Андрей Владимирович Фёдоров
Смирение
Теперь она таки обратила внимание на бывшего мужа. Тут же оживилась: встала, сняла маску и накинула на себя небольшое полотенце, чтобы хоть немного прикрыть тело.
– О, это ты! Пришёл сдаваться? – спросила она вялым голоском. Быков промолчал, – ну?
Ему было интереснее рассматривать небольшой магнитик с рисунком на холодильнике своей квартиры. На нём был изображён Джейсон Стэтхем в деловом костюме, а снизу подпись «Кто не падал – тот не поднимался». Это был очередной прикол из цикла, высмеивающего пацанские цитатники из сообществ в социальной сети ВКонтакте, ничего серьёзного. Но Быкова вновь осенило: «Вот он! Новый Божественный знак!»
– Ты чего молчишь? – смутилась Оксана.
– Да. Я пришёл сдаваться… – отвечал Саша.
– Славно. Но видишь ли, в чём проблема… Твоё упрямство мне боком вышло. Теперь я многим задолжала. Да и посмотри, что из-за тебя в городе сотворилось! Короче говоря, всего твоего имущества, переписанного на меня, не хватит. Теперь нужно, чтобы ты ещё и прилюдно покаялся. На коленях. Надо, чтобы ты обязательно сделал это так, чтобы никто в этом мире больше никогда не посмел сотворить то, что сделал ты. Это дабы города не превращались в свинарники как Нью-Йорк сейчас из-за тебя. Понимаешь?
Быков усмехнулся и пожал плечами:
– Да…
Оксану это смутило ещё больше.
– Какой ты поддатливый… Это странно. Не заболел?
– Нет. Абсолютно здоров.
– Тогда завтра состоится суд. На нём ты всё скажешь. Трансляция будет вестись на весь мир, так что выучи речь, что мы тебе заготовили. И тогда тогда всё будет кончено. Договорились?
– Да.
Оксана подозрительно прищурилась, но потом отмахнулась.
– Ну и хорошо.
– Увести его! – приказал англичанин, и рядом с Быковым тут же нарисовались два бугая, взяв его под руки и потащив вон из квартиры, попутно избивая. Оксана же получила новую порцию кокаина.
– Молодец. Хорошая девочка. Держи.
Англичанин ткнул Оксану в тарелку с порошком и зловеще захохотал.
Глава 10
По пути в суд у Быкова было время обдумать, как он пришёл к тому, что сейчас сидел в клетке, обвязанный цепями и скованный кандалами, будто тот самый особо опасный преступник в исполнении Стива Бушеми из «Воздушной Тюрьмы» с Николасом Кейджем. Странное это было чувство – появиться в таком виде на глазах у всех жителей Нью-Йорка, собравшихся на центральных улицах, по которым провозили Быкова, и кидающихся в него помоями. Вероятно, похожие чувства испытывали Верцингеторикс, пригнанный Цезарем из Галлии, либо легионеры Квинтилия Вара, оказавшиеся в плену у дикарей Арминия, либо же Серсея Ланнистер из «Игры Престолов», подгоняемая криком: «Позор!» – то были депрессивная подавленность, вопросы к высшим силам, почему он, а не его враги, либо же ощущение, что его сейчас вообще не должно быть здесь, так как это точно либо какой-то глупый сон, или же чей-то особо масштабный пранк, вышедший из-под контроля.
