Андрей Воронин
Слепой. Один в темноте

Полная версия

Потом его липкие руки как-то незаметно очутились там, где, по твердому Валеркиному убеждению, им было решительно нечего делать. Валерка отпрянул, руки сжались, внезапно сделавшись твердыми, как поручни в троллейбусе, и оставшись при этом все такими же липкими – ну, точь-в-точь, как упомянутые поручни в разгар летней жары, когда в салоне троллейбуса не протолкнуться, и все истекают горячим скользким потом. Это было до того противно и страшно, что Валерка рванулся изо всех сил, вереща, как пойманный в силки заяц – рванулся, но вырваться не смог. Ни тогда не смог, ни много раз после того, самого первого, случая…

…Синяя «БМВ» висела у него на хвосте до самого поселка, то отставая, то будто бы невзначай подбираясь ближе. Чиж успел мельком разглядеть в зеркале, что водитель в машине один, что он мужчина и что на переносице у него поблескивают темными стеклами солнцезащитные очки. Это ничего не означало, поскольку сам Чиж, к примеру, тоже был один в машине, и тоже нацепил очки, как только миновал Кольцевую – солнце жарило вовсю, слепя глазами сотнями вспышек в зеркалах, стеклах и хромированных деталях встречных и попутных автомобилей.

Поглядывая то вперед, то в зеркало, он мало-помалу успокаивался. Вряд ли там, в «БМВ», ехал представитель правоохранительных органов. Если бы выслеживали его, и если бы это и впрямь была засада (а что же еще это могло быть, ведь преследователь поджидал его у офиса, как будто знал, что он туда приедет), в машине сидели бы как минимум двое, а то и все четверо – поодиночке, без свидетелей, которые в случае чего подтвердят правомерность их действий, эти ребята не работают. И неважно, о каких именно ребятах идет речь – из милиции, из ФСБ или любой другой силовой структуры. Это безразлично, поскольку человек в синей «БМВ», как и сам Чиж, явно работает в одиночку, на свой страх и риск, а значит – неофициально. И не факт, что следит он именно за Чижом, а не за господином Вронским: за свою карьеру бизнесмена «дядя Саша», надо полагать, нажил немало врагов, и причин желать ему смерти у всех этих людей не меньше, а может быть, и больше, чем у Чижа.

«Ну, это дудки, – подумал он, проезжая мимо закрытых ворот, что вели во двор особняка господина Вронского. – Что бы вы, ребята, ни говорили, что бы ни думали по этому поводу, я – первый в очереди. С детства в ней стою, так что имейте совесть: сперва я, а уж потом, если после меня что-то останется, все иные-прочие…»

Кованые вручную ворота позволяли видеть широкий зеленый двор с клумбами и живыми изгородями и сработанный по образцу старинных дворянских имений «круг почета» перед высоким крыльцом с колоннами, где (на круге, естественно, а не на крыльце) стояли обе машины – «майбах» Вронского и мерседесовский внедорожник охраны, похожий на черную коробку из-под обуви или на то, как рисуют автомобили маленькие дети. Краем глаза Чиж успел заметить водителя, который садился за руль «майбаха» – затем, надо думать, чтобы убрать машину с солнцепека в гараж. Сие, по идее, означало, что на сегодня передвижения «дяди Саши» закончены, и, следовательно, Чиж тоже может считать себя свободным.

Он объехал квартал, дважды свернув направо, в узкие боковые проезды, и вернулся к шоссе. Синяя «БМВ», исчезнувшая было из поля зрения, опять маячила в зеркале заднего вида. Чиж мысленно пожал плечами: ну, а чего ты, собственно, хотел? Допустим, этот тип выслеживает «дядю Сашу» – неважно, по собственной инициативе или по чьему-то поручению. Так поставь себя на его место! Что бы ты стал делать, заметив, что за объектом, который ты ведешь, следует кто-то еще? Наверное, постарался бы выяснить, что это за конкурент у тебя появился, откуда взялся и чего хочет. Сначала выяснить, а уж потом, если это покажется целесообразным, устранить, чтобы не путался под ногами…

