А. В. Шульга
Жила Жизни
– Что, глухой?
– Нет, не глухой, на танцах был.
Митрофан изучающе посмотрел на брата.
– Может ты какую-нибудь кралю присмотрел?
Кровь ударила в лицо Кузьме.
– Может и присмотрел, тебе то что?
Митрофан рассмеялся.
– Что , Кузька, женилка выросла ?
Кузьма промолчал, поставил лыжи к стене сарая, пошел в дом. Митрофан крикнул ему вслед:
– Не вздумай ее в дом тащить!
Кузьма через плечо бросил:
– Тебя не спрошу.
– Нам нищенки не нужны.
Кузьма хлопнул входной дверью. Митрофан сплюнул на снег, вслух проговорил:
– Женишок хренов, бати нет, он бы тебе показал любовь.
Митрофан поежился, пошел к деревянному туалету.
В лагерной столовой, пропахшей гнилой картошкой было до тошноты душно, но,
несмотря на это, столовая была забита битком. Голод толкал в столовую каждого и все ждали от нее чего – то нового, лучшей похлебки или хотя бы, несырой хлебной пайки. Осужденный Столеров, от роду сорока пяти лет, стоял в очереди в хлеборезку за своей пайкой хлеба. Ему было трудно дышать вдвойне: у него была открытая форма туберкулеза, и он понимал, что «Старая» рано или поздно придет за ним и очень скоро. Столеров отбыл уже половину своего срока – десять лет и все здесь, в пятой колонии. Он считался первоклассным вальщиком и мог положить дерево в любую сторону при любом ветре. Но туберкулез брал свое, у него становилось все меньше и меньше сил, и он уже еле-еле тянул со своей бригадой до нормы. Столеров взял свою пайку хлеба и его в этот момент обуял сильный приступ кашля. Его кто-то толкнул в спину, он не удержался на ногах и упал на колени, выронив хлеб, который сразу кто-то подобрал из пидерастов, и скрылся в толпе осужденных. Столеров хотел выкрикнуть в адрес петуха оскорбление, но кашель сковал горло, он даже не мог вдохнуть воздуха: в глазах потемнело и Столеров потерял сознание. Очнулся Столеров на койке в санчасти колонии. Рядом стояли еще три кровати, но на них никого не было, вокруг было тепло и чисто, в воздухе чувствовался запах хлора. Дверь в палату открылась и вошел начальник санчасти капитан Горошев, он же – единственный доктор на всю колонию, они со Столеровым были примерно одного возраста, да и жили, как знал по слухам Столеров, раньше в Москве. Горошев присел рядом со Столеровым на соседнюю кровать, спросил без особого энтузиазма, погладив свои пышные усы:
– Что, Столеров, отыгрался? Тубик тебя грызет основательно?
Столеров беспомощно согласился.
– Да, товарищ доктор, скоро копыта откину.
Столеров знал, что Горошев никогда не скрывал от зэков шансы того на жизнь и задав сейчас этот вопрос, Столеров, надеялся в глубине души, на хоть маленькое снисхождение со стороны медицины. Горошев усмехнулся в усы.
– Копыта ты пока не откинешь, Столеров, организм у тебя крепкий. Кем на воле был? Небось в цирке акробатом?
– Нет, учителем был, преподавал историю и географию.
– Из интеллигентов значит?
– Ага, как будто, только порой мне кажется, что это было не со мной. Жаль что не увижу, наверное, больше Москвы, сгнию здесь.
– Я, ведь тоже москвич, Столеров.
– Я в курсе, товарищ капитан.
Горошев удивился:
– Откуда знаешь?
– Мы ведь, товарищ капитан, живем в спичечной коробке, в зоне все про всех знают.
Горошев понимающе протянул:
– Ну-ну. Что ж, Столеров, постараюсь тебя немного подлечить, у меня есть барсучий жир, берег для исключительного случая, тебе пригодится.
Столеров безнадежно спросил:
– Может впустую все это? Что толку растягивать? Может вздернуться и все?
Горошев похлопал его по плечу, улыбнулся.
– Ты еще на свадьбе своих внуков попляшешь, есть у тебя дети?
Столеров отвел в сторону взгляд.
