Андрей Викторович Кадыкчанский
Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая

– Так это ты мне допрос учинил, а не я к тебе в рассказчики напросился. Говорю, что от стариков слышал. А те от своих стариков слышали. Давно это было, поди разбери, что быль, а что выдумка.

– Хорошо, Никифор. Я всё это в блокнотик запишу, может быть, кому и пригодится. Не возражаешь, если я твоё имя и фамилию укажу?

– Мне всё равно. Это же не моё имя. Это твоё имя. Русские его мне дали. А родители мне дали имя Диктэмэ Киран.

– Во, блин! Звучит-то как… А это что-то означает?

– Да. По-русски это Синий Орёл, значит.

– Ха-ха-ха! Синий-то ты точно, а вот насчёт орла… Ну ладно, ладно, чего насупился? Давай закусывай, глазунья остыла уж.

Так вот, это то, что тот лётчик-вертолётчик от аборигена слышал. Ну, сказка и сказка, чего там… Но он ещё одну вещь странную в Кепервееме обнаружил. Говорит, что при заходе на полосу, делая «коробочку» на посадку, обратил внимание на странную канаву, которая тянется строго параллельно ВПП. Прямая, как стрела, длиной километров восемь. А рядом, между канавой и аэропортом, видна площадка, похожая ещё на одну взлётку, только короче. Старая, вся заболочена и кочкарником поросла.

Приземлились, говорит, как сдал задание в штурманскую, так сразу бегом к деду одному, он там начальником службы аэродромного обеспечения. Начинал работать в аэропорту ещё во времена ленд-лиза, когда американские самолёты с Аляски в Союз перегоняли. Задал ему вопрос насчёт канавы с «заброшенной взлёткой», а тот серьёзно так посмотрел и рассказал ещё одну странную историю.

Говорит, когда первый аэродром строили, отсыпали грунтом первую попавшуюся подходящую площадку. Одну из двух, что уже имелась. Вторую за ненадобностью не трогали, хотя изначально планы такие были. А когда после смерти Сталина начали удлинять и расширять оставшуюся с войны полосу, прилетели из Магадана маркшейдеры с рейками и нивелиром, «стрельнули» отметки высот, и оказалось, что съёмка-то и не нужна, по сути. Площадка вся идеально ровная по горизонту.

Осталось только отсыпку сделать, чтоб удлинить имеющуюся полосу. И удлинили до трёх километров, чтобы Ил-14 можно было принимать. А канаву на его памяти никто не рыл. Никто не помнит, как она появилась. Так-то вот! Получается, что аэродром там был уже тогда, когда ещё и авиации на Колыме не было.

– Пернатый, где ты всех этих историй набираешься только! Ну, сказочник…

– А я-то чё? За чё купил, за то продал…

Всю неделю мы вкалывали, как черти, с утра и до позднего вечера. Несмотря на то, что Урюк не приехал, и тётя Галя не могла посчитать, сколько мы леса прочистили, все прекрасно понимали, что работаем мы не за страх, а за совесть. Хотя… Да, деньги – изобретение мерзкое, но всё же лучше, когда они есть, и желательно побольше. Потому мы и напросились на прочистку, что здесь капусты можно срубить за короткий срок по максимуму.

Буря

В среду после обеда разразилась страшная гроза. Гром гремел так, словно в ста метрах от нас вела огонь батарея крупнокалиберных гаубиц. Сверкали молнии. Одна у нас на глазах ударила в одинокую старую лиственницу на обочине. Во рту стало кисло, как будто лижешь лезвие ножа. Кожа на всём теле натянулась, как на барабане, и покрылась мурашками.

Непередаваемое чувство восторга! Лёгкий трепет страха лишь усиливает ощущение единения с миром. Запах озона и мокрой смолистой хвои наполняет голову безудержным весельем, и мы, промокшие до нитки, хохочем, как сумасшедшие, при каждом очередном попадании в землю огненного копья с неба.

Внезапно тучи расходятся, и солнце начинает палить с удвоенной энергией. От края до края долины повисла дивная радуга. Одежда парит. Воздух влажный, словно в парной кто-то только что вылил на каменку полный ковш воды. Дышать трудно, но от разразившихся лесных ароматов голова идёт кру́гом.