За последние годы Чиж стал настоящим мастером по части устранения. В такой самооценке не было и тени хвастовства: понимая, что от этого зависит его судьба, он мерил себя самой строгой меркой и действительно не находил серьезных поводов для критики. По количеству жертв Чиж смело мог тягаться с любым маньяком, а на его след до сих пор не напали. Более того, его, скорее всего, и не искали: он слишком хорошо знал, на чем обычно попадаются серийные убийцы, и старался не повторяться. Все, кого он убил, этого заслуживали, а все, что он сделал до сих пор, было лишь подготовкой к главному делу его жизни. Этим делом был «дядя Саша»; дело обещало стать трудным и сложным, и поэтому Чиж не торопился: он не имел права на ошибку и должен был провернуть все с первой попытки.

Он долго разрабатывал план, попутно набивая руку на мелкой сошке вроде учителя музыки Серебрякова или этого программиста Нагибина. Ему было известно, как прятать улики, но знать и уметь – далеко не одно и то же. И он учился, на практике постигая премудрость, не изложенную ни в одном учебнике – вернее, изложенную, но как бы шиворот-навыворот: есть много книг, которые учат раскрывать преступления, но нет ни одной, которая учила бы раз за разом убивать людей и оставаться безнаказанным – не считая воинского устава, разумеется. Чиж накопил уже достаточно материала для такой книги, и иногда, потягивая перед телевизором пиво в редкий и оттого особенно ценный свободный вечерок, почти всерьез подумывал о том, чтобы ее написать – потом, когда все кончится. Вот только кончится ли это когда-нибудь, он, положа руку на сердце, не знал: на «дяде Саше» свет клином не сошелся, кроме него, есть и другие – много других… А тот, кто занят живой, практической работой, книг не пишет – это занятие для отошедших от дел пенсионеров и графоманов, которые ни на что стоящее не способны и потому описывают то, что сделано другими, а то и просто выдумывают разную чушь из головы.

Словом, Чиж медлил бы и дальше, потихонечку оттачивая мастерство и смакуя детали предстоящей расправы над горячо любимым родственничком, но буквально месяц назад на глаза ему случайно попалась информация, из коей следовало, что «дядя Саша» опять взялся за старое. Да и унимался ли он когда-нибудь по-настоящему? Скорее всего, нет, не унимался, просто в этот раз у него что-то не срослось, и шило чуть было не вылезло из мешка. Разумеется, ему, как обычно, все сошло с рук, на то он и держит при себе столько лет этого жирного ублюдка Фарино; он опять остался безнаказанным, опять обманом и подкупом вынудил мир лизать ему пятки, а это значит, что новое происшествие не заставит себя долго ждать. А новое происшествие – это еще одна сломанная судьба, еще одна загубленная жизнь, и хорошо, если одна…

Поэтому Чиж заторопился, и спешка, как и следовало ожидать, принесла нежелательные плоды в виде повисшей на хвосте синей «БМВ» пятой серии.

Выезжая на шоссе и направляя машину в сторону Москвы, он снова посмотрел в зеркало. «БМВ», естественно, никуда не делась, хотя ее водитель по-прежнему прилагал нечеловеческие усилия к тому, чтобы оставаться незамеченным. Чиж озабоченно почесал переносицу под дужкой очков. Здесь, на прямом и гладком шоссе, уйти от этого баварского чудища на немолодой уже «ладе» представлялось делом заведомо невыполнимым, но и тащить за собой этот хвост до самого дома Чижу не улыбалось. Справа по ходу движения показался обозначенный указателем с названием какого-то дачного поселка поворот на лесную дорогу, и он, не давая себе времени на раздумья и колебания, свернул туда.