Ещё вчера Быков делал всё возможное, чтобы понравиться этим людям. Когда только приехал, то испытывал трудности с английским языком. В СМИ его грубый русский акцент откровенно высмеивался. Чтобы доказать им, что они не правы, Саша специально потратился на преподавателя английского и занимался, совершенствуя речь, лишь бы про него не говорили, мол, это тот самый русский, пугающий всех вокруг твёрдым, а не жёваным произношением согласных, как принято в английском. Когда появлялся на любой вечеринке, то ему сразу же тыкали в нос водкой, мол, ты же русский – а вы все алкоголики. Потом удивлялись, услышав грубый ответ, что Быков не притрагивается к рюмке, и порядком удивлялись: русский и не пьёт – какой-то подозрительно нетипичный русский. В любом разговоре, когда речь заходила о стереотипах, он, нежели поязвить что-нибудь обидное в ответ про бургеры и колу, начинал доказывать, что Россия – это прогрессивная и современная страна. Его собеседники не сильно верили, да и не сказать, что им не по барабану, но Саше было важно показать, что русские такие же цивилизованные, как и люди остального запада. У них не ходят по улицам медведи, не катаются танки вместо автомобилей, а кроме балалайки и балета есть ещё много чего, чем можно гордиться. А когда Быкова откровенно боялись за русскость, он сразу же всем видом пытался доказать, что не опасный. Особо сильно его доставали на тему улыбки, и в ответ Саше приходилось со всеми мило улыбаться, даже если на душе была полная срань. Тогда-то он и понял, почему персонажа комиксов Джокера придумали именно в США. Невозможно чувствовать себя адекватно или психически спокойно, если приходится каждый раз каждой встречной мрази состраивать натянутую и наигранную улыбку.
Теперь же он с горечью на душе смеялся над собой, вспоминая, как старался всем понравиться и пытаться доказать, что русские – не плохие, русские – не варвары, русские – не угрюмые и скучные алкаши без нормального в представлении американца чувства юмора. Кому он это пытался доказать, чёрт бы их всех подрал?! Вот этим подонкам, кидающимся в него мусором и объедками?! Вот этим невоспитанным чертям, оскорбляющим сейчас Быкова и всех его близких и родных до седьмого колена, не стесняясь в выражениях, как принято в свободной стране с их абсолютной свободой слова?! Да чтоб их всех!
В то же самое время это не относилось к тем американцам из другой Америки, кто его любил. Таких ведь тоже было много. Они с благодарностью и восторгом на лицах робко подходили брать автографы, просили фото, искренне восхищались его игрой. Кто-то в личных разговорах часто говорил, что Россия в отличие от запада не испортилась, что у нас почитают историю и предков, не позволяя поганить великое прошлое своих отцов, что это так круто, когда народ следует традиционным ценностям и не стесняется своего менталитета. «И ты не стесняйся!» – повторяли ему некоторые, когда тот смущался очередных стереотипных разговоров о России. Будь таким, какой ты есть и шли к чёрту каждого, кто говорит, что ты живёшь или что-то делаешь неправильно. Это ведь был самый главный классический либеральный принцип – не заставлять людей принимать единственно правильную точку зрения, как жить можно и нужно, а как нет. И многих в Америке ужасало то, что их страна, распространявшая тот принцип как главный во всём мире, за что и стала уважаема, с распадом Советского Союза сама начала плевать на те идеи, на каких была построена. И сейчас все они смотрели на проезжающего в клетке Быкова со слезами на глазах, чувствуя, что их страна сейчас окончательно повернула не туда. Их было поровну с теми, кто Сашу ненавидел, но они тоже были. Среди них стоял и Эдди Робертс, что помог тогда Быкову выйти из торгового центра невредимым. И он тоже наблюдал происходящее с горечью в сердце.
Старавшийся пропустить всю эту мерзость, исходившую от тех, кто его ненавидел, Быков вновь повторил себе эти слова: «И ты не стесняйся!» Сразу на душе стало легче перенести весь этот приготовленный Оксаной и её турецким англичанином для него позор.
В этот же момент Саша вдруг вспомнил все номера Задорнова, где тот заканчивал сравнения России и Америки фразой: «Ну тупые эти американцы…» Раньше он жутко с них возмущался. Ведь как так можно – унижать американцев, построивших, столь большую и сильную страну? Сейчас же его осенило. Не унижал он никаких американцев! Вспомнить те номера, он нередко и русских в них высмеивал. Просто у него задача была не унизить кого-то. Он добивался всего лишь одной банальной цели – Задорнов просто хотел, чтобы русские любили себя такими, какие есть! Несмотря на все трудности, на все испытания, выпавшие на долю России и русских, на два распада страны, несколько революций и реки пролитой крови… Да, мы угрюмые, да у нас водка, медведь и балалайка, да у нас жутко звучащий английский акцент, который не выбить почти ничем – всё равно да и вылезет. Но это не значит, что нам не за что просто любить себя, уважать себя и ценить себя такими, какими мы родились.