– Нет , доктор, мне не повезло, я свою единственную и ненаглядную вместе с любовничком пристукнул.
– Поэтому и здесь?
– Да.
– Что ж, в жизни всякое бывает, знай одно, землячок, в лес я тебя больше не пущу, поговорю с кумом, чтобы оставил тебя при лазарете санитаром, не возражаешь?
Столеров искренне обрадовался. Работать на кухне и в медсанчасти было мечтой каждого заключенного. Это считалось раем по сравнению с изнурительной работой лесоповала.
– Если все так и будет , товарищ доктор, то тогда я еще поживу.
Горошев поднялся со своего места прошел к двери, проговорил:
– Не переживай, увидишь еще столицу, скоро война кончится, глядишь, амнистия выйдет.
– Вашими бы устами доктор…..
Горошев закрыл за собой дверь. Столеров подумал, может следующий раз спросить его о Демидовых, ведь они как не как приходились ему родственниками: Евдокия ему была двоюродной сестрой, конечно он лично никогда не видел ее, а его отец встречался с этими родственниками еще сразу после гражданской войны, когда попал в эти места в качестве геологической экспедиции. Столеров подумал, все же с этими местами его что-то связывает серьезное, и неспроста он здесь, и он знал, что неспроста. Если он здесь, он обязательно воспользуется тем сокровищем, которое ему оставил отец. Евдокия попала сюда в эту глушь случайно, ее сюда притащил еще девчонкой ее муж Валерий, который вскружил молодой девушке голову в городе Перьми. Тогда шла гражданская война и Валерий оказался в Перьми, где служил в ВЧК, рядовым. После свадьбы он увез девушку с собой в тайгу, в свою деревню подымать советскую власть. Так девушка больше и не видела своих родственников, о ней Столеров знал только от отца, который переписывался с родителями бедной девушки. Мысли Столерова прервали тяжелые шаги в больничном коридоре, кто-то крикнул:
– Товарищ капитан, куда этого?
Голос Горошева торопливо проговорил:
– Несите в операционную! Что с ним? Крови как со свиньи.
Столеров узнал второго, говорившего, это был старшина Спиридонов, очень свирепый в колонии начальник караула, все святое было неприсуще ему. Он опять пробасил:
– Этот боров с этапа, его по дороге пырнули, видать блатной, лучше бы сразу завалили наглухую, теперь возись с этой падалью.
Дверь в палату открылась, вошел старшина Спиридонов, оскалил прокуренные желтые зубы.
– Ты что, Столеров, здесь разлегся, почему не в лесу?
Столеров кашлянул в кулак.
– Готовлюсь к праотцам, таварищ начальник.
– Я тебе ,скотина, не товарищ! Если подыхаешь, то давай быстрее, нечего тебе здесь пайку задаром жрать.
– Хорошо.
Спиридонов заводил сам себя.
– Что хорошо?
Столеров промолчал, он за десять лет изучил полностью нрав Спиридонова, если с ним поддерживать долго разговор, он обязательно придерется, и тогда дело плохо, забъет до потери сознания, а в его положении и вовсе убъет. Из коридора кто-то позвал, и Столеров облегчено вздохнул, когда Спиридонов вышел в коридор. И где- то на выходе из лазарета выкрикнул:
– Смерть фашистким оккупантам, смерть всем зычарам поганым, да здравствует вождь мирового проллетариата, товарищ Сталин!
Братья Демидовы уже одетые, с винтовками за спинами и лыжами вышли со двора. В этот момент их окликнул солдат, подбежавший со стороны колонии, тяжело дыша выкрикнул:
– Вас Брючков в штаб зовет!
Митрофан спросил:
– Что случилось? Мы на охоту, нам некогда.
Солдат восстанавливая дыхание, выдохнул.
– ЧП, трое зэков сбежало. Ваши мужики уже в штабе собрались.