– Всё, парни. На сегодня закончили. Айда в стойбище! – командует бригадир. Возражающих нет. Кладём топоры на плечи и дружно шлёпаем по раскисшей, давно не видевшей колёс грунтовой дороге.

На поляне творится неописуемое. Лагерь едва не смыло в Эмтегей. Земля под ногами превратилась в мокрый ковёр из прошлогодних листьев и хвои. Бурный поток сорвался с сопки, пронёсся, сметая на своём пути всё, что не имело сцепления с почвой, и унёс в дар речным нимфам. Не знаю, нужны ли им были наши чай, коробка с рафинадом, сигареты и часть посуды, но нашему хозяйству урон был нанесён весьма ощутимый. Мы лишились изрядного количества имущества и припасов.

Достаточно мирный ещё полтора часа назад Эмтегей превратился в ревущего зверя. Уровень воды поднялся более чем на метр. Вода стала цвета кофе с молоком и разлилась во всю ширину русла. Пляжи из обточенной водой круглой гальки скрылись под водой, и там, где у нас был разложен бредень, проплывали в мутной воде обломки веток, брёвна и коряги. Всё. О рыбалке можно забыть на несколько дней.

Голод

Мешок мяса – это много или мало? Для обычной городской семьи это несметные запасы. Но для семерых мужчин, машущих с утра до вечера топорами на дикой жаре, не имея возможности снять куртки из-за непрекращающихся атак мошки́, комаров, слепней и оводов, мешок мяса – это ничто. Еды никакой больше нет. Рыбы нет, мяса нет, консервов, круп, макарон, хлеба, чая – вообще ничего больше нет.

В пятницу мы уже испытывали серьёзные проблемы из-за недоедания. А Мансура всё не было и не было. В субботу, кроме чая из брусничного листа с мятой, в мой желудок не попало больше ничего… В воскресенье погода испортилась, и зарядил мелкий холодный дождь. Температура опустилась ниже десяти градусов, и мы весь день играли в «тысячу», сидя в палатке.

Ближе к вечеру Лихой решил отправить в Кадыкчан добровольцев, ибо дальше сидеть и ждать у моря погоды не имело никакого смысла. Вызвались мы с Лосём. Не тратя времени на сборы, закинули за плечи пустые рюкзаки и быстро зашагали на четвёртое прорабство. Туда, где на прижиме небольшая полянка на обочине дороги, и там иногда останавливаются автомобили, чтобы взять попутчиков. Причём машины попадаются и те, что едут не только в Якутию, но и в сторону Кадыкчана.

Прижим

Четыре километра по лесной дороге, и вот мы на прижиме. Прижим – это карниз, вырубленный в скале и изображающий дорогу. С одной стороны дороги – отвесная стена из базальта, с другой – пропасть. Ни ограждений, ни столбиков – просто обрыв. В некоторых местах, где прижим тянется, повторяя очертания гряды сопок, захватывает дух от осознания того, что ты сейчас находишься на той высоте, на которой летают самолёты. Деревья и кустарники внизу кажутся крохотными, словно перед тобой не долина, а план местности на бумаге.

Рис.4

Прижим. Колымская трасса, 1964 год. Автор фото – Голубев В. П.

А сверху тоже подстерегает опасность. Камнепады и снежные лавины на прижимах – явление нередкое. Несчастных случаев, закончившихся гибелью людей именно на этом участке трассы, не помню, но падение отдельных камней и сход каменных рек, курумников, состоящих из острых гранитных пластин, на дорогу с причинением ущерба транспорту – это обычное дело. Но самое опасное – не камнепады. Всё дело в том, что ширина дороги не позволяет разъехаться двум грузовым автомобилям, попавшимся навстречу друг другу.

Если на прижиме встречаются автомобили, едущие в разных направлениях, то один из водителей вынужден медленно пятиться назад, к специальному карману, вырубленному в скале для таких случаев. И понятно, что в подобных ситуациях случается всякое. Особенно зимой, когда скользко и над бездной не видно обочины. Да и летом обочины имеют свойство осыпаться в самый неподходящий момент.

