Андрей Воронин
Слепой. Исполнение приговора
– Ну-ну, – заметно помрачнев, неприязненно пробормотал водитель по кличке Мосол. Он родился в провинциальном городке, воспитывался компанией себе подобных за гаражами и, как никто, подпадал под емкое определение «быдло» – был сер, необразован, привык всегда и во всем полагаться на кулаки и луженую глотку, а главное, повзрослев, действительно полюбил проводить вечера с глазу на глаз с телевизором. Да и питаться предпочитал именно дрянными магазинными пельменями – не потому, что это было проще или, упаси бог, дешевле, чем уплетать в фешенебельных кабаках омаров или гусиную печенку, а потому, что пельмени ему в самом деле нравились. – Ты-то чего в городе трешься, если такой умный да свободный?
– Насчет ума не знаю, это со стороны виднее, – усмехнувшись, сказал пассажир. – А что свободный – это ты, братан, загнул. Ясен пень, мы с тобой в сто раз свободнее, чем какой-нибудь лох, который за голый оклад от звонка до звонка на дядю ишачит. Да только какая ж это свобода? Гуляем между пулей и сроком, вот и вся наша свобода. А бабки, которые мы своим горбом зарабатываем, Бурый с Хвостом делят.
– Про рентгены забыл, – подсказал Мосол, которого немного успокоило и заставило отказаться от дальнейшей эскалации конфликта прозвучавшее только что «мы». Сдержанная критика в адрес руководства тоже пришлась ему по сердцу, поскольку была, есть и еще долго будет оставаться излюбленным способом самоутверждения людей, неспособных подняться выше роли тупого бессловесного исполнителя.
– И рентгены тоже, – согласился пассажир. – Но это – так, перчик, легкая приправа к основному блюду…
Без проблем отмахав по разбитому асфальтированному шоссе два десятка верст, джип, в салоне которого вновь воцарились мир и взаимопонимание, опять свернул на лесную грунтовку. Съезд на нее напоминал низкий вход в пещеру, настолько густо разрослись, сомкнувшись кронами, придорожные кусты. Мосол ездил этой дорогой не первый, не второй и даже не пятый год и хорошо помнил, что раньше у поворота стоял дорожный указатель с названием деревни – Выселки. Со временем дожди и морозы превратили «Выселки» в «Вы елки», потом в «Вы ки», а в позапрошлом году указатель исчез вместе со столбами, к которым был прикреплен. С тех пор, когда Мосол проезжал тут, его всякий раз подмывало остановиться и посмотреть, валяется он в кустах или его давно сдали в лом охотники за цветным металлом, но он так ни разу и не остановился.
Под шлепанье листьев по ветровому стеклу и шорох царапающих пыльные борта веток прорвавшись через низкую зеленую арку, джип с разгона форсировал страховидную, от обочины до обочины, лужу и выскочил на относительно сухое и ровное место. Колеса забарабанили по выступающим из укатанной, заросшей жесткой лесной травой земли узловатым корневищам. Дорога вскарабкалась на пологий, поросший чистым сосновым бором пригорок и пошла под уклон. Вертя баранку, Мосол опять вспомнил о пропавшем указателе и подумал, что в следующий раз обязательно сделает у поворота остановку. Не потому сделает, что его так уж сильно волнует судьба этой старой жестянки, а потому, что при его профессии ничего нельзя откладывать на потом. Посмотреть, что сталось с указателем и сколько на нем сохранилось букв, назначить свидание приглянувшейся девчонке, купить новый телевизор, вставить выбитый в давней драке зуб – все это и еще многое другое так и тянет отложить на завтра, а никакого завтра, между прочим, может и не быть. Однажды кто-то не успеет вовремя заслать кому-то денег, кто-то обидится и даст отмашку, и в один далеко не прекрасный день тебя остановят с грузом на дороге и уложат носом в пыльную песчано-гравийную смесь обочины. И, сидя на лагерных нарах, ты еще много лет будешь гадать, куда все-таки подевался этот дурацкий указатель, и жалеть, что, имея возможность это выяснить, так и не собрался ею воспользоваться…
Заросшие травой колеи сделали очередной поворот, нырнули в сырую ложбину и вдруг исчезли под сплошной стеной кустарника, отороченной понизу мясистыми стеблями и разлапистыми листьями каких-то высоких болотных растений с собранными в большие плоские соцветия крохотными белыми цветками. К стеклам, словно просясь, чтобы их впустили погреться – ну, точь-в-точь вампиры из голливудских ужастиков, – начали льнуть крупные, ядреные, гренадерских размеров комары. Передвинув рычаг раздаточной коробки, Мосол задействовал передний мост и, взяв разгон, с ходу вломился в кусты. Под злобное завывание двигателя, треск ломающихся ветвей, шорох листьев и плеск бьющих из-под колес фонтанов черной грязи машина проскочила опасное место, пробуксовала на скользком склоне и вскарабкалась на очередной бугорок.
