Андрей Воронин
Слепой. Глобальный проект

Глава 10

Роковое виртуальное знакомство могло бы никогда не перерасти в реальное, если бы не умер Рашид-ага. Однажды весенним вечером старик вцепился в рукав Гасана и, прижимая к горлу свободную ладонь, словно бы залаял. Это не было простудой, коклюшем, астмой. Так кашляют сердечники, хватаясь за шею руками, синея, покрываясь потом. Мамед, не знакомый с симптомами инфаркта, ударил беднягу кулаком промеж лопаток и дружески засмеялся. На самом деле он его просто добил. Старый доктор осел на коврик, не успев обуться, всхрапнул, как разозлившийся жеребец, и испустил дух, выдохнув тяжело, шумно и смрадно. Приложив ухо к его груди, проверив пульс на сонной артерии, Гасан понял, что потерял коллегу. Но еще пятнадцать минут он пытался вернуть ушедшую жизнь: делал искусственное дыхание, массаж сердца. Было слышно, как внутри остывающего тела еще бродят потоки жидкостей, пузыри газов. При слишком сильных толчках и сдавливаниях и то, и другое выходило наружу, убеждая реаниматора в том, что его усилия тщетны. Растерянный Мамед, присев на корточки, раскачивался из стороны в сторону и тихонько выл. Он любил и уважал доктора, кроме того, кажется, догадался, чем обернулся его нелепый товарищеский жест. Вспотев и обессилев, Гасан поднял глаза к небу и просто сказал: «Мир праху его».

– Алиф, лам, мим, – добавил Захар.

Солнце давно зашло, поэтому впереди были целые сутки, чтобы предать тело земле. Гасан, всегда принимавший участие в погребении тех, кого не сумел вылечить, на этот раз не стал этого делать. Он просто поднялся и ушел. Дома, в их общей палатке, выпотрошил сумку Рашида, забрал перехваченный медицинскими резинками полиэтиленовый сверток, спрятал на самое дно своего рюкзака. Скорее всего, там фотокарточки, письма. Может быть – бесполезный ордер на квартиру в Грозном или пенсионное удостоверение. Паспорта хранились в командирской палатке, в сейфе. Кроме этого свертка в сумке были чистые рубахи, много аккуратно заштопанных носков и кальсоны, линяло голубые, байковые, старинные, вручную зашитые по шаговому шву, с круглой заплаткой на колене. Ничего из этого старый доктор в лагере не надевал – носил, как все, выданный под расписку «камуфляж», оборачивал ноги портянками. Гасан всегда знал, что старый врач хранит в сумке что-то особенное, очень дорогое, к чему прикасались руки погибшей в Кировском спутницы. Оказывается – заплатанное ее руками исподнее… Ничего лучшего война сохранить не позволила.

Захотелось выпить. Можно было развести спирт, но его оставалось слишком немного, чтобы тратить так бездарно. Не спалось, не курилось, не плакалось. Было страшно – не за себя, за тех мальчишек и мужчин, которых могут привезти в лагерь завтра или послезавтра. Одному не справиться – не хватит его одного на всех. Да и совет нужен, просто возможность обсудить ход лечения… Нужен кто-то в помощь!

Пусть Мамед ищет, заказывает, выкапывает из-под земли. В лагере должен быть настоящий врач, хирург, а не переквалифицировавшийся из лабораторных ученых физиолог.

С этими мыслями он направился к штабу, где тоже не спали. Тело лежало на земле, увернутое в кусок брезента, по которому снизу уже поползли зловонные разводы. Горел костер, но насекомые кружили не столько у огня, сколько над трупом. Совсем близко, в расщелине или в «зеленке», громко и страшно выли лагерные псы. Сколько – двое, трое, пятеро?

– А ведь он любил собак, и они его, – заметил Захар. Он сидел совсем близко к покойному, стараясь не замечать тяжелого запаха. Ильяс, как обычно, расположился неподалеку. Даже в такой момент оба не выпускали из рук оружия, словно ждали команды.

– Воистину, Аллах наш покровитель и лучший защитник, он властен над всем сущим, – Гасан начал разговор издалека, зная, что начальству это понравится.

– Все так, мы принадлежим Аллаху, к Нему и вернемся, – Мамед не мог не понять, что все это – только завязка серьезного разговора.