Упавшие в пропасть машины никто не эвакуирует. Их искорёженные останки покоятся буквально на каждом километре трассы. И практически каждая груда ржавого железа далеко внизу – это чья-то жизнь…

Блатной и балерина

На полянке уже есть два пассажира. Сидят на бревне у едва тлеющего костра, промокшие до нитки, молча курят, пряча цигарки в ладонях. Один явно рецидивист из блатных. Одет цивильно, но руки, синие от наколок, говорят о многом. А рожа! Ох уж эти блатные рожи. Их ни с какой другой не спутать. Дикая смесь наглости, хамства, жадности и трусости. На дух таких не выношу. У них все разговоры только о том, как перед ними на зоне сявки стелются. И через слово: «Нах, бля!»

На противоположном конце бревна худенькая хрупкая женщина лет пятидесяти, со смуглым лицом и намалёванными яркой красной помадой губами. Чистенькая, опрятная, в белой с красной полосой на спине японской куртке фирмы «Chori». На ногах – крошечные белые полукеды с иероглифами на язычках. Но по выражению лица и по призывным коротким взглядам, которыми она просто расстреляла нас с Лёхой, я безошибочно определяю в ней плечевую. Та ещё компания! Вечный зек, вышедший на недельку вдохнуть вольного воздуха, и престарелая проститутка, ублажающая дальнобойщиков за еду, выпивку и сигареты, иногда за «трёшку» или, если сильно повезёт, за «пятери́к».

– Здрасте всем!

– Здоро́во, мальцы!

– Мальчики, привет! Куда путь держите, красавчики? – проскрипела прокуренным голосом плечевая.

– Да нам бы до Кадыкчана.

– Тю! Тут вёрст сорок всего, я-то в Сусуман к корешу спешу. Должок у него ко мне имеется, хе-хе…

– А мне тоже в Сусуман. У меня муж там на зоне чалится.

– Му-уж! У нас есть му-уж? Ха-ха! Насмешила, бля, и кто у тебя муж? Первый конвойный батальон?

– Фонтан глохни! Чушок! – неожиданно властно рявкнула на фраера плечевая.

– Чё?! Чё ты щас, бля, сказала?! Да я те твою мохнатку ща с пастью местами поменяю!

И тут я увидел страшное. У Лёхи заиграли желваки на лице, глаза сощурились, а кулаки сжались. Это верный признак того, что мирное решение вопроса уже так же невозможно, как изобретение вечного двигателя. Огромный кулак со сверхзвуковой скоростью прилетел в губы блатного, огласив лес звучным щелчком. Блатного словно ветром смело на два метра от бревна, на котором он сидел.

Ошарашенный, сбитый с толку, он потерял свой вальяжный вид мгновенно. Перед нами валялся на камнях жалкий, сморщенный стручок, взгляд которого был наполнен не страхом, а ужасом и почтением. Тыльной стороной ладони он вытер месиво из соплей и кровавой пены и заскулил:

– Только не бейте, браты! Только не бейте! Больной я, браты!

– Что-о-о?! Это я-то тебе брат?!! – затрубил на всю тайгу Лёха. – Да я тя ща ка-а-а…

Едва-едва я смог обхватить друга за плечи, чтоб тот сдуру не искалечил убогого. Только разве удержишь этого здоровяка весом почти в центнер при полном отсутствии жировых отложений. Мне удалось лишь ослабить убойную силу носков лёхиных кирзачей.

– Мальчики! Курите? – пассажирка стояла, картинно уперев руку в бедро, а другой протягивала открытую пачку «Опала». Она явно запала на защитника её женского достоинства, обволакивая его искрящимися глазами и томно-игривой улыбкой. А ещё она была не дура и великолепный психолог. Мастерски погасила конфликт, и скоро мы уже мирно вели неторопливую беседу.

И… чёрт меня раздери! Не знаю, какими секретами владела эта женщина, но она вызвала во мне искреннюю симпатию и нешуточное влечение. Хотя, казалось бы, она мне в матери годится, да и «пробу на ней ставить некуда». Но если бы она хоть пальчиком поманила, я, не раздумывая, прыгнул бы к ней в постель. По сей день для меня это возникшее чувство остаётся неразгаданной тайной.