Узкую, гладко заасфальтированную дорогу с обеих сторон обступил светлый, чистый, как комната после тщательной уборки, сосновый лес. Солнце пробивалось сквозь дырявый полог раскидистых крон короткими частыми вспышками, напоминавшими световую азбуку Морзе или то, как бьется пламя выстрелов на дульном срезе пулемета. И того, и другого Чиж в свое время насмотрелся досыта, поскольку срочную службу проходил в морской пехоте и до сих пор носил под рубашкой вылинявший и ветхий тельник – не купленный на рынке или в магазине, а тот самый, в котором демобилизовался из части. Со временем он начал считать эту тельняшку чем-то вроде талисмана, и это было, если разобраться, скверно: тряпка не вечна, она давно уже просится на помойку, и что он станет делать, когда его талисман окончательно придет в негодность, истлеет и расползется в клочья прямо на теле?

Дорога без видимой необходимости прихотливо петляла из стороны в сторону, хотя местность вокруг была ровная, как стол. Чиж подумал о запряженных в скрипучие крестьянские телеги лошадях, что в незапамятные времена протоптали ее, обходя кусты и поваленные деревья, выбирая самый легкий, широкий путь между стволами. Путь этот, само собой, получился непрямой, а застроившим эту местность роскошными коттеджами потомкам тех давно забытых крестьян было проще и дешевле заасфальтировать уже существующий проселок, чем рубить просеку и строить дорогу с нуля. Вот она и извивается, как змея, норовящая укусить себя за хвост. И это, если подумать, очень и очень недурно: здесь, на непрерывно следующих один за другим крутых поворотах преимущество в мощности двигателя почти ничего не решает, да и отсутствие видимости на руку тому, кто должен во что бы то ни стало оторваться от погони.

Не снимая ногу с педали газа, Чиж подался вправо и откинул крышку перчаточного отделения. Он был не только умен и осторожен, но также предусмотрителен и запаслив, а еще знал, где раздобыть кое-какие мелочи, которые невозможно купить в магазине или заказать обычным порядком в мастерской. Некоторые из этих мелочей, при определенных обстоятельствах могущих оказаться весьма и весьма полезными, он постоянно возил с собой. И теперь, судя по всему, настало самое время воспользоваться одной из этих милых штуковин.

Он вынул из бардачка и положил рядом с собой на сиденье небольшой, но увесистый мешочек из плотной кожи. Открывать окно пришлось в два приема: очередной крутой, как на гоночной трассе, поворот заставил его бросить ручку стеклоподъемника и вцепиться в руль обеими руками. В лицо ударил свежий, пахнущий хвоей и тонким ароматом первых весенних цветов воздух, сквозь гудение двигателя, шорох шин и шум встречного ветра послышался многоголосый птичий гомон. До конца опустив стекло, Чиж зубами развязал тесемку, что стягивала кожаную горловину, взял мешочек за нижний уголок и, выставив в окно вытянутую на всю длину руку, опорожнил его на дорогу. Содержимое мешочка с негромким звоном запрыгало по асфальту, разлетаясь во все стороны; Чиж удовлетворенно кивнул и закрыл окно: проблему можно было считать решенной.

Новый крутой поворот скрыл оставшийся позади участок дороги. «Вот новый поворот, что он нам несет?» – пробормотал Чиж, слегка переврав слова популярной в дни его детства песни. Он-то не гадал, а знал наверняка, что несет человеку на синей «БМВ» только что пройденный им поворот.

Кладя пустой мешочек обратно в бардачок, он нечаянно коснулся кончиками пальцев рукоятки лежащего внутри пистолета. Искушение остановить машину, дать задний ход и поставить в этой нелепой погоне жирную точку девятимиллиметрового диаметра было слабым, мимолетным, и Чиж без труда его преодолел. Он убивал только тех, кто этого заслуживал, а водитель синей иномарки пока что не сделал ему ничего плохого. Ну, разве что слегка потрепал нервы, но за это ведь не убивают! На любом московском перекрестке нервных клеток расходуется в десять раз больше, а уж сколько их сгорает в течение рабочего дня, даже подумать страшно. И ничего, все живы. К тому же, стрелять, не выяснив предварительно, кто перед тобой, не очень-то разумно: такой выстрел, независимо от точности попадания, впоследствии может слишком дорого обойтись.

