Андрей Владимирович Калинин
От третьего лица
От Автора
В 2015 году я написал свою первую книгу «Загляни в себя, или Мировоззренческая позиция одного счастливого человека», написал сначала только для себя и своих близких, но после прочтения текста моими друзьями, они убедили меня, что эта книга нужна людям и должна быть опубликована. Я решился, и не пожалел. Очень многие читатели написали, что книга для них стала больше чем просто чтиво. Одним она помогла разобраться в себе, а другим вообще изменить собственную жизнь. Одним из первых моих читателей стал Борис Валентинович Аверин.
Помню, как он мне позвонил уже через день после того, как я с трепетом подарил ему экземпляр и попросил посмотреть и сказал – Я прочитал, в целом книга мне очень понравилась. Но есть одно замечание, но одно на целую книгу… Это не много, приезжайте, обсудим. – Когда мы встретились, Борис Валентинович сказал, что он очень удивлён, тому, что увидел в тексте. Вернее, он удивлён тому, что написано это мной, достаточно молодым, по его меркам человеком.
Он с сожалением сказал, что ничего не знает о нашем поколении. Знает о своём, знает поколение своих нынешних студентов, а вот про нас, поколение, которое ещё захватило поздний период Советского времени и потом преодолело турбулентные времена 90-х, и сохранило себя, не свалившись в объятия преступности и хаоса, про нас он ничего не знает.
Борис Валентинович попросил, что бы я ему рассказал собственную историю жизни. А когда я закончил он засобирался, и объявил, что сейчас поедем ужинать в ресторан вместе с его семьёй – супругой Марией Наумовной и их сыном. На этом удивительные вещи не закончились.
Пока нам готовили еду, Борис Валентинович провёл меня в ночной Бельведер и устроил персональную экскурсию. Почетному гражданину Аверину в Петергофе даже охрана дворца отказать не могла.
Это был один из самых памятных для меня вечеров.
Мы искренне подружились и вторую книгу, «Загляни за горизонт, или сделка состоится всегда» Борис Валентинович читал и правил в черновиках, иногда мы спорили, но я всегда внимательно прислушивался к его замечаниям. Так я приобрёл своего учителя в писательском деле.
Но время бежит, и уже он ушёл в свои любимые облака. А я в какой-то момент понял, что есть его завещание мне, написать и рассказать о нашем поколении, тех кому суждено стало оказаться участником и свидетелем смены эпох в нашей стране и глобальной трансформации, которая называется «информационным обществом».
Я решился написать обобщенную историю человека своего времени. И попробовать рассказать почему он стал тем, кем стал, ведь ничего не берётся из неоткуда и у всех наших поступков есть своя предыстория. А характер определяют закреплённые повторяющиеся привычки из прошлого (паттерны) нашего настоящего поведения.
Эта работа не автобиографическая повесть, это художественное произведение и все имена, и события вымышлены, а совпадения случайны. Я не претендую на историческую точность деталей. Это произведение не хроника исторических фактов и не описание технологий.
Моя цель – показать мир глазами моего героя, а уж через это видение дать возможность и читателю посмотреть вокруг себя и поразмышлять, возможно, о собственной жизни и своём пути.
Посвящаю эту историю всем лётчикам Морской Авиации, моим братьям курсантам, 30-летнему юбилею выпуска Челябинского ВВАУШ 1991 года, и памяти, замечательного и дорого моему сердцу, Бориса Валентиновича Аверина.
Часть I
Санькино детство
Глава 1
Собиратель
Весна
Солнечный свет, искрясь сквозь недавно оттаявшие от морозных узоров и потому прозрачные, словно промытые стекла, проникал в кухонное окно, как бы особо выделяя все детали не очень богатого интерьера кухни деревенского дома. Печь издавала легкий гул и пощелкивала перегорающими поленьями. Её выбеленные известью стенки отдавали уютное и ласкающее тепло. На старом, покрытом яркой клеёнкой с изображением разных цветов, столе стояла плошка с налитым вишнёвым вареньем и заварной чайник с отбитым на кончике носиком, из которого свисало повидавшее виды, несколько помятое, но не утратившее основного предназначения металлическое ситечко для сбора чаинок. На стене в застеклённой раме красовалось несколько групповых портретов домочадцев и ещё нескольких очень близких родственников в военной форме разных лет, воинов одной династии, но разных поколений. Глядя на снимки, можно было сразу определить, что это обычная советская семья, которая не избалована привилегиями, но вполне себе счастлива, насколько может быть таковой простая семья того времени.