Среди рыжих, как бронзовые колонны, сосен запестрели белые стволы берез. Справа, в зарослях буйно разросшейся, замшелой, умирающей от старости сирени промелькнула груда трухлявых бревен с торчащей над ней полуразвалившейся печной трубой. Левее из-за частокола молодых сосенок выглянул еще один сруб – почти целый, но почему-то без крыши, выставивший напоказ небу решетчатый скелет гнилых, готовых рухнуть под собственной тяжестью стропил. Комаров снаружи стало заметно меньше; Мосол тронул клавишу стеклоподъемника, и в приоткрывшееся окно потянуло ветерком с отчетливым запахом речной тины – слева, под косогором, скрытая зеленью лесных кустарников и одичавших садов, текла река.
Машина остановилась перед одноэтажным зданием магазина – пустой, без окон и дверей, коробкой из сырого силикатного кирпича под плоской кровлей из бетонных плит. На кровле шелестели листвой молодые березки, из пустого квадратного проема, некогда бывшего витриной, тянуло затхлой могильной сыростью и звериным пометом. На усеянной рыжей сосновой хвоей земле перед растрескавшимся бетонным крыльцом виднелись следы острых раздвоенных копыт, свидетельствовавшие о недавнем визите диких кабанов. Кабанов тут было великое множество, и, прежде чем выбраться из машины, Мосол прихватил с заднего сиденья помповое ружье. Патроны в ружье были заряжены пулями; это требовало более тщательного прицеливания, зато, в отличие от картечи, давало хоть какой-то шанс уцелеть при встрече с пребывающим в дурном расположении духа секачом или оберегающей молодняк маткой.
Напарник Мосла, бритоголовый здоровяк по кличке Сапог, служившей напоминанием о годах, за здорово живешь подаренных армии, тоже вышел из машины и настороженно осмотрелся, держа наготове короткоствольный автомат. Все было спокойно. Лесные пичуги, притихшие было при появлении людей, постепенно возобновили дневной концерт, в траве беззвучно копошились какие-то козявки, прыгали маленькие зеленые кузнечики. Песок у самого крыльца магазина был изрыт крошечными норками, вокруг которых деловито сновали крупные рыжие муравьи. Человеческих следов на нем не было, но, приглядевшись, Сапог рассмотрел сглаженные дугообразные бороздки, как будто кто-то не так давно прошелся здесь с метлой. Уже успевшая пожухнуть сосновая ветка, почти наверняка сыгравшая роль этой метлы, валялась в траве у позеленевшего от сырости, потрескавшегося фундамента.
Все было, как обычно – именно так, как и должно было быть. Мосол со скользящим металлическим лязгом передернул затвор ружья, дослав в ствол патрон, и, держа палец на спусковом крючке, первым поднялся на крыльцо. Дверь в магазине отсутствовала, но стальная дверная коробка уцелела, хоть и носила на себе заметные с первого взгляда следы, оставленные ломом при потерпевшей неудачу попытке выдрать ее с мясом. Мосол громко, отчетливо постучал по ней стволом дробовика и отступил на шаг, держа ружье наготове и прислушиваясь.
