Позавтракав, он с хрустом потянулся, и сказал:
– Пора и честь знать. Спасибо за приют, Галина. Давай вещи!
–Вон они, на стуле висят.
Авдей быстро оделся и оглядел себя в зеркало. Исчезли темно-вишневая шелковая косоворотка, пиджачная пара и модные хромовые сапоги. На него смотрел совсем другой, бедный, но чисто одетый человек в пиджаке из дешевой бумазеи и в свежей белой рубахе, подпоясанной тонким шнурком.
– Как есть фрайер-работяга, – сказала хозяйка и, ухмыльнувшись, добавила. – Теперь и домой к жинке можно.
Авдей улыбнулся и положил на стол десятирублевую бумажку, которая мгновенно исчезла.
–Спасибо, если поторопишься, как раз на товарный успеешь.
Он согласно кивнул, не оборачиваясь, вышел на улицу и направился к вокзалу. Когда он подошел, товарный состав уже распускал пары.
– Ваше благородие, возьмите до Гречишкина, три месяца дома не был, хочу по светлому добраться,– почтительно обратился он к усатому железнодорожнику, стоявшему на тормозной площадке.
– Не положено,– сначала ответил тот, но увидев зажатую в кулаке сиреневую рублевую бумажку, смилостивился: – Три месяца говоришь? Давай лезь быстрее, через две минуты тронемся.
Через час с четвертью, у небольшого разъезда поезд сбавил ход, и Авдей, вежливо попрощавшись, спрыгнул на землю. Оглянулся вокруг и, заметив невдалеке телегу, направился к ней:
– День добрый. До Северинова не возьмешь?
– Садись, пошто доброе дело не сделать, – ответил мужик.
Около пяти часов вечера, он ужеподходил станице. Первый же человек, с которым Авдей поздоровался, коротко ответил и, опустив глаза, ускорил шаг. Соседка, жившая через два дома, увидев его, неожиданно свернула за угол. Радостное предвкушение от возвращения домой улетучилось, уступив место неясной тревоге. На главной улице сельский дурачок Миня, увидев его, растянул рот в идиотской улыбке и, пуская слюни, гугниво произнес:
– Опоздал ты домой, Авдюшка…нет там никого.
–Ты что несешь, Миня? Что с Дарьей? –Сдерживаясь, спокойно спросил Авдей, но реакция соседей и встреча с дурачком уже слились в единое, и он понял, что произошло что-то непоправимое.
Минька заблеял козой и, нахлестывая себя хворостиной, убежал, а Авдей, не чувствуя под собой ног, поспешно направился к дому.
***
Участковому приставу
3-го полицейскаго участка
Кавказскаго уѣзда»
По подозрѣнію въ умышленномъ убійствѣ четырехъ человѣкъ, въ томъ числѣ и малолѣтняго ребенка, прошу объявить въ экстренный розыскъ слѣдующихъ лицъ: Мокрецова Дмитрія Семеновича (кличка Митричъ) жителя хутора Северинова, Кавказскаго уѣзда, изъ крестьянъ, 32-х летъ, ростомъ 2 аръ. 5 в. слабаго тѣлосложенія, плечи узкіе, грудная клѣтка впалая, лицо треугольное, волосъ свѣтлый прямой, въ верхней челюсти спереди справа отсутствуютъ два зуба, на правой скулѣ шрамъ, губы тонкіе, носъ прямой, глаза свѣтлыя (сѣрыя).
Макухина Тихона Ивановича, также жителя хутора Северинова, Кавказскаго уѣзда, изъ крестьянъ, 21-го года, ростомъ 2 аръ. 7 в. атлетическаго тѣлосложенія, плечи широкіе, грудная клѣтка широкая, выпуклая, лицо овальное, волосъ каштановый, вьющійся, зубы ровныя, губы обычные, носъ прямой, глаза каріе.
Дополненіе: Къ сему списку розыскныя карты будутъ направлены дополнительно для включенія въ розыскной алфавитъ по формѣ, установленной циркуляромъ отъ 16 марта 1907 года за №41.
Слѣдователь слѣдственной части
Кавказскаго уѣзда Екатеринодарской области
В.Л. Корчевскій
– Ну, вот и все, – положив перо на край чернильницы и откинувшись назад, удовлетворенно произнес Викентий Леонтьевич. Он с наслаждением закурил и добавил: – Аполлон Игоревич, не сочтите за труд, отправьте пожалуйста депешу.