– Без врача в лагере нельзя. Я и шил и резал, но часто ошибался. Нужен настоящий специалист, клиницист с опытом работы.

– И что ты предлагаешь, объявление в газету дать?

– Мы ведь не одни, пусть руководство поможет. Отправь запрос, Мамед. А пока – пусть пришлют анестетиков, обезболивающих побольше, бинтов, салфеток. И капельниц. Кровь нужна – почти не осталось в холодильнике, катетеры и для внутривенного, и в мочевой пузырь.

– Не бойся, лекарь, ваша со стариком предыдущая заявка принята, завтра-послезавтра все будет, привезут по земле. С ними и сегодняшнюю просьбу передадим. Не паникуй, бери ноутбук, отвлекись, к виртуальным девочкам сходи или кино посмотри. Но сначала новости разузнай, что за последние сутки на планете изменилось. Держи, иди к себе, подключайся и расслабляйся…

Гасан принял из рук Мамеда Тагирова дорогую игрушку, к которой уже несколько дней не притрагивался – не до того было. Пожалуй, Интернет, действительно, лучшее, чем он сейчас сможет себя занять. Новости получал, как обычно, по излюбленным начальством официальным адресам. Текст скопировал в специальную папку, даты и фамилии выделил синим и желтым. Теперь можно связаться с Белой.

В этот раз оба откровенничали – один признался, что час назад потерял друга и коллегу, работать без которого будет невыносимо тяжело. Жизни, хрупкие, мало стоящие жизни солдат, обесценятся совсем, потому что он, Гасан, не имеет ни хороших лекарств, ни надежных коллег.

Бела, всегда пропускающий личное «мимо ушей», на этот раз отреагировал неожиданно. Он ответил «по существу»: хорошие лекарства и время всегда находятся слишком поздно, когда они уже не могут помочь. Его брату, единственному по-настоящему любимому человеку, в нужный момент не досталось ни того, ни другого. Малыш ждал и надеялся, что старший изобретет эликсир молодости, что-нибудь волшебное, магическое, умеющее поворачивать время вспять. Иштван был маленьким и дряхлым одновременно, он страдал от боли и ужаса, понимал, что движется к концу существования быстрее всех старших, которых когда-либо знал. И Бела не успел. Брат умер в девять лет, от старости. А эликсир остался ненайденным. И, в продолжение разговора, венгр завел речь о предсказанном гениальным советским биологом Оловниковым явлении, которое сейчас называют концевой недорепликацией хромосом. О том, что в процессе образования похожей на сосиску хромосомы, укороченные концы ДНК оказываются расположенными на ее краях – теломерах. Сегодня, не без участия Белы, доказано, что укорачивание теломер как раз и является теми молекулярными часами, которые отсчитывают число клеточных делений. За десять лет кропотливых исследований венгр успел выяснить, что на концах нитей ДНК не закодированы важные для клетки белки. Теломеры состоят из одинаковых, уныло повторяющихся последовательностей нуклеотидов, длина которых указывает на количество делений, которые еще может осуществить клетка. Как только теломеры в результате пройденных циклов копирования хромосом достигают некоей критической длины, клетка перестает делиться – наступает репликативное старение. Клетки детей, страдающих прогерией, имеют укороченные теломеры. Почему – ответа он не нашел. Никто пока не нашел. Мутация не наследственна – Каролина и Шандор, родители других больных детей были в полном порядке. Слишком мало времени отпустила природа Иштвану и ему подобным, чтобы изучить их страдание. Потеряв брата, Бела Меснер переключился в своей исследовательской деятельности на созвучную, но более доступную тему. От изучения синдрома Хатчинсона – Гилфорда к прионным болезням человека: болезни Крейцфельда – Якоба и синдрому Герстмана-Штраусслера – Шейнкера.

О последнем направлении работы Меснера Гасан знал, но о первопричине – гибели малыша от неизвестной науке генной мутации – слышал впервые.