Из сырого, пахнущего склепом сумрака за дверным проемом не доносилось ни звука. Это означало, что зверья внутри нет и путь свободен. Без необходимости кивнув напарнику, Мосол опустил ружье и переступил порог. Сапог, клацнув защелкой предохранителя, забросил автомат дулом вниз за плечо и последовал за ним.
После стоявшей снаружи душной, сырой, как в бане, из-за поднимающихся от пропитанной дождевой водой земли испарений жары внутри было прохладно, чуть ли не знобко. На изрытом глубокими выщерблинами кафельном полу там и сям поблескивали мелкие лужицы: небо сквозь стыки плит перекрытия еще не просвечивало, зато дождевая вода проникала беспрепятственно. Вдоль расположенной напротив входа стены протянулась груда трухлявых, присыпанных мелким лесным мусором и уже начавших прорастать травой обломков – все, что осталось от прилавка и полок. Здесь же тихо ржавели остовы холодильного оборудования. Высокий холодильник для напитков валялся на боку в углу, среди мусора тускло поблескивали осколки стеклянной дверцы; второй, пониже, открывающийся сверху, косо торчал посреди помещения, как будто кто-то, задумав вынести его из магазина, на полпути отказался от своей затеи и бросил добычу.
За этой баррикадой виднелась дверь, ведущая в служебные помещения магазина. По неизвестной причине на нее никто не польстился, мародеры ободрали лишь оцинкованную жесть, которой она когда-то была обита. Разбухшее, лохматое от клочьев вспучившейся древесноволокнистой плиты дверное полотно с зияющей неровной дырой на месте вывороченного с мясом замка было наполовину прикрыто. Перешагнув через мусорный бруствер, Мосол постучал по двери кулаком. Звук получился глухой, но достаточно громкий; на последнем ударе вспучившаяся трухлявая обшивка проломилась, вдавившись внутрь.
– Заставь дурака богу молиться, – прокомментировал это событие Сапог.
– Обожаю это занятие, – проворчал Мосол, с натугой открывая разбухшую дверь. Ржавые петли издали протяжный скрип, нижний край отвисшего дверного полотна со скрежетом прочертил в пыли смазанную дугу, похожую на ту, что оставляет на грязном ветровом стекле «дворник» с изношенной резинкой. – Типа, я в гости пришел или к большому начальнику на прием: тук-тук, разрешите войти? Было бы, сука, перед кем прогибаться…
– А ты не прогибайся, – посоветовал Сапог, вытряхивая из пачки сигарету. – В следующий раз открывай дверь ногой. А если там кабан, так ему и скажи: да пошел ты на хрен, свинья неумытая! Кто ты такой, чтоб я тебе кланялся? Только, боюсь, высказаться до конца он тебе не даст.
– В следующий раз, – боком протискиваясь в дверь, которую так и не сумел открыть до конца, передразнил его Мосол, – вперед пойдешь ты. А если там окажется кабан, просто заговоришь ему зубы. Он тебя послушает минуту-другую, а потом пойдет в лес и повесится на первом подходящем суку.
Проигнорировав этот выпад, Сапог чиркнул зажигалкой и закурил. Мелкий мусор хрустел под подошвами его кроссовок, когда он шел через разоренный торговый зал к двери подсобного помещения. Мосол уже чем-то шуршал в дальнем углу, пробираясь сквозь мусорные завалы к причудливо разрисованному разводами плесени, прожженному в нескольких местах остову мягкого углового дивана – не то завезенного в качестве товара, но так и не проданного, не то являвшегося частью здешнего казенного инвентаря. Сквозь голый оконный проем, снаружи сомнительно украшенный ржавыми остатками отогнутой при помощи лома решетки, в помещение намело сухих листьев и березовых сережек. Задетая Сапогом пыльная бутылка из-под вина, бренча, откатилась в сторону. Наблюдаемая картина давно стала для напарников привычной и не вызывала никаких мрачно-романтических ассоциаций – зона, сталкерство и прочая муть в этом же роде; для них это была всего-навсего зараженная радиацией помойка, по воле обстоятельств ставшая их основным рабочим местом.