Саня – а именно так зовут нашего героя – сидел за столом на табурете, который, по рассказам бабушки, собственноручно сколотил его дед Егор Трофимович. Которого, к слову сказать, Саня совсем не помнил, так как дед скончался от фронтовых ран еще в тот год, когда Саня только появился на свет. Соответственно, он ничего не помнил о своём героическом предке и знал, какой это был человек, лишь из рассказов бабушки и мамы.
Вообще, надо отметить, что всё то хорошее и настоящее, что было в Сане, заложили в него именно эти две женщины, как-то ненавязчиво и по-доброму сформировали в нем качества, которые и определят его отношение к миру через много-много лет.
Реалистичность существования деда придавали многие вещи в доме: в кухонном шкафу Саня нашел среди разных мелочей, несколько дедовых фронтовых медалей, чуть потускневших и местами перепачканных от долгого соседства с болтиками, заколками, огрызками, старыми цветными карандашами и прочим мусором, не понятно зачем хранившимся в ящике этого повидавшего на своём веку кухонного комода; а в тумбочке, которая использовалась как подставка под большой квадратный черно-белый телевизор, бабушка хранила старые наручные часы деда с потертым кожаным ремешком и с широкой кожаной подложкой под механизмом.
Выпуклое стекло от старости пошло тонкой паутинкой, а циферблат потемнел от времени – видно было, что часы прожили долгую жизнь, и только замершие стрелки всегда указывали на одно и то же время. Время его ушедшего деда Егора. Бабуля рассказывала, что эти часы дед привез с фронта, когда его в сорок четвертом году комиссовали после тяжелого ранения в живот и на том его война закончилась. Поглаживая их в своей узловатой, с проступающими венами руке, она говорила, что, то ранение, возможно, спасло жизнь не только деду, но и самому Саньке. Ведь если бы не это обстоятельство, его мама не родилась бы в августе сорок пятого, а следовательно, никто бы больше не родился. То есть и его, Саньки, тоже никогда бы могло не быть!
– Жуть какая-то! Как такое могло быть? – подумал тогда Саня. А бабушка продолжала. Так что не известно, был ли тот осколочек мины, что пронзил бок деда, убийцей или же оказался ангельским подарком, который носил в себе Егор Трофимович до конца дней.
Позже, через много лет, пережив не раз близость смерти, капитан с позывным «Шторм» будет вспоминать и эти дедовские часы, и эти бабушкины руки, и её зеленоватые, чуть выгоревшие, но очень красивые, в светло-коричневую крапинку глаза, источавшие саму любовь и абсолютное добро. А ещё он научится воспринимать всё, что происходит, с благодарностью и верить в слова: «Делай, что должно, и будь что будет».
Важные дела.
А пока наш герой сидел за столом, болтая ногой, и думал, как же здорово вот так смотреть на солнце сквозь искрящееся, местами переливающееся радужными полосками преломлённого света, прозрачное весеннее стекло окна и наблюдать за прыгающими по кухне от разных блестящих предметов солнечными зайчиками. И ещё, думал он, как бы здорово было найти подходящий обрезок доски на соседней свалке столярной мастерской управления жилкомхоза, (жилищно-коммунального хозяйства, если полностью) огромной кучи стружки и опилок, из столярной мастерской, где работали мастера по дереву. Суровые на первый взгляд мужики, но Саня их очень уважал, ведь они своими руками творили настоящую красоту. Иногда Саню впускали внутрь, там пахло морилкой – такой краской для дерева – и столярным клеем. А со временем ему даже позволили иногда подметать в мастерской, и выбирать себе всё что окажется ценного, а там было что выбрать – забракованные резные фигурки, маски из дерева, куски деревянного шпона разных цветов. В общем одним словом – богатства.
