Андрей Воронин
Группа крови
Размышляя подобным образом, Мышляев въехал в деревню и повел машину по кривой, огибающей вершину холма немощеной улице. Из какой-то подворотни выскочил худой облезлый кобель рыжей масти и принялся скакать вокруг, норовя вцепиться зубами в колеса. За поворотом от машины бросились врассыпную замызганные куры. Несмотря на то, что в деревне стояла самая горячая пора – пахота, сев и все такое прочее, – Мышляев насчитал на улице человек шесть пьяных. Один из них спал прямо на обочине в позе поверженного богатыря. Ширинка его замасленных рабочих штанов была расстегнута, и из нее высовывался захватанный грязными руками край белой нательной рубахи. Мышляев осторожно объехал обутые в рыжие кирзовые говнодавы ноги «богатыря», лежавшие на проезжей части, повернул еще раз и по указанию Гаркуна остановил машину.
Подворье местного технического гения расположилось на крутом склоне. За гнилыми остатками забора виднелась ветхая изба с полуразобранной шиферной крышей и непрозрачными из-за многолетних наслоений грязи окнами. Это неказистое строение по пояс тонуло в крапиве и бурьяне, которые имели вполне зрелый, процветающий и матерый вид несмотря на то, что на дворе стоял не август, а всего лишь май. В заросший лебедой и мокрицей склон позади избы врезались какие-то угрюмые капониры из монолитного бетона со следами дощатой опалубки. Чудовищная вышка возносилась над этим запустением на совершенно немыслимую высоту. Вблизи было видно, что она собрана из каких-то ржавых труб. Серебристая краска местами облезла, обнажив чернорыжий металл. На вытоптанном до каменной твердости пятачке рядом с бункером ржавели голые каркасы каких-то сельхозмашин и стоял на колодках обтекаемый дюралевый корпус, в котором можно было с некоторым усилием узнать будущий катер на подводных крыльях. Вдоль стены бункера было сложено какое-то железо, и, приглядевшись, Мышляев с содроганием опознал в продолговатых металлических пластинах гигантские лопасти. Теперь было понятно, зачем на холме установили нелепую вышку: это был каркас будущего ветряка, предназначенного, скорее всего, для получения дармовой электроэнергии. Непонятно было другое: каким образом была установлена вышка и как, черт подери, хозяин намеревался втащить на сорокаметровую высоту эти громадные лопасти?
«Господи, – подумал Мышляев, – ну что это за страна такая? Сколько энергии расходуется попусту! Ведь все это он сам соорудил, своими руками склепал, своей головой выдумал. А зачем? Вот полезет он наверх привинчивать свои лопасти, шмякнется оттуда, и привет. Все растащат, разворуют, вышку завалят, сдадут в металлолом и пропьют. А между прочим, этот его ветряк всю деревню мог бы электричеством обеспечить.»
Гаркун обогнул застывшего в задумчивости Мышляева и бодро заковылял по захламленному двору, заметно припадая на искалеченную ногу и постукивая своей тяжелой черной тростью. На фоне бурьяна, гнилых развалин и серого бетона со следами опалубки он напоминал шустрого гоблина. Мышляев взял с заднего сиденья портфель с бумагами и двинулся следом, внимательно глядя под ноги, чтобы не вляпаться в какую-нибудь дрянь.
Вокруг стояла непривычная для уха горожанина тишина, лишь откуда-то издали доносился приглушенный расстоянием рокот дизельного движка, да где-то поблизости сдуру хрипло загорланил петух, просясь в суп. В траве деловито жужжали пчелы, небо над головой было неправдоподобно синим, а еще не успевшая запылиться зелень радовала глаз свежестью цвета, которую можно увидеть только в мае.
Гаркун бодро пересек двор, даже не посмотрев в сторону избы, и свернул за угол бетонного бункера. Мышляев последовал за ним и на мгновение остолбенел: за углом виднелся еще один ангар, аккуратно врезанный в склон холма. Высоченные железные ворота, в которые запросто прошел бы двухэтажный автобус, были приоткрыты, а немного правее возвышался собранный из крепких двутавровых балок каркас еще одного строения, похожего на теплицу.
