Андрей Тапчан
Туманный рассвет. Книга первая. Январь 2026-го
Глава 1
Нога проваливалась по колено в мягком, пушистом снегу, выпавшем за ночь. Жестяное корыто, привязанное к саням, как ледокол, прокладывало путь в рыхлой толще, оставляя за собой широкую плоскую колею с зернистыми, осыпающимися волнами. Утро было морозным и туманным, глаза не слепли в белой тишине, и Коча все-таки решился на рейд. Когда-то, в прошлой жизни, его звали Игорем, но здесь, в Заводской общине, он исполнял трудовую повинность по доставке дров и угля для печей, и Дед нарек его Кочегаром. Разумеется, глава общины мог его освободить от обязанности из-за ночного снегопада, но уж очень не хотелось оставаться весь день в душном подвале, пронизанном плачем и визгами детей, стонами и кашлем стариков, быть на побегушках у больных или беременных артельщиц, да и потом вдвойне отрабатывать выходной.
Сыпучий снег не скрипел при тяжелом шаге, однако шумно шуршал по борту корыта, в котором лежали топор, дерюга и погнутый лом. До заброшенной станции дорога была неблизкой, около получаса ходу налегке по ближнему пути. Это направление, исхоженное им десятки раз, хранило в себе при такой погоде множество неудобств в виде скрытых под снегом кочек, канав; тропа шла то между кустистыми холмами, то превращалась в неровную низину, загроможденную останками прежней цивилизации. И артельщик избрал обходной путь через узкую полосу леса на окраине владений общины. Зимой людям особенно не хватало еды, Дед почти все скудные запасы отдавал женщинам и детям, возможному их будущему и единственной надежде на демографический прогресс, поэтому Коча с умыслом свернул восточнее. В густой заснеженной чаще он надеялся подстрелить из рогатки несколько пичуг, в случае же неудачной охоты всегда существовала возможность полакомится подмерзшей рябиной и наломать для чайного взвара веток облепихи и калины.
Лесной клин, где общинники раньше добывали дрова, разрезала узкая полоса грунтовки, накатанной в прежние времена, а сейчас покрытой четвертью метра снега. Здесь царил сумрак, туман стоял гуще и ниже, а деревья угрюмо напряглись, изредка мягко роняя на землю увесистую горсть. Коча оглянулся назад: крыша общинного панельного дома, в которой люди занимали цоколь и первый этаж, отсюда уже не видна. Медленно двинулся дальше, накинув ремень саней на локтевой сгиб. В левой кисти зажата самодельная рогатка из тонкого стального прута, правая кисть свобода. Нижней губой прижаты к десне несколько мелких металлических шариков из раскуроченных подшипников, распространявших во рту привкус железа и ржавчины.
Позади, откуда он пришел, серое небо казалось светлее и приветливее на фоне густого сумрака леса, и как бы остерегало его вступать в мрачные дебри. Клочковатый туман скрывал ветки антенн окраинных домов. Прокладывая путь по почти свободной от деревьев и кустарников старой колее, он отметил, что снег испещрен следами местных обитателей: кроликов, лисиц, фазанов, полевок… За несколько лет вымирания человечества природа получила перезагрузку: зверье и пернатые расплодились даже в заброшенных городских парках и скверах, не говоря уже за лесополосы и чащобы; деревья, кусты и травы, вдыхая живительный воздух без угарного газа и ядовитых смол, быстрее тянулись к чистому небу и крепли…
Изредка с тяжелой пушистой ветки глухо падал снег. Тогда Коча замирал, осматривался: не крадется ли кто? За этим лесным клином закрепилась дурная слава. Пару лет назад, когда хищное зверье стало делить территорию и нагло забредать на окраины города в поисках поживы, здесь поселилось несколько выводков рысей, крупных, сильных, умных охотников. Дед предупреждал своих, что опасаться этого зверя нужно пуще волка, потому как рысь и в воде, и на дереве, и на земле побойчее любого промысловика с огненстрелом. И все же несколько общинников нашли здесь свою смерть в когтях и зубах новых поселенцев. Оттого и по дрова сюда никто из общины не забредал, предпочитая вырубать