Иногда там встречались удивительные вещи, настоящие сокровища: остатки резных карнизов или забракованные точенные на станке диковинные балясины для лестниц, а пару раз кедровые фигурки зверей. Но, по правде говоря, чаще Саня всё же контролировал кучу мусора во дворе, а там ничего не надо было просить, и любая находка становилась честным приобретением, что даже добавляло ей ценности.
А вот попасть в это наполненное полезностями место после рабочего дня или в выходной было не так-то просто: ситуацию осложнял старый и вредный дед Семён, который не жаловал, вообще-то, ни Саню, ни его закадычных друзей с «нашей» улицы, таких же охламонов и шнырей – как на них ругался прихрамывающий с той же Великой Отечественной, всегда сердитый сторож. Пацаны его сильно побаивались и, едва заприметив в дальнем конце жилкомхозовского двора, задавали дёру куда подальше.
Кроме деда Семена, было ещё одно осложнение в жизни нашего героя: через забор по соседству жила Ирка. Она была на целых два года младше и потому никакого интереса не представляла, одно слово – «мелочь», но она была источником реальной опасности. Ирка всегда стремилась увязаться за шумной бандой мальчишек и имела привычку обязательно потом наябедничать взрослым о всех их проделках, даже когда её никто и не спрашивал. Что за натура такая? Как же её все не любили! А больше всех… догадываетесь кто?
Территория жилкомхоза манила, словно магнит, несмотря ни на опасность быть пойманным сторожем и заработать лозиной пониже спины, ни на возможность нагоняя от мамы и надранного уха. Как же возможно устоять перед соблазном не перемахнуть запретный забор? Ведь только там можно было не только забраться в кабину старого ЗИЛа или полуразобранного Газона, но и «поездить», «поуправлять» гусеничным трактором, в котором вместо руля – два рычага, как в танке, и потому изнутри кабины сходство с настоящим Т-34 для пацанов было абсолютно полным. Не беда, что трактор был без сидений и стёкол, а его последний трудовой день был лет пятнадцать назад – да это вообще не имело никакого значения. Зато запах мазута и солярки был самым настоящим. Свой бой под Сталинградом Саня всегда вёл именно из его кабины.
Вот и сейчас он был настроен решительно, полон мыслей и надежд на удачную находку подходящих полезностей именно в куче стружки и опилок.
Генка
Сегодня Саня задумал смастерить лучшую лодку, чтобы пацаны из банды (а иначе они не называли свою неформальную тусовку) признали его мастерство в строительстве лодок. И его лодки для уже стремительных рек из ручьёв превосходят даже кораблики этого заносчивого Генки Шнура. И это совсем не прозвище, а его настоящая фамилия, которой малый вполне соответствовал.
Генка, конечно, и друг, и товарищ, но во всём стремится быть первым и не упустит возможности доказать свой авторитет. Возможно, причиной всему – его маленький рост, поэтому ему очень нужно было выделиться в чём-то другом. Генка был малым задиристым и ершистым, никогда не упускал возможность навязать своё мнение и продемонстрировать «взрослость», ругнувшись матом или смачно сплюнув, как это часто делали взрослые парни, обладавшие для всей мелкой шпаны непререкаемым авторитетом. Надо признать, что у него была определенная лидерская жилка, он умел держать авторитет среди других пацанов, ещё бы! Генка ведь мог даже покурить найденную где-нибудь на дороге сигарету и зажевать запах изо рта потом листиками мяты со школьной клумбы. И потому щеглы в банде чаще готовы были признать именно его затею.
Этот факт сильно злил и одновременно вдохновлял Саньку выстраивать собственный авторитет.
Санька с Генкой были настоящими соперниками, если только дело не касалось дворовых интересов и войны с пацанами с другой улицы, с которыми драки до первой крови возникали на пустыре за школой минимум раз в две недели. Тогда они были всегда рядом и никогда не сомневались в друге. А вот лодки Генка строить не умел, и сейчас это был большой козырь. Вот за этими мыслями нашего корабельных дел мастера и застала бабушка Ефросинья.