Говорила в основном она. И это был сто какой-то в моей жизни рассказ про гибель родителей в застенках от рук «легавых», детдом, малолетку, освобождение и замужество за капитана дальнего плавания. Работа балериной на сцене театра оперы и балета. Затем разлучница подстраивает кражу и подкидывает улики ей, чтобы её «низа́фиг», как говорят сидельцы, упекли на зону, а та прибрала себе красавчика-капитана вместе с его квартирой в центре Ростова и «Волгой» кремового цвета с оленем на капоте. М-да…

Как это так случается, не знаю! Но вскоре из-за крутого поворота прижима послышался шум приближающегося автомобиля, и в сумраке показалась «Волга» ГАЗ-21 кремового цвета… Я выпучил глаза, а Лось завалился на спину, сотрясаясь от хохота: «Ой, бли-ин! Нимагу-у-у! Капитан за тобой приехал!»

Свободных мест в машине было только два, и достались они, естественно, блатному и балерине. Самое непростительно заключалось в том, что мы даже не догадались попросить их оставить нам сигарет – так спешно они уехали. Дождь всё усиливался, костёр залило окончательно, а дрова безнадёжно промокли. Нас обоих колотило от холода мелкой дрожью, и я предложил Лосю, чтобы не замёрзнуть, как те креветки в наледи, хотя бы идти в сторону посёлка, чтобы как-то согреться. К тому же шанс встретить попутку всё ещё оставался.

Высокогорная морозилка для креветок

Здесь нужно пояснить, о каких креветках идёт речь. Дело было в марте 1984 года. Мы с друзьями очень любили охотиться на куропаток с дробовиком. Занятие несложное, благо этой дичи на Колыме – в избытке. Птица непуганая, и можно с подхода настрелять, сколько унесёшь. Очень богатым на куропаток считалось одно место, которое мы все называли просто «плато». Это около 25 километров от Кадыкчана, но на лыжах по следу «Бурана» туда можно было дойти достаточно легко за один день.

Обычно мы отправлялись туда часа в четыре дня в пятницу, приходили в зимовье, дрыхли до первых лучей солнца, потом шли охотиться. После заката топили буржуйку, варили шурпу и при свете свечи с удовольствием лакомились прозрачным наваристым бульоном и отварным мясом куропатки с картофелем и луком. А затем до полуночи травили байки, разомлев от жаркой печки. Проснувшись поутру, раздевались до пояса и умывались снегом. Потом пили чай и снова отправлялись на охоту. Да, охота пуще неволи, кто не пробовал – тому не объяснишь!

Однажды мой товарищ, который был на два года старше, рассказал, что поднимался с плато на ближайший пик и оттуда легко попал на наледь. Наледью на Колыме называют реликтовые ледники высоко в горах. Лёд в них толщиной достигает нескольких десятков метров, и именно наледи дают летом ручьи, питающие северные горные реки.

Стас Шимченко – заядлый охотник, и с малых лет ходил на куропаток один, без взрослых и даже без друзей. Характер такой. Ему с самим собой нескучно. И вот понесло же его в одиночку на плато… На самом деле двадцать пять километров для пеших прогулок в одиночестве по колымской тайге зимой – это очень далеко. Ну, такой вот он, этот Стас.

Так вот, что он там однажды нашёл! Часть ледника обрушилась, и на срезе гигантской льдины, как в стекле, можно было разглядеть вмёрзших в лёд «рачков», как Стас выразился. В очередной раз оказались мы в одном зимовье на плато втроём. Был с нами ещё один мой друг детства, Александр Давидович Зайцев. Я, вспомнив рассказ друга, попросил, чтобы он показал тех самых «рачков». И наутро в субботу мы отправились через перевал.

Попеременно сменяя друг друга, мы поднимались на вершину один за другим. Тот, кто шёл впереди, рубил туристическим топориком с обрезиненной рукоятью ступени в плотном слежавшемся насте. Подъём был очень труден и, как впоследствии оказалось, опасен: мы рисковали угодить под сход лавины.

Никогда не забуду чувств, которые переполнили душу, когда мы оказались на вершине! Такой красоты я, наверное, не видел более никогда! Панорама под ногами простиралась на десятки, а то и сотни километров! Синее-синее небо без единого облачка, слепящее солнце, искрящийся снег просто сводит с ума! Вдали – величественная гряда хребта Черского, далеко внизу – замёрзшие русла рек, и совсем рядом – наша цель – наледь!