Митрофан с Кузьмой оставили лыжи и оружие дома, и направились к штабу колонии. Начальство колонии всегда вызывали в штаб местных охотников Челдонов, когда кто-то из заключенных бежал в тайгу. Охотники знали лес и без проблем всегда находили беглецов, им всегда говорили одно, не обязательно беглецов возвращать в лагерь, достаточно подтверждения того, что беглецы мертвы. Чаще всего охотники, в подтверждение, приносили нагрудные знаки заключенных, бирки, чаще всего это происходило зимой, так как по тайге беглецов тащить обратно живыми тяжело. За эту работу, как правило, охотникам платили по несколько килограмов крупы, давали муку и тушенку, одну банку на человека. Митрофан и Кузьма уже через пять минут были в штабе, в кабинете начальника колонии Шляхтина. Действительно, все деревенские мужики уже были здесь и курили ядреный самосад, дым стоял коромыслом. Начальник колонии и начальник оперчасти сидели за столом, Брючков проговорил:
– Так, все в сборе, приступим. Короче говоря, мужики, побегушников трое, все они расконвоированные, этим и воспользовались: убили часового продовольственного склада, завладели его винтовкой, набрали продовольствия и ушли в бега, дело сами видите – опасное, они вооружены, будут наверняка отстреливаться, знаю что вы рискуете, но без вас мы не сможем обойтись.
Калистрат, старый, сухожилистый, бородатый Челдон спросил:
– Что даете?
Брючков посмотрел на Шляхтина, ответил:
– Даем каждому по десять килограммов перловой крупы, муки, по килограмму табака, литр водки на новый год, по две банки тушенки. Ну как мужики, беретесь?
За всех ответил Митрофан:
– По две пачки патронов, и , кажется, все будет ладно.
Вмешался Калистрат.
– Вас – то, птенцов, не берем.
Митрофан усмехнулся.
– Они, как я понял, ушли ночью, значит далеко, без нас с братом не управитесь.
– Убить ведь могут.
– Ну это мы еще посмотрим.
Брючков заключил:
– Хорошо, мужики, мы добавляем патроны, будьте осторожны. Живыми брать их не обязательно.
Когда все вышли из здания штаба на улицу, Кузьму окликнул опер Брючков:
– Кузьма, подойди на минуточку.
Кузьма подошел к оперу.
– Ну?
Брючков пытался улыбаться, но все-же Кузьма заметил в его глазах злость. Он грубо сказал:
– Если еще раз, Кузьма, я увижу тебя возле Маши Клюкиной, считай, что у тебя появятся проблемы, понял?
Кузьма махнул рукой, развернулся, не сказав ни слова, и пошел догонять мужиков.
ГЛАВА 4 .
Леонид Медведев по прозвищу «Лохматый» был уголовником со стажем. Из своих сорока лет – он двадцать провел в лагерях. Первый раз его привлекли еще в царские времена, но по чистой случайности его не посадили: у его единственной родственицы и матери, которая занималась в Казани проституцией, оказался знакомый адвокат из числа постоянных клиентов, он и смог вытащить мальчика из- за решетки, которого обвиняли в краже и драке. Через два года грянула революция 1917 года, в период которой, перед ним открылись умопомрачительные возможности всеобщей неразберихи: можно было грабить и даже убивать на всю катушку, но Казань для него казалась городком маленьким и он нераздумывая, еще через год двинулся покорять Петроград, где даже вступил в интернациональный полк имени Клары Цеткин. Под маркой красноармейца ему удалось провернуть несколько удачных дел, но произошло непредсказуемое: полк отправили на битву с белой контрой и ему опять повезло. За три дня до отправки полка на фронт, он заболел гнойной ангиной, которую в первую очередь приняли за брюшной тиф, который тогда начинал свирепствовать в Петрограде. Его положили в военный лазарет, через неделю, в котором, ему поправили здоровье. Удача преследовала молодого уголовника буквально по пятам: ему удалось в лазарете познакомиться с товарищем Коганом, который был командиром отряда народной милиции, и навещал в лазарете жену, больную тифом. Тому приглянулся здоровенный малый и он сразу, после выздоровления Лохматого, забрал его к себе. Вот тогда-то и началась у Лохматого жизнь как в сказке, теперь он мог грабить на полных правах молодой власти, под него попадали дантисты, бывшие банковские служащие, и все те, кто при старом режиме имел дело с деньгами или хороший