Ему послышался негромкий, похожий на выстрел из пневматического ружья хлопок, и Чиж усмехнулся, представив, как преследователь в темных очках бродит вокруг своей дорогой иномарки, озадаченно скребя в затылке и оглашая пустой проселок прочувствованным матом. Это была отрадная, милая сердцу картина, и Чиж захлопнул бардачок, окончательно передумав стрелять: на первый раз преследователю хватит и этого, решил он, после чего, совсем успокоившись, включил радио и закурил первую за истекшие два часа сигарету.

Глава 4

Глеб Сиверов криво усмехнулся, отдавая должное ловкости неизвестного противника. Экий, право слово, нахал! Сделал его, как приготовишку, и был таков. Да еще и наказал на весьма приличную сумму. Четыре импортные покрышки – это вам не стакан семечек!

Конечно, тогда, на дороге, когда послышалось короткое резкое «пах!», и машину неожиданно и очень опасно потянуло к обочине – то есть, называя вещи своими именами, прямиком в лес, – Глебу было не до усмешек, пусть себе и кривых. За первым хлопком практически без паузы последовал второй, машина стала почти неуправляемой; еще два хлопка прозвучали одновременно, почти слившись в один, и автомобиль пошел ровнее, с душераздирающим скрежетом скребя по асфальту титановыми ободьями колес.

Глебу, наконец, удалось остановить это бессмысленное движение в никуда. Заглушив двигатель, он толчком распахнул дверцу, выскочил из машины и присел на одно колено под прикрытием моторного отсека. Колено кольнула острая боль, но он не обратил на это внимания, целиком сосредоточившись на пустой дороге, из-за поворота которой в любую секунду мог показаться двигающийся задним ходом автомобиль.

Вокруг глухо шумели волнуемые верховым ветром кроны сосен, лес звенел от птичьих голосов и благоухал ароматом первоцветов, густые россыпи которых белели в изумрудном мху между рыжих стволов. Порывы ветра доносили из-за поворота ровный гул автомобильного двигателя. Судя по звуку, серая «девятка» не приближалась, а, наоборот, удалялась. Осознав, что ее водитель предпочел обойтись без выяснения отношений, Глеб осторожно спустил курок, поставил пистолет на предохранитель и сунул в наплечную кобуру.

Выпрямившись во весь рост, он обнаружил, что правая брючина джинсов на колене стала бурой от крови. Он пригляделся и без труда обнаружил причину травмы. Ею оказалась лежащая на асфальте стальная колючка о четырех растопыренных в разные стороны треугольных шипах, концы которых остро поблескивали в падающем сквозь сосновые кроны солнечном свете. Длина шипов составляла сантиметра два, а может быть, даже два с половиной; нехитрая конструкция была устроена таким образом, что, как ее ни брось, она все равно ложилась острием кверху.

Оглядевшись, Сиверов обнаружил вокруг целую россыпь этих штуковин. Его машина сиротливо стояла почти поперек дороги с распахнутой настежь дверью, распластав по асфальту пыльные блины изодранных стальными остриями шин.

– Ах ты, стервец, – адресуясь к водителю «девятки», сказал Глеб и потащил из кармана мобильный телефон.

Вызвав помощь, он отправился собирать колючки, чтобы подоспевший на зов эвакуатор или просто случайно проезжающий мимо автомобиль ненароком не разделил его незавидную судьбу. Колючек было много, они не умещались в ладони, и их пришлось складывать в кучку на крышке багажника. Глеб делал это осторожно, чтобы не поцарапать краску, и невольно думал о том, что применяемый милицией «дорожный ковер» не в пример гуманнее – его, по крайней мере, можно оперативно скатать, после того как он сослужил свою службу. Зато вот эта шипастая дрянь очень удобна, когда надо уйти от погони – выбросил пару горстей в окошко, и дело в шляпе, если только за тобой не гонятся на танке или, скажем, на вертолете. Ловкач на серой «девятке» это только что с блеском доказал. И, между прочим, из самого факта наличия у него солидного запаса этих игрушек следует, что погони он ожидал и постарался хорошенько к ней подготовиться. И то верно, к чему устраивать головоломные гонки с пальбой и милицейскими сиренами, когда можно обойтись таким простым и действенным средством?