Родные люди
Бабушке было далеко за шестьдесят, и Саня её очень любил, потому что он не представлял себе мир без этого светлого человека. И ещё потому, что такой любви и заботы не досталось никому из его многочисленных братьев и сестёр, а их у Сани было целых восемь человек. Все они были двоюродные. Но в сознании Сани – просто братья и сестры, старшие ребята, которые всегда ему были родными.
Он очень гордился ими и всегда хотел стать на них похожим, причём сразу на всех. Он не мог выделить из них кого-то одного, ведь Саню любили все, и все проявляли заботу и внимание. А когда старшие приезжали к бабушке, то всегда привозили подарки и Маленькому, как нежно все называли Саню. Подарки были разные, но самым ценным был пистоль, который подарил самый старший брат Серёга, а он был уже настоящим офицером Советской армии. И, понятное дело, Саня безумно гордился не только пистолем в настоящей кожаной кобуре, которую можно было носить на ремне через плечо, но и своим большим, сильным и героическим братом. Конечно, именно на него, если честно, Саня и хотел быть похожим больше всего.
Поэтому вопроса выбора профессии уже давно не существовало, всё было понятно, и нужно было только подрасти и прилично окончить школу. С учёбой проблем не было, всё давалось легко и без особых усилий – парнишка был смышлёный. Мама рассказывала, что в роду вообще никто плохо не учился, и не соответствовать этому – большой позор. Поэтому учёба, всегда была делом обязательным и важным, несмотря на множество других важных и более интересных дел.
А вообще все старшие для Сани были дороги по-своему, и было трудно выделить кого-то одного. Может быть, и поэтому тоже, он всех очень любил, скучал и искренне ждал. Старшие все уже окончили школу и разъехались по городам: кто-то поступил в институт, кто-то уже работал, а кто-то служил в армии солдатом или, как Серёга, даже офицером. И именно они, эти родные Саньке люди, были для него воплощением совершенства, предметом гордости, образцом для подражания и, конечно, он мечтал вырасти похожим на старших братьев.
Старшие братья и сестры приезжали не часто и оттого эти встречи для Саньки всегда были ещё более долгожданными и волнительными. В той самой рамке на кухне как раз и были групповые портреты и отдельные фото всех внуков и внучек бабули, всех старших.
Незаметно и, как всегда, тихо на кухню вошла бабушка, она внимательно посмотрела на своего младшего, действительно отчего-то самого любимого из внуков, и, прищурившись, взглянув на стриженую, чубастую голову, поинтересовалась, чего это он сидит тут, а не несётся гулять, когда на дворе такой чудесный день и уже вовсю пахнет весной.
А ещё на всякий случай спросила, будет ли он на обед борщ с курицей, как будто от ответа Саньки что-то зависело.
Он-то наверняка знал, что курица была зарезана и выпотрошена ещё вчера, и теперь борща с наваристыми ножками и крылышками с ненавистными разварившимися кусками куриной кожи не избежать – это было абсолютно понятно, как дважды два, но бабушка наверняка разрешит съесть только мясо и шкурки, как всегда, достанутся второму бабушкиному любимцу – коту серой масти по кличке Васька.
В доме всегда были только серые коты и кошки, потому что бабушка Фрося искренне верила в то, что только такой окрас у неё в доме к удаче. И, несмотря на всю бабушкину набожность, это явно свидетельствовало о глубинных языческих корнях Санькиного происхождения. Санька в принципе спокойно относился к борщу из курицы, ведь другого мяса, как и колбасы, которую он любил больше всего, в доме давно уже не было и, скорее всего, не появится до майских праздников потому, что в сельповский магазин такие продукты привозят только по большим праздникам. И что тут выпендриваться?
