлагбаумом, подле которого маячила застекленная будка охраны. Вооруженный травматическим пистолетом и резиновой дубинкой пузан в пестром армейском камуфляже без знаков различия шагнул грузовику наперерез, требовательно поднимая ладонь, но тут же отступил и поднял вместо ладони шлагбаум, увидев едущий по пятам за полуторкой и явно хорошо ему знакомый «мерседес». Въехав в поселок, последний обогнал «ГАЗель» и пошел впереди, указывая дорогу через лабиринт застроенных шикарными особняками, залитых гладким, как зеркало, асфальтом нешироких улиц.
Машины поочередно вползли через распахнутые ворота в обнесенный глухим кирпичным забором, выложенный цементной плиткой двор. Здесь внедорожник принял вправо, освобождая путь, и остановился подле застекленного павильона летней веранды, а грузовик, повинуясь указующему жесту обнаружившегося во дворе охранника, въехал в открытые ворота гаража. Пластинчатая стальная штора гаражных ворот с негромким рокотом опустилась, отрезав «ГАЗель» от внешнего мира. Усатый водитель вышел из машины и был через внутренний переход препровожден на кухню, где его уже поджидала внушительных размеров кружка черного кофе и солидный кусок яблочного пирога. К угощению прилагалось общество разговорчивой пышногрудой кухарки, каковое дополнение водителя целиком и полностью устраивало.
