Андрей Троицкий
Заблудившиеся
После этих слов Пашкову пришлось оправдываться, доказывая: информации лично о Крыленко он вообще не имеет, тем более заведомо ложной информации, поэтому не может ее распространять. Крыленко закивал, улыбнулся загадочно, как китаец, и, судя по всему, не поверил ни единому моему Пашкова.
Наконец, Пашков произнес ту домашнюю заготовку, ради которой, собственно, и пришел. Он сказал, что, поскольку наша дискуссия не спор двух частных лиц на около литературную тему, а начата на газетных страницах, там должна быть и продолжена. Дело ведь касается не только одного Пашкова, а целого направления в литературе, – так заявил он с гордостью.
В то время Пашков не был чужд излишней самоуверенности, позже это прошло. Крыленко артистично сделал большие глаза и тут же согласился: «Да-да, эту полемику непременно надо продолжить, я сам в этом крайне заинтересован. И именно на газетных страницах». От неожиданности Пашков чуть со стула не грохнулся. Вот ведь как все просто, нужно было сразу сюда идти, а не околачивать пороги в Союзе.
Крыленко выдержал паузу и сообщил, что в отдел принимают рукописи объемом от пяти до пятидесяти машинописных страниц, и поинтересовался, нет ли с собой уже готового материала. Когда услышал «нет», казалось, очень огорчился, словно Пашков его серьезно подвел. «Итак, жду от вас рукописи», – подытожил он, поднялся из-за стола и распахнул дверь.
Пашков постоял в темном коридоре, удивленный результатом разговора. «Ходят тут всякие пидоры, потом вещи пропадают», – сказал за дверью Крыленко, обращаясь, видно, к тому малому за книгой, но ответа не было. Пашков потащился к выходу, понимая, что рукопись будет принята лишь для хранения в письменном столе Крыленко. Полежит-полежит, да и выкинут в корзину.
«И ты не плюнул ему в лицо? Ты не набил ему морду?» – спрашивала вечером Ольга со слезами в голосе. «Ты тряпка, половая тряпка, а не мужик», – сказала она и заплакала. «Как ты представляешь себе эту сцену? Я врываюсь в кабинет и бью Крыленко в ухо?» – оправдывался муж. «Для этого у тебя кишка тонка», – раньше она не позволяла себе подобный тон.
Дело закончилось самым естественным образом.
Пашков написал на нескольких страничках нечто вроде статьи в защиту своей книги, где начисто отмел все обвинения Крыленко. Своего злого гения он в редакции не застал. В составе творческой делегации, куда входили прозаики, поэты и композиторы, Крыленко отбыл в Сибирь. Где-то там построили новую электростанцию. Присутствие творческой интеллигенции на событиях такого рода почему-то считали уместным, даже нужным. Пришлось передать рукопись непосредственному начальнику Крыленко, заведующему отделом критики некоему Льву Вайзману.
Он нехотя, с ленцой послюнявил статью и резюмировал: «Значит, вы не принимаете ни грамма критики? – и ответил сам себе. – Не принимаю». Пашков сказал, что критика полезна, лишь когда справедлива, а статью «На обочине» он считает демагогией. Вайзман был достаточно умен и осторожен, чтобы не вступать в споры. Поэтому он сказал, что сам, по существу, ничего не решает. Он берет на себя труд ознакомить с материалом членов редколлегии. Решающее слово будет за ними. Разговор закончен.
Напоследок Вайзман посмотрел на Пашкова из-под своих кустистых черных бровей и сказал: «Вы, я вижу, еще молодой человек, а сумели создать себе репутацию весьма скандальную. О вас говорят разное. И не знаю, кому верить. Получается, как у Гоголя: то ли вы у кого-то украли пальто, то ли пальто украли у вас. О пальто я, конечно, в фигуральном смысле». Он ткнул пальцем в машинописные страницы: «Ни этого мы ждали от вас, совсем ни этого».