Нужно хотя бы раз в жизни подняться на вершину высотой более километра над уровнем моря и своими глазами увидеть МИР! Ощущение счастья переполняет, грудь просто взрывается! Восторг такой, что уже начинаешь пугаться, как бы не перейти черту безумия от таких ярких эмоций!

Мы обнимались, как сумасшедшие. Хохотали и плакали. Это был такой душевный подъём – не передать словами! Но… времени мало. В марте на Колыме солнце встаёт совсем ненадолго. И мы устремились к пласту льда толщиной в несколько метров, сломавшемуся под собственным весом, как шоколадная плитка.

Стас уверенно подвёл нас к льдине, и мы оказались перед вертикальной ледяной стеной более двух метров высотой. В толще льда отчётливо были видны замёрзшие пузырьки воздуха, и вот… Да! Это же настоящие креветки в толще льда на горной вершине! Креветка, только маленькая!

– А вот ещё одна! – воскликнул Стас.

– Да их тут тьма тьмущая! – закричал Александр Давидович с «типичной» еврейской фамилией Зайцев.

Рис.5

Креветка криль. Фото находится в открытом доступе в сети Интернет

Несомненно, это были креветки. Точнее, их разновидность – криль. Я ловил таких на Чёрном море в Керчи и использовал в качестве наживки для рыбалки на бычка. Около полутора сантиметров «ростом» криль был заморожен во льду на высоте 1125 метров! Это морское создание! Но – как?! Как креветки могли оказаться высоко в горах, во льду, которому миллионы лет?!!!

Шура Зайцев умудрился даже вырубить кусок льда, в котором была заморожена одна креветочка. Лёд был прозрачен, как стекло, и можно было в деталях рассмотреть лапки и усики, пластинки хитинового покрова.

– Что, Шурик, хочешь сварить нам на ужин морепродукты? – не без ехидцы спросил Стас.

– Не… Домой отнесу. В морозилку положу. Это же научная сенсация, ты не понимаешь?

– Ну-ну! Академик выискался. Первооткрыва-а-атель, блин. Да пошлют тебя куда подальше, а то и в тюрягу запрут за попытку ввести в заблуждение советскую науку.

По возвращении в свою избушку мы долго и горячо спорили о том, как креветки могли оказаться на такой высоте, да ещё на огромном расстоянии от ближайшего побережья. Что до Охотского моря, что до Восточно-Сибирского – расстояние около тысячи километров. А если это было цунами, то какой же высоты должна была быть волна? Получается, около полутора тысяч метров!

Как Стас и предполагал, никто в посёлке даже слушать ничего не захотел о нашем «научном открытии». А кусок льда с креветкой Сашкина мама просто выбросила в форточку с пятого этажа.

С тех пор каждый раз, когда мне холодно и сыро, я вспоминаю тех креветок. Вот и сегодня мы идём в ночи, содрогаясь от порывов ветра, который нещадно лупит по лицам острыми, как иглы, ледяными брызгами дождя, а у меня перед мысленным взором – ОНИ. Хотя… Буквально полгода назад случилась со мной неприятная, но поучительная история, при воспоминании о которой во мне также всё сжимается от лютого холода.

Не ходи один на Колыме!

Это случилось в феврале на Сабагыле. Собирались с Кришной поохотиться, да подвёл меня друг – затемпературил, когда уже лыжи стояли в коридоре наготове. Звонит мне, говорит, мол, прости, не могу… Ну, а я что?

Рюкзак собран уже, одежда приготовлена… Решил идти в одиночку, рано поутру, а сегодня осталось только поскорее заснуть, чтобы хоть немного выспаться.

Накануне охоты мне всегда трудно уснуть. Воображение рисует яркие картины, посылает мощные импульсы по всему телу, и этот тонус не даёт расслабиться и отключиться. Встал рано, чтобы до рассвета добраться до русла замёрзшей речки Аркагала. Перехватив пару бутербродов с маслом и красной икрой, запив их большой кружкой чая с молоком, натягиваю поверх трико синий ватный полукомбинезон, такую же куртку, сую ноги в толстых шерстяных носках в неподшитые валенки, рюкзак за спину, широкие охотничьи лыжи в подмышки, и – вперёд.