– Прожекты, – хихикнув, сказал Гаркун, заметив состояние своего приятеля. – Сотни прожектов, для завершения которых требуются время и деньги.
– Ну, время – это ладно, – преодолев легкое обалдение, сказал Мышляев. – Но ведь во все это вбуханы тысячи баксов. Да что я говорю – тысячи. Десятки тысяч, сотни!
– Вот тут-то ты как раз и не прав, – заявил Гаркун, боком спускаясь по довольно крутой тропинке. – Денег у этого парня сроду не было. Все это создано буквально из ничего, поверь. То есть, конечно, какие-то деньги на это пошли, но все они были заработаны попутно, между делом, и лишь потому, что совсем без них не обойтись. Давай, заходи, не стесняйся!
Вслед за продолжающим бормотать Гаркуном Мышляев вступил под терявшиеся в полумраке своды ангара. Когда глаза привыкли к скудному освещению, он разглядел справа и слева от себя кажущиеся бесконечно длинными стеллажи, заваленные инструментом и разрозненными деталями каких-то машин. Стеллажи эти двумя непрерывными стенами поднимались до самого потолка. Свободное пространство между ними было залито бетоном. В дальнем конце помещения поблескивал замасленными деталями сложный колесный механизм непонятного назначения, а прямо перед Мышляевым стояла конструкция, которая больше всего напоминала наполовину собранный одноместный вертолет.
– Черт подери, – сглотнув от волнения, пробормотал Мышляев. – Ни за что бы не поверил, что такое бывает. Ну, есть психи, которые по десять лет собирают из ворованных гаек какой-нибудь уродливый автомобиль. Недавно по телеку показывали одного, который всю жизнь строил вертолет, поднялся на нем в воздух и разбил его к чертовой матери. Но это. это. Глазам своим не верю.
– Я тебя предупреждал, – напомнил Гаркун и нырнул в неприметный узкий проход между стеллажами. – Осторожно, тут ступеньки. Крутые, мать их.
Ступеньки на поверку оказались отвесным металлическим трапом, который вел в подвал. «Чокнутый профессор», которого, как выяснилось, звали Михаилом Шубиным, жил именно здесь. Точнее, жил он в своей мастерской, расположенной наверху, а в подвале Шубин спал, принимал пищу и отдыхал, читая техническую литературу, которой здесь было больше, чем в любой библиотеке. Разгороженный на отдельные отсеки подвал по размерам не уступал пятикомнатной квартире Мышляева, и, тем не менее, здесь было тесно от книг, журналов и электронной аппаратуры, которая стояла повсюду, беззастенчиво вывалив наружу свои разноцветные потроха.
Хозяин оказался невысоким жилистым мужиком с волнистой темной шевелюрой, которая на висках заметно отливала серебром. Черные глаза на худом и темном, лишенном возраста лице были неожиданно спокойными и мудрыми, как будто Шубин знал нечто недоступное пониманию гостей. Говорил он медленно, с расстановкой, а большие руки с темными от въевшегося машинного масла ладонями свободно висели вдоль тела, словно были отдельными от него живыми существами, нуждавшимися в кратком отдыхе, пока хозяин занят разговором.
Поставив на самодельную электроплитку архаичный эмалированный чайник, Шубин усадил гостей на дощатый топчан, который, судя по продавленному матрасу и драному солдатскому одеялу, служил ему постелью, а сам примостился на шатком табурете у грубого самодельного стола. Стол был завален какими-то засаленными чертежами и справочниками, и Шубину пришлось сдвинуть их в сторону, чтобы освободить место для оловянной тарелки с подсохшим батоном и блюдечка с подтаявшим куском масла.