гонорар. Одним словом, через месяц Лохматый стал заместителем Когана и его доверенным лицом по части конфискации у буржуев награбленного. Они неплохо делили награбленное на троих: Лохматый, Коган, и молодая власть народа. Тогда это устраивало молодую власть, так как она ничего не контролировала и довольствовалась тем, что ей представляли подобные камиссары народного фронта. Жаль для них обоих, что этот кураж все-таки продолжался недолго и на Когана донесли самому железному Феликсу. Брать Когана явился сам Лохматый, тогда он уже был в доме Когана на провах зятя. У Когана была семнадцатилетняя дочь Мария, которая буквально была помешана на революции и богатстве всех буржуев. Она даже не стала препятствовать Лохматому, в тот момент, когда Лохматый разрядил в Когана весь свой наган, мотивировав свой поступок тем, что Коган хотел бежать и оказал сопротивление. Через неделю после этих событий Лохматый сладко зажил в доме Когана с его очаровательной дочерью. Конечно было следствие в отношении и его, но ему все – же везло, ничего в отношение его доказать не удалось, и он с гордостью занял место своего тестя, но уже его отряду конфискацию запретили, железный Феликс прибрал все в свои руки. В милиции Лохматый проработал до тридцатого года и все же судьба отвела ему должное: в пьяном угаре он зарубил свою Марию топором, за что получил двадцать лет и конечно с конфискацией всего имущества. Так Лохматый оказался в тайге и, отсидев добрых четырнадцать лет, ушел наконец-то в бега, предварительно конечно, прихватив с собой двух своих корешей. Лохматый повернулся к Рогу, пыхтевшему за его спиной.
– Молодого пора пускать на колбасу.
Они оба покосились на Крысу, на молодого парня двадцати пяти лет, пришедшего недавно в лагерь с небольшим сроком. Он не знал , бедняга, что его взял Лохматый в качестве продовольствия. Рог посмотрел по сторонам, тяжело выдохнул.
– Через час стемнеет, потом его грохнем.
Отряд деревенских охотников, облачившись по всей форме для охоты, на лыжах двинулись за беглецами. Через полчаса поиска, отряд разделился на две группы по три человека. Одну группу возглавил Колистрат, он всегда выделялся из всех деревенских стариков рвением покомандовать, с ним ушли два старых охотника. Вторую группу взял на себя дед Пантелей, с ним ушли братья близнецы – Митрофан и Кузьма. Через несколько минут пути дед Пантелей указал молча, взмахом руки на две кривые лыжни, рядом с ними примятый снег, третий явно бежал рядом с лыжниками, верней пытался бежать, так как увязал в неглубоком снегу. Дед Пантелей изучив следы вслух высказал свою мысль:
– Сдается мне, что это наши гаврики. Быстро двигаются, сразу видно зажравшиеся зэки, расконвоированные, отличаются от тех, кто лес валит.
Кузьма заметил:
– Далеко , наверное, не ушли. Один без лыж.
Митрофан вставил свое мнение:
– У них было преимущество во времени – целая ночь.
Дед Пантелей заключил.
– К утру достанем, может ночью, кто знает, но судя по следу, пошли к Кваркушу.
Дед Пантелей двинулся по следу. Кузьма рядом с ним спросил :
– Деда Пантелей, а какой им резон идти к Кваркушу, там ведь река не замерзает – быстрая, горная?
Пантелей усмехнулся в седую бороду. Ответил вопросом:
– А ты сам подумай, ведь река горная.
Кузьма сразу догадался и ему стало стыдно, что он не сразу понял, почему беглые направились к Кваркушу, вслух произнес:
– Урал, горы, переход через перевал и их уже никто не достанет.
Объезжая толстую сосну Пантелей проговорил:
– Смышленый ты , Кузьма, учиться тебе надо. Могу добавить к этим побегушникам вот еще что, они идут именно туда, куда нужно, они знают дорогу, другие ведь по незнанию бежали всегда в сторону Коми, к ненцам, о которых слышали через десятое коромысло. А эти идут наверняка, мне даже интересно посмотреть на этих умников, хрен их раздери в десятом колене.
– Эту ведь дорогу знают только наши, деревенские.
– В том – то и дело, Кузьма, в этом весь мой интерес.
В разговор вмешался Митрофан:
– Что на этих выродков смотреть, деда Пантелей, на продовольственных складах они ошивались, их сам Шляхтин выкормил на свою голову. Что, ниразу их не замечал , деда Пантелей?