Всю ночь, до восхода раннего солнца и утреннего намаза Гасан общался с Белой. Буквы на мониторе воспринимались каждым из них как участливый заинтересованный голос, звучащий по-венгерски или по-чеченски. В эту весеннюю ночь Меснер окончательно убедился, что его виртуальный собеседник – участник настоящих военных действий, а Гасан – что венгр стоит на пороге изобретения уникального препарата, который в богатых и сильных руках может превратиться в биологическое оружие нового поколения. Захар, заглянувший в медицинскую палатку, застал товарища, лихорадочно выстукивающего последние фразы научной полемики. О том, что Джагаев сносно понимает английский, Гасан не знал, как не знал и о том, что Захар тренировался в Сирии, в специальном исламском лагере, где готовят военных инструкторов. Зато тот, пробежав глазами по строкам, сделал верные выводы о том, что доктор Сабитов действует в правильном направлении.

Глава 11

Высокие технологии – это и хорошо, и плохо. Одним поворотом рубильника Глеб Сиверов вывел из строя телефонную сеть в здании пансионата и хозяйственных постройках. Пострадали от этой «шалости» только интернет-пользователи и обслуживающий персонал, решающий рабочие проблемы посредством обычных телефонов. Следующая акция оказалась более болезненной для всех без исключения – вслед за стандартной связью исчезла сотовая. Секретный агент по кличке Слепой, во имя соблюдения политических интересов чужой родины и правил по взаимозачетам своей, нарушил жизненные интересы сотен простых людей, на несколько часов лишив их возможности общения. Почему-то именно в такие моменты возникает самая острая необходимость справиться о чьем-то здоровье, вызвать врача, дать указание о переводе денег.

Раньше Сиверов почему-то не задумывался об этом, но сейчас госпожа совесть больно грызла его где-то внутри. Маленьким утешением служило то, что он, так же, как и все, лишился возможности связаться с кем бы то ни было.

Через несколько минут «специалисты по гештальт-продажам» сопоставят факты и поймут, что обе аварии не случайны. И тогда, схватив драгоценного венгра в охапку, они бросятся вон из «Астории» или усилят и без того немалую охрану. Но пока господа брюнеты трясут около ушей телефонными трубками, переходят из номера в номер, обсуждая план действий. Вот яркий красавец из триста девятого помчался вниз по лестнице, хочет предупредить тех, кто под видом братьев Рустемовых наращивает в тренажерном зале мышечную массу.

Сейчас, лучшего момента не будет! Но Потапчук говорил, что никто не должен серьезно пострадать. Несерьезно – это ранение, совместимое с жизнью. Кроме обреченной жертвы в номере еще как минимум трое, заслуживающих, возможно, серьезной кары. Но их надо оставить в живых, а этого, чем-то прогневавшего нынешний венгерский режим, уничтожить. Работа есть работа.

И снова перевоплощение, – кепка Рыжего, очки с чуть затемненными стеклами. Нож и один пистолет в рукаве, другой за поясом. Байка опять мутных серо-коричневых тонов, внутрь яркими швами. Зубную щетку, джинсы, игривую рубашку с платочком, пиджак и сладкий одеколон придется подарить отелю. Свою сумку Сиверов даже не вынимал из багажника. Ключи от машины в глубоком кармане спортивных брюк, там же мобильник, флэш-память и пластиковый ключ…

Опять коридор третьего этажа, лестница, коридор четвертого. Он двигался спокойно, уверенно, но достаточно быстро. Через минуту в двери четыреста пятого громко постучал мужчина в синей фирменной бейсболке. Не дожидаясь ответа, отпер сам, воспользовавшись универсальной карточкой-отмычкой. Навстречу ему в зеркальный предбанник выпрыгнули двое настороженных, плохо выбритых парня. Руки каждого из них выразительно прятались за лацканы расстегнутых пиджаков.

– В чем дело? – они заслоняли широкими спинами дверной проем.

– Телефон пришел чинить, авария у нас.

– Это кстати, нам связь нужна, – мужчины миролюбиво отступили.

Глеб вошел в нарядную гостиную, отметив про себя, что носить гражданское встретившие его охранники не умеют. Не отвыкли, а именно не умеют, оно сидит на них нелепо и явно стесняет.

Белы в гостиной не было. Возможно, он в спальне или в ванной. Сиверов сосредоточился на кабеле, ведущем от базы радиотелефона, двинулся вдоль него, надеясь беспрепятственно войти в смежную комнату. В этот момент дверь с треском распахнулась и ворвались братья Вахитовы.