Гаркун сделал глубокомысленное движение бровью, и Мышляев послушно извлек из портфеля купленную по дороге бутылку водки – точнее, одну из трех купленных по дороге бутылок. Мышляеву ничего не оставалось, как во всем положиться на Гаркуна: то, что он увидел, совершенно выбило его из колеи, и теперь он понятия не имел, как разговаривать с этим полоумным изобретателем. Прежде ему никогда не приходилось иметь дела с подобными типами, хотя на своем веку он повидал и пройдох, и простофиль, и таких людей, которым убить человека было все равно что плюнуть. Он всю жизнь гордился тем, что может найти общий язык с кем угодно, но Шубин вызывал у него необъяснимую робость. Это было странно, поскольку Мышляев невооруженным глазом видел, что перед ним классический простак из той породы, представителям которой можно продать галоши в сердце Сахары или холодильник на Северном полюсе.
Покосившись на водку, Шубин отрицательно покачал головой.
– Извини, Гена, – сказал он, – но днем я не пью. Я вообще теперь пью редко. Времени жалко. Жизнь слишком короткая, а успеть хочется много. Вертолет видал? Сосед заказал – поля опрыскивать. Полгода уже вожусь, все никак до ума не доведу. Запчастей не хватает. Без деталей машинку не закончишь, денег не получишь, а без денег детали купить не на что. Или, скажем, теплицы. Видал теплицы? Если их достроить, можно будет круглый год хоть ананасы выращивать, хоть финики, не говоря уже о всяких помидорах-огурцах. Все готово, осталось застеклить и поставить оборудование, но это, опять же, деньги. А где их взять? Вон, ветряк поставил, а довести до ума, запустить – опять же, ни времени, ни денег.
– Мишаня, старик, – перебил его Гаркун, отламывая от лежавшего на столе батона неаккуратный крошащийся кусок и целиком запихивая его в рот. – Мы же за этим и приехали! Тебе нужны деньги, а нам позарез нужен ты. Вернее, не нам, а им, – он бесцеремонно ткнул в сторону Мышляева отставленным большим пальцем. – Это представитель совместного предприятия.
– Павел Сергеевич, – представился Мышляев, оторвав от топчана зад и протягивая руку для пожатия.
– Он русский, – продолжал Гаркун, – но живет в Америке. У него небольшая полиграфическая фирма. Впрочем, он сам тебе расскажет. Я вас познакомил, а дальше договаривайтесь без меня. Я вот, с вашего позволения, водочки выпью. Слушай, а кроме батона у тебя ничего пожрать нету?
Игнорируя его вопрос, Шубин повернулся к Мышляеву и устремил на него свои непроницаемые темные глаза.
– Видите ли, – заговорил Мышляев, чувствуя себя бездарным клоуном из-за притворного акцента, – Геннадий прав. У меня полиграфическая фирма, но дело, которое привело меня в Россию, имеет к полиграфии довольно косвенное отношение. Благодаря очень счастливому стечению обстоятельств и помощи влиятельных друзей из Вашингтона мне удалось перехватить у крупного концерна дорогостоящий правительственный заказ. Впрочем, это есть подробности, которые не должны вас волновать. Суть дела заключается в том, что для выполнения заказа мне пришлось временно перебраться сюда и основать совместное предприятие. В данный момент моя фирма испытывает определенные финансовые затруднения. Поверьте, я не стал бы об этом упоминать, но я заинтересован в полном взаимном доверии. Так вот, упомянутый мной заказ может в кратчайший срок поставить мою фирму на ноги. Что касается вас, то заработанных денег хватит на все ваши проекты и на множество новых. Кстати, позвольте выразить вам мое восхищение. Должен заметить, что в Америке вы бы далеко пошли. Если угодно, я мог бы поспособствовать.
Не переставая жевать и сорить крошками, Гаркун за спиной у Шубина показал Мышляеву большой палец, энергично кивнул – мол, продолжай в том же духе, – и щедрой рукой плеснул себе водки в чайный стакан.
– В Америке мне делать нечего, – спокойно ответил Шубин. – Здесь у меня мать с отцом похоронены, и жена на том же кладбище лежит. Да и на кого я все это брошу? – Он обвел широким жестом корявые бетонные стены. – Перед людьми стыдно. Скажут, что Шубин вроде наших правителей: начал дело, не сдюжил, бросил все и смылся за океан – лекции читать да пиццу ихнюю рекламировать. Не по мне это. Ну так что у вас за дело? Я так понимаю, что надо что-то хитрое склепать, причем быстро и по дешевке. Так?