– Не в этом дело , сынок, видеть – то я их видел, мне узнать хочется, кто их надоумил идти к горам.
Кузьма резко остановился, поднял к верху руку, давая понять остальным, чтобы остановились и молчали, впереди, среди кустов и деревьев виднелась поляна. Был уже полдень и поляну заливали солнечные лучи, на поляне стояла Лосиха с Лосенком и аккуратно срывали своими большими зубами тонкие веточки молодой березы. Со стороны казалось, что мать Лосиха учит свое дитя как нужно есть побеги молодой березы. На солнце их рыжекоричневый цвет отливал золотом и слепил глаза. Все трое стояли как зачарованные, наблюдая за таким идеальным семейным обедом. Для охотников, повстречать Лося, было большой удачей. Спецально для этого деревенские мужики сбивались в артели и по несколько дней, отматывая по Тайге не один десяток километров в поисках корабля Тайги. Митрофан вскинул свой карабин и прицелился. В этот момент его движение заметил Кузьма и неожиданно ужаснулся от его затеи , в нем почему – то не сработал инстинкт охотника, хотя в другой ситуации он бы постарался пристрелить обоих лосей, так как это бы было большой добычей для всей семьи, о нем бы долго говорили мужики в деревне, но он поступил иначе. Напрягся весь, как пружина вытянулся во весь рост, чтобы дотянуться до брата и повалился на него в тот самый момент, когда тот собирался нажать на спусковой крючок. Оба брата повалились в снег, ружье Кузьмы перевернулось за спиной и он прикладом со всего маху ударил Митрофана в лоб, от чего тот чуть было не потерял сознание и пришел в бешенство вдвойне. Сразу перевернул Кузьму на спину и ударил кулаком брату в нос, и стал его лупить кулаками по лицу, приговаривая:
– Убью, Кузька, бесов сын. Убью, сучье отродье, сто хренов тебе в задницу !
Дед Пантелей вовремя подоспел Кузьме на выручку, Митрофан был в такой ярости, что действительно мог забить родного брата насмерть. Он дернул его за шиворот старого полушубка и со всей силы дернул Митрофана в сторону, тот отлетел в сторону, но наткнулся на свой карабин, который сразу взял в руки, поднялся на ноги и направил его на родного брата, который с трудом поднялся на ноги. Митрофан в гневе выкрикнул:
– Проси, сучонок, у брата прощение !
Кузьма сплюнул на снег большой сгусток крови, у него была разбита губа и нос, тяжело дыша он выговорил:
– Митрофан, ты что, я – же твой брат, я не буду просить у тебя прощения, я ни в чем не виноват перед тобой.
Митрофан выдохнул:
– Мне жаль тебя, сучонок !
И начал медленно нажимать на спусковой крючок. Его остановил сухой щелчок затвора. Митрофан резко перевел взгляд на деда Пантелея и увидел перед своими глазами темное, бездонное дуло карабина. Дед Пантелей проговорил:
– Эй, лихой малый, не балуй, это не повод для братоубийства, опомнись Митрофан! Пожалей мать, отца, ты что делаешь, антихрист?
С трудом давя в себе ярость и глубоко дыша от волнения, Митрофан проговорил:
– Он сам меня чуть не убил, он на меня первый накинулся. Вон смотри, лоб мне весь разбил, хочет взять надо мной верх. Не выйдет Кузьма, я все равно тебя сильней, и старше, хоть и на несколько минут.
Дед Пантелей понял гнев юного мальчика, ставшего не по годам зрелым мужчиной в делах и жизни.
– Митрофан, не горячись, ничего такого он не преследовал, он просто не дал тебе убить лосиху с лосенком.
– Это отдельный разговор, деда Пантелей.
– Нет , сынок, Кузьма захотел спасти этих животных, поэтому поступил так. Опусти карабин и помиритесь.
– Пусть сначала он скажет что хотел.
Кузьма усмехнулся разбитым лицом, нагнулся, взял в руки снег и приложил один комок к разбитому носу, другой – к разбитой нижней губе, ответил со смехом в голосе:
– Мне стало жалко лосей, Митрофан, ты мой брат и ничего плохого я против тебя не помышляю, будь кем хочешь.