покинутые сады и безлюдные аллеи. Для кочегара же эта тропа была сколь опасной, столь и желаемой для охоты на птиц или на худой конец сбора зимних ягод. Да, он рисковал разделить судьбу несчастных охотников, однако это заботило его не сильнее, чем добыча угля или запеченная на костре сойка. После череды жутких продолжительных болезней, связанных с вирусом и его мутациями, погубившими мир, Игорь лишился страха смерти как такового. В его мозгу умерли атавистические переживания и мысли о неминуемой кончине, уступив место лишь беспристрастному инстинкту самосохранения. Метаясь в диком жару, в бреду, среди остывших и уже мумифицировавшихся в самых безумных позах близких, он сам неоднократно мог стать жертвой невиданной заразы и даже облегченно смирялся с этим, но судьба распорядилась иначе. Каждый раз, подавшись заражению снова и снова, он то временно терял зрение, то сморкался алой слизью или стонал от боли в груди время бережных вдохов… Из той неравной битвы он вышел победителем и…опустошенным, осиротевшим, лишенных многих чувств и эмоций. Очередные недуги теперь вязались к нему все слабее и протекали более щадяще и спокойнее. Когда он последний раз проваливался в давящий, душный омут бреда, его младшая сестренка Дашка хрипло всхлипывала у страшных свертков, в которых покоились высохшие тела родителей. Сил, чтобы вынести из квартиры трупы и подобающе похоронить, у 12 -летней девчонки не было, и она укутала останки родных в простыни…На секунду его пылающее тело остудил свежий поток воздуха; сквозняк проник в комнату вместе с двумя людьми в белом, облаченных в биозащиту. «Девчонку в госпиталь, – услышал он глухой, еле доносящийся из-под фильтрующей маски голос. – Пацан доходит. Оставляем пока… Тела в морг…Но попозже. Сейчас не до них. Им-то уж торопиться некуда». Очнувшись в кровавой коросте, Игорь первым делом восполнил водяной баланс, выпив около двух литров желтоватой воды из крана. Квартиры соседей по клетке одиноко и зловеще молчали, запах тлена и гниющих продуктов сковал атмосферу осиротевшего дома в стиле зомби-апокалипсиса. Почти сутки он потратил на то, чтобы вывезти тела родных на кладбище, уложив легкие, сухие мощи отца и матери вместе, хотя новых могил было подготовлено с излишком. В госпитале, где доживали свой век несколько десятков зараженных, он нашел сестру в списках поступивших двухнедельной давности, но ни среди живых, ни среди мертвых ее не обнаружил. В городском морге и на прилегающей к нему территорией, заваленной разлагающими телами, поиски, к счастью, не увенчались успехом. Домой добрался Игорь пешком, потому что отцовский автомобиль отказался заводиться, решив, видимо, что после смерти хозяина в нем пропала надобность. В надежде, что Дашка вернется, он караулил ее у подъезда, оставлял ей записи на стенах подъезда, на дверях квартир и гаражах. А затем в городе начали орудовать банды выживших, и Игорь стал высматривать ее из окна своей комнаты. Люди совсем исчезли с улиц, и он дни напролет пялился в квадратный проем, пожевывая остатки не испортившихся продуктов. Она не пришла. На пятые сутки после похорон родителей, выбив дверь, местные мародеры выгнали его из квартиры…
…Деревья совсем низко склонились над тропой; было темно, как в коротких зимних сумерках. Тащить пустые сани становилось все тяжелее: мешали кусты, с сухим звоном молотившие о железное дно, ноги и полозья саней цеплялись о корни, скрыты от глаз в сплошном белом покрове; деревья норовили проткнуть глаз костлявыми ветками или засыпать снегу за воротник. Коча присел на корточки. Пятиминутку он себе заработал.
В лесу текла своя, осторожная, тихая жизнь. Порхали с ветки на ветку пузатые снегири с поисках любимого лакомства, ласка, как меховая змея, сновала по норам и дуплам, выискивая обед. В самой чащобе сквозь дробный перестук дятла слышалось тяжелое сопение и треск сухостоя, сопровождающийся минутами затишья: кабан или зверь покрупнее прокладывали себе дорогу в снежных заносах.