Мышляев удовлетворенно кивнул, испытывая при этом некоторое смущение. Все-таки полным простаком Шубин не был, и оставалось только гадать, как далеко простираются его сообразительность и смекалка.
– Так, так, – чавкая и сопя, подтвердил Гаркун. – Не сомневайся, отец, внакладе не останешься, и задачка из тех, какие ты любишь, – с подковыркой, не каждому по зубам.
– Уважаемый Геннадий прав, – сдерживая желание поморщиться, сказал Мышляев. – Мы хотели бы нанять вас и арендовать ваши. э. производственные помещения для изготовления. гм. пробной партии бумаги.
– Бумаги? А что, в Америке кризис с бумагой?
– Не просто бумаги, уважаемый господин Шубин. Я получил заказ на изготовление бумаги, которая используется при печатании денег.
– Денег?
– Да. Американских долларов. Видите ли, дело это сугубо конфиденциальное. Я уже говорил, что заказ я, говоря по-нашему, по-русски, попросту. э.
– Свистнул, – подсказал Гаркун, наливая себе второй стакан.
– Можно сказать и так. Поверьте, я сделал это не из жадности. Мой бизнес под угрозой. Обанкротившись, я буду вынужден выбросить на улицу двести пятьдесят человек, среди которых много наших с вами соотечественников. Поэтому я заинтересован в том, чтобы выполнить заказ качественно, в кратчайшие сроки и с наименьшими затратами. Действуя по официальным каналам, я просто пущу львиную долю заработанных денег на ветер: взятки, поборы, бесконечные согласования, бумажная волокита. В то время как даже небольшой части этих денег хватило бы на безбедное существование и вам, и мне, и вот Геннадию.
Шубин задумался, теребя черной пятерней крупный нос. Позади него на плите засвистел, выпуская пар, чайник. Он встал с табурета, сыпанул прямо в чайник полпачки заварки и вернулся на место. В руках у него появилась замызганная и мятая картонка «Беломора». Шубин вытряхнул оттуда папиросу, шумно продул ее, сплющил мундштук и закурил.
– Мудреное дело, – сказал он.
У Мышляева упало сердце. Он уже успел оценить все выгоды местоположения этой бетонной норы и привыкнуть к мысли, что задуманная им рискованная операция будет осуществляться именно здесь и руками именно этого человека, который как никто другой подходил для отведенной ему роли. Неужели откажется?
– Собрать машинку – раз плюнуть, – продолжал тем временем хозяин. – Главное, чтобы никто про это не проведал. Если бандиты наедут – это полбеды, но вот если налоговая.
– Вы смотрите прямо в корень, – с трудом подавив вздох облегчения, сказал Мышляев. – Со своей стороны я берусь обеспечить полную секретность. Что касается вас, то вам достаточно будет просто… н-ну-у…
– Не болтать, – снова вмешался Гаркун.
– Ты меня знаешь, – не глядя на него, сказал Шубин.
– Вот и славно. – Мышляев снова открыл портфель, вынул из него твердую картонную папку и выложил на грязный стол перед Шубиным отпечатанный на мелованной бумаге и украшенный разноцветными печатями контракт – такой же липовый, как те деньги, которые он собирался здесь печатать. Поверх контракта лег «паркер» с золотым пером. – Вам остается только подписать вот здесь, после чего мы, как говорится, спрыснем это дело и обсудим подробности.
– Что ж, – сказал Шубин, неторопливо свинчивая с ручки колпачок, – такое дело не грех и спрыснуть.