«И ты не стесняйся!» – повторил про себя Быков и улыбнулся. Да так ярко и радостно, что даже удивил охранников с каменными рожами, выводивших его, закованного в цепи, из клетки к зданию суда. Ведь с чего бы ему вдруг так лыбиться? Он только что унижение пережил, казавшееся вечным, где добрая половина жителей Нью-Йорка считала своим долгом показать Быкову, что он из себя представляет по их мнению. А он, переживая всё это, ещё улыбаться смеет? «Пожалуй, надо немного испортить ему настроение, раз оно у него хорошее…» – подумал один из охранников и дал Саше в поддых, чем привёл в восторг следившую за процессией толпу.
– Получай, долбанный сексист! – восторженно провизжала красноволосая, полненькая феминистка в очках.
– Так его! – вторил ему одетый в кожаный наряд для БДСМ гомосексуалист.
– Получит, наконец, заслуженное! – поддакивал транс, носивший оленьи рожки.
Удар у надзирателя вышел настолько сильный, что у Быкова в глазах потемнело, а кислорода стало сильно не хватать. Даже сам охранник, наносивший удар, удивился тому, какой он таки силач, настолько крепко он вмазал этому наглому русскому. С довольной ухмылкой на лице схватил Быкова с другим охранником с обеих сторон за подмышки, и потащили в здание суда, тяжело запыхаясь, ибо цепи придавали больший вес.
Внутри зала заседания уже было огромное количество народу: репортёры, блогеры, политики, актёры, музыканты и прочие известные медийные личности, пришедшие попиариться на процессе тысячелетия, как его прозвали журналисты, уже проводившие текстовую трансляцию в Твиттере, информируя подписчиков, что делают с Быковым, с каким выражением лица он реагирует на происходящее, и как жутко выглядит этот главный монстр двадцатилетия, ставший более цитируемым в СМИ, нежели был в своё время похотливый гадёныш Харви Вайнштейн.
Сам зал выглядел таким, каким его обычно показывают, например, в американском кино. Помещение условно разделено на две половины, где с одной стороны стол, где сидит сторона обвинения, либо истец, а с другой защита, либо ответчик. Перед ними стоит кафедра напротив места судьи, сбоку от которого находится сиденье для выступления свидетелей. Единственной отличительной особенностью было отсутствие всякой американской символики. Вместо неё присутствовали символические изображения всё той же богини Танит и повёрнутый острыми углами вверх полумесяц с солнечным диском.
Саща снова задумался о том, где же видел эти знаки, и вдруг вспомнил, что это символика государства Карфаген. Он видел их совсем давно, ещё когда в школе учился. Они изображались в учебнике истории, где был параграф про Пунические войны. Но только почему американцы вдруг решили использовать в своём суде государственную символику Карфагена? Неужели это протест идее Третьего Рима на берегах Москвы-реки? Но только зачем они…
И вдруг в голове промелькнула мысль, словно молния, сразившая одинокое деревце в поле: «Карфаген должен быть разрушен!» Такая ужасная по своей сути, но столь привлекательная внутри. Каждый русский, переживший 90-е, что теперь ненавидит Америку, скажет ему за это спасибо, а Серёга Бодров, сказавший в «Брате», что Америке скоро кирдык, спустится с небес, да пожмёт Сашке руку – полезное дело сделал и за сотни тысяч, если не миллионы погубленных душ русских людей отомстил этой проклятой Америке, как хотел каждый русский мальчишка, мечтавший снова жить в сильной и великой стране, в которой родились и молодели их папы и мамы. Только вот как разрушить Карфаген, если под рукой нет армии Сципиона Эмилиана?
К удивлению Быкова, несмотря на то, что в суд его везли в клетке, в здание заводили в цепях, здесь он по какой-то неведомой причине сидел свободным и без оков. Его даже не оградили от остальных. О том, что в представлении сего судилища является страшнейшим преступником, Саше напоминали только нависшие над душой охранники.