Мосол прислонил дробовик к стене и выразительно посмотрел на напарника. Сапог в три длинных затяжки добил сигарету, затоптал окурок и, сняв с плеча автомат, тоже отставил его в сторону, чтобы не мешал. Вдвоем они сдвинули тяжелый от пропитавшей его влаги диван; Мосол вынул из-за пояса автомобильную монтировку, носком ботинка отгреб в сторонку пыль и мусор и вогнал заостренный конец монтировки в почти незаметную щель. Поднатужившись, он приподнял краешек тяжелой крышки; Сапог просунул в щель пальцы обеих рук, ухватился половчее, крякнул и поднял крышку на уровень груди. Отбросив монтировку, которая со звоном запрыгала по полу, Мосол подхватил крышку с другой стороны, и вдвоем они аккуратно, чтобы ничего себе не отдавить, отложили ее в сторону.
Теперь в полу зиял прямоугольный проем размером примерно метр на полтора и глубиной чуть меньше метра. Напарники стояли на краю, с тупым недоумением разглядывая похожее на мелкую могилу углубление, в котором не было ничего, кроме некоторого количества пыли и вездесущих березовых листьев.
Не было, а должно было быть, потому что сообщение об отправке груза пришло около недели назад.
– Что-то я ни хрена не понял, – сообщил Мосол таким тоном, словно ожидал, что напарник немедленно, сию секунду, развеет его недоумение. – Это что еще за прикол?
– За такие приколы мочить надо, – мрачно откликнулся Сапог. – Что мы теперь Бурому-то скажем? Что за здорово живешь без малого полтыщи верст на кардан намотали?
– А ты не парься, – заставив напарников вздрогнуть и синхронно обернуться, неожиданно прозвучал за их спинами спокойный мужской голос.
В дверях, через которые они вошли минуту назад, стоял незнакомый мужчина лет сорока или около того – выше среднего роста, подтянутый, без единой капли жира, одетый в армейский камуфляж без знаков различия и армейское же кепи без кокарды, из-под козырька которого поблескивали линзы фотохромных солнцезащитных очков. На ногах у незнакомца были высокие берцы явно заграничной выделки на толстой рубчатой подошве. Несмотря на эту грубую обувь и недетские габариты, данный персонаж возник за спинами напарников абсолютно беззвучно, словно не вошел, как все нормальные люди, через дверь, а вот именно возник – просто материализовался, сгустившись из затхлого, пропахшего плесенью и кабаньими экскрементами воздуха.
– Насчет Бурого не парься, – повторил он, неторопливо поднимая на уровень пояса пистолет, – с мертвых спроса никакого.
– Ты чего, мужик? – растерянно пролепетал Мосол, как завороженный, глядя на обведенное кружком сизого металла черное отверстие пистолетного дула.
Взгляд его метнулся к стене, у которой мирно стояли его дробовик и автомат Сапога. До оружия было метра два, от силы два с половиной, но с таким же успехом оно могло находиться на дне Марианской впадины или на обратной стороне Луны. Здесь, в сердце радиационного заповедника, они давно перестали бояться кого-либо, кроме крупного зверья, и глубоко укоренившаяся привычка чувствовать себя хозяевами здешних мест, наконец, вышла им боком.
– Да так, ничего, – сказал незнакомец и нажал на спусковой крючок.
Глушителем он на этот раз не воспользовался, и в тесном замкнутом пространстве магазинной подсобки пистолетный выстрел показался оглушительно громким. Снаружи он, конечно, звучал иначе, но слышен был превосходно, и затаившийся в доме без крыши майор Бурсаков, в здешних краях более известный под неблагозвучной кличкой Струп, насторожившись, взял наизготовку свой неразлучный фотоаппарат с мощным телескопическим объективом. Он видел, как незнакомец в солнцезащитных очках вслед за курьерами Бурого проник в здание, догадывался, зачем он туда проник, и был полон решимости наконец-то запечатлеть физиономию этого таинственного киллера для истории – целиком, крупным планом и без делающего его неузнаваемым спецназовского грима.