Глава 2. Бывший лучший королевский стрелок
Комната была длинная и узкая, как пенал, причем не просто пенал, а пенал, поставленный на ребро – ее высота намного превосходила ширину. В одном из ее торцов располагалась крепкая дубовая дверь, неряшливо, с потеками выкрашенная белой масляной краской, что придавало ей обманчиво древний и убогий вид. В противоположном торце этой кирпичной щели было прорезано окно, закрытое горизонтальными жалюзи, планки которых в данный момент были опущены. Из-за этого, да еще из-за ненастной погоды, в комнате было сумрачно и темновато. На беленых стенах смутно выделялся полустершийся трафаретный узор из крупных цветов и веток с набухшими почками. Над скрипучей железной кроватью висела фотография в рассохшейся рамке – какая-то женщина с прилизанными волосами, прямоугольным лицом и маленькими, как следы булавочных уколов, глазами. Помимо кровати и фотографии в комнате имелась тяжелая из-за многолетних напластований масляной краски колченогая больничная тумбочка, железный стул с фанерным сиденьем и без спинки, а также сломанная этажерка, на которой пылилось штук двадцать номеров журнала «Вокруг света», самый свежий из которых датировался декабрем семидесятого года. На тумбочке стояла пустая пепельница, а рядом с ней лежала ручная граната отечественного производства. Приглядевшись к этому смертоносному предмету, можно было заметить, что в гранате недостает жизненно важного элемента, а именно предохранительной чеки, из чего всякий более или менее сведущий в подобных вопросах человек сделал бы однозначный вывод, что перед ним попросту говоря, муляж.
Хранить на виду гранату – дело небезопасное, даже если граната годится только на то, чтобы забивать ею гвозди или колоть орехи. Обитатель комнаты знал об этом лучше кого бы то ни было, но продолжал держать гранату на тумбочке с таким же упорством, с которым некоторые люди повсюду таскают с собой фотографии жены и детей и выставляют их на всеобщее обозрение при первом же удобном случае. Граната была своего рода талисманом для человека, который не так давно считался самым удачливым в Москве, если не во всей России, наемным стрелком по живым мишеням. Собственно, отправляться на покой ему было рановато, поскольку он находился в расцвете сил и только-только успел достичь пика своей карьеры. Но пик на поверку подчас оказывается весьма скользкой штукой, с которой очень легко упасть на дно какой-нибудь вонючей расселины наподобие той клопиной дыры, о которой идет речь.
Врезанный в обманчиво ветхую дверь ригельный замок трижды маслянисто щелкнул, и в комнату вошел ее временный обитатель. Это был высокий черноволосый мужчина, еще не успевший отпраздновать свое сорокалетие. В его прямых и жестких, как проволока, волосах серебрились капли дождевой воды, сырая мешковатая куртка свободно болталась на широких прямых плечах. Сняв куртку, вошедший повесил ее на вбитый в стену гвоздь, потом, спохватившись, залез в карман, вынул оттуда сигареты и положил на тумбочку рядом с пепельницей и гранатой. Никелированная бензиновая зажигалка легла рядом.
Легко и бесшумно ступая обутыми в черные кожаные ботинки ногами, мужчина обошел комнату по периметру. Его серо-стальные глаза придирчиво осмотрели убогую обстановку, привычно фиксируя местоположение предметов. Кажется, все было на месте, но мужчина на всякий случай заглянул в тумбочку, чтобы убедиться, что в его отсутствие никто не шарил в его вещах.
Вещей, если это можно назвать вещами, было всего ничего: две смены нижнего белья, запасная пара носков, три носовых платка и полиэтиленовый пакет с документами на разные фамилии. Все лежало на своих местах, и даже ниточка, которая словно невзначай свисала из стопки белья, осталась непотревоженной.
Человек взял из стопки чистый носовой платок, захлопнул тумбочку и тяжело опустился на кровать. Ржавые продавленные пружины завизжали на разные голоса, и немедленно, словно в ответ, из-за стены донеслось нестройное пьяное пение. Пели на два голоса – хрипло, немузыкально, но с большим чувством. «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец», – со слезой голосили на кухне. Человек на кровати невольно ухмыльнулся, но тут же снова сморщился и попытался закатать правую штанину. На нем были узкие, вылинявшие почти добела джинсы, и на правом колене темнело пятно неприятного черно-красного оттенка, какой получается, когда с размаху проедешься коленом по мокрому асфальту, собрав на штанину всю грязь и разодрав колено в кровь.