Быков осмотрелся и обратил внимание на множество знакомых лиц, среди находившихся в зале. Тут тебе и приунывший почему-то Развозжаев, рядом со своей чернокожей зазнобой, и надменная Кэтрин Марлоу, что-то строчившая в своём смартфоне, и тот самый поляк-таксист, которому Саша тогда врезал по морде. Не было только виновницы банкета, вероятно опаздывавшей. Заметив, что её до сих пор нет, Быков рассмеялся, ведь знал, что Оксана никогда и никуда не приходила вовремя. Не умела, не знала, не понимала даже что так можно и нужно. Как сама говорила: «Если я действительно вам нужна, то будете ждать хоть вечность!»
И вот появилась она, цокая каблучками по плитке, будто грациозная лошадка. Весь зал встречал Оксану, словно бы кино или телезвезду, награждая её аплодисментами и ослепляя вспышками фотокамер. Хотя с другой стороны уместнее будет сравнение с Фиделем Кастро, приезжавшим в Москву сразу после Кубинской революции. Ведь она тоже долгое время якобы угнетаемая Быковым, аки народ Кубы Батистой, осмелилась восстать против деспотичного мужа, своим примером, вдохновляя миллионы, если даже не миллиарды женщин по всему миру на свои личные революции против треклятых арбузеров и прочих нехороших (то есть всех) носителей не менее треклятых мужских половых органов. Она выглядела вполне соответствующе своему нынешнему положению. Только одета была не в кожаную куртку чекиста, либо в чёрный берет с красной звёздочкой как у кубинского революционера. Вместо этого пришла в жёлтом платье с короткой юбкой, в белых туфельках на невысоком каблуке и в широкополой шляпе с загнутыми вниз полями в стиле Одри Хэпберн. Сняв её, представила публике символическую причёску с обвитой вокруг головы косой, какую любила носить Юлия Тимошенко. Сказать, что зал был в шоке – ничего не сказать. Одни были восхищены её действительно поразительной красотой, другие сетовали, что не в таком женственном наряде в суд должна приходить пережившая изнасилование. При этом даже интересно, что бы они сказали, увидев её вчера, опьяневшей от наркотиков и пребывавшей из-за этого в полном неадеквате.
Оксана прошла на место стороны обвинения. Примечательно было, что ей не приставили ни адвоката, ни прокурора – никого. Впрочем, как и Быкову не дали никакого защитника. Это явственно говорило о том, что его ожидал не суд, а клоунада.
Кстати, сразу следом появилась и судья – полная женщина средних лет в судейской мантии, на голове красовалось коротенькое карэ, только цвет волос был не естественным, а кислотно фиолетовым. Пожалуй, всем своим видом она показывала, что Быкову сегодня даже самого маломальского снисхождения не светит.
– Встать, суд идёт!
Сев за своё место, судья начала речь:
– Судебное заседание объявляется открытым! – стукнула молоточком, – рассматривается дело об изнасиловании хоккеистом Александром Быковым своей жены Оксаны Онуфриенко. Так как суду стало известно со слов представителей стороны обвинения, что подозреваемый готов дать признательные показания, то сразу переходим к допросу стороны обвинения.
«О, да…» – поиронизировал про себя Быков: «Зачем какие-то предварительные ходатайства, отводы, присяжные заседатели и вся эта прочая юридическая хрень? Можно просто как в сталинские времена или во время расстрела Берии, Чаушеску просто зачитать обвинение, заслушать претензии обвиняемых, вынести приговор и расстрелять в тот же день на заднем дворе. Зачем все эти формальности? К чему состязательность процесса? Выбери виноватого, отправляй на гильотину в тот же день, и нет проблем! Зато свободного времени останется вагон!»
– Оксана, – продолжала судья, – расскажите, в чём вы обвиняете мужа?
Она вышла к кафедре для опроса свидетелей, заняла место и посмотрела на Быкова. К своему удивлению обнаружила, что он на неё никакого внимания не обращает. Взгляд его был направлен куда-то в пустоту, а выражение лица поразительно спокойное и безмятежное. Словно и не решалась здесь его судьба! Почему он такой? Этот наглец плакать должен, молить о пощаде, стоя на коленях и целуя ей ноги! Почему же сейчас он твёрд и безмятежен как скала?!