– А зачем меня прикладом огрел ? Что , теперь, когда чего захочешь сделать будешь бить меня по голове, что под руку попадется ?
Кузьма выкинул в сторону окровавленный снег, кровь свернулась и перестала идти, он от души засмеялся, шутя выкрикнул:
– Точно , брательник, дрова буду колоть, поленом буду бить, бабу в соседней комнате топтать, тебя хреном колотить.
От заразительного смеха сперва начал хихикать, а затем и тоже рассмеялся Митрофан, опустил карабин, оперся на него и начал от хохота раскачиваться в разные стороны. Дед Пантелей убрал за спину свой карабин и тоже стал смеяться, приговаривая:
– Ой, сорванцы, ой дураки, ну вы и кренделя !
Митрофан заливаясь от смеха то и дело выкрикивал:
– А я тебя чуть было не пристрелил как лося, а он животных, оказывается , любит, бабу топтать….. меня хреном колотить……!
На что Кузьма тоже ухахатываясь, приговаривал:
– Точно топтать да колотить, ведь под рукой у меня ничего другого не будет при топтании.
Его приговаривания придавали всей компании еще большего смеха. Первым остановился от смеха Митрофан. Серьезно проговорил:
– Не держи на меня зла, брат.
Еще улыбающийся Кузьма ответил:
– На дураков не обижаюсь.
Митрофан на лыжах продвинулся к нему, замотал в разные стороны головой.
– Нет , Кузьма, ты меня прости, но мировая так не делается, батька наш учил нас помнишь чему ?
Лицо Кузьмы стало серьезным.
– Чему ?
Батя говорил:
– Если ты обидел напарника в тайге, то убей его или помирись, будешь мирится, дозволь ему отплатить тебе той-же монетой, так что брат бей мне по морде от всей души и не держи зла.
Кузьма опешил от такого предложения брата. Недоверчиво посмотрел ему в глаза. Митрофан выкрикнул:
– Бей!
Кузьма покосился на деда Пантелея , тот был ошарашен происходящим не меньше Кузьмы, в очередной раз Митрофан выкрикнул:
– Бей ! Или мы – враги на всю жизнь !
Кузьма закрыл глаза и ударил брата наотмашь под самый левый глаз. Митрофан упал на спину как скошенная тонкая березка. Кузьма открыл глаза, увидел всю эту картину: брат лежал на спине с закатанными к верху глазами. Кузьма разбитыми губами прошептал:
– Вот дурак, убил наверное.
Дед Пантелей опустился перед Митрофаном на колени, бросил ему в лицо снегу, успокоил Кузьму.
– От этого редко умирают, он парень здоровый, выживет.
В подтверждение его словам Митрофан облегченно выдохнул, пришел в себя, потряс головой по сторонам, улыбнулся, проговорил радостно:
– Молодец, брат, это по – нашему, по – Демидовски, чувствуется наша рука.
Все трое вновь рассмеялись, дед Пантелей с гордостью подумал:
– Молодцы все же наши русские мужики, крепкие, ничто не сломает нас, в этом – то и есть наша сила.
ГЛАВА 5
На весь деревенский клуб звучала русская плясовая, молодые девушки и вдовы отплясывали, не жалея валенок, в такт всем знакомой мелодии, которая перемешивалась со звуком каблучков офицеров и их жен, которых было здесь очень мало. Леонид Брючков стоял на улице и курил уже третью папиросу. Он специально отошел от окон клуба, чтобы его не было видно, он ждал. В деревне было тихо, лишь изредка лаяли собаки и монотонно, возле солдатской казармы, тарабанил танковый двигатель, вырабатывающий для запретной зоны электричество, которым пользовались солдаты в казарме, клуб, и офицерский барак. За своей спиной Брючков услышал женский смех, возбужденный женский голос проговорил:
– Гена, не надо здесь, придержи свой пыл, не ровен час, Паша появится.