– Где, черт побери, этот венгр? Мы уезжаем! – они метались по номеру и не сразу заметили постороннего. Было ясно, что окружающие не понимают по-английски. Реплики Вахитовых остались без ответа. В потоке английской брани Глеб разобрал имена Гасан и Захар – видимо, так звали переводчиков. Из ванной выглянул седой мужчина с умными, выразительными глазами. Одна его щека была в белой пене, в руке – станок безопасной бритвы. Услышав крики на английском, он начал быстро переводить. С балкона в ту же спальню шагнул Бела с непотушенной сигаретой. Он пытался что-то выяснить у главных покупателей.

– В чем дело? Кто это? – он первый заметил постороннего.

Мачо Рустему и мачо Тимуру понадобилось не более пяти секунд, чтобы нагнуться и выхватить закрепленные на щиколотках пистолеты. Но Глебу этого времени хватило, чтобы ранить обоих, вытолкнуть Меснера обратно на балкон и запереться там изнутри. Задание Потапчука выполнено. У жертвы действительно плохо пахло из рта, последний выдох Белы Меснера не оставил сомнений в том, что агент по кличке Слепой не ошибся. Боковым зрением Сиверов заметил на маленьком балконном диванчике работающий ноутбук с торчащим из него USB-накопителем. Рывком он вынул чужую флэшку и бросил в карман. Уже хватаясь рукой за холодный металл пожарной лестницы, Слепой услышал треск разбитого стекла и американские ругательства вперемешку с русским матом.

Машина, предусмотрительно припаркованная не на стоянке, а рядом с ней, словно ждала, когда повернется ключ в замке зажигания. Она мчала Сиверова от Левково обратно к Красноармейскому шоссе, оттуда на Ярославское и, наконец, домой. Пиликнул мобильник – сотовая связь восстановилась, как только он въехал в очередную зону покрытия. На ходу прочел сообщение от Потапчука и ответил условленным посланием – картинкой, изображающей обнаженную девушку. На его смарт-фоне ответ «да» символизировала раздетая дамочка, ответ «нет» – соответственно, красотка в вечерних туалетах. Очевидно, люди генерала ждали где-то совсем близко, потому что уже через минуты три навстречу промчалось несколько узнаваемых спецавтомобилей. Ясно, что посредники и покупатели интересовали Российские спецслужбы живыми.

«Немного подпортил охоту, – беззлобно подумал Глеб о раненых в руку и плечо американских бандитах. – Эти двое – настоящие профессионалы, к тому же не имеющие за душой ничего похожего ни на кровную месть, ни на исламские идеалы. Так сказать – головорезы в чистом виде, не читавшие в детстве ни Корнея Чуковского, ни Агнию Барто, ни Библию, ни Коран. Будь они в целости и сохранности – взять их было бы трудно. Даже травмированные, Псевдо-Вахитовы представляют огромную опасность и, возможно, успели уничтожить кого-то из чеченских посредников».

Все это уже его не касалось. Девушка-администратор, сама того не ведая, принявшая участие в операции «Взаимозачет», так и не дождалась звонка от щедрого постояльца и не узнала, куда подавать ему еду. За час с небольшим Слепой выполнил просьбу Федора Филипповича.

Приказывая себе не думать больше об «Астории-один» и встретившихся там людях, Сиверов все-таки не сразу избавился от мысли о Рыжем Анатолии Семеновиче, притравленном коньяком со снотворным, и об умненьком Димке, выручающем бабушку – любительницу дискотек. Как он там, этот современный ребенок, легко поворачивающий в уме проекции и умеющий делать интернет-покупки? Не попал под шальную пулю, не скатился со ступенек во время чужой ожесточенной драки?

Как ни странно, Глебу не попалась на глаза коротенькая заметка, появившаяся назавтра в районной газетке-сплетнице. Некто сердобольный писал о том, что из-за хулиганских выходок одного из постояльцев и преступной халатности телефонного техника оказалась под угрозой жизнь ребенка. У восьмилетнего гостя пансионата Дмитрия 3. случился тяжелый приступ астмы. Вызвать «скорую» было невозможно. И лишь благодаря усилиям проживающего на соседнем этаже доктора С. Г. ребенку была оказана первая помощь, после чего он был срочно доставлен в Левковскую амбулаторию. Туда же прибыла бригада медиков, и мальчика доставили в столичную больницу. Сегодня жизни москвича Дмитрия 3. ничего не угрожает. Его бабушка, гражданка иностранного государства, выражает российским медикам огромную признательность.