Пашков ушел, размышляя о том, что у большинства его знакомых молодых писателей не было опубликовано ни то, что книжки, ни единой строчки. По этой причине критики их существования просто не замечали. Конечно, слабое утешение. Спустя некоторое время Вайзман позвонил сам, сухо сообщил, что редколлегией материал единодушно отклонен и пожелал успехов, но не в эпистолярно склочном жанре, а в литературе с большой буквы.
Через два года Вайзмана уберут с его места заведующего отделом, не дав досидеть до пенсии совсем немного, а в его кресло пересядет перспективный, набирающий силу и очень нетерпеливый Крыленко. Много позднее Пашков встречал Вайзмана на Кузнецком мосту, где тот из-под полы торговал книгами. Пашков частенько околачивался на книжной толкучке. Помнится, Вайзман панически боялся милиции и возможного в случае задержания товарищеского суда по месту жительства. Потом он вдруг перестал появляться на Кузнецком, и больше о нем никто ничего не слышал.
Ольга Борисовна ушла от Пашкова примерно год спустя после того памятного разговора с Вайзманом в редакции. Позже она связала свою жизнь с подающим надежды режиссером, но и этот союз оказался недолговечен. В творческом плане режиссер не оправдал, ольгиных ожиданий. Вышедшую картину пустили вторым экраном, кинокритики сдержанно промолчали. Возможно, Ольга и нового мужа убеждала бороться за свое имя. Так или иначе, они скоро расстались. Ольга ревнива, а режиссер, судя по сплетням, был похотливый малый.
Она нашла свое счастье с отставным полковником, вдовцом, правда, для этого пришлось сломать об коленку свою натуру, навсегда проститься с тщеславными амбициями. Оказалось, что отставной полковник был самым удачным ее выбором. Ольга к тому времени очень устала от так называемых творческих личностей, желала спокойной и прочной жизни. Она заслужила душевный покой.
Когда Пашкова выслали из столицы, как тунеядца, она узнала его новый адрес, несколько присылала посылки с конфетами и папиросами.
* * *
Пашков достал из кармана и расправил на коленях ксерокопию статьи «На обочине». Перечитав несколько абзацев, он убрал бумагу в карман.
– Да, кондовый материальчик, – сказал Пашков. – А сколько было эмоций, сколько нервов. Трагедия.
– Знаете, почему я вытащил всю эту историю? – спросил Сайкин. – Нет? Просто, как я уже говорил, Крыленко владеет одним из лучших издательств, «Прометей-Европа» называется. Прекрасную продукцию выпускают, бумага, полиграфия, все на высоте. Да, Крыленко марку держит. Но прихоть судьбы такова, что сборник ваших рассказов, а впоследствии все остальные вещи, полное собрание сочинений, выйдут именно в издательстве «Прометей-Европа». Ну, как вам все это нравится? Я же говорил, что каждая история имеет свое продолжение. Иначе неинтересно.
Сайкин искренне радовался своему сюрпризу. Пашков выглядел слегка удивленным, и только. Он так и не научился быстро переваривать информацию.
– Занятно, занятно, – пробормотал Пашков себе под нос. – Мне кажется, вы сделали не лучший выбор.
– Лучший, в том-то все и дело, – Сайкин сиял, довольный сюрпризом. – Только представьте, Крыленко издает ваши книги. Да, жизнь – это роман, достойный пера большого автора, великого автора.
Пашков явно не разделял веселого настроения Сайкина. Еще раз окинув взглядом стеллажи с книгами, он снова высморкался.
Глава 5
Ночь Владимир Петрович Крыленко провел на кожаном диване в своем домашнем кабинете. Привыкнув работать допоздна, он засиделся за рукописью. В спальню не пошел, приняв легкое снотворное, заснул здесь же, укрывшись теплым клетчатым пледом, подложив под голову подушку-думку.
Его не потревожило позднее возвращение сына. Такое поведение сына давно стало нормой, и Владимир Петрович, одно время упорно настаивавший, чтобы сын приходил не позднее двенадцати часов ночи, смирился с поздними этими возвращениями и утешал себя, что сам когда-то был молодой и многое позволял себе в ту далекую пору. В конце концов, все это издержки возраста, пена на шампанском молодости, которая пошипит и быстро уляжется, – успокаивал себя Владимир Петрович. Но понимал, что эти утешения – лишь нехитрый самообман.