Глеб задумчиво подбросил на ладони колючий стальной чертополох. Он пару раз видел такие в кино, но в руках держал впервые и почему-то думал, что они, если и существуют в природе, то в очень ограниченном количестве – например, в кладовой реквизита какой-нибудь голливудской киностудии, специализирующейся на фильмах, где десятками разбивают, взрывают и жгут ни в чем не повинные автомобили. Он допускал, хотя и с некоторой натяжкой, что нечто подобное можно найти и на армейских складах – против автомобильной техники такое оружие весьма эффективно, и его можно использовать в качестве гуманной альтернативы легким минам. Но вряд ли, ох, вряд ли эти похожие на кристаллы льда при сильном увеличении вещицы широко доступны!

Он внимательно осмотрел колючку, не обнаружив никаких признаков кустарной работы – ни следов ковки, ни сварных швов. Она явно целиком вышла из литейной формы, а сталь (да и самый плохонький пористый чугун, если уж на то пошло) никто не плавит и не разливает по формам у себя на заднем дворе со времен китайской культурной революции. Ни на что особенное не рассчитывая, Глеб все же положил колючку в карман, убедился, что на асфальте не осталось других сюрпризов и, присев боком на водительское сиденье, закурил в ожидании эвакуатора.

Теперь стальной чертополох с острыми, как иглы, стальными шипами лежал перед ним на краешке стола. В последний раз пробежав глазами бесполезные сведения, выданные программой в ответ на его запрос, Глеб закрыл базу данных ГИБДД, выключил компьютер и взял с подоконника телефон: ему требовалась дополнительная информация, и он знал человека, который мог быстро и без особых усилий ее раздобыть.

Через полчаса он остановил машину у бровки тротуара и, потянувшись через пассажирское сиденье, предупредительно распахнул правую переднюю дверь. Генерал Потапчук уселся в машину, шурша пустым полиэтиленовым пакетом с рекламой магазина джинсовой одежды. На нем были спортивного покроя просторные светлые брюки из плащевой ткани и поношенная серая ветровка, из-под которой выглядывала легкомысленная майка в горизонтальную полоску. Портрет вышедшего на ночь глядя за хлебом пенсионера дополняли поношенные белые кроссовки и красная бейсбольная кепка с длинным козырьком и эмблемой «Феррари» на лбу. Наблюдать его превосходительство в таком затрапезном виде Глебу уже приходилось, но не так часто, чтобы это зрелище стало привычным и перестало вызывать веселое изумление.

– Ну, что у тебя стряслось? – ворчливо поинтересовался Федор Филиппович, чутко уловив в приветствии подчиненного нотки этого самого изумления. – Учти, по телевизору сейчас футбол…

– Наши играют? – спросил Глеб, плавно трогая машину с места и беря курс на ближайший гастроном.

– А то как же!

– Ну, и какой смысл смотреть?

Федор Филиппович хмыкнул.

– Да уж, действительно… Что поделаешь, привычка. Ну, и потом – а вдруг?..

– Надежда умирает последней, – с умным видом кивнул Глеб. – Не бережете вы себя, товарищ генерал.

– Я бы и поберег, – проворчал Потапчук, – так с вами разве убережешься? Ни днем, ни ночью покоя нет! Говори, зачем звал.

– Надо пробить один номерок, – догадываясь, какая последует реакция, сказал Глеб и протянул генералу листок бумаги с четко записанным номером серой «девятки».

– Что?!

– Я проверил его по базе данных ГИБДД, – поспешил оправдаться Сиверов. – Под ним значится мусоровоз, а видел я его на легковом автомобиле.

Он вкратце пересказал историю своих дневных приключений, которые, с учетом финала, правильнее было бы назвать злоключениями.

– Высокий профессионализм, – заметил Федор Филиппович.

Судя по язвительному тону, данная оценка была иронической и относилась к действиям Слепого, а не его неизвестного оппонента.