Темное пятно крови слева от тропы Коча заметил благодаря лисице. Она крутилась поодаль, то проявлялась огненным пятном, то растворялась в тумане; хищница поводила влажным острым носом, трусливо пофыркивая и переминаясь на передних лапах. Если бы с деревьев на том месте, где лежал труп человека, нападало больше снега и прикрыло тело и кровь, то общинник прошел бы мимо всего в нескольких шагах.
С первого взгляда на бедолагу все стало понятно, как и то, что выйди охотник на полчаса позже, лежать бы на этом месте Коче. На заиндевевших стволах кленов, на шипастых ветвях облепихи, на взрыхленном следами борьбы (или пиршества) снегу – обильные красные крапины, будто кто раздавил гроздь переспелой рябины. Так била кровь из человеческой артерии, порванной мощными когтистыми лапами. Коча на всякий случай взял из корыта топор и, подступая к телу, всматривался в кусты. Он-то знал, что рысь не прыгнет сверху, все это байки для вечерних посиделок у печки. Взглядом он искал бордовые точки на белом фоне – возможно, зверь с запятнанными в крови мордой и лапами еще таится поблизости.
Видимо, крупная кошка напала из засады в одиночку от отчаянного голода, посчитав человека приемлимой добычей. А как умеет прыгать этот лесной охотник, Коча знал, к счастью, только из историй старых общинников. Видимо, цепкие лапы мгновенно вскрыли горло жертвы, а зубы довершили начатое. Лицо и горло мужчины были изглоданы так, что обнажились белесовато-розовые кости черепа и шейные позвонки. Охотник при жизни высоким ростом не отличался, был коренаст, русоволос. На нем была ладная песочного цвета телогрейка со слегка изжеванным воротом; окровавленный легкий бушлат коричневым комом лежал неподалеку. «А охотничек-то был не из бедных»,– усмехнулся Коча. И бушлат, и телогрейка перекочевали в корыто. Никаких мук совести или брезгливости. Хорошие вещи пригодятся живым, мертвым они уже ни к чему. Лишив труп верхней одежды, Коча только теперь увидел вспоротый живот жертвы, а когда потянулся за ремнем, почувствовал запах парного мяса, брошенного в выгребную яму. В полости, прогрызенной зверем, сворачивалась, застывая, кровь. Тело остыло совсем недавно. Если бы утренний рацион Кочи сегодня состоял из чего-то более изысканного, чем размоченный в кипятке сухарик, тогда б существовало серьезное опасение расстаться с завтраком, но пустой желудок лишь брезгливо заурчал, сокращаясь, и он достаточно легко подавил неприятные позывы в пищеводе. Несколько минут Игорь уныло и с сожалением смотрел на останки погибшего. «Что чувствовал, когда понял, что – конец? О чем он думал и как он умирал?»
Мужчина был не из их общины, это очевидно. Вроде не из простаков, а так глупо нарваться на самца. Рысь, вероятнее всего, воспользовалась туманом и ранним утренним часом. Это зверь всегда нападает неожиданно, умея мастерски маскироваться и терпеливо выжидать. Обладая отличным оружием, охотник даже не успел им воспользоваться, чтобы дать достойный отпор хищнику…
У Игоря была слабость. Он питал ее к тому, чем пока еще не мог обладать – к оружию. В общине было несколько худых охотничьих ружьишек с мизером припасов, и те Дед старался держать при себе, выдавая охотникам и караульным в случае крайней необходимости. А теперь он располагал сразу двумя трофейными огнестрелами. Из плоского поясного чехла Игорь извлек аккуратный блестящий пистолет, снял рукавицы, чтобы кожей ощутить тяжесть и холод стали. Оружие, распространяя умопомрачительный запах смазки и железа, приятно и удобно легло в ладонь. Помимо воли, Игорь улыбнулся своим мыслям, подумав о той силе, которой его наделило с этого момента оружие убийства, творение неизвестных мастеров, и только сейчас понял, что еще бессознательно перекатывает во рту ржавые шарики, сразу же показавшимися жалкими и ненужными. Еще он подумал о том почете, который приобретет в среде общинников, и конечно, о Деде. Комендант называл себя объективным и справедливым