Сергей, сохранявший с отцом внешне приличные вежливые отношения, становился все менее управляемым и все более скрытным. О том, какую жизнь ведет сын в последнее время, старшему Крыленко оставалось только догадываться. А известные эпизоды биографии Сергея казались отцу настолько скандальными и постыдными, что долго думать о них было нестерпимо.
Иногда, в минуту горькой внутренней откровенности, он бегло окидывал прошедшие годы и сознавался себе, что, кроме больших и малых бед, Сергей почти ничего не привнес в жизнь отца. Надежды найти в сыне утешение и поддержку в старости, как ни больно себе в этом сознаться, пока не оправдались. Впрочем, не все потеряно.
Каких связей, каких денег стоило отцу замять уголовное дело, возбужденное против Сергея в Кисловодске, где тот одно время жил с матерью. Не мелочевка какая-то, серьезное дело.
На огромной даче одного из местных тузов, где несколько суток кряду гуляла компания «золотой молодежи», изнасиловали и убили несовершеннолетнюю девчонку. И поди докажи, что девчонка давала всем желающим по доброй воле, а убийство не что иное, как несчастный случай. На теле-то семнадцать колото-резаных ран.
Труп провалялся двое суток в ванной, пока компания, где главным заводилой считался Сергей, гуляла напропалую. Убитая оказалась бродяжкой без роду-племени, приехавшая в теплые края в поисках приключений. Такие девки, как мухи, слетаются на юг по первому теплу, вызывая раздражение жителей и властей. Это обстоятельство помогло вытащить Сергея, хотя главное дело, как всегда, сделали отцовские деньги.
И по сей день, задумавшись о той памятной попойке сына в Кисловодске, Владимир Петрович не признавался себе самому, что Сергей хоть как-то причастен к убийству этой бродяжки. Сын утверждал на следствии, что находился в полной отключке, а убитую ни разу в жизни не видел. Позднее, когда отец забрал его из изолятора временного содержания, слабого, беспомощного, долго приходившего в себя после оргии, Сергей и ему повторил, что решительно ничего не помнит.
Под тяжелым взглядом начальника городского следственного управления Владимир Петрович, попросивший об этом одолжении, читал протоколы допроса свидетелей и заключение судебного эксперта. Позже наиболее опасные бумаги превратились в пепел в металлической мусорной корзине. Крыленко читал, превозмогая себя, испытывая стыд и гадливость, думая, что напрасно попросил об этой услуге своего земляка. Лучше всего этого не знать, такая грязь.
Главное же, весь этот сброд, эти молодые подонки показали на следствии, что Сергей приехал на дачу в компании двух девиц, одной из которых и была убитая. Все дальнейшие события, воссозданные в протоколах, однозначно говорили о том, что Сергею можно предъявлять обвинение в умышленном убийстве. Но милиция не давила, там знали, дети каких родителей гуляли на даче, знали, что убитая была залетной проституткой. И вели дело, как надо.
Но и в Москве Сергей редко давал отцу спокойно заснуть. За хранение наркотиков он отсидел восемь дней в Бутырской тюрьме. Стараниями Владимира Петровича, пустившего в ход все свое влияние, дело замяли, обвинение Сергею даже не предъявили. Потом были дела попроще. Задержание при покупке на Черемушкинском рынке анаши у кавказцев, то же самое на Савеловском вокзале, где Сергей, уже совершенно обкурившийся, невменяемый, уговаривал какую-то темную личность продать ему несколько косяков за полцены, а потом полез с кулаками.
Седых волос стоило Владимиру Петровичу известие о женитьбе сына на больничной медсестре Лене. Эта особа, играя на слабостях сына, посмела втихаря оформить этот брак, поставив его, Крыленко, перед фактом. Сергей же просто решил, что наркотики обойдутся ему дешевле, если он женится на этой козе.