Это немного смутило Оксану, и она долго собиралась с мыслями, не понимая с чего начать. А потом обуяло странное чувство, прежде ей неведомое. Она долго не могла понять, что её так тревожит. Быкова вроде не боялась, он сидел перед ней, окружённый нависшими на него охранниками, будто бешеный зверь, но уже усмирённый. Месячных вроде бы тоже не было. Что же так её волнует, не давая сказать слова?
И вдруг голову пронзила мысль: «А вдруг я что-то делаю неправильно?» Она пыталась её отмести, но та засела глубоко, будто бы клещ впился так крепко, что вырывать его теперь получится только вместе с куском кожи. Это ещё больше встревожило Оксану. Прежде никогда раньше она не испытывала ни чувства стыда, ни сомнений. Делала, что хотела, и пусть остальные думают и говорят, что хотят – девушку без комплексов чужое мнение не напугает. Теперь же смотрела на Быкова и чувствовала, что совершает ошибку. В голове пролетели все годы, проведённые с ним в печали и горе. С каждым новым всплывающим в голове мгновеньем Оксана всё больше ловила себя на мысли, что не хочет мучить Сашу, в глубине души почувствовав, что зря пошла на поводу у своего хахаля англичанина, решив подставить бывшего мужа и отнять у Быкова квартиру. И тут она чуть не вскрикнула от ужаса, когда поняла: «Неужели во мне проснулась совесть…»
Тут же отогнала от себя эту мысль. Тяжело дышала, закрыв глаза. Собравшиеся зрители уже, было, испугались, что ей стало плохо. Но, спустя некоторое время, собравшись, Оксана таки начала свою обвинительную речь.:
– Уважаемый суд, уважаемые зрители. Когда наш брак только начинался, я думала, что это будет райская сказка в сравнении с тем, что было в моей жизни до него в абьюзивных отношениях с моим предыдущим бойфреном – польским предпринимателем. Вы, наверно, слышали про этот скандал жуткий… Но с течением времени оказалось, что Быков был ничуть не лучше. Он запрещал мне всё: яркий макияж, короткие юбки, общение с подружками… Даже из дома выпускал меня только в его сопровождении! А ещё требовал от меня – известной светской львицы Нью-Йорка экономить деньги! Вы представляете?! Вообще ни на что мне ни доллара не давал, подарками не баловал. Ещё и захотел, чтобы я не превращалась в анорексичку и потребовал больше есть! А я фотомодель, я – красотка! Я не могу толстеть! Как я потом в новое платье для подиума залезу?! Я ему сказала, чтобы Быков не указывал мне, что делать, ибо я женщина, а не его рабыня. А он мне знаете, что отвечает?! Нравится, не нравится – терпи моя красавица! Вы представляете?!
– Какой ужас! – ахнула судья. Зал также был взволнован этим заявлением.
– Каждый ведь знает, – продолжала Оксана, – что это некрасиво – говорить даме про вес, неважно, толстая она или тощая. Но мне и жирной свиньёй, знаете ли, быть тоже не хочется. Да и вообще, хочешь, чтобы твоя жена была такой, какой тебе хочется – соответствуй своим запросам как мужчина!
– Абсолютно верно, Оксана! И что вы сделали?
– Ваша честь, я любила его! – прослезилась она, отвечая, – поэтому я отказать не смогла. В итоге я начала больше есть, я набрала слишком большой вес, из-за чего несколько модных домов разорвали со мной свои контракты! А этот эгоист ещё и радовался!
– Это дикость! – возмутилась судья и повернулась к Быкову, – что вы ответите на эти претензии?
Быкову было что ответить, он мог спокойно рассказать свою правду. О том, какими непомерными были траты Оксаны, какими жуткими сплетницами и скандалистками были её подружки. Он мог высказать свою точку зрения на откровенные наряды, в которых ни один уважающий себя муж жену не отпустит. Тем более в клуб, где каждый мужчина спит и видит, как бы, запершись в туалете, надавать на клык очередной швабре. Он и про её заболевание анорексией ещё до знакомства с ним прекрасно помнил, не забывая, что это именно она себя диетами извела до состояния живого трупа, с трудом встав на ноги. Потому то он и просил её не изводить себя голоданием. Да и вообще всегда предпочитал женщин пусть и не совсем уж толстых, но точно и не тощих аки заключённые Освенцима. Он даже мог ответить на обвинение в эгоизме, указав на то, сколько раз за свою речь Оксана употребила местоимения «я» и «мне».