Как планировали с Кришной, иду ставить петли на зайцев по Аркагале вниз до первого прорабства. Два километра до шахты, затем в сопку по дороге на «32 блок», где открытый угольный разрез. Мимо трёхметровых, освещённых изнутри электрическими лампочками букв, образующих на вершине сопки лозунг «Слава шахтёрам». Затем на юг, вниз по ручью, пересёк трассу Магадан – Усть-Нера, и ещё через пару километров – Аркагала.

Серый рассвет застал меня уже на льду реки. Воодушевило. Снега много, и тропы у зайцев натоптаны плотно, как асфальт. Троп – тьма тьмущая, выбирай – не хочу! Достаю из рюкзака связку петель из стальной проволоки, цепляю на пояс и лезу по кустам ставить на самых узких местах, где заяц гарантированно пойдёт и затянет удавку на шее или брюхе. Бывает, что и лапой попадает, но в таких неудачных случаях он просто отрывает лапу и уходит инвалидом. Острая проволока впивается в шкуру при рывках, когда зверь пытается высвободиться, и, словно пилой, перепиливает сустав.

Почти без остановок дошёл до длиннющего деревянного моста через Аркагалу. Это первое прорабство. Петель ещё целая куча, хоть и ставил их часто, не жалел. Не хочется домой, хоть убейте! А не прогуляться ли мне ещё несколько километров вниз по течению, до ручья Сабагыл, что у слияния Аркагалы и Эмтегея?

Правда, смеркается уже, ну и что! Облаков нет, луна будет яркая, проблем не возникнет. Да, вот ещё… Чувствую, как мороз крепчает. Ещё совсем недавно было около 20 градусов мороза, сейчас заметно холоднее, в воздухе появилась дымка вроде тумана. Это значит, что температура опустилась до минус сорока.

Закуриваю папироску и начинаю размышлять. Если что, поднимусь на скалу по верёвочной лестнице, там зимовье. Дрова всегда заготовлены, консервы, чай, посуда всегда есть. Каждый, кому доводится заночевать в таёжных зимовьях на Колыме, оставляет обязательно что-то из провианта и несколько охапок сырых дров. Это закон. Неписаный, но исполняется неукоснительно всеми. У меня за плечами ещё полтермоса чая, полбулки чёрного хлеба, шмат замёрзшего сала и банка тушёнки, покрытая смазкой и завёрнутая в давний номер газеты «Горняк Севера». Не пропаду.

К чёрной скале, на которой спрятана верёвочная лестница, пришёл, когда мороз уже ударил с такой силой, что лиственницы по всему лесу стали потрескивать. Луна яркая, аж глаза слепит, снег ещё искрится. Воздух, вырывающийся изо рта, мгновенно превращается в пар и даже звенит на морозе. В ватнике тепло, пока двигаешься, но стоит остановиться – сразу щупальца мороза проникают под одежду. Цепляю верёвку, на которой стальными крючками на изогнутых законцовках за отверстия к поясу зацеплены лыжи, хватаюсь за лестницу. Лестница – это громко сказано, на самом деле это толстый трос с завязанными узлами с шагом в 40 сантиметров. Ползу вверх, как скалолаз.

При определённой сноровке это совершенно несложно – как по лестнице подниматься. Пять метров по отвесной скале – и я в распадке ручья Сабагыл. Иначе со стороны Эмтегея сюда не попасть. Всё. Я дома: триста метров, и вот оно, зимовье. Избушка два метра на четыре и высотой метр восемьдесят, сколочена из среднего диаметра стволов лиственницы и засыпана дёрном вместе с крышей.

Зажигаю свечу. Вот дрова, всё в порядке, только до чего же холодно-то! Печка-буржуйка сварена из листовой стали толщиной около трёх миллиметров. Быстро растапливаю её, огонь неохотно, но всё ж занялся, загудел. Посидел на корточках, подождал, пока рассеется весь дым, скопившийся под потолком. Затем плотно затворил дверь в хижину и открыл ножом банку с тушёной говядиной.

Поставил на печку рядом с тушёнкой чифир-бак, полный кристаллов льда, которые нарастают за зиму под слоем осадочного снега у самой земли. Сижу, наслаждаюсь. Усталость во всём теле неимоверная. Пошло тепло от печки наконец. Скидываю тяжёлую куртку. Достаю из рюкзака хлеб, а он на ощупь – как камень. Замёрз, однако!