Владимир Петрович не обмолвился словом сыну о том, что знает о его женитьбе. Крыленко-старший отослал жену проверить дом в Кисловодске, благо, к таким поездкам она давно привыкла, чтобы жена, не дай Бог, не узнала об очередной авантюре Сергея. Сам Владимир Петрович тут же появился на пороге Лениной комнаты в загаженной коммунальной квартире. Легкое волнение не помешало ему твердо и очень доходчиво объяснить медсестре, что все ее расчеты заполучить обеспеченного мужа не оправдались. Если Лена станет упорствовать и не захочет по доброй воле расторгнуть брак с Сергеем, за хищение и сбыт наркотиков ее ждет тюрьма. Лена не верит ему на слово? Ладно, с обыском у нее будут уже через час и обязательно, непременно найдут что надо.
Эта ушлая медсестра, надо отдать ей должное, оценила ситуацию очень быстро, лишь повздыхала и слегка всплакнула. «Сергей пока студент, – сказал Крыленко. – Сперва он закончит университет и только потом подумает о женитьбе. Но, конечно, не на вас».
Владимир Петрович пообещал ей свою дружбу и протекцию в случае, если она навсегда забудет дорогу к Сергею. Крыленко оставил на туалетном столике скромную сумму и церемонно откланялся, пообещав дать денег еще после того, как все формальности будут улажены. Вечером он поговорил с сыном и забрал у него паспорт. Сергей выглядел слегка растерянным, но не более того, пробовал улыбаться, убеждая отца, что Лена – далеко не худший вариант.
Через пару дней Сергей получил свой паспорт назад. Он был чистым. Тем не менее, Лена окончательно не исчезла из жизни сына и семьи Крыленко. О ее существовании напоминали пустые ампулы амнапона или прамидола, использованные разовые шприцы, которые Владимир Петрович время от времени находил в самых неожиданных местах своей квартиры.
Крыленко снова посетил Лену, напомнил ей об их джентльменском соглашении и снова дал понять, что его прошлые угрозы не пустые слова. Лена разрыдалась, Владимир Петрович ушел, не оставив денег. «Что вы, дети, делаете с нами, родителями? Неужели всей нашей жизнью мы заслужили такое?» – обратился он к Лене в дверях и, спускаясь вниз к машине, думал о том, что на такую стерву патетика не действует, а денег, пожалуй, надо было дать.
Он сменил лечащего врача сына, найдя, по отзывам, чудо-доктора. Этот новый Илья Егорович, хотя и запрашивал чрезмерные гонорары, внушал Крыленко, не экономившему на здоровье сына, уважение. А насчет больших гонораров… В конце концов, даже приятно, когда человек знает себе цену.
Доктор стал появляться в их квартире довольно часто и отнесся к Сергею внимательно. Крыленко заметил, что сын прибавил в весе, а руки его дрожат уже не так сильно, как раньше. Иногда по утрам, а в это время Сергей спал особенно крепко, отец заходил в его комнату и внимательно разглядывал локтевые суставы и запястья сына. Свежих следов уколов, похожих на прыщи, не попадалось, и отец думал, что гонорар врачу, если так и дальше пойдет, можно бы и прибавить.
Владимир Петрович не хотел смотреть на сына как на человека пропащего, надеялся спасти его от недуга. Конечно, выздоровление скоро не придет, Крыленко-старший прожил жизнь и далеко не наивен, чтобы надеяться на полное скорое выздоровление. Но сейчас сын, по словам врача, чувствовал себя лучше, чем полгода назад, – а это уже кое-что.
Как бы то ни было, надо бороться за Сергея. На этом пути много трудностей, но нельзя отступать. Последний раз Илья Егорович, привычно поглаживая окладистую седеющую бороду, сказал, что состояние Сергея вполне приличное и, если удастся избежать эмоциональных перегрузок, стрессов, здоровье будет улучшаться и дальше. Врач все поглаживал бороду с глубокомысленным видом, словно собирался сказать что-то важное.
Владимир Петрович, знавший, что наркоманы живут, как правило, не более пяти-шести лет, напрямик спросил, сколько останется сыну в случае возможного рецидива. Но врач ушел от прямого ответа, заявив, что, дескать, многое зависит от тех препаратов, которые станет в случае срыва принимать Сергей. Надо же, «препаратов», нечего сказать, нашел слово. Отрава – вот название.