И ни слова ни об убитом в тот же день гражданине, ни о двух раненых. Тоже, между прочим, не россиянах.

Глава 12

Потеряв Иштвана, Каролина разлюбила всех Меснеров. И старшего, мужа, и младшего, пасынка. Мужчины с этой фамилией не оправдали ее надежд, ни один из них, включая сына-мутанта. До его смерти она оставалась верной долгу жены и матери, то есть, попросту говоря, любовников не заводила. Хотя к Шандору стала безразлична вскоре после знакомства со страшными, необратимыми симптомами синдрома Хатчинсона – Гилфорда, или прогерии. Невозможность показать ребенка друзьям и знакомым, в то время как подруги хвастались фотокарточками пухлых кудрявых карапузов, взрастили в ней комплекс без вины виноватой. Она изо всех сил старалась любить малыша, которого любили все – медсестры и врачи из многочисленных центров и лабораторий, соседка Хелена, Шандор и даже Бела. Ей было странно, что старший брат любил младшего какой-то особенной, пронзительной любовью – и отцовской и братской одновременно. Ведь он был старше на целых двадцать четыре года. Этой огромной любовью Бела словно заслонился от чувств к ней, Каролине. Даже ни разу не заговорил о прошлом, будто и не было коротких ярких встреч в промежутках между его возвращением из школы и приходом Шандора с работы, долгих безумных ночей, когда он приезжал домой из Москвы, печальных глаз и дрожащего голоса, когда она провожала его к поезду… Как сильно он горевал, узнав об отношениях своей девушки с Шандором, своим отцом. Ей искренне нравилось быть роковой женщиной, из-за которой стали чужими очень близкие между собой мужчины. Нравилось быть беременной от старшего из них. Это Бела, физиолог, посчитав дни и недели, с уверенностью утверждал, что Иштван – не его сын. Шандор, достаточно грамотный и прагматичный, думал так же. А она, никогда нигде, кроме школы не учившаяся, работавшая приемщицей на почте, не была уверена ни в чем. Она с завидной регулярностью спала то с отцом, то с сыном… Почему бы Иштвану, который по всем важным признакам и особенностям отличался от нормальных людей, не быть оригинальным и в этом? Вне мамы он жил, ускоряя ход времени вокруг себя. Так, может, внутри мамы он его замедлял? Тогда он вполне мог быть сыном Белы! Если сама природа позволяет себе необъяснимые ошибки, люди и подавно могут находиться в неведении!

Душевных сил Каролины не хватало для такого тяжкого бремени. Ей очень не нравилось ухаживать за больным ребенком. И любить скрюченного, шуршащего шелушащейся кожей мальчика не получалось. Это угнетало. Ее мать, бабушка маленького чудовища, пережила маму Шандора не намного, хотя была моложе на двадцать лет. А ведь обе бабушки во внуке души не чаяли. Получается, будучи еще паукообразным младенцем, крошка Иштван подтолкнул к смерти двух добрых, сердечных женщин, не смирившихся с его страшной судьбой. Вряд ли Каролина была в состоянии выстроить логические конструкции, оправдывающие ее материнское равнодушие. Она, подобно больному животному, приспосабливалась к обстоятельствам и терпела, пока могла. Честно и добросовестно делала уколы, целуя сморщенную куриную попку малыша, укутывала его перед сном, носила на руках. Она плакала, но не от жалости к ребенку. Плакала о своей загубленной женской доле, о том, что раз в месяц грудь набухает и несколько дней болит так, что невозможно спать. О том, что Шандор осуждающе косится на нее, когда она завивает волосы или ярко красит губы. И еще – о Беле. Он запросто делил ее с папашей, пока не знал, что делит. А потом отверг, вычеркнул саму возможность близости. А он ей нравился, с ним было интересно и волнующе. С ними обоими было хорошо, а с одним из двух – просто скучно.

Десять лет Каролина страдала от сексуальной неудовлетворенности, от того, что она родила монстра, и от безуспешных попыток забыть и о том, и о другом. Именно это, а не мучения Иштвана составляли главный интерес ее жизни. Ей совсем не хотелось быть мученицей, телезвездой или образцом добродетели. Она нуждалась в обычном, животном удовлетворении, в обладании всеми мужчинами, которых близко знала, а знала она только двоих – старшего и младшего Меснеров.