Но зачем ему что-то доказывать и кого-то убеждать, если на этом поразительном в степени справедливости суде уже давно сделали все выводы и, возможно, даже написали приговор? Зачем изворачиваться? Зачем сопротивляться? Прими свою судьбу такой, какая она есть, да в спокойном состоянии души – без психов. Раз Бог того хочет, значит спасёт, коль он с ним. Быков же русский…
Посему чувствовал себя сейчас Саша, будто ждёт выхода на октагон ещё старого UFC, аки Олег Тактаров – стоял спокойно, эмоций не показывал, внешне выглядел абсолютно безмятежным, несмотря на то, что против него вышел и знаменитый «Танк» Эббот, и легендарный Дэн Симмонс, и… Да кто только не выходил! «Надо быть таким же невозмутимым как Тактаров!» – подумал Быков: «Чтобы никто не мог понять, боюсь ли я. Или самоуверен. Пусть думают, что творится в моей голове, пусть смущаются!»
– Быков, вы будете отвечать?! – ещё раз спросила судья, всё более краснея от злобы.
Тот вновь молчал.
– Почему не защищает себя? Почему никаких эмоций? – удивлялась публика позади.
– Отвечайте на вопрос, либо мы запишем в стенограмме, что вы согласились с обвинениями Оксаны и признали свою вину!
Быков даже не шелохнулся.
– Хорошо. Значит запишем, что вы свою вину признаёте, – подытожила судья и взглянула на Оксану, – пожалуйста, продолжайте!
Та вздохнула и продолжала.
– Так понемногу наш брак стал рушиться. И к концу мы уже не были мужем и женой. Скорее больше терпели друг друга по инерции. Даже без надежды всё восстановить. По итогам пошли постоянные измены с его стороны. Быков не мог ни одной юбки мимо себя пропустить, просто кобель! Вы бы видели… Я просила его тысячу раз, чтобы прекратил меня позорить, но он даже не думал останавливаться. А в один день просто взял и привёл очередную шлюху к нам домой, пока я была в квартире! Вы представляете?! – зал ахнул, – я потребовала, чтобы он прогнал её вон! А Быков в ответ взял меня… Взял… – Оксана вздохнула, а потом залилась слезами, – взял и ударил меня!
– Вот ублюдок! – раздался возглас из зала.
– Да как ты смеешь бить девушку?!
– Вы все русские такие мерзавцы и женоненавистники?!
Судья тут же постучала молоточком.
– Дамы и господа, пожалуйста, соблюдайте тишину в зале судебного заседания! Мы всё-таки цивилизованные люди, а не цыгане в таборе! – потом взглянула на Быкова, – это правда?
Тот снова промолчал. И вновь ему было, что сказать, начиная от того, что он никогда не поднимал руку на свою жену и никогда не изменял, даже с учётом того, что в его статусе звезды хоккея было сложно не давать Оксане поводы для ревности. Тем не менее, Быков не собирался спорить с обвинением. Какой смысл? Только зря нервы тратить…
– Молчание – знак согласия! – гавкнула судья в ответ на безмолвие и безмятежное спокойствие Быкова, раздражавшее его врагов всё больше, – Оксана, продолжайте!
– Я всегда старалась быть Александру любящей женой, поэтому прощала за избиения. И да, вы не ослышались! Именно за избиения! Почувствовав свою безнаказанность, он начал делать это со мной чаще, чуть ли не каждый день. Это у него от настроения зависело. Я всё время пыталась его успокоить, я просила прекратить, но… Он и не думал останавливаться. А однажды пришёл домой после очередных гуляний, бешеный был как собака. Как я поняла, это из-за того, что очередная шалава ему просто не дала, поэтому горечь от обиды он решил подсластить, как это любит – избив меня. В тот вечер он делал это особенно сильно. А потом… Потом он схватил меня, повалил на живот, стянул нижнее бельё, и… – Оксана снова расплакалась, – я не хочу об этом вспоминать… Это было очень больно!