Незнакомец стрелял от живота, практически не целясь, но пуля ударила Мосла в самое сердце, опрокинув в прямоугольную яму – тайник, словно нарочно, формой и размерами напоминающий могильный склеп. Сапог, в котором, наконец, включились приобретенные на военной службе рефлексы, метнулся к стене, где стояло оружие; киллер стремительно и плавно поднял пистолет на уровень глаз и без малейшего промедления вторично спустил курок. Свинцовая птичка со стальным клювом настигла Сапога на бегу и клюнула в затылок. Мгновенно ставшее мертвым тело, как потерявший управление автомобиль, по инерции преодолело остаток дистанции, врезалось в стену и рухнуло с глухим шумом, опрокинув на себя оба ствола, до которых так и не успело добежать при жизни. Выброшенная затвором «Стечкина» гильза еще мелко дребезжала, катясь по замусоренному полу, а с курьерами, прибывшими, чтобы забрать из тайника доставленное из России оружие, уже было покончено.
Сунув дымящийся пистолет под мышку, как градусник, стрелок перевел взгляд на гильзу, которая все еще слабо покачивалась с бока на бок, наклонился, поднял ее, покатал между пальцами, разглядывая, а затем, коротко усмехнувшись, небрежно бросил обратно на пол. Оставив все как есть, он повернулся к убитым спиной и вышел из подсобки.
На крыльце магазина он остановился, будто позируя. Он стоял лицом к дому без крыши, и Струп, торопливо подняв камеру, дал на дисплей максимальное увеличение. Мощный объектив раздвинулся с чуть слышным жужжанием, и в это мгновение киллер в потемневших от солнечного света «хамелеонах» вдруг слегка повернул голову и посмотрел, казалось, прямо в глаза майору Бурсакову. На какое-то мгновение майор оцепенел, преисполнившись уверенности, что обнаружен и сию секунду будет убит. Ощущение близости и неотвратимости конца было настолько отчетливым и сильным, что его по-настоящему парализовало. А когда этот кратковременный паралич прошел, стрелок уже отвернул так и не запечатленное камерой лицо, наклонил голову и, боком спрыгнув с крыльца, забрался в салон стоящего перед магазином с открытыми дверцами джипа.
Дверцы захлопнулись одна за другой, и после каждого хлопка майор Бурсаков непроизвольно вздрагивал, каким-то краешком сознания пытаясь понять и не понимая, с чего это он, видавший виды оперативник, боевой офицер, так перетрусил. Двигатель внедорожника завелся, выбросив из выхлопной трубы клуб черного дыма, машина развернулась на травянистом пятачке перед зданием магазина и, газанув, в два счета скрылась из вида за заполонившими деревенскую улицу кустами и молодыми деревьями.
– Твою ж мать, – глядя ей вслед, пробормотал майор Бурсаков.
Когда он зачехлял фотоаппарат, руки у него заметно дрожали. Это было скверно, и утешало майора только то, что этого никто не видит.
Глава 4
Запыленная «девятка» цвета «мокрый асфальт» – когда-то престижный автомобиль модного цвета, а нынче просто ржавое корыто, способное привлечь чье-либо внимание разве что своим почтенным возрастом да скверным, явно предынфарктным, техническим состоянием, – бренча отставшими железками, тряслась на ухабах и колдобинах разбитого, постепенно становящегося непроезжим шоссе. Несмотря на жаркую погоду, окна с тонированными стеклами были подняты: здешние места не располагали к езде с ветерком, поскольку вместе с прохладой в салон могло проникнуть кое-что еще, не столь безобидное.