«В случае срыва желательны химически чистые и относительно слабые наркотики, а не суррогаты», – говорил врач и бесстрастно поглаживал бороду. Крыленко злился, этот бородач изрекал прописные истины, напуская на себя такой умный вид, будто выступал на ученом совете. «Вообще же, – заключил Илья Егорович, – в случае срыва амбулаторное лечение станет невозможным, Сергея придется поместить в стационар, но пугаться такого печального, на первый взгляд, итога не следует». Владимир Петрович подумал, что лучше уж скорая смерть сына, чем такой исход.
Он уже видел, как люди превращаются в животных, и не враг сыну, чтобы желать ему такого. Нет, никаких срывов допустить нельзя. Сергей отошел от края, его состояние значительно улучшилось, скоро он окончит университет, у парня большое будущее, которое он не разменяет на грязноватую мелочь сомнительных, более чем сомнительных, удовольствий. Только вот не мешало бы отцу лучше узнать приятелей Сергея.
Если товарищи сына по университету, ребята в основном из чиновничьего сословия, внушали некоторое доверие, то среди других, неизвестно откуда появившихся знакомых, попадались экземпляры еще те. Какие-то безлошадные люмпены, сопливые актеришки с замашками голливудских звезд с аскетическими фигурами и блуждающими в пространстве взглядами, художники, естественно, авангардисты, потому что ничего, кроме абстрактной пачкотни, и написать не могут, все как на подбор гоношистые, горластые.
Ничего в них нет, кроме неоправданных амбиций. Дешевка. Хорошо, что Сергей серьезно не увлекается этой скотской богемной жизнью. Пусть уж лучше играет в преферанс с однокурсниками и ходит по девкам. В картах Сереже вроде везет, и то ладно.
* * *
Иногда Владимир Петрович задумывался: почему сын, прожив почти четверть века на белом свете, до сих пор не имеет перед собой большой цели, той цели, которой бы стоило подчинить жизнь. Может быть, легкие деньги, безотказность родителей развратили парня, может, затяжная инфантильность – болезнь всего нынешнего молодого поколения? Владимир Петрович не мог найти однозначного ответа.
Казалось, о молодом поколении он способен написать книгу, целое исследование, но не в силах был ответить, почему его родной сын такой. Хорошо еще, мать, Ирина Андреевна, с ее слабым сердцем, по настоянию мужа проводившая большую часть года в Кисловодске, практически ничего не знала о своем сыне. Владимир Петрович давно уже взял все неприятные заботы семьи на свои плечи, как мог оберегал жену от жизненных бурь и серьезных потрясений. Впрочем, сама Ирина Андреевна, привыкшая к тепличной жизни, была слишком занята собой, чтобы посвятить много времени близким людям.
Окружившая себя приживалками, какими-то народными знахарями и самодеятельными портнихами, она жила в этом отгороженном от большого мира замкнутом душном пространстве и, казалось, была вполне счастлива. От мужа она отдалилась давно, и эта дистанция устраивала обоих супругов.
Иногда Владимир Петрович думал, что сыну необходимо чувствовать материнскую любовь и, возможно, следовало бы помочь их сближению. Но, поразмыслив, как следует, Крыленко-старший неизменно приходил к выводу, что мать и сын слишком разные люди, у них нет основы для духовной близости, каждый сам по себе и, кроме уз крови, их мало что роднит. Время, когда эта духовная близость могла возникнуть, упущено давно, теперь ничего не переменить и не вернуть. Пусть все остается, как есть.
Другое дело – отец, с ним Сергей просто не мог не считаться. И Владимир Петрович прекрасно сознавал, что сын, видя силу отца, его влияние, деньги, положение в обществе, на свой лад уважал его.
Это уважение сына льстило Крыленко-старшему и давало некоторую надежду, что со временем Сергей, взявшись за ум, наконец, поймет, что в жизни почем. Набьет на лбу достаточно шишек, чтобы навсегда расхотелось спотыкаться и падать, разбивая в кровь лицо, почувствует интерес к настоящему большому делу, которому отец посвятил ни много ни мало – жизнь.