В зале снова пошли возгласы:
– Бедняжка…
– Вот урод!
– Тишина в зале! – снова скомандовала судья и постучала молоточком. Вновь взглянула на Быкова, – как вы прокомментируете обвинения в свой адрес?
Снова молчание.
– Почему этот русский продолжает молчать?! Стыдно, наверно, собаке… – недоумевали в зале.
Услышав подобные реакции на сказки бывшей жены, Быков улыбался, но продолжал игнорировать всё вокруг.
Судья презрительно фыркнула, потом спросила Оксану:
– Этот ублюдок, этот моральный урод, настоящий мясник сотворил с вами страшное несчастье… Но насколько я помню, он также унижал вас за национальную принадлежность, верно?
Быков улыбнулся с единственной мысль в голове: «Вот же лживая змея…»
Оксана проглотила слюну и трясущимся голосом отвечала:
– Да… Он будучи русским унижал меня за украинское происхождение… Постоянно подшучивал, высмеивал особенности речи, иногда хохлушкой называл!
– Истинный сын России – мерзкий русский имперский шовинист! – рявкнула судья, – только так и умеет!
Быков лишь спокойно улыбался, вспоминая, как неоднократно ездил в родной для Оксаны Екатеринослав и постоянно слушал от её знакомых и родственников упрёки, мол, он всего лишь кацапское отродье, не заслуживающее столь прекрасной девушки, как Оксана. К ней же он никогда из-за происхождения или нации плохо не относился, ибо любил её сильнее всего на этом свете, а потому, несмотря на внешнее спокойствие, на этот раз сие враньё Быков слушал с болью в сердце.
Судья продолжала:
– То, что произошло с Оксаной – это ужасно. Надеюсь, она почувствует, что в мире ещё осталась справедливость. И мы должны ей в этом помочь. А сейчас давайте заслушаем свидетелей обвинения.
Следом поочерёдно за кафедру вставали подруги и знакомые Оксаны, рассказывая, каким Саша был плохим человек, а мужем для неё вообще никудышным. В подробностях они ведали про все слухи, собранные за несколько лет брака с каждого угла, рассказывали о своих догадках, при этом плевав на любые табу, передавая всё в мельчайших подробностях вплоть до того, какими таблетками от импотенции пользовался Быков, когда занимался сексом с Оксаной. Притом, что самое удивительное, половые акты с любовницами тех же таблеток почему-то по их словам не требовали. Ну и, конечно, не забыли вспомнить, что Саша плохой, потому что русский.
Когда они закончили свои вступления, судья неожиданно объявила:
– На допрос по делу приглашается свидетель обвинения Пётр Развозжаев.
Тот встал, весь скривился аки дряхлый старикашка и нехотя пошёл к кафедре, иногда глядя на Быкова, в то время как тот в свою очередь на бывшего друга не обращал вообще никакого внимания. На самом деле он очень хотел посмотреть на Петьку, желая увидеть лицо предателя, променявшего друга на прежнюю сладкую жизнь, но не стал этого делать, ибо негоже ему было награждать предателя своим вниманием. Потом любопытство всё-таки взяло верх над высокомерием, и Саша презрительно поглядел на Петьку, но уже тот, чувствуя, словно тысячи стрел ненависти пронзают его бренное тело, отвернулся в сторону, пока шёл. Рассмотреть лицо друга Быков смог только тогда, когда Развозжаев встал за кафедру. Презрение сразу сменилось изумлением и смятением, ибо выглядел Петька совсем плохо. Лицо в синяках, под левым глазом фингал, кое-где шрамы и ссадины, пальцы фиолетовые, опухшие и неестественно кривые, словно по ним долбили молотком. Взгляд его обычно всегда орлиный сейчас был испуганным и растерянным. «Что с ним такое произошло?» – подумал Быков, лишь теряясь в догадках. Самое правдоподобное, что пришло ему в голову, это то, что Развозжаев не слишком искренне отрёкся от бывшего друга, либо же попытался защитить его честь. Какой ещё остаётся смысл его так ломать? Натурально ломать!