Вдоль шоссе тянулись, неторопливо убегая назад, знакомые пейзажи, в которых было столько же очарования, сколько его можно разглядеть в валяющемся на обочине неприбранном, частично разложившемся трупе. Поросшие бурьяном пустыри сменялись чахлыми перелесками, мертвые выселенные деревни были целиком отданы во власть ветра, дождей и ползучих кустарников. Растительность тут выглядела какой-то больной, словно отравленной; впрочем, вполне возможно, это неприятное впечатление было навеяно воображением: зная, что увидеть радиацию невозможно, мозг повсюду искал и, как водится, находил зримые признаки ее присутствия. Так совершенно здоровый, но впечатлительный человек, углубившись в чтение медицинской энциклопедии, находит у себя симптомы всех перечисленных там заболеваний; так, уверив себя в существовании привидений и нечистой силы, мы со временем начинаем наяву видеть притаившуюся по углам нечисть.
В машине сидели трое молодых, крепких мужчин, одетых небогато и просто, без неуместного в здешних безлюдных краях лоска, но чисто, по-городскому – без камуфляжа, тяжелых сапог и прочих атрибутов местной брутальной моды. В закупоренном наглухо, чуть ли не загерметизированном салоне стоял густой запах обильно сдобренного чесноком и специями сала, проникавший сюда из багажника. Плохая – вернее сказать, никакая – изоляция салона любого хэтчбека от багажника в данном случае отсутствовала совершенно, и пахучее содержимое последнего, представлявшее собой целую гору каких-то сумок, пакетов и даже холщовых мешков, возвышалось над спинкой заднего сиденья, почти полностью закрывая обзор. Впрочем, следить за зеркалом заднего вида тут не было никакой необходимости ввиду полного отсутствия дорожного движения – как в попутном направлении, так и во встречном.
Впереди показался крутой поворот. Густые заросли, подступая вплотную к дороге, делали видимость нулевой, и водитель, который был настоящим лихачом где угодно, но только не на работе, убрал ногу с педали газа, хотя притормаживать, как сделал бы на его месте какой-нибудь чайник, все же не стал. Пассажир на переднем сидении уже открыл рот, чтобы отпустить по этому поводу какую-нибудь остроту, но тут «девятка» миновала поворот, и его рот захлопнулся с отчетливым стуком – не по желанию хозяина, а сам собой, под воздействием силовых векторов, возникших в результате экстренного торможения.
Лысые покрышки вцепились в бугристый, растрескавшийся асфальт, оставляя на нем черные полосы, машина в клубах пыли пошла юзом и, наконец, остановилась в метре от перегородившего дорогу джипа.
Джип стоял поперек проезжей части, полностью перекрыв своей облепленной грязью угловатой тушей правую половину дороги вместе с обочиной. Дверь багажника была открыта нараспашку, воруя еще полметра свободного пространства. На асфальте, затрудняя задачу тому, кто вздумал бы объехать препятствие слева, валялся разбросанный в полнейшем беспорядке хлам, который обычно сопутствует аварийной остановке: лежащее на боку запасное колесо, домкрат, крестообразный баллонный ключ и обрезок водопроводной трубы, используемый в качестве рычага при откручивании зажатых намертво, приржавевших гаек.
Еще левее все еще можно было кое-как проехать – вернее, можно было бы, если бы не человек, который, сидя на корточках спиной к подъехавшей машине, как ни в чем не бывало, что-то делал со своим ботинком – похоже, просто завязывал шнурок.
– Вот урод, – сказал пассажир с переднего сиденья. – Хоть бы знак аварийной остановки перед поворотом выставил!
– И ж… повернулся, как будто так и надо, – поддакнули сзади. – Грохнуть его, что ли?
– Угу, – саркастически промычал водитель, – грохнуть… Это ж Мосла корыто, ты что, не видишь? Тебе нужны проблемы с Бурым? Мне, лично, не нужны. И Хвосту не нужны…
Он трижды коротко посигналил, привлекая внимание сидящего на корточках человека. При этом он понимал, что совершает нелепое, смешное и бессмысленное действие: тот, кто ухитрился пропустить мимо ушей какофонию, которой сопровождалось экстренное торможение, не услышит и сигнал.
– Глухой, что ли? – вторя его мыслям, удивленно произнес один из пассажиров – тот, что сидел спереди.
Задний открыл дверцу.
– Прикройте, если что, – сказал он и выбрался из машины.