– Совершенно верно, – сказал Глеб, в интересах дела притворившись, что не заметил иронии. – Сделал он меня быстро и аккуратно, как в учебнике, а дилетанту, смею надеяться, такой фокус не по плечу. Вот я и говорю: надо бы проверить, не числится ли этот номерок за каким-нибудь ведомственным гаражом. В качестве, сами понимаете, оперативного. Мне в эти базы данных не залезть, разве что с боем, а вам это не составит никакого труда…

– Разумеется, никакого, – проворчал генерал, тоном давая понять, что у него хватает забот и без выполнения мелких поручений своего агента – пусть лучшего и даже единственного в своем роде, но все-таки агента, а не начальника. – Ладно, проверю. Только учти, что это, по-моему, пустые хлопоты. Если бы речь шла о ведомственном гараже, все внесенные в базу данные об автомобиле были бы подлинными – марка, цвет, год выпуска, номер кузова, – только вместо названия организации стояла бы фамилия какого-нибудь безлошадного пенсионера. На кой черт, скажи, пожалуйста, оперативному транспорту такая демаскирующая деталь, как номер, числящийся за мусоровозом? Номер этот, скорее всего, краденый, а может быть, просто нарисован от руки на куске картона. Вернулся с дела, сунул его в багажник, поставил настоящий и катайся в свое удовольствие…

Глеб промолчал, хотя сам придерживался точно такого же мнения. При этом провести проверку все же было необходимо, и Федор Филиппович это, конечно же, понимал. А раз так, к чему затевать ненужную полемику?

– И вообще, – потихоньку распаляясь, продолжал Потапчук, – какого лешего тебя потянуло шпионить за Вронским? Всю необходимую информацию тебе поднесли на блюдечке, оставалось только занять позицию и спустить курок. А ты устроил мне проверку и по ходу дела намотал на себя неизвестно кого. Вот и ешь его теперь с кашей…

– Конечно, было бы намного лучше, если бы он нарисовался у меня за спиной прямо во время акции, – не удержался от ответной колкости Глеб.

– Да уж… Черт! – Федор Филиппович в сердцах пристукнул кулаком по колену. – Теперь действительно придется все проверять. Ты погоди пока с этим Вронским…

– А время терпит? – дипломатично поинтересовался Глеб.

– Ничего, перетопчутся, – буркнул генерал, отлично понявший, что Слепой, говоря о времени, имел в виду вовсе не календарные сроки. – Я и пальцем не шевельну, пока не выясню, что это за комбинация. И чья. Что-то мне не улыбается на старости лет сделаться пешкой с деревянной головой!

– То есть задание меняется, – полувопросительно произнес Слепой.

– Временно, – кивнул генерал. – Постарайся выяснить, что это за тип так ловко обул тебя… гм… в новую резину. А я займусь тем же по своей линии. Словом, действуем по обычной схеме: ты в поле, я в лесу…

– В каком еще лесу?

– Коридоры Лубянки – это, Глеб Петрович, такой темный лес, что никаким братьям Гримм и в страшном сне не снился! И хватит возить меня по кругу. Думаешь, я не вижу, что мы уже третий раз мимо магазина проезжаем?

Глеб послушно свернул на стоянку перед гастрономом. Федор Филиппович взялся за дверную ручку, явно горя желанием поскорее разделаться с покупками и вернуться к своему футболу. Глеб подозревал, что удовольствие от просмотра матча, каким бы мизерным оно ни было, безнадежно испорчено: после всего сказанного генерал вряд ли сможет с должным вниманием следить за перипетиями игры, и футбольные комбинации будут занимать его воображение гораздо меньше, чем другие – не такие зрелищные, зато куда более сложные и эффективные. Поэтому, останавливая Федора Филипповича красноречивым покашливанием в кулак, он не испытывал ни малейших угрызений совести: ничего, потерпит еще минутку, все равно торопиться некуда…

– У меня еще одна просьба, товарищ генерал, – сказал он, когда Потапчук принял прежнюю позу и повернул к нему наполовину освещенное мертвенным светом горящих на стоянке ртутных ламп лицо. Глубокая тень от козырька пересекала его наискосок, скрывая глаза, и на мгновение Федор Филиппович показался Глебу опасным незнакомцем, который обманом проник в машину, имея намерения самого дурного, зловещего свойства. – Было бы неплохо узнать происхождение вот этой штуковины.