– Свидетель, начинайте! – повелевала судья.
Развозжаев проглотил слюну и начал речь, робко заикнувшись:
– Эм… Так… Я хочу сказать, что… Я познакомился с Быковым давно, и…
Судья удивлённо взглянула на Петьку.
– Свидетель, с вами всё в порядке?
– Да, просто…
– Что просто?
Петька вздохнул.
– Я забыл слова.
– Вы заучивали речь для суда?
– Да. Вынужден был.
Люди в зале зароптали, переглядываясь в недоумении.
– С чего это?
– Сказать не могу. И мне вообще страшно.
– Вам страшно давать показания?
– Да, мне страшно, потому что забыл заученные слова.
– Так говорите незаученные. У вас есть, что сказать по делу?
Внезапно Развозжаев пристально взглянул на Быкова. Тот на него. Переглянулись буквально на мгновение, но следом Петька тут же резко выпрямился, вся неуверенность в глазах сменилась твёрдостью и решительностью.
– Да, мне есть, что сказать! Я готов дать подсудимому характеристику.
– Отлично, – кивнула судья, – давайте!
– Я не знаю, совершал ли Быков то преступление, которое ему вменяют, но точно уверен, что судят его не за это. Вы сейчас ломаете его за то же, за что Кракауэр ненавидел Букреева после трагедии на Эвересте. Быков – русский. Вы судите его за это. За то, что считаете варварством русские обычаи и привычки. Судите русского, потому что не понимаете и даже не пытаетесь понять!
Быков открыл рот от удивления, совершенно не ожидавший от Петьки поддержки.
Судья смущённо улыбнулась.
– Мы судим Быкова за изнасилование, а не потому что он русский.
– Нет! Нет! – помотал головой Развозжаев, – именно за это. Я знаю! Потому что такой же. Так и остался для вас чужим, несмотря на все попытки быть как вы.
– В нашей стране не может быть такого, ибо она строилась иммигрантами! – возразила судья.
– Католиками и протестантами, но не православными, – парировал Петька, и продолжал – так что я всё-таки дам ему правильную характеристику. Быков не плохой человек, кто бы что тут ни говорил! Он обычный, как и все. Такой же, как и все. Такой же, как и вы – из плоти и крови, но явно не то чудовище, которое вы сейчас пытаетесь нарисовать в своей извращённой и перепуганной любым непонятным для вас явлением фантазии.
– А то, что он изнасиловал Оксану, это разве не чудовищно по своей сути? – изумилась судья.
– Повторяю, я не знаю, что между ними произошло, – отвечал Развозжаев, – понятия не имею! Меня там не было, свечку не держал. Но при мне Быков вёл себя с девушками не то, что деликатно, а даже целомудренно, я бы сказал. Застенчивый всегда, в общении старался не наглеть. А если кого и мог обидеть, то только соперников на льду. Даже в общении был мягок. Сколько на него журналисты наезжали здесь, что он русский, что он ничего плохого не говорит про Путина, даже если и думает об этом. Он никогда не ругался, старался показать себя и наш народ с лучшей стороны. А вы вместо того, чтобы оценить, только наезжали на него за то, что он не ложился костьми на баррикады в центре Москвы в попытке свергнуть действующую власть, а просто хочет и дальше спокойно играть в хоккей. Как война началась, так вы вообще с катушек все послетали! Чуть ли не обвиняете его в том, что это лично он под Ирпенью на танке сидит, хотя Сашка был здесь и в поддержку войны прилюдно не высказывался. Но вам же плевать, главное – заклевать того, кому тяжело себя защитить! Самим же под Бахмут ехать с автоматом страшно, да?! Поэтому и клюёте Быкова, прекрасно понимая, что он на чужой территории, что Россия здесь его права отстоять не сможет, как не смогла защитить ни Бута, ни Бутину. И вы после этого будете говорить, что судите Быкова не за то, что он русский?! Да за это и судите! Нашли козла отпущения, и клюёте! Стервят…