Водитель и его сосед, вынув пистолеты, почти синхронно оттянули затворы и завертели ручки стеклоподъемников, открывая окна на случай, если придется стрелять. Перегородивший дорогу джип принадлежал Мослу; Мосол работал на Бурого, который был надежным, проверенным деловым партнером Хвоста, на которого, в свою очередь, работали те, кто ехал в «девятке». Опасаться, по большому счету, было нечего, но… В бизнесе друзей не бывает, это аксиома, и Бурый вполне мог решить, что запросто обойдется без партнеров. К тому же машина Мосла и сам Мосол – это не одно и то же.
Человек в камуфляже по-прежнему сидел на корточках, почти касаясь правым коленом растрескавшегося асфальта, и продолжал, сгорбившись, возиться со шнурком на левом ботинке. Парламентер, по имени Саня, а по кличке Фома, приблизился к нему и осторожно похлопал ладонью по плечу.
Виновник непредвиденной задержки не вздрогнул, как можно было ожидать от глухого, застигнутого врасплох, не попытался схватить Фому за руку и бросить через плечо и вообще не стал делать каких-либо резких движений. Он спокойно обернулся и посмотрел на стоящего позади человека сквозь дымчато-коричневые стекла очков.
– День добрый, – довольно приветливо произнес он.
– Здорово, – проворчал Фома.
Он был слегка удивлен поведением незнакомца – как, собственно, и тем, что перед ним незнакомец, а не Мосол или кто-то другой из его коллег, кому тот мог доверить свой горячо любимый джип. Всех, с кем приходилось сотрудничать тут, в заповеднике, и за его пределами, он знал в лицо и по именам. Этого человека он видел впервые. Перед ним мог быть новенький – текучка существует везде, даже в самом прибыльном бизнесе. Вероятнее всего, именно так и было, но ухо все же следовало держать востро: когда едешь по безлюдным местам в машине, нагруженной ломовой синтетической наркотой, общий вес которой приближается к весу копченого сала, которым она замаскирована, расслабляться нельзя ни на секунду.
– А Мосол где? – спросил Фома.
– Помер, – лаконично ответил незнакомец, рывком затянул шнурок и встал, выпрямившись во весь рост. – Куда путь держите, ребята?
– А ты кто такой? – неприветливо поинтересовался Фома. Он уже начал жалеть, что вылез из машины. Этого любопытного гражданина на чужом джипе надо было просто столкнуть с дороги бампером, а не разводить дипломатию с козлом, чье поведение подозрительно похоже на поведение обыкновенного наводчика. Впрочем, если бы в придорожных кустах сидели молодцы с автоматами, они давно бы себя проявили.
Гражданин в солнцезащитных очках без необходимости отряхнул колени, а затем нарочито медленно и плавно потянулся правой рукой к нагрудному карману камуфляжной куртки. Отстегнув клапан, он просунул внутрь два пальца и, выудив оттуда, предъявил Фоме коленкоровую книжицу с тисненой золотом надписью: «ФСБ». Словно прочтя мысли собеседника, который первым делом подумал, что такую ксиву можно купить в любом подземном переходе, незнакомец развернул удостоверение и держал перед носом Фомы достаточно долго, чтобы его можно было обстоятельно, без спешки изучить.
Убедившись, что удостоверение настоящее, и что фотография в нем соответствует стоящему посреди дороги оригиналу, Фома скроил кислую мину. Бояться было нечего: на захват все это походило даже меньше, чем на разбойничью засаду. Но и приятного в этой встрече не было ничего. Вероятнее всего, владелец предъявленного удостоверения был очередным взяточником – новичком, переведенным в здешнее управление из какого-то другого места, введенным коллегами в курс дела и явившимся, чтобы заявить о своем праве получать процент с чужого бизнеса.
– Ясно, – вздохнул Фома и, заведя руку за спину, украдкой махнул ладонью своим компаньонам, чтобы спрятали стволы и притворились парочкой мирных, законопослушных лохов. – Домой мы направляемся. В гостях были – там, на той стороне. Сальца взяли, горилочки – ну, все, как полагается. А через зону двинули, потому что так километров на двести короче.