Из окна клуба падал свет и Брючков увидел жену начальника лагеря Антонину и лейтенанта Ошейникова, Василия, прибывшего сюда для прохождения службы год назад. Его оставили в тылу по ранению, он служил в действующей армии и имел медаль за отвагу, которую ему и присвоили наверное по ранению, может из-за того, что он побывал на фронте и имел правительственную награду. Брючков его недолюбливал и можно сказать ненавидел, окрестив его для себя птенцом, так как Ошейников окончил ускоренные офицерские курсы где – то в Саратове. Брючков, по долгу своей оперативной службы, знал все про всех, начиная от начальника исправительно – трудового лагеря, кончая последним солдатом, сюда конечно входили и жены офицерского состава: их было всего семь и все они не отличались отменной биографией как, опять же окрестил их для себя Брючков. Все они были проститутками и заядлыми алкашками. Жену начальника лагеря, Антонину, он имел неоднократно, и почти всегда навещал ее днем, когда ее муж – Шляхтин Павел Петрович выезжал с проверкой на лесоповал, а выезжал он туда через каждые два дня. Ошейников был по уши влюблен в Антонину, и Брючков очень часто слушал, как Антонина смеется над его чувствами, издевается над этим сопляком лейтенантом – героем, по этому Брючков ненавидел Антонину еще больше, но пользовался ею, так как ощущал после близости с ней выше себя, чем начальник лагеря рогоносец. Появление этой влюбленной парочки не входило в его планы. Он бесцеремонно подошел к ним. На Антонине была накинута норковая длинная шуба, сшитая на заказ дедом Пантелеем, несмотря на мороз Ошейников форсил и всегда одевал в клуб шинель. Брючков проговорил:
– Вася, какая встреча, как делишки ? А кто это, а это вы, Антонина Васильевна? Что , вышли проветриться?
В планы Ошейникова тоже не входила встреча с Брючковым, которого для себя он считал Особистом и презирал, но все же побаивался, как и все в части и деревне. Но водочные пары и любовь к замужней женщине толкнули его на небольшой подвиг, он набрался смелости, проговорил:
– Ты, Брючков, не язви, мы действительно с Антониной Васильевной вышли подышать свежим воздухом, в клубе накурено.
От такой неожиданой дерзости Брючков на несколько секунд опешил, но железный дух его должности взял верх, он грубо пробасил:
– Вы что себе позволяете, лейтенант Ошейников? Как вы разговариваете со старшим по званию, под замок захотели?
В глазах героя войны мелькнул испуг, поперхнувшись он по – военному ответил:
– Виноват, товарищ капитан!
Удолетворенно Брючков проговорил:
– Когда переберете, не забывайте кто перед вами находится, в колонии ЧП, радуйтесь, что вы в наряде и отдыхаете, как полагается. Вы свободны, идите.
Ошейников повернулся на каблуках, под ним хрустнул снег, он скрылся в клубе. Антонина залилась смехом.
– Лёнечка не будь букой, зачем так пугать моих поклонников ?
Брючков усмехнулся.
– Сколько у вас их будет, столько я их буду пугать.
– Вы – ревнивый мужчина.
– Может быть, Антонина Васильевна.
Брючкову не хотелось разговаривать с этой похотливой самкой, он добавил:
– На улице становится холодно, пожалейте себя, простудитесь, заболеете чахоткой и у вас не останется ни одного поклонника.
Антонина одарила его кокетливой улыбкой, пошла к клубному крыльцу, повернулась через плечо, спросила:
– Ты заглянешь ко мне завтра?
Брючков твердо ответил:
– Нет.
Антонина удивилась.
– Почему?
– Сегодня доставили специальным этапом пятерых урок, мне нужно завтра с ними поработать, они одного проткнули по этапу. Ну ты знаешь, что у нас ЧП и твой муженек будет здесь, будем ждать результатов.
– Можно подумать , на тебе держится весь режим.
– Так оно и есть, дорогая Антонина, здесь все держится именно на мне.
Обиженно Антонина проговорила:
– Что ж, когда – то у меня не будет для тебя времени.
Антонина поежилась от мороза и торопливо вошла в клуб, где уже второй раз патефон выплескивал вальс. Брючков грубо проговорил тихо ей вслед:
– Шлюха.