властителем, однако из всего найденного и принесенного в общину самое лучшее оставлял себе по праву старшего; у вождя заводовцев хранился весь запас найденного табака, выменянного у карьеровцев алкоголя, книг и прочих ценностей. Без сомнения, Дед наложит лапу и на сокровища Кочи. «Хрена тебе лысого, а не ствол»,– со спокойной яростью подумал Игорь и бережно опустил кобуру во внутренний карман своей штопанной телогрейки. Ватные штаны и носки погибшего он трогать не стал: такого добра в общине хватало, но вот, нагнувшись за ботинками, краем глаза зацепил в поле зрения яркое пятно. Небольшой брезентовый рюкзак оранжевой расцветки, достаточно тяжелый, с кожаными лямками и полудесятком наружных клапанов. В рюкзаке гулко звякнуло металлом. Кадык общинника судорожно дернулся: так могли стучать друг о друга только жестяные консервные банки. Понимая, что в данное время в этом месте он, склонившись над мертвецом, представляет не худшую мишень для четвероногих охотников, привлеченных запахом крови, Игорь второпях бросил находку в сани. В нескольких шагах от тела в утоптанном снегу рядом с брошенными снегоступами Коча увидел его. Не дыша, он потащил к себе брезентовый ремень охотничьего нарезного карабина. На темном ореховом ложе с сожалением заметил несколько косых глубоких царапин – отметин когтей хищника-убийцы. Карабин послушно лег на локтевой сгиб левой руки: удобный, легкий, гладкий. Полированное дерево, пропитанное маслом, тускло лоснилось в сумраке. Игорь опомнился: оказывается, все это время он не дышал от восхищения. Растерзанное тело в лесу и цель рейда были мгновенно забыты. Счастливый взгляд блуждал по плавным линиям оружия. «Ну и придурок! Сам себе завидую! Вот это машинка-а-а....»
В коробчатом магазине в два ряда плотно уложены желтые патроны с острыми пулями. Затвор ходит плавно и тихо. Игорь никак не мог отделаться от головокружительного счастливого состояния. Он потерялся во времени и пространстве, а между тем поднявшийся ветерок, осыпающий снег с деревьев, разогнал и туман. Стало холоднее, и это привело общинника в чувство. Обмотав оружие одеждой убитого, чтобы не гремело о борта, Игорь направил в корыто и снегоступы. Он старался извлечь как можно больше пользы из страшной находки, чтобы откупиться от коменданта всем этим барахлом и оставить себе карабин. Хотя, если трезво смотреть на ситуацию и прекрасно знать нрав главного, надеяться не на что. Такой лакомый кусочек Дед безапелляционно прикарманит. Ну, даст пару выходных в виде премии. Либо лишнюю пайку картошки , а может и сахару стакан. Но на это все. Знай, мол, Коча, свое место. Кесарю – кесарево, а Деду – дедово..
Думалось об этом легко, так как община и Дед были далеко, за лесом и снежной пеленой, а ему, кочегару, еще предстояло заполнить углем сани и вернуться назад…И все-таки буквально из ниоткуда, на пустом месте, взялась неприязнь, смешанная с тихим гневом от несправедливости его положения. Его, самого главного добытчика тепла в общине, отправлять одного и без оружия к черту на кулички по опасному пути! Когда сам сидит в теплом подвале, греется его, Кочиным, углем и жрет то, что притаранят искатели из вылазок. Подогревая в себе протест, общинник еще несколько десятков шагов протащил сани; впереди показалось светлое пятно неба – конец лесного клина. В мягких трофейных ботинках, подбитых изнутри овечьей шерстью, было так необычно тепло и удобно, что ходок захотел спать. Давно не испытывал такого обволакивающего, спокойного уюта. Злость на Деда не прошла. Чтобы при разделе находок на благо общины не жалеть потом об упущенном моменте, Коча вскрыл клапан найденного рюкзака. Банку с сельдью он трогать не стал – после соленого потянет на воду. Распотрошив увесистую банку с вытравленной коровьей головой на крышке, он стал есть мерзлое мясо. Дикий аппетит обрушился на него как тайфун, сметая на своем пути остатки трезвой совестливости. Так много жирного мяса он не ел, пожалуй…