Узкая штанина, сшитая из плотной ткани, ни в какую не желала задираться выше середины икры. Черноволосый негромко выругался, встал, расстегнул джинсы и спустил их ниже колен.
Правое колено было разодрано даже серьезнее, чем он ожидал. Бормоча ругательства, человек кое-как перетянул колено носовым платком. После этого он завалился на кровать, снова заставив ржавые пружины пронзительно заскрипеть, на ощупь вытянул из пачки сигарету, закурил и стал с задумчивым видом пускать дым в потолок.
Человека, который в разгар рабочего дня валялся на кровати в убогой комнатенке на Остоженке и курил, злостно нарушая тем самым правила пожарной безопасности, звали Олегом Шкабровым. Это имя было дано ему при рождении, но широким кругам общественности он был больше известен под кличкой Абзац. Эта кличка не была пустым звуком. Точка завершает предложение, а абзац означает окончание целого смыслового отрывка – реплики, вопроса, описания, а порой и жизнеописания. Специальностью Олега Шкаброва было насильственное прекращение чужих биографий. «Такому-то пришел абзац», – это было сказано про него, точнее, про его клиентов.
Лежа на кровати и пуская густые струи дыма, Шкабров хмурился. В последнее время обстоятельства складывались не лучшим образом, и вполне могло случиться так, что вскоре кто-нибудь скажет о нем: «Абзац вашему Абзацу. Отгулял». Он поскользнулся на покрытой предательской ледяной коркой вершине, и его бесконечное падение длилось уже почти три месяца. То, что конец этого полета, похоже, был уже не за горами, утешало слабо: это был совсем не тот конец, о котором стоило мечтать.
Не поворачивая головы, Абзац забросил назад свободную от сигареты руку, просунул ее сквозь прутья кроватной спинки, вслепую похлопал ладонью по крышке тумбочки и нащупал гранату. Он подбросил увесистое стальное яблоко на ладони, потом взял двумя пальцами за рычаг и стал разглядывать, держа гранату перед глазами, как елочную игрушку. Наблюдая, как на гладком черном боку гранаты играет тусклый блик света, он в который раз попытался понять, как все вышло. То, что он потерпел неудачу и вынужден был прятаться, как затравленный охотниками зверь, было как раз в порядке вещей. Собственно, неудачи как таковой не было. Была победа – одна из тех обходящихся слишком дорого побед, которые принято называть пирровыми. Это тоже можно было понять: перед тем, как вляпаться обеими ногами в это дерьмо, он слишком много пил, и последствия не замедлили сказаться на стиле и качестве его работы. Его взяли с поличным сразу же после громкого заказного убийства, и он уже готовился провести остаток жизни за крепкими стенами и стальными решетками. А потом.
Абзац вздохнул и положил гранату обратно на тумбочку. Тяжелое черное яйцо негромко стукнуло о деревянную поверхность. Он вспомнил, как удивился, когда увидел эту штуковину на дне песчаной ямки, из которой не так давно вел прицельный огонь по шоссе. Все, кто присутствовал при проведении следственного эксперимента, удивились еще больше, когда он зубами вырвал кольцо и поднял гранату над головой. Не был удивлен только один человек – тот самый, чье запястье связывали с рукой Абзаца стальные браслеты наручников и которому при любом раскладе выпадала смерть. Именно этот человек двумя минутами позже, уже стоя возле машины, за рулем которой сидел все еще сжимающий в руке гранату Абзац, сказал ему, что граната учебная и годится только на то, чтобы колоть ею орехи. Он знал это с самого начала, этот толстый лысый майор, и то, что он стрелял вслед удаляющейся машине, ничего не меняло – ведь ни одна из пуль так и не попала в цель.