– Боюсь, опоздали мы с депешей, думается мне, что они уже в Екатеринодаре. Свяжутся с такими же мерзавцами, и ищи ветра в поле, – озабоченно произнес Лавр Павлович.
– Все равно рано или поздно найдут, они не профессионалы, где-нибудь да ошибутся.
– Пока ошибутся, эти мерзавцы сколько крови за собой оставят, что мало не покажется. Ты, Викентий, прав, они не профессионалы, во всяком случае, Тихон, но помяни мое слово, прибьются они именно к профессионалам и найти их будет гораздо труднее.
– Согласен, но на сегодня это все, что мы можем сделать, хотя вот еще что: на неделе я еду в Екатеринодар и постараюсь… нет, обязательно встречусь с новым начальником сыскной полиции и попрошу обратить на нашу депешу самое серьезное внимание. О нем очень хорошо отзываются.
– Я тоже о нем слышал… Пришельцев, если не ошибаюсь?
– Да, он служил на Кавказе, был полицмейстером в Елизаветполе42, потом в хуторе Романовском навел порядок, а теперь в Екатеринодаре, только вот имя отчество запамятовал.
– Ничего страшного, сейчас Аполлон вернется, у него и спросим.
–Викентий, давай я с тобой прокачусь? У меня тоже дел накопилось в столице и с новым начальником сыска познакомиться хочется.
– Прекрасно! Едем вместе! – обрадовался следователь, и, предвкушая приятное путешествие, весело улыбнулся.
***
На третий день рано утром они вышли на окраину Екатеринодара. Присев на обочину, Тихон спросил:
– А в городе есть, где остановиться?
– Ты сначала в город попади, – ответил Митрич и, высморкавшись, добавил: – Сейчас вон в тех кустах сядем, будто бы отдыхаем, а потом прибьемся к кому-нибудь, и с ними пойдем.
– Зачем?
– А затем, что про наши художества уже и здесь знают, искать двоих будут, а с народом проскочим.
Минут через сорок на дороге показались две груженые подводы, на которых сидело несколько мужчин и женщин.
Когда они поравнялись с ними, Митрич крикнул:
– Доброго дня, водичкой не богаты? – и подошел к телеге.
– Держи, – ответил пожилой усатый мужик и протянул баклажку с водой.
Митрич напился, передал воду Тихону, поблагодарил и спросил:– На какой рынок путь держите?
– На Сенной хотим, – ответила сидевшая рядом и лузгавшая семечки молодуха.
– А с каким товаром?
– Всего понемногу: и сало везем, яиц сотен пять, опять же колбасы, сметаны… и еще так по мелочи.
– Поторопиться надо,– озабоченно сказал Митрич, шагая рядом с подводой.– Проходные места, где серьезный покупатель ходит, займут, а с краев особой торговли нет. У вас товар серьезный, с ним у ворот на солнцепеке не встанешь.
– Это точно, – озабоченно поддакнул мужик.
– Вот помнится, аккурат перед Пасхой… – Митрич положил руку на край подводы и начал рассказывать на ходу сочиненную историю о том, как он хорошо расторговался, но бес занес его в кабак, где он познакомился с очень хорошими и достойными людьми, но потом его отчего-то вдруг сморило, а когда он пришел в себя, то вся выручка, заботливо спрятанная во внутренний карман, куда-то исчезла.
Все беззлобно посмеялись и посочувствовали незадачливому купцу. Молодуха, которую звали Екатериной, протянула Тихону пригоршню семечек, через десять минут все уже знали друг друга, а еще через час, они вошли на окраину города и распрощались с попутчиками.
Митрич уверенно шел по пыльным улочкам, Тихон шел за ним, оглядываясь по сторонам.
– Что, не похоже на город? Погоди, это мы по окраине идем, а вот с ночлегом определимся, и завтра я тебя в центр свожу, там красота, дома все каменные и красивущие. Есть аж в три этажа!
Тихон недоверчиво мотал головой.
– Мы с тобой по Покровке идем. Сурьезнейший район, лихой, много делового люду здесь проживает,– рассказывал на ходу Митрич.
– Купцов что ли?
– Нет…тех, кто дела делает.
–Погоди, а купцы разве не делом занимаются?
– Купцы торгуют и народ дурят, а деловой люд их наказывает, – наставительно произнес Митрич, – Ничего, скоро сам все поймешь, вон видишь рынок Покровский, уже недалеко.
Минут через двадцать они подошли к небольшому кирпичному дому, густо увитому виноградом.
– Ну, слава богу, дошли,– сказал Митрич, перекрестившись на видневшиеся купола, толкнул дверь и вошел в дом.
За большим обильно накрытым столом сидело пятеро мужчин и три женщины. Не переступая порога, Митрич снял картуз и низко поклонившись, произнес: – Мир вашей хате, честные бродяги.
Разговор сразу смолк, все посмотрели на вошедших, а трое резко опустили правую руку вниз.
– И вам не хворать, – произнес один, не вынимая руку из-под стола. –Кто будешь, каким ветром занесло?
Митрич не успел ответить, как сидевший во главе стола высокий широкоплечий мужчина с приятным скуластым лицом произнес: – Погоди, Афанасий… – и, привстав, удивленно, но с радостными нотками в голосе произнес: –Митрич! Никак ты?
– Я, Антон… как бог есть Я!
Антон вышел из-за стола, подошел к Митричу, крепко обнял его и прижал к груди. Постояв так некоторое время, он повернулся к присутствующим и сказал:
– Это Митрич, проверенный годами, дорогой мне человек. За него как за себя ручаюсь.
После этих слов Митрич уже уверенно подошел к столу и поздоровался со всеми за руку.
– Угостишь с дороги? – улыбаясь, спросил он.
– О чем разговор? –также с улыбкой ответил Антон.– Екатерина, тащи чистый прибор.
– Два, – сказал Митрич.– Не один я, с другом.
Все посмотрели на Тихона, который стоял за порогом в тени коридора.
Предупреждая расспросы, Митрич произнес:
– Это Тихон, верный человек, хоть молодой, но правильный, с понятием. Мы с ним – не разлей вода.
– Ну, тогда милости просим! – не переставая улыбаться, произнес Антон и, сделав приглашающий жест, добавил: – Прошу к столу.
После небольшой суеты, всегда имеющей место, когда появляются новые люди, наконец, все расселись. Афанасий всем, в том числе и дамам, наполнил лафитнички. Антон поднялся и, глядя на Митрича, сказал:
– Удивительная штука жизнь, третьего дня вспоминал своего друга и не чаял с ним свидеться, а тут на тебе! Судьба подарок преподносит…Твое здоровье, дорогой! Очень рад видеть тебя за нашим столом! Здоровья тебе и фарта!
Все дружно выпили. Минут десять за столом царила тишина, нарушаемая стуком вилок о тарелки.
– Я и вправду думал, что тебя нет в живых, говорили, что, когда ты с этапа свинтить хотел, жандарм тебя подстрелил,– сказал Антон, вновь наполняя рюмки.
– Подстрелил, да не совсем, он в руку пониже плеча попал, а я с обрыва в реку упал. Фараоны смотрят на воду, ждут, когда вынырну, а на берегу ракита старая корнями в воду росла. Пока они бежали, я под корни поднырнул и сидел там, как сула43 в омуте, пока им ждать не надоело. Они ушли, а я еще до темноты водяного изображал. Потом вылез, нажевал подорожника. Залепил рану, благо, навылет пуля прошла, и начал домой пробираться.
– Не боялся, что дома ждать будут? – с улыбкой спросил Антон.
– Нет, я так рассудил, что конвойщикам нет резона докладывать, что арестованный сбег, за это с них голову снимут. Они, суки трусливые, начальству скажут, что подстрелили, а тело водой унесло, благо, течение там быстрое, водовороты и омуты имеются. Ихнему начальству побег тоже ни к чему. Поорут на нерадивых, да успокоятся. И потом, меня же за кражонку мелкую взяли, что это для них? Так… мелочь,– сказал Митрич и, опрокинув рюмку, смачно захрустел соленым груздем.
– Получается, что тебя и в розыск не подавали, как невинно убиенного, – засмеялся Антон.– Так ты получается чистый совсем?
– Да, как агнец божий,– сказал Митрич, и нарочито сконфузившись, с улыбкой добавил.– Грех на мне Антон перед лягавыми, большой грех.
– Да не могет такого быть, что ж ты еще учудил?
– За недельку до того как меня взяли, я у одного чудика лопатник принял44, там денег было трохи и паспорт,– скромно продолжал Митрич.–Дома глянул в него, а там все на меня похоже и пожалел скидывать, стал с собой носить.Когда меня заарестовали, то даже фамилии не спросили. Прямо с паспорта, стряпчий, молодой дурачок, протокол начал писать, а я, грешная душа, смолчал, что паспорт не мой, и вот теперь бедный Никифор Сазонов раков кормит, сам того не ведая, а я с вами сижу и водочкой наслаждаюсь.
Когда Митрич с постной физиономией закончил рассказ, за столом раздался неудержимый гомерический хохот. Смеялись до слез, хлопая себя по коленьям, каждый норовил чокнуться с ним и сказать что-нибудь одобрительное.
Наконец все успокоились, откуда-то на столе появился жареный поросенок, и обед, незаметно перешедший в ужин, вновь разгорелся с новой силой.
– Ты надолго к нам? – Неожиданно серьезно спросил Антон.
– Если сгожусь на что, то надолго…Нам с Тихоном назад ходу нет.
– Что, очень горячо? – Заинтересовано спросил Антон, а сидевший рядом молодой парень, примерно одних лет с Тихоном, которого звали Иваном, спросил:– Что за дело сработали?
– Да так, пошалили немного,– криво улыбнувшись, ответил Митрич.
Антон неодобрительно посмотрел на Ивана и сказал:
– Надо – сами расскажут, – и, повернувшись к Митичу, приобняв его за плечи, с чувством произнес:– Сгодишься, ой, как сгодишься! Хорошие дела намечаю.
***
Подойдя ко двору, Авдей понял, что случилось страшное. Он стоял перед хатой, не решаясь переступить порог. Вдруг на его плечо легла рука:
– Держись, Авдей…большое горе у тебя, – раздался голос соседа Гаврилы.– Нет больше Дарьи.
– Как нет? – переспросил Авдей, уже понимая нелепость вопроса.
– Третьего дня схоронили. Пойдем ко мне, поешь с дороги.
Когда они вошли, Елена, жена Гаврилы, со скорбным, соответствующим ситуации лицом, сразу выставила на стол бутыль с самогоном.
– Ты еды поставь сначала, человек с дороги…а потом уже горилку тащи,– и добавил:– Вот дура баба.
– Ты бы лучше слил ему, если человек с дороги, а потом уж дурой называл. Бутыль ближе всего стояла, вот первая на стол и попала,– беззлобно сказала Елена, протягивая чистое полотенце.
Первую рюмку выпили молча. Когда закусили, Авдей сказал:
– Я в хату не успел войти, увел ты меня оттуда… Спасибо тебе, Гаврила. На стене от огня подпалины видны… неужели угорела?
–Убили ее, – просто ответил сосед.
Ледяная волна прошла по спине Авдея, и он весь покрылся липким потом.
– Как убили??? У нас в станице сроду такого не было… там и брать нечего, – мысли лихорадочно забегали. – Неужели насильники?
Неожиданно громко зарыдала Елена:
– Изверги, убивцы проклятые, убили. Ни ее, ни ребеночка не пожалели, душегубы.
Авдей окаменел.
– К-какого ребеночка?
– Господи…так она ж беременная была!!! –Продолжала голосить Елена, не обращая внимания на знаки, которые подавал ей муж. – Нешто ты не знал?
Он с трудом справился с накатившим на него приступом звериной ярости, смешанным с болью утраты. Он знал это состояние и боялся, что сейчас поденный рабочий Авдей в одночасье превратиться в матерого преступника, главаря банды, проходившей в делах оперативного учета под названием «Степные дьяволы» и наводившей страх на всю Кубанскую область и Черноморскую губернию.
Судорожно выпив подряд две, до краев наполненные стопки, заботливо поднесенные хозяйкой, он почувствовал, как стальная хватка, сжимающая его изнутри, начинает ослабевать.
– Спасибо, Гаврила… и тебе Елена спасибо… пойду я, – сказал Авдей.
– Куда ты пойдешь? Оставайся, переночуй, а с утра займешься делами.
– Какими? – криво ухмыльнулся Авдей. – До темноты еще далеко, сейчас зайду в хату, потом на кладбище и к становому, а потом в город… не смогу я здесь. Еще раз спасибо, – и, перекрестившись на икону, шагнул к порогу.
– Погоди, я с тобой, не хорошо тебе сейчас одному быть,– искренне сочувствуя, сказал Нарыжный, надевая картуз.
– Не надо, Гаврила… хочу один побыть,– ответил Авдей, пожимая на прощанье руку.
– Ну, хоть вечером, перед уходом зайди, поешь, я тебе в дорогу соберу и расскажу, как хоронили,– сказала Елена.
–А я знаю, как хоронили… по-христиански, как положено. Слава богу, народ у нас в станице порядочный, в горе не бросят. На свадьбу еще могут не прийти, а на похороны все собираются, – печально улыбнувшись, сказал Авдей и, спохватившись, добавил:– Елена, спасибо тебе, что напомнила.– И достав сторублевую купюру, положил на край стола.–Не знаю, когда приеду, присмотри за могилкой.
Женщина замахала руками:
– Побойся Бога, Авдей, забери деньги, и без этого догляжу.
– Я знаю… вы подругами были, только и ты меня пойми. Это единственное, что я могу сделать для Дарьи, – и, порывшись в кармане, протянул хозяйке золотую цепочку.– Возьми на память. Даше вез, да вот не довез. И, предупреждая сопротивление хозяйки, произнес:– Возьми, пожалуйста, не обижай напоследок.
Елена, смахнув слезы, взяла подарок. Авдей обнял на прощание Гаврилу и вышел за порог.
Из хаты вышел совсем другой человек: собранный, жесткий и готовый к мести.
***
Ужин набирал обороты. Никогда еще Тихону не было так интересно. Одна из девушек, которую все называли Алей, ухаживала за ним, подкладывая на тарелку вкусные кусочки, сосед справа следил, чтобы рюмка не пустовала. Откуда-то появилась гитара, и Иван не лишенным приятности баритоном запел «По диким степям Забайкалья». Один из присутствующих – взрослый мужик по кличке Семафор – достал серебряную коробочку, положил ее на стол и сказал:
– Угощайтесь, уважаемые.
Все оживились и потянулись к табакерке, каждый, в том числе и Митрич, взяли по щепотке белого порошка, дорожкой насыпали кто на руку, а кто прямо на стол и начали втягивать его носом.
Тихон обалдело посмотрел на это и шепотом спросил у Али:
– А чевой это?
Она посмотрела на него, как на несмышленого малого ребенка, и, улыбнувшись, ответила:
– Марафет45. Причаститься не желаешь?
Он смущенно улыбнулся и отрицательно показал головой.
Веселье нарастало с каждой минутой. Дружно и задорно хором спели похабные частушки, и Тихон усердно подпевал, стараясь попасть в такт. Аля с Елизаветой начали танцевать загадочный танец, основным элементом которого было высокое задирание ног. Семафор вышел в сени и принес еще четверть водки. Тихон обратил внимание на необычную походку: он шел с опушенными плечами и приволакивал обе ноги, казалось, что эти ноги живут отдельно, никому неведомой жизнью. Затем Иван, выпив рюмку, запел:
Идет он усталый, и цепи звенят;
Закованы руки и ноги.
Спокойный, но грустный он взгляд устремил
Вперед по пустынной дороге.
Полдневное солнце нещадно палит,
И дышится трудно от пыли,
И вспомнил он живо о тех, что пред ним
Дорогою той проходили.
Тоскою смертельною сжалася грудь,
Слезой затуманились очи…
А жар все сильнее, и думает он:
"Скорее бы холода ночи!.."
Нагрелися цепи от жгучих лучей
И в тело впилися змеями,
И льется по каплям горячая кровь
Из ран, растравленных цепями.
Но он терпеливо оковы несет:
За дело любви он страдает,
За то, что не мог равнодушно смотреть,
Как брат в нищете погибает.
Голос у него был неплохой, пел он с душой, и было видно, что все, о чем он поет, ему хорошо известно. Когда он закончил, все утерли слезы и дружно выпили за тех, кто сейчас на киче парится46.
После жалостливой песни и под воздействием кокаина веселье несколько поутихло, и начались разговоры о том, как сделать поддержку на этапе какому-то Сереге Жуку, который, в общем-то, правильный парень, но из-за своей марухи47 погорел.
Семафор глянул тяжелым взглядом на девок, сказал:
– Всю жизнь понять не могу, чего от вас больше: пользы или мороки?
– Конечно пользы, Семафорушка. Кто вас, усталых, приголубит и обласкает? – ласково обняв его, проворковала Елизавета.
– И то верно,– вздохнул Семафор и, наколов на вилку маленький соленый огурчик, внимательно осмотрел его и с аппетитом съел.
– Однако время позднее, пора ложиться,– широко зевнув, произнес Антон.– Девоньки, гостям нашим постелить не забудьте.
В небольшом с виду доме оказалось неожиданно много комнат. От массы новых впечатлений Тихон не мог заснуть. Увидев, что Митрич тоже не спит, он спросил:
– А почему Семафор так ходит, будто его ноги не держат?
– Это от кандалов, пять лет он в них проходил. Они тяжеленные, походку меняют, мышца дряблеет, и кости тонкими становятся. Ему и в городе появляться нежелательно, любой мало-мальски грамотный сыскарь враз кандальника по походке срисует.
***
Подойдя к своему двору, Авдей остановился, готовый к тому, что чугунка не увидит. Собравшись с духом, он толкнул дверь и остановился на пороге. Комната изменилась. Хотя все вещи были на месте и везде был идеальный порядок, она казалось не жилой.
Авдей огляделся вокруг, и остановил взгляд на печной полке… Чугунка не было. Быстро обыскав комнату с тайной надеждой, что Дарья все-таки убрала его в более укромное место, он все понял, тяжело опустился на лавку и, обхватив голову обеими руками, глухо завыл. Только сейчас в полной мере Авдей ощутил всю горечь утраты. Если бы его в этот момент спросили, о чем он больше скорбит: об убитой беременной жене или награбленных сокровищах, он не смог бы ответить.
Посидев около получаса и немного успокоившись, он вновь уже более внимательно осмотрел горницу и окончательно убедился, что чугунок исчез.
Авдей никогда не курил в хате, но сейчас скрутил козью ножку. Однако сразу вышел на крыльцо, присел и задумался, глубоко затягиваясь крепким самосадом. Мысли перескакивали с одной на другую, и ничего путного в голову не лезло.
Докурив, он встал и пошел в правление, где находился кабинет станового пристава. Когда он вошел, Лавр Павлович встал из-за стола, сделал пару шагов навстречу и, приобняв за плечи, сказал:
– Мужайся, Авдей… все равно надо жить, как бы погано на душе не было. Время – хороший лекарь, ты еще молодой… Бог даст, один старость не встретишь. Дарья – чудесная женщина была, Царство ей небесное!
Лавр знал, что ему предстоит этот разговор и заранее подготовился. Про себя он твердо решил, что ни в коем случае он не будет говорить о том, что несчастную перед смертью пытали, и не упомянет о беременности. Конечно же, он опасался, что Авдей узнает подробности от вездесущих баб, но тут уж на все воля Божья.
– Похоронили супругу достойно, вся станица была,– продолжал Лавр и спросил:– На кладбище еще не сходил?
– Нет, – ответил Авдей и тут же спросил: – Как она умерла?
– Сразу, – твердо ответил становой пристав и про себя добавил: «Прости, Господи, за ложь, во благо человека творю ее». А вслух сказал: – Она стояла у кровати, готовилась ко сну. Тихо сзади подошли и ударили по голове, она и понять ничего не успела.
– А кто мог это быть? В станице таких душегубов вроде не было?
– Не было и нет, – ответил Лавр Павлович. – Думаю, залетные. Ищем их и обязательно найдем.
О своих подозрениях в интересах дела он решил не распространяться.
– Надо бы опросить его, а протокол к делу приобщить, – вдруг подумал он. – Присядь, Авдей, поговорить надо.
– Под протокол?
– Смотри, какой грамотный, – улыбнулся пристав. – Порядок такой…Ты был дома, что-нибудь пропало?
– Чему там пропадать? Ничего такого, из-за чего человека жизни лишать, не было. Так, тряпье и барахло, как в любой хате.
– А конфликт, то есть ссора, с кем-нибудь была? Может, кто отомстить решил?
– Нет, ну, пару лет назад, в трактире на Пасху Федору по уху съездил, кто за это на такое дело пойдет? Если на Руси из-за кабацких драк жен резать станут, рожать некому будет.
– Тоже верно, – задав еще несколько ничего не значащих вопросов, Лавр Павлович дал подписать протокол и спросил.– Здесь останешься?
– Нет, в город подамся… здесь не смогу, может, потом…
– За домом пригляд нужен, пустой будет стоять – быстро обветшает.
– Ничего, Гаврила с Еленой присмотрят.
– Как тебя в городе найти?
– Не знаю еще… Может, на котельный к Гуснику48 устроюсь или к Аведову49 на маслобойню, еще товарищ на гончарно-трубный завод звал, который около Дубинского рынка… без работы не останусь.
– Хорошо. Если вдруг что вспомнишь, сообщи. Зайдешь в любой полицейский участок к дежурному, они знают, что делать.
– Пойду я, – сказал Авдей, поднимаясь. – Хочу до темноты на кладбище зайти и на станцию успеть.
– До свидания, – произнес пристав. Он встал, и, пожимая руку, добавил:– Помни, жизнь продолжается, хотим мы этого или нет.
Авд ей кивнул на прощание и вышел на улицу.
Когда дверь закрылась, Лавр Павлович облегченно вздохнул, сел и с удовольствием закурил, радуясь, что тяжелый разговор окончился.
Кладбище было недалеко, почти сразу за околицей. Подойдя к воротам, Авдей перекрестился и вошел за ограду. Он, конечно, не знал, где похоронена Дарья, но предполагал, что она будет лежать рядом с бабушкой, и не ошибся.
Еще издали он увидел свежий холмик со светло-желтым крестом, полностью засыпанный еще не успевшими завять цветами.
Ведь обещал ей: – Еще чуток и шабаш! Хотел ее за границу повезти, мир показать! Париж и Варшаву хотела посмотреть. Еще смеялась, купе первого класса просила! Вот теперь твое купе, Дарьюшка, навсегда… Не в силах сдержаться от нахлынувших воспоминаний, Авдей ничком упал на могилу и зарыдал в голос.
– Поплачь, дорогой, нельзя держать в себе горе, нутро разорваться может.Поплачь, тебе легче станет,– услышал он голос Гаврилы, который подошел сзади, присел и обнял его за плечи.
Авдей повернулся и, как ребенок, уткнулся ему в грудь, продолжая рыдать. Гаврила молча стоял, поглаживая его по спине. Через несколько минут, увидев, что рыдания становятся тише, сказал:
– Ну, будет, садись, помянем твою супружницу и мою соседку.
Он достал из заплечного мешка бутылку самогона и нехитрую закуску.
– Как ты меня нашел?
– Ты же сам сказал, что после станового на кладбище придешь, я и ждал. Как от него вышел, пошел за тобой. Сразу не объявился, знал, что тебе одному побыть треба. Думал попозже подойти, но не сдержался, уж больно ты убивался.
– Спасибо, – сказал Авдей, благодарно сжав ему руку.
– Скажи мне, как все случилось?
Гаврила, идя на кладбище и предварительно посоветовавшись с женой, твердо решил ничего не говорить про изуродованную руку и следы пыток, все это было известно всем от вездесущих бабок, обмывавших тело. Сделав вид, что занят наполнением стопок, спросил:
– А тебе разве пристав не рассказывал?
– Рассказывал… говорит, что сзади ударили и все, – Авдей, сделав усилие, проглотил комок в горле.
– Да, так оно и было, – подтвердил Гаврила.– Пристав со следователем и доктором все там излазили, следы искали. Если он так сказал, значит, так оно и было.
– А кто-нибудь из местных мог?
–Нет, – излишне твердо ответил сосед, глядя на импровизированный стол. – У нас таких гадов сроду не водилось. Кровянку друг другу пустить с перепоя или спереть чего – это могут. Но таких варнаков на моей памяти не было.
Несмотря на то что, по станице ходили разговоры об исчезновении Тихона и Митрича, Нарыжный решил об этом не говорить. «Не пойман – не вор», – рассуждал он, тем более что Тихон никогда не давал повода усомниться в его благонадежности, да и Митрич ни в чем дурном замечен не был. Так, голь перекатная, да и только.
Если бы разговор происходил в другом месте, Авдей, безусловно, обратил бы внимание на опущенные глаза и излишнюю твердость в тоне собеседника, но около могилы единственного близкого человека это прошло мимо его сознания.
Они встали и пошли к выходу. Когда подошли к дому Гаврилы, уже смеркалось.
– Может, все-таки заночуешь, куда на ночь глядя? – спросил Гаврила, опершись на плетень.
– Нет… пойду. По прохладе идти легче. Очень я тебе благодарен, что не оставил одного. По гроб жизни буду помнить.
– Не стоит оно того, да и иначе нельзя было, – засмущался сосед.– Тут тебе Елена в дорогу собрала,– добавил он и, сунув руку в мешок, вытащил узелок с едой.
– Спасибо,– растрогано сказал Авдей и взял узелок.
Соседи обнялись, и Авдей, не оборачиваясь, широко зашагал по проселочной дороге.
Конечно, у него не было особого желания в одиночку идти по темноте, но ему очень хотелось побыть одному и спокойно обо всем поразмыслить.
«О чугунке кроме меня и Дарьи никто не знал – это раз. Хабар не общаковый – это два. Дарья проговориться не могла – это три, – думал он. – Месть? Тогда кто? В кодле некому на меня зло держать. Кто-то из соседок случайно залез в чугунок? Маловероятно, растрезвонила бы на весь свет, хотя кто знает?».
Несмотря на то, что к нему вернулась способность рассуждать логически, он и думать не мог, что причиной были всего-навсего его отлучки, якобы на сезонную работу, а убийцами были хорошо знакомые ему люди. Если бы Митричу сказали, чью жену он убил, он бы сам повесился со страха. Ему и в голову не могло прийти, что Авдей – непререкаемый воровской авторитет, о котором все серьезные люди, не говоря уже о всяких сявках, говорили с уважением, понизив голос, – живет с ним в одной станице, под видом простого крестьянина, и в поисках работы мотается по всей губернии.
Добравшись до Галины, он наскоро перекусил, поспешил на вокзал и первым поездом уехал в Екатеринодар.
***
Митрич проснулся рано, после вчерашней попойки очень хотелось пить, и он прошел в зал, где на столе, как твердо помнил, стоял жбан с квасом. В гостиной было убрано и застелено свежей скатертью, на которой попыхивал горячий самовар, стояли вазочка с вишневым вареньем, розетка с медом, сахарница и красивое, разукрашенное красными розами блюдо с баранками. В центре этой идиллической картины, уместной для добропорядочного купеческого дома, сидел Антон и, прищурившись от удовольствия, пил из белой с золотом чашки свежезаваренный чай.
Он приглашающее взмахнул рукой:
– Доброго дня… присаживайся, дорогой, чифирнем50 спозаранку?
– Я шкет не гордый, мне и вторяк51 не в падлу,– улыбаясь, ответил Митрич, присаживаясь к столу. Он налил себе чаю, положил в блюдце варенье и, сделав два длинных глотка, поставил чашку на стол52.
Антон улыбнулся:
– Ты прям, как на этапе, хорошо хоть мне не передал.
Митрич улыбнулся в ответ и снова взял чашку.
Минут пять они пили, молча наслаждаясь горячим ароматным напитком.
– Митрич, скажи мне, как дальше думаешь быть?
– С тобой хочу остаться, если примешь, конечно. Если нет, вернусь домой, там другие примут. Назад мне ходу нет.
–Я тебя с радостью в колоду53 возьму,– сказал Антон.– Только вот я серьезные дела делаю, да ты и сам знаешь, что по мелочи никогда не мышковал. Тебя-то, я знаю, как самого себя, и на любой сходке за тебя готов слово сказать, а вот Тихон – что за человек? Давно его знаешь? Дела общие делали или случайный он? –И, положив руку ему на колено, добавил: – Ты пойми…не из любопытства праздного спрашиваю.
Митрич задумчиво прихлебывал чай и внимательно смотрел на чашку, где на белоснежном фарфоре золотилась надпись: «С днем ангела».
– Маруха подарила, Китя Колокольникова54, в Новороссийске живет. Красивая, стерва, иностранным языкам обучает, – перехватив его взгляд, сказал Антон.
– А в Новороссийске у тебя какой интерес? – спросил Митрич.
– Пиковый,– хохотнул Антон и уже серьезно добавил:– Там тоже есть, что взять. Так что за Тихона скажешь?
– Он не деловой, понятий не знает и по-свойски не куликает55, но на нем уже два жмура. Самолично он их кистеньком уделал. Понравилось мне, что он не со страху и не в драке первого сработал, а сознательно, знал куда шел, и со вторым не оплошал. Наш он, деваться ему некуда. Здоровый, чертяка, его и на дело, и на толковище56 брать можно. А музыке57 и понятиям сам научится.