Услышал хруст снега за спиной, резко повернулся и увидел ту долгожданную, ради которой пришлось выкурить не одну папиросу, поругаться с сослуживцем и любовницей. Ему навстречу шла Маша Пискова – внучка деда Пантелея, мастера на все руки. Маша, увидев Брючкова, приветливо улыбнулась, за последнее время между ними завязалась какая – то незаметная дружба. Брючков был приветлив всегда и галантный кавалер на танцах, бедная шестнадцатилетная девушка не понимала, что кроется за всем этим услужливым обращением. Маша спросила:
– А почему вы не на танцах ?
Брючков сделал самое убитое горем лицо. Маша сразу это заметила.
– У вас, Леонид Гердович, что-то произошло?
Брючков тяжело вздохнул.
– Да, дорогая Маша.
– Что, если не секрет?
Неожиданно для Маши, Брючков взял ее за руки, отвел от света глядя в лицо проговорил:
– Вы очень сильно хотите танцевать?
– Что случилось, Леонид Гердович?
Брючков тяжело дыша, спросил:
– Вы мне друг?
Не понимая что хочет от нее Брючков, девушка сказала:
– Конечно, мы друзья, вы меня пугаете, что произошло ?
Брючков был счаслив от того, что держит эту милую, непорочную, не по годам уже хорошо сформировавшуюся девушку. По его телу пробежала приятная дрожь, он мысленно представлял себе ее обнаженной в его объятиях. Дрожащим голосом Брючков ответил:
– Сегодня специальным этапом пришла почта.
– Да, я знаю, мы получили от папы с фронта письмо, у него все хорошо, пишет, что война скоро кончится.
– Я рад за тебя и твоих родных. Но видимо счастья не хватает на всех, до войны я жил в Ленинграде,мои родные…
Голос Брючкова осекся, он продолжил:
– Они все погибли во время блокады, сегодня я получил письмо от наших соседей, они подтвердили гибель моих стариков.
Маша чисто от сострадания обняла Брючкова за плечи, прижала к себе.
– Я понимаю вас, крепитесь!
Возбужденно дыша, он пролепетал ей на ухо.
– Милый мой друг, уделите мне внимание, не бросайте меня, побудьте со мной сегодня вечером.
Маша отстранила его с подозрением, спросила:
– Вы что имеете в виду? Я – порядочная девушка.
План Брючкова чуть было не провалился.
– Вы что Маша, я не думаю ни о чем плохом, я просто хотел пригласить вас к себе в комнату, я понимаю, может это выглядит вульгарно, но мы ведь будем там смотреть фотографии моих родителей, я немного выпью спирта, вас я угощу чаем. Вы – мне единственный друг и я надеялся, что вы разделите со мной мое горе.
Наивная деревенская девушка спросила:
– Вы хотите со мной вместе помянуть своих родителей?
Опытный в делах, чтобы цепляться за слова Брючков, сразу ухватился за единственную соломинку, чтобы затащить Машу к себе в комнату, эту соломинку девушка, по своей наивности протянула ему сама.
– Да, да, вы не оставите меня в моем горе?
Маша сдалась.
– Хорошо, только ненадолго.
До барака, где жили все офицеры со своими семьями, они дошли быстро. В маленькой комнате Брючкова было прибрано и уютно. Печь была натоплена и поэтому Маша сняла полушубок, который ей сшил дедушка из хорька. Брючков оказался внимательным хозяином , он поставил на печь чайник, а на стол водрузил плитку шоколада и комковой сахар, что было в этих местах большой дефицит. Шоколад Маша никогда не пробовала, она слышала о нем, ей рассказывали подруги, ей даже перед войной обещал купить шоколад отец, но так и не успел. Весной и летом дедушка менял сшитые за зиму меховые шапки и шубки на сахар соль, муку, порох, патроны, пули. Маша понимала, что эти вещи в жизни очень важные, поэтому никогда не заикалась о шоколаде. Брючков нарезал хлеба, открыл банку тушенки, намазал ее на куски хлеба, открыл бутылку спирта, поставил на стол два стакана, налил в них спирта грамов по сто. Достал три фотографии, на которых были уже пожилые мужчина и женщина, Брючков проговорил:
– Это и есть мои родители, помянем их.
– Я, никогда не пью, я ниразу не пила.
Брючков сделал обиженное лицо.
– Ну , это не по – русски, Маша. Пить – это элементарно. Выдыхаешь весь воздух из легких и пьешь, закусишь шоколадом или можно запить водой.