«Что толку ворошить прошлое, – подумал Абзац, закуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – Как ни крути, а получается, что майор оказался больше человеком, чем ментом. Конечно, я спас ему жизнь, но ведь и он, помнится, спас мою. впрочем, черт его разберет, кто из нас кого в тот раз спас. Ну, допустим, он был мне благодарен за то, что я помог ему выручить его бывшую жену. Ну и что? И потом, отпуская меня на волю, он наверняка знал, что я не успокоюсь, пока не прикончу старую хромую сволочь, которая все это затеяла. И еще он рассчитывал, наверное, на то, что я все равно рано или поздно попадусь – шлепну Хромого и попадусь. Ан не тут-то было.»
Абзац невесело усмехнулся, краем уха прислушиваясь к доносившимся с кухни пьяным голосам. Опять надрались с утра пораньше старики-разбойники.
В сущности, если бы за ним охотилась только милиция, не было бы никакой необходимости три месяца безвылазно отсиживаться в этой вонючей норе. Его настоящая фамилия и адрес были известны немногим, и майор уголовного розыска Чиж не входил в число этих избранных. Но Москва была наводнена осиротевшими пехотинцами старого уголовного авторитета по кличке Хромой, и многие из этих отморозков спали и видели валяющийся в придорожной канаве изуродованный труп Абзаца. Спрятаться от них было посложнее, чем от столичной ментовки, и Абзацу пришлось лечь на дно. Попытки проникнуть в свою квартиру или хотя бы снять с банковского счета немного денег едва не стоили ему жизни. Последняя такая попытка завершилась только что, и один Абзац знал, насколько близко подошел он сегодня к последней черте. То, что дело ограничилось всего-навсего разбитой коленкой, было сродни чуду – он просто поскользнулся на раскисшей земле, и пуля, которая должна была вышибить ему мозги, просто выбила стекло в телефонной будке.
«Безделье – страшная вещь, – подумал он. – Особенно вынужденное безделье. Поневоле начинаешь копаться в себе, пытаясь выяснить, кто прав, а кто, соответственно, виноват в том, что с тобой приключилось. Чиж, этот чертов толстый майор, непременно высказался бы по этому поводу примерно так: во всех своих бедах человек виновен сам, и нечего искать виноватых где-то на стороне. В какой-то мере это, пожалуй, соответствует действительности, но все-таки не до конца. И вообще. Жил да был на свете Хромой – вор, убийца и глава огромной шайки таких же, как он, воров и убийц. Что сделал моралист и, более того, офицер криминальной милиции Чиж для того, чтобы нейтрализовать эту сволочь? Ответ: устроил побег взятому с поличным киллеру по кличке Абзац, у которого с Хромым были свои счеты. А почему? А потому, что точно знал: этот самый киллер в жизни не тронул пальцем невинного человека. Зато сколько мерзавцев отправилось парить землю после краткого знакомства с Абзацем! Сколько преступных синдикатов рухнуло, в одночасье лишившись верхушки! Сколько обыкновенных бандитов, из-за которых нормальные люди не могли спокойно жить, навсегда потеряло охоту к деньгам!»
За стеной громыхнуло, и шатающийся старческий тенор пропел: «Дело сделано. Портвейн он отспорил, чуду-юду победил и убег. Так принцессу с королем опозорил бывший лучший королевский стрелок». Опять зазвенела посуда, послышались невнятные голоса, и спустя несколько секунд в коридоре зашаркали неуверенные шаги. «Неужто закончили?» – с надеждой подумал Абзац.
Его надежде не суждено было оправдаться. Шаги замерли перед дверью его комнаты, и кто-то постучал в нее кулаком. Стук получился излишне сильным – вероятно, спьяну.
– Эй, узник, – позвал из-за двери пьяный голос, – выходи! Окажи уважение пожилым людям! Слышь, давай на троих сообразим!
Все было ясно: у ранних гуляк кончилось вино, а денег на то, чтобы пополнить запасы горючего, не было. В другое время Абзац просто сунул бы этим алкашам пару банкнот, и инцидент был бы исчерпан. Но денег не было, и он постарался сделать вид, что не слышит стука в дверь, который становился все более настойчивым.