И может статься, тогда сыну, образованному, позабывшему прежние пороки, сможет отец передать и связи свои, и деньги. Как знать. Эта надежда временами грела Владимира Петровича, но он не обольщался.
* * *
Почти каждый свой день Крыленко-старший начинал с мыслей о сыне.
Вот и сегодня он после ванной заглянул в комнату Сергея. С ночи не выветрился запах табака, видно, парень курил уже в постели. Владимир Петрович взял с журнального столика пепельницу с окурками, по привычке внимательно осмотрел руки сына, лежавшие поверх одеяла, и вышел, прикрыв за собою дверь. Он вытряхнул содержимое пепельницы в мусорное ведро и с некоторым беспокойством выглянул через окно во двор. Спортивная «Тойота» спокойно стояла на асфальтовой площадке перед подъездом, и Владимир Петрович сразу успокоился.
Позапрошлой ночью, уже под утро, какие-то хулиганы обрезком металлической трубы, тут же и брошенной, разбили заднее и два дверных стекла. Сквозь сон, особенно глубокий в предрассветные часы, Крыленко неясно слышал удары и звуки бьющегося стекла, но так и не проснулся. Хулиганы ничего не вытащили из машины, как ни странно, не тронули даже дорогую магнитолу.
По непонятной причине противоугонное устройство, абсолютно надежное, как уверяли специалисты, не сработало, и Крыленко узнал о случившемся от знакомого автомобилиста, поднявшегося к нему в квартиру утром и сообщившего новость. Выйдя на улицу, Крыленко увидел, стоящие рядом машины не тронули, покурочив лишь его одну. Проклиная все на свете, Владимир Петрович поехал на станцию техобслуживания к армянам, в считанные часы они отливали стекла всех форм и размеров.
По дороге он ругал себя за леность – «Тойота» не была застрахована. Армяне брали дорого, в валюте.
Услышав назначенную сумму, Крыленко слегка переменился в лице. «По моим сведениям, вы просили за боковое стекло по пятьдесят долларов», – только и сказал он. «Точно, раньше брали пятьдесят», – армянин не собирался торговаться. Крыленко знал, что такие стекла найти трудно, машину выпустили малой серией.
Владимир Петрович прошуршал в бумажнике деньгами и заплатил вперед. Армянин пересчитал деньги, показал ослепительно белые зубы и велел забрать машину уже завтра вечером, все будет готово. Когда Крыленко приехал на станцию за своей «тойотой», выяснилось, что из автомобиля бесследно исчезла магнитола, которую пощадили хулиганы. Спросить, как всегда, не с кого. Хозяин с ослепительными зубами тяжело помрачнел, позабыл русский язык и начал изъясняться бессмысленными междометиями. Крыленко, проклиная себя, что заплатил вперед, так и уехал ни с чем белый от ярости.
…Завтракая вареными всмятку яйцами, Владимир Петрович думал, что за последние полторы-две недели неприятности следуют безостановочно, ежедневно сменяя друг друга. Слава Богу, Сергей сейчас не доставляет лишних хлопот, их отношения, правда, ограничиваются выдачей сыну денег на карманные расходы, ну да это не беда, с сыном они сойдутся ближе, нужно только покончить с неотложными делами.
Зато обнаружилось, что неприятности может причинять Крыленко-старшему не только собственный сын. Последние дни досадные инциденты, как этот с машиной, поражали Владимира Петровича своей нелогичностью, полной бессмыслицей и, казалось, имели единственную цель – полностью лишить человека душевного покоя.
В офисе неизвестно куда исчезли папки с договорами, заключенными с различными смежными организациями. Эти папки, стоявшие на виду, на застекленных полках, пропали во время обеденного перерыва, когда в помещении никого не оказалось. Документов тут же хватились – стоило сотрудникам занять свои места, потребовались треклятые папки, но папок и след простыл. Обыскали все помещения, пошарили в столах: тщетно. Кому понадобились эти совершенно бесполезные для посторонних лиц папки – непонятно. Теперь на всю эту бумажную канитель уйдет уйма времени. Крыленко снова ругал себя, на этот раз за то, что стал излишне доверчив и не распорядился в свое время оставлять документы под замком.