– Понятно, – улыбнулся лихоимец в темных очках. – Гостили у Бурого, а дома Хвост гостинцев заждался… Так?
– Какой еще бурый хвост? – включил пингвина Фома. – Проехать дай, мужик! Ты ж не при исполнении, да и юрисдикция тут не твоя. Это, на минуточку, не российская территория.
– Все верно, – кивнул очкастый, – на российской территории я бы с тобой иначе разговаривал. А тут места дикие, заграничные, потому и разговор у нас с тобой такой – мирный, как у двух обычных людей, которые случайно встретились на дороге. Один человек говорит: «А покажи-ка, земляк, что у тебя в багажнике!» А другой что?..
Фома посмотрел на джип. Все четыре колеса машины пребывали в полном порядке. Пятое, запасное, лежавшее на дороге, тоже выглядело неповрежденным. Прокол, в результате которого машину заносит и разворачивает поперек проезжей части, как правило, виден невооруженным глазом. Впрочем, и так было понятно, что налицо примитивная инсценировка, устроенная с единственной целью – остановить «девятку», экипаж которой в силу известных причин старался делать остановки как можно реже.
В принципе, такое с ними уже бывало; более того, бывало с ними еще и не такое. Странно было только, что московский эфэсбэшник не поленился притащиться в такую даль ради копеечной взятки, а притащившись, разъезжает на машине Мосла, который, по его словам, помер. Ну, помер и помер – все там будем, в конце-то концов. Но вот машина… Что, у покойника других наследников не нашлось?
– А другой, – отвечая на поставленный вопрос, сказал Фома, – ему так базарит: иди, базарит, земляк, драной козе под хвост загляни. Мой багажник – мое личное дело, и нечего тебе им интересоваться. Официальных полномочий у тебя никаких, ксива твоя тут ни хрена не стоит, а если ты такой грамотный, что даже Хвоста и Бурого знаешь, то должен, кажется, понимать, что они люди серьезные и таких фокусов не любят. Есть договоренности, есть порядок, и порядок этот лучше не нарушать.
– А я, стало быть, нарушаю? – с кривоватой улыбкой уточнил человек в темных очках, застегивая клапан кармана, в который убрал свое удостоверение.
– Типа того, – сказал Фома. – То есть, если бы мы с парнями действительно работали на Хвоста или, там, на Бурого, вот этот твой гоп-стоп наверняка засчитали бы как серьезный косяк. Но мы-то сами по себе! Так, слышали звон – есть, дескать, такие авторитетные дяди, один на Украине, другой в Москве, крутят тут какие-то серьезные дела…
– Ошибочка, значит, вышла, – с полувопросительной интонацией произнес эфэсбэшник.
– Типа того, – повторил Фома. – Нам бы проехать, – напомнил он. – Может, приберешь свою бутафорию?
– Конечно-конечно, – торопливо закивал головой москвич и, демонстрируя полную готовность как можно скорее освободить проезд, поднял с земли домкрат и баллонный ключ. – Без обид, договорились?
– Угу, – без излишней ласковости буркнул Фома.
Откровенно говоря, сейчас он понимал еще меньше, чем в самом начале. Разговор получился какой-то дурацкий, несерьезный: «Дай денег!» – «Не дам!» – «Ну, спасибо, извините…» И ведь это не потерявший берега пьяный гопник, а подполковник ФСБ, явно очень хорошо знающий, кто такие Бурый и Хвост и чем они занимаются. Он приехал на джипе Мосла, заранее точно зная, в какое время и по какой дороге будут двигаться курьеры, устроил тут настоящую засаду, и ради чего – чтобы обменяться парочкой бессмысленных фраз и сразу пойти на попятный?
Москвич с лязгом забросил домкрат и баллонник в багажник чужого джипа и наклонился за колесом. Фома не стал ни прощаться с ним, ни торопить: ситуация была странная, явно нештатная, и умнее всего сейчас было молча вернуться в машину и поскорее уехать.