Вынув из кармана, он протянул генералу стальной чертополох. Федор Филиппович покатал колючку на ладони, придирчиво разглядывая со всех сторон, и осторожно дотронулся кончиком пальца до блестящего острия.

– А выделка-то фабричная, – заметил он. – Остальные где?

– Тут, в бардачке, – признался Глеб. – Хотел выбросить, а потом подумал: хорошая же вещь, а вдруг самому пригодится?

– Куркуль, – констатировал Потапчук, осторожно укладывая колючку в карман ветровки.

– Вас подождать? – предложил Глеб.

– Зачем?

– До дома подброшу, а то у вас там футбол…

Генерал помедлил, явно борясь с искушением.

– Нет, – сказал он, наконец. – Пройдусь пешком, воздухом подышу. И для здоровья полезно, и вообще… От дома до магазина четверть часа ходу, это проверено, а ты хочешь, чтобы я за двадцать минут в оба конца обернулся? А что я жене скажу, когда она спросит, с каких это пор наши люди на такси по булочным начали разъезжать?

– Скажете, что всю дорогу бежали.

– А футболка сухая, потому что пользуюсь «Рексоной», – иронически поддакнул Федор Филиппович. – А одышку заработаю, просто поднявшись по лестнице. Езжай уже, извозчик, тебя тоже дома ждут.

Глеб проводил взглядом его удаляющуюся в сторону ярко освещенного входа в магазин фигуру с пустым пакетом в руке и запустил двигатель: его действительно ждали дома, и ему не терпелось поскорее туда вернуться.

* * *

В то время, когда Глеб Сиверов входил в дверь своей квартиры, Чиж резким поворотом руля заставил машину съехать с ухабистого лесного проселка и загнал ее на мшистую прогалину, с трех сторон окруженную густым подлеском. Из кустарника редким частоколом выступали мощные стволы сосен, в свете фар похожие на изъеденные временем колонны какого-то заброшенного древнего храма.

Вокруг бестелесными белесыми призраками порхали привлеченные светом ночные мотыльки. Их было много, и они напоминали не то взвихренные порывом ветра хлопья пепла над остывшим кострищем, не то крупные снежинки. Чиж погасил фары и выключил двигатель. Наступила тишина, в которой стало слышно, как под днищем автомобиля шуршат и потрескивают, потихоньку распрямляясь, примятые кусты.

Машину со всех сторон обступила кромешная, первобытная тьма. Небо затянули низкие плотные облака, через которые не пробивался ни единый лучик звездного света, и казалось, что на свете не осталось ничего – ни неба, ни леса, ни земли. Машина будто парила в невесомости глубокого космоса, уносясь в неизвестном направлении по кометной орбите. Поймав себя на этом ощущении стремительного слепого полета, Чиж понял, что изрядно вымотался и отчаянно нуждается в отдыхе. Увы, об отдыхе пока следовало забыть: до наступления утра ему надо было утрясти еще одно небольшое дельце.

Он энергично встряхнул головой, а когда это не помогло, закурил сигарету. Вообще-то, перекур не входил в его планы, но время терпело, и он позволил себе эту маленькую слабость: в конце концов, кто еще тебя пожалеет, если не ты сам?

Докурив, он на ощупь загасил окурок в выдвижной пепельнице и выбрался из машины. Свежий ночной воздух, в котором гораздо сильнее, чем днем, чувствовался аромат цветения, прогнал остатки сонливой мути, ощущение мягко подающегося под ногами мха, скрывающего под собой старые сосновые шишки и трухлявые ветки, расставило все по своим местам. Мир никуда не делся, он просто уснул, с головой, как одеялом, укрывшись ночной темнотой.