Без всяких видимых причин домработница Людмила Павловна вдруг заявила, что уходит с места, и попросила ее рассчитать. Это оказалось полной неожиданностью для Крыленко. Людмила Павловна – прекрасная расчетливая хозяйка, обихоженная ее руками квартира Крыленко сверкала чистотой, а жульены или белая рыба в вине, приготовленные ею, приводили в восторг даже неисправимых гурманов.
«Люда, ты же проработала у нас почти четыре года. Я считал тебя чуть ли не членом семьи, думал, в наших отношениях деньги – не главное. Если дело только в этом, готов платить, сколько скажешь», – Крыленко был готов на все, лишь бы она осталась. «Я уже договорилась, поздно уже отказываться, – опустила глаза Людмила Павловна. – Там мне валютой платить будут». «Помешались вы все на этой валюте что ли», – выкрикнул Крыленко, выбегая из комнаты.
Людмила Павловна пошла за ним следом на кухню. Он думал пришла мириться, а она положила на стол ключи от квартиры. Крыленко дрожащими от волнения пальцами отсчитал деньги. Людмила Павловна, поджав губы, попрощалась, взяла со стола купюры и ушла, держа спину очень прямо. «Колода деревенская, валюту ей давай, – метался по квартире Владимир Петрович. – Всем валюту давай. На всем готовом жила, как в раю. Валюты ей, суке, не хватало».
Пока он найдет новую домработницу, квартира стараниями сына превратится в хлев.
Тщательно пережевывая вареное яйцо и бутерброд с маслом, Крыленко думал, что теперь, чего доброго, придется ходить по магазинам самому. Конечно, можно выписать обратно из Кисловодска жену, но она никогда не проявляла способностей хозяйки, откуда эти способности теперь возьмутся. Нет, выход один – срочно искать приличную домработницу с солидной рекомендацией.
Владимир Петрович, перед тем как пригубить чашку с жидким щадящим сердце кофе, снова выглянул во двор, на машину. Нервы… Они давали себя знать.
* * *
Когда же начались эти неприятности?
Да, Владимир Петрович хорошо помнил тот день. С утра он посадил жену, сопровождаемую очередной приживалкой, в мягкий вагон скорого поезда. Как только он прибыл в офис, строго в назначенное время порог его кабинета переступил некто Виктор Степанович Сайкин. Этот посетитель, настоятельно рекомендованный критиком Березиным, к мнению которого по старой памяти Крыленко прислушивался, произвел впечатление уверенного в себе бизнесмена новой волны, от литературы весьма и весьма далекого.
Твидовый пиджак спортивного кроя, не покупной, как отметил опытный Крыленко, шит у дорогого портного. Прекрасные брюки, цветастый, галстук. Владимир Петрович, любивший и умевший одеться, замечал и ценил это умение в других людях. «Да, солидный бизнесмен», – про себя отметил Крыленко.
Начинающие писатели так не одеваются. Внешним видом этого Сайкина Владимир Петрович был несколько удивлен. Правда, этого посетителя ему рекомендовали не только как начинающего прозаика, принесшего на высокий суд свой опус, но как довольно известного предпринимателя, бизнесмена с репутацией в деловых кругах. «Вообще-то настоящий бизнесмен не оставляет в своей жизни места писательскому труду. Или то, или другое – это аксиома», – думал Крыленко. Его богатый опыт, безошибочная интуиция не допускали совмещения большого бизнеса и литературы.
Видимо, критик Березин стареет, принял человека с деньгами, из шальной прихоти ставшего графоманом, за литератора. Он так и сказал в телефонном разговоре: «Володя, прошу тебя по дружбе, отнесись к нему очень внимательно. Я читал его прозу, это добротная литература. Виктор Степанович – очень серьезный литератор, своеобразный, со своим языком».