Смерть Иштвана сделала Каролину свободной. Заплаканные Бела и Шандор, дрожащими руками бросающие комья сухой летней земли на крышку маленького детского гроба, стали для нее далекими и чужими. Их больше не хотелось. Над могилой стояли роскошные мужчины – врачи, журналисты, телеведущие, которым, как ни странно, была небезразлична судьба единственного в стране мальчика-мутанта. Эти мужчины подходили к ней, прикасались к ее плечам, щекам, ладоням. От них дорого и вкусно пахло, в глазах читался искренний интерес не только к прогерии, но и к ней, матери ребенка… Каролина беззастенчиво раздавала номер телефона всем желающим, сверкала глазами, томно вздыхала. Она впервые за много лет чувствовала себя женщиной, которая интересна сама по себе, а не в качестве машинки, рождающей необъяснимые чудеса.

Прошел лишь год с тех пор, как умер от обогнавшей время старости девятилетний Иштван, а его мама уже развелась с отцом и вышла замуж за мужчину, делающего здоровых детей. Вероятность родить еще одного человечка с синдромом Хатчинсона – Гилфорда стремилась к нулю, и Каролина смело забеременела от французского журналиста, собиравшего материал о генных мутациях. На родине он не нашел ни одного ребенка, больного прогерией. А в бедной, зависимой Венгрии такой мальчик был, к сожалению – был, и его уже нет. Но есть его мама, молодая, трепетная, открытая для общения. И соответствующее общение состоялось, а результат не заставил себя долго ждать. Влюбленные поженились и покинули страну… Шандор все видел и не пытался вмешиваться – боль и горечь так сильно переполняли его душу, что заурядное женское предательство померкло. Что могла значить измена женщины, когда младшего сына не стало, а старший, обещавший изобрести спасительное лекарство, не смог, не успел, и теперь убит горем.

Старый Меснер винил себя – это провидение наказало его за похоть и зависть. Он знал Каролину девочкой, писающей мимо горшка, видел, как она оформляется, полнеет, расцветает. А Бела трепещет при ее появлении. И позавидовал… Погнался за чужой, ускользающей молодостью, хотя должен был довольствоваться женщиной-ровесницей, которых у него имелось в избытке. Всех их он обманул, променял на любопытную школьницу, радостно раздвигающую ноги под его сыном. Зачем? Для самоутверждения, не более того. Он не любил эту дурочку, ему нравилась ситуация, в которой они все оказались: сын – отличник, будущий нобелевский лауреат, соседская малышка, охочая до постельных радостей, и ее мама, ни о чем не подозревающая и надеющаяся, что возбудит влюбленного не в нее Шандора. Это было настоящим приключением, будоражащим и пьянящим, а закончилось оно трагедией – Бела едва не наложил на себя руки, а плод их с Каролиной сексуальных экспериментов стал воплощением всех возможных несчастий, которые растянулись почти на десять лет.

Каролина ушла, раскрыла глаза, увидела мир и себя в нем. Мир разный и незнакомый. Много лет она была соседкой Меснеров и их невольной пленницей. В доме матери не было мужчин – ни отца, ни дедушек, ни друзей. Случайные соседи, отец и сын, стали единственными мужчинами в ее жизни на много лет. Она не замечала никого, хотя рядом жили одноклассники, учителя, врачи, сантехники, водители трамваев и такси. И любому из них она могла понравиться, если бы только захотела. Но чтобы захотеть, ей понадобилось прожить десять лет в чужой семье, родить больного наследника и похоронить его.

Оказалось, что быть по-настоящему верным любви может только Бела. И любви к первой и единственной женщине, и к полуродному нездоровому брату. Он никак не отреагировал ни на скорое повторное замужество Каролины, ни на отцовское нежелание жить без секса. Старый Шандор научился знакомиться в Интернете, и каждый вечер приводил домой новую жертву. Его злила лояльность Белы к мельканию в доме нелепых, несчастных женщин, умение сына искренне горевать о потере близкого человека, посвящать памяти умершего малыша дни работы и ночи размышлений. Он так не умел. И это мучило и злило.

Шандор из гордости не интересовался, куда и с кем уехала Каролина, но, по странному стечению обстоятельств, отбыл туда же. Его взяла в мужья молодящаяся старушка француженка, свято верящая, что любви все возрасты покорны. Бела остался совсем один и с головой ушел в науку.