Улица
Умяв тарелку наваристого борща, Саня впихнул ноги в чёрные резиновые сапоги – на размер или даже полтора больше нужного, потому как достались они ему от одного из старших братьев по наследству, и носить их приходилось с двойной стелькой и толстыми шерстяными носками бабушкиной вязки, пока нога не вырастет; накинул болоньевую синюю куртку на искусственной подкладке с двумя тонкими полосками на рукаве – красного и белого цвета – такую модную и красивую, что хоть ещё и не потеплело, чтоб её носить, но спасу уже нет, как надеть невтерпёж, а охота – она пуще неволи, как говорят люди. Махом натянул вязаную шапку – «петушок» с трезубцем Adidas и тремя горизонтальными полосками – и… выскочил на улицу.
Прохлада весеннего воздуха обдала лицо и руки. В нос ударил тот самый весенний запах, который бывает только в это время года, только в селе, только несколько дней. Воздух, в котором есть тонкие струйки сырой земли и перегнившей травы. Пропитан он одновременно свежестью и влагой, веет навозом и чуть тянет дымком от еще протапливаемых печей в деревенских домах. Только в несколько весенних дней, когда освобождается от снега земля, наполнен он непередаваемой чистотой, большим количеством кислорода так, что хочется его пробовать на вкус, дышать, глотать снова и снова!
Весь этот воздушный коктейль сопровождается чириканьем воробьев вперемешку с какими-то новыми голосами ещё невиданных ранее Санькой птиц и перекрывается периодически голосами со скотного двора: мычанием, хрюканьем и гомоном домашней птицы, где неоспоримо солирует петух Петька – а как же ещё его звали бы в деревне?!
В конце двора был курятник, рядом с которым был затянутый сеткой рабицей, как её странно называли взрослые, а на самом деле просто переплетенной в виде ромбов проволокой – двор для птицы. Бабушка его называла курятником, и там выгуливались днём куры – не сидеть же им, в конце концов, круглые сутки в сараишке, который был через стенку от Санькиной любимой мастерской.
Саня часто наблюдал за курами и делал вывод, что, пока не настанет время оказаться в борще, курица птица вольная и свободная от предрассудков, хоть и глупая, конечно, до невозможности.
А о местном петухе вообще говорить даже неудобно, ведь даже сосед Дядька Иван, которого никто никогда в селе не видел трезвым, не мог с ним конкурировать по вычурному пижонству, самовлюбленности и надменности, а ещё по его искусству ругаться матерными словами.
Только спустя много лет Санька узнает, что это называется по-научному – нарциссизм. Петька осознаёт свою важность и, гордо выкрикивая, видимо, угрозы конкурентам, следит за собственным авторитетом, хлопает при этом крыльями и шумно преследует других петухов, отгоняя их от своих подруг-несушек.
И вот пацан, который без всяких специальных программ по целеполаганию и занятий с психологами просто чувствовал и понимал мир, и главное – всем своим существом любил жизнь «здесь» и «сейчас», незаметно для себя оказался посреди улицы, остановился на распутье и задумался о том, каким всё же важным делом сегодня следует заняться.
Строить кораблики уже перехотелось, потому что воздух одурманил, тепло солнечных лучей приятно ласкало кожу лица и грело даже сквозь болоньевую куртку. Хотелось сразу охватить всё и сделать одновременно кучу разных дел в разных местах. День впереди был вроде бы ещё долгий, но опыт показывал, что надо спешить, не заметишь, как стемнеет.
Время, никогда так не чувствуется, как в детстве, ведь на одну его единицу в день или даже в час приходится столько чудес и открытий, сколько у взрослых не бывает и за целый год. Но Санька тогда этого ещё не знал. Он просто чувствовал новую свежесть и первое тепло, наполненность, витающую вокруг, ему просто хотелось бежать на пустырь, играть в землереза, бросая ржавый нож в землю внутри круга, но при этом нужна обязательно компания, ведь кто из участников больше земли отрежет тот и выиграет; или организовать чемпионат в царь-палку, которой надо сбивать банку из-под зелёного горошка с постамента, сделанного из половинки красного кирпича. Или просто затеять войну или прятки.
Но… посмотрев по сторонам, Санька не обнаружил никого из своей компании и понял, что играть сейчас ему не с кем. Он вспомнил о приближении долгожданного лета, каникул и безмятежных весёлых дней, длиною в целую вечность, и это снова подняло градус настроения.