– Может, его там нету? – спросил тот же голос, который предлагал сообразить на троих. Теперь Абзац узнал его: это был мелкий плешивый мужичонка лет пятидесяти с небольшим по кличке Баламут. Вечно ему не сиделось на месте, вечно он мотался по кварталу, собирая сплетни, соображая на троих и рассказывая небылицы.
– Да там он, – откликнулся принадлежавший хозяину квартиры хрипловатый бас. – Где ему быть-то? С час уже, как вернулся. Да мы ж его видели, ты что, забыл?
– Ага, – удовлетворенно сказал Баламут. – Спит, наверное. Счас мы его разбудим, не сомневайся. Засосал, небось, пузырь водяры и дрыхнет, а мы тут засыхаем, как герань без полива.
– Точно, – сердито отозвался хозяин. – В одиночку, гад, квасит. А говорит, денег нету. Стучи, Баламут.
И Баламут стал стучать – поначалу кулаком, а потом, отчаявшись, и ногами. Крепкая дверь ходила ходуном, словно ее штурмовал спецназ. Со стены сорвался и с треском разлетелся в пыль на полу приличный кусок штукатурки. Когда неугомонный пьянчуга принялся с разбегу таранить дверь плечом, Абзац не выдержал. У него хватало собственных неприятностей, и пьяная настойчивость Баламута стала той самой соломинкой, которая сломала спину верблюда.
Абзац легко встал с кровати и подошел к двери, чувствуя себя так, словно его тело было наполнено водородом. В ушах у него звенело, перед глазами мельтешили цветные пятна, а зубы непроизвольно стиснулись так, что заныла челюсть. Наверное, это был нервный срыв, но в тот момент Абзацу казалось, что он совершенно спокоен. Совершенно спокойно он подошел к двери, не спеша отодвинул задвижку и, когда в щель заглянула раскрасневшаяся от усилий физиономия Баламута, с прежним ледяным спокойствием вмазал по ней кулаком. Баламут отлетел к противоположной стене, шмякнулся об нее спиной и с грохотом обрушился на пол. Абзац аккуратно притворил дверь, закрыл ее на задвижку и вернулся к кровати.
Спустя минуту в дверь снова начали барабанить – хозяин требовал справедливости. Это было как раз то, чего не хватало Абзацу – справедливости.
Он сорвал с гвоздя еще не успевшую просохнуть куртку и натянул ее на плечи. Тяжелая железная кровать со скрежетом отъехала в сторону. Подняв две сбитые вместе доски у самой стены, Абзац запустил руку в тайник и извлек оттуда большую брезентовую сумку.
Этот тайник был сделан еще до истории с Хромым, благодаря чему его содержимое не пострадало и могло удовлетворить самый взыскательный вкус. Тем, что лежало в сумке, можно было вооружить отделение пехотинцев. Умелые пальцы Абзаца быстро пробежали по вороненым плоскостям, легко, почти любовно прикасаясь к темному дереву прикладов и матовой пластмассе рукояток, перебирая, раздвигая и выбирая нужное. Абзац никогда не был рабом своего настроения, но сейчас он чувствовал острую потребность сделать хоть что-то, пока нараставшее внутри раздражение не взорвало его, как фугасную бомбу. «Отлично, – подумал он. – Такое не снилось даже исламским террористам. Смертник, который взрывается сам, без каких бы то ни было приспособлений. Бен-Ладан отдал бы за идею любые деньги, потому что это нечто действительно новое и оригинальное. Любая бомба плоха тем, что ее могут обнаружить. А с моей конструкцией легко пройти любой, самый строгий контроль. И нужно-то всего ничего: довести человека до ручки и не давать ему спустить пар в течение нескольких месяцев.»
Он взвесил на ладони длинноствольный «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра – никелированный, тяжелый, с удобно изогнутой рукоятью красного дерева, красивый той строгой красотой, которая иногда так поражает в смертельно опасных животных – ядовитых змеях и хищных зверях. Это было отличное оружие, проверенное и надежное, но в данном случае Абзацу требовалось нечто более скорострельное и многозарядное.