Крыленко опустил трубку раздраженным: только самородков со своим языком ему не хватало. Этот старый чудак Березин неисправим, думает, Крыленко не деньги делает, а только и ждет, когда очередной непризнанный гений принесет ему свой шедевр. Гении не знают дорогу в его офис, и делать им здесь нечего, никто их сюда не зовет. Пусть сперва сделают себе коммерческое имя. Где-нибудь на стороне. Но отказывать Березину он не стал, старый хрен еще мог пригодиться, с его мнением считались всякие высокопоставленные чинуши от литературы. Конечно, на чиновников Крыленко плевать хотел, сейчас не прежние времена, но все-таки, все-таки…
Этот Сайкин много улыбался, сыпал какими-то шутками, потом вдруг стал серьезным, щелкнул замками кейса, вытащил на свет сброшюрованную рукопись в сером переплете и положил на стол перед собой. Он заявил, что мечтает увидеть издателем своих скромных литературных опытов именно Крыленко, о котором много наслышан.
В этом месте Сайкин как-то двусмысленно криво заулыбался и вдруг подмигнул Владимиру Петровичу. Панибратские отношения с совершенно незнакомым бизнесменом, впервые переступившим порог его кабинета, показались в эту минуту просто невообразимой дикостью. Сайкин вертел рукопись и так и эдак, гладил серый переплет ладонью, листал страницы, но почему-то в руки Крыленко не давал.
Выдержав артистичную паузу, Сайкин сказал, что отобрал и принес на суд уважаемого Владимира Петровича наиболее интересные с его, автора, точки зрения, рассказы и хотел бы видеть эти рассказы изданными вместе, в твердом переплете на бумаге офсет номер один. Впрочем, качество бумаги не столь важно. Тираж можно для начала небольшой, тысяч пятьдесят.
Столь самоуверенные, даже наглые заявления Крыленко не доводилось слышать даже из уст литературных мэтров. Здесь, в его кабинете, даже именитые литераторы не диктовали своих условий, а находились в положении просителей, это считалось нормой человеческих отношений. Крыленко откашлялся и слегка осадил самоуверенного посетителя: «Как я понимаю, вопрос об издании вашей книги в издательстве „Прометей-Европа“ пока вообще не стоит. Я просто сделал любезность нашему общему знакомому, пообещал рассмотреть вашу рукопись – и все. На этом мои обязательства заканчиваются».
Крыленко наблюдал, как его гость сразу же умерил свой аппетит и завел пространный, совершенно бессмысленный разговор о нелегком писательском труде.
«Муки творчества – они ведь болезненны, – говорил он. – Рождение каждой вещи для меня не только нравственный труд, но и сомнения, бесконечные сомнения. Могу ли я сказать людям то, что они ждут от меня? Эта мысль, знаете ли, не дает покоя, не отступает». Сайкин сыпал эту словесную шелуху, а Крыленко время от времени благосклонно склонял голову, его не оставляло впечатление, что гость кривляется в свое удовольствие. Наконец, Владимир Петрович, наслушавшись пустых словесов Сайкина и слегка раздраженный манерами гостя держаться вызывающе, развязно, начал подводить черту под затянувшимся разговором.
Крыленко объявил, что с удовольствием прочитает вещи Сайкина и при следующей встрече выскажет свое мнение. Услышав эти слова, Сайкин поднялся с места и церемонно передал рукопись Крыленко. Полистав сброшюрованные страницы, Владимир Петрович добавил: «Вас рекомендовали мне как бизнесмена с именем. Творческие и деловые качества в человеке сочетаются редко, поэтому познакомиться с вами было интересно. Так вот, перейду на язык практический. Наше издательство, как правило, публикует известных зарубежных авторов. А что пользуется спросом – сами знаете. Тираж реализуем постоянным оптовым покупателям. Нет никакой уверенности, что они заинтересуются вашей прозой. Решительно никакой уверенности, – Владимир Петрович горестно развел руками. – И здесь я не в силах что-либо изменить. – Крыленко выдержал паузу. – Это обсуждению не подлежит».