Чтобы привести себя в окончательное соответствие с окружающей действительностью (а заодно и для того, чтобы не переломать ноги и не выколоть глаза, споткнувшись сослепу о какую-нибудь корягу), Чиж включил карманный фонарик и, подсвечивая себе, выгрузил из машины багаж – небольшую, изрядно поношенную и потертую спортивную сумку. Поставив ее на землю, он запер машину, пошарил в кустах и выволок на прогалину большую охапку березовых веток. Молодые клейкие листья уже успели слегка пожухнуть, но это не имело значения.

Ветки он рубил накануне, средь бела дня, ни от кого не прячась. Сезон заготовки банных веников был в самом разгаре, и вид мужчины, срезающего большим охотничьим ножом молодые березовые ветки, ни у кого не вызывал удивления – здесь, в окрестностях дачного поселка, это было вполне обыкновенное, привычное зрелище, на которое никто не обращал внимания.

Вынув из багажника старый полотняный чехол, Чиж укрыл им машину и навалил сверху веток. Теперь заметить ее с дороги нельзя было даже по случайному отблеску фар в стеклах задних фонарей. Вообще-то, до машины, оставленной хозяином в лесу, как правило, никому нет дела, но рисковать не хотелось, тем более что возможных неприятностей было очень легко избежать. Старый чехол, какими давно уже никто не пользуется, охапка зелени, и готово – машины как не бывало…

Забросив на плечо ремень сумки, он вышел на дорогу и для проверки осветил прогалину фонариком. Даже зная наверняка, что машина там, он не сразу разглядел ее ставшие бесформенными, сливающиеся с кустами очертания. Результаты осмотра были известны заранее, поэтому Чиж не удостоил их даже кивком, а просто направил луч фонарика себе под ноги и зашагал вслед за прыгающим по грунтовой колее световым кругом в сторону недалекого дачного поселка.

Вскоре впереди сквозь путаницу черных ветвей блеснули первые огни. Чиж опустил фонарик, светя прямо себе под ноги, и пошел медленнее, то и дело поправляя норовящий сползти с плеча ремень сумки. Нельзя сказать, чтобы там, куда он шел, его ждали с нетерпением, но что ждали – это факт. Пусть не его, а кого-то другого, но неприятного визита там ждали давно. Ждали и боялись, и вот – дождались…

При мысли о предстоящем разговоре из глубины души, как со дна старого, сто лет не чищеного колодца опять начала подниматься едкая горечь. На свете слишком много подлецов, чтобы один человек мог надеяться хоть чуточку улучшить ситуацию. Он просто физически не мог всюду поспеть; хуже того, он всегда приходил слишком поздно, когда непоправимое уже случилось. Его уделом была месть, а он, как человек неглупый и начитанный, отлично понимал, что месть, в сущности, ничего не решает. Восточная мудрость гласит, что месть не возвращает потерянного, а лишь умножает потери.

Красиво сказано, что и говорить! А главное, все правильно, с какой стороны ни глянь. Да, не возвращает; да, умножает. Смешнее всего, что этот перл мудрости пришел к нам с Востока, где месть возведена в ранг искусства, а искусство доведено до полного совершенства…

Предмет его размышлений в это время сидел в убого обставленной кухоньке арендованного за гроши дачного домика и приканчивал поздний ужин, запивая немудреную трапезу дешевой плодово-ягодной бормотухой и глядя в подслеповатый экран ископаемого черно-белого телевизора «Рассвет». Его звали Михаилом Евгеньевичем Панариным, и он действительно ждал и боялся прихода незваных гостей, поскольку уже четвертый месяц был в бегах.

По телевизору шел какой-то мутный сериал без начала и конца. Раньше, в прошлой жизни, Михаил Евгеньевич сериалов не смотрел, высказывая свое негативное мнение о них в самых крепких и нелицеприятных выражениях, какие только допустимы в присутствии женщин и детей. Но криво торчащая на крыше дачного домика самодельная рогулька принимала всего три программы, по двум из которых почти ничего нельзя было рассмотреть из-за сплошных помех. Выбор, таким образом, был невелик, и, помучившись с месячишко, Панарин обнаружил, что понемногу втянулся и даже начал переживать за героев очередной слезливой мелодрамы.