Открываю заслонку печи и жарю промёрзший чёрный хлеб на огне. Вкуснятина непередаваемая! Тушёнка – просто супер! Кто не пробовал советскую тушёнку из Гособоронрезерва, тот не поймёт. Ну, всё… Сыт, согрелся, чаю напился. Однако дровишек на всю ночь маловато будет, думаю. Придётся искать сухостой. Беру топор и снова на мороз.

Чёрт, ну где хоть одно сухое дерево?! За годы существования зимовья на Сабагыле путники вырубили всю сухую древесину в радиусе километра, наверное. Скачу, как кабарга, по глубокому снегу, вдруг вижу поваленный ствол лиственницы, присыпанный снегом почти полностью. Только ветки торчат. Пошевелил, постучал, вроде сухое.

Усталость и небрежность сделали своё чёрное дело. Вместо сухих дров я нарубил две охапки сырой, промёрзшей насквозь, заледеневшей лиственницы. «Пойдёт!!!» В зимовье уже настоящий рай! Жарко. Раздеваюсь, закидываю полную печь дров и решаю пока подождать, чтоб наверняка разгорелось. Откинулся на нары и….

Проснулся от ощущения опасности. Первое, что дошло – не слышно треска дров в печи. Вскакиваю и понимаю: руки у меня настолько окоченели, что совершенно меня не слушаются! Чужие пальцы… Не чувствую их вообще! Вдруг понимаю, что что-то ещё не так. На спине и ногах появились какие-то шишки. Твёрдые, идут вдоль спины, как струны. И тут до меня доходит, что это в щели между брёвен, из которых сооружены нары, надуло, и это отмороженные участки моего собственного мяса, а не шишки! Чёрт! Приплыли!

Хватаюсь ладонями за печку и не могу понять, холодная она или тёплая. Растираю кисти рук снегом, напряжённо, сосредоточенно, понимая, что только так я смогу спастись. Вот пальцы понемногу начинают шевелиться. Выгребаю потухшие поленья из печи и пихаю внутрь газету. Зажигаю спичку с десятой, наверное, попытки – настолько плохо слушаются пальцы. Наконец газета горит, кидаю сухие щепочки с пола хижины, не позволяю огню угаснуть. Несколько минут, и вот печь снова гудит. Сажусь верхом на печь и сижу в обнимку с трубой, пока не начинаю улавливать запах жареного мяса от ладоней.

Больше я уже спать не пытался. Ходил, приседал, пил жутко крепкий чай без сахара и курил дешёвый «Север». Часов в одиннадцать утра оделся, «взял в запас тепла от печки» и рванул к чёрной скале.

Домой добрался быстро, но уже после заката солнца. В марте оно уже поднимается над горизонтом, но день ещё слишком короткий. Вваливаюсь в коридор, гремя лыжами, развязываю ушанку и отдираю от бровей и ресниц лёд, намёрзший от дыхания на морозе. С пунцовым лицом, весь мокрый от пота, пропахший снегом и дымом, ступаю в зал. Кайф! Мама зовёт из кухни:

– Андрюша! Садись кушать, как раз всё готово.

– Не, мам! Попозже, дай отдышусь.

Валюсь на кровать в своей комнате, даже не сняв свитер. Лежу, уткнувшись носом в подушку, наслаждаюсь теплом и чувством безопасности в родном доме! Вдруг чувствую, что плечи мои вздрагивают, а из груди вырвался стон… Проклятие! Меня «отпустило». Только когда вырвался из лап смерти, разум дал волю эмоциям. Подушка намокла от слёз. Слышу, как мама вошла в комнату. Притворяюсь, что сплю. Слышу тяжёлый вздох и щелчок выключателя. Дверь закрылась… Лишь тонкая полоска света на полу. Закрылась дверь, а с нею закрылся день, который едва не стал для меня последним.

Поставить строку-пробел

То ли воспоминания так на меня подействовали, то ли на самом деле было очень холодно, но меня начала колотить крупная дрожь. Стук моих зубов вызывает смех у Лося. Подкалывает, мерзавец, а у самого-то вон как плечи вздрагивают…

Грейдер

Как же живот сводит судорогами от мучительного чувства голода. Холод… Голод… Тьфу! Как в кино про гражданскую войну. Теперь ноги перестают слушаться. На очередном подъёме по серпантину чувствую, что сил уже практически не осталось. В сердце заползает чувство беззащитности, осознание себя песчинкой в бескрайнем море тайги накрыло с головой вместе с опускающейся на землю мглой.

Когда за спиной уже было более двадцати километров, мы обнаружили на обочине неподвижный грейдер с выключенными фарами. В кабине – никого, поблизости – также. С внутренней мольбой в душе: «Ну пожалуйста! Пусть он будет не заперт!» – дёргаю ручку дверцы кабины, и – о чудо – не заперто!

Продрогшие до костей, мокрые, словно бездомные собаки, жмёмся с Лёхой на единственном тесном кресле водителя, обтянутом дерматином. Стёкла в кабине мгновенно запотели, и мы, прижавшись друг к дружке, начинаем понемногу согреваться. Снаружи уже бушует настоящий шторм, порывы которого изредка раскачивает кабину тяжёлой дорожной машины, а мы, придя в себя, задумали найти способ, как эту махину завести.

Перепробовали всё. Нашли металлический «грибок» включения массы, проверили, подключен ли аккумулятор – фига с маслом! Не реагирует. Впрочем, и так было ясно, что просто так никто бы не оставил грейдер вдали от жилья. Раз его бросили, значит, он неисправен.

Чтобы согреться, достаю из кармана мокрого рюкзака непромокаемый свёрток из плёнки, в которую упаковывают аммонит. В нём у меня минимальный «набор странника», какой имеет практически каждый, кто отправляется в тайгу. Перечень его составляет каждый самостоятельно, но есть в нём несколько предметов, которые непременно присутствуют в рюкзаке любого рыбака или охотника. Это:

– стеариновая свеча или упаковка сухого спирта;

– сухие спички с «черкашкой», упакованные в пузырёк из-под какой-либо аптечной настойки с завинчивающейся герметичной крышкой. Лучше всего для этого подходит пузырёк из-под витаминов, потому что у него достаточно широкое горлышко;

– пузырёк с йодом;

– перевязочный пакет либо просто упаковка со стерильным бинтом.

Стеариновая свеча нужна в странствиях вовсе не для того, чтобы освещать себе дорогу, как и сухой спирт, разумеется. Эти предметы незаменимы в случае, когда возникает ситуация, при которой разведение огня оказывается затруднительной задачей. Например, из-за влаги. Тут свеча выступает в той же роли, что и таблетки спирта. Отрезаешь кусочек, поджигаешь, и на нём устаиваешь маленький костёр. Это не бумага – не потухнет, не успев разжечь достаточный костёр, чтобы в нём устойчиво запылали непросохшие дрова.

А в тесной кабине грейдера свеча прекрасно справится с ролью обогревателя. Буквально двадцать минут, и мы сможем снять влажные куртки. А пока свеча горит…

Пришла мысль обследовать кабину на предмет наличия в ней следов живого человека. Собственно, искать в такой тесноте и негде вроде бы, но, заглянув за спинку сиденья, я обнаружил карман, и он был явно не пустой.

Кукума́рия

Запускаю в него руку с надеждой и мольбой, чтобы там были не только ключи и отвёртка с пассатижами… И снова у меня взрывается чувство, как у счастливчика, выигравшего в лотерею ДОСААФ автомобиль! А может, в моей ситуации я даже более счастлив? Какая же радость после нескольких дней диеты из отвара брусничных листьев держать в руках окаменевшую полбулки чёрного хлеба и банку кукума́рии!

Рис.6 – 2 варианта. Выбрать лучший для книги. Если подойдет качество, лучше тот, где в банке и без.

Кукумария. Фото находится в открытом доступе в сети Интернет

Никогда в жизни не думал, что буду счастлив сухарю и кукума́рии! Но это свершилось! И счастливее нас с Лосём в тот момент не было на свете людей! Никакие тысячи рублей, горы золота, тонны хрусталя, азербайджанские ковры, кассетные японские магнитофоны не в силах осчастливить своих обладателей и тысячной долей того счастья, которое мы ощутили, завладев всего-навсего банкой отвратительных консервов и окаменевшим хлебом!!! Водитель грейдера оказался такой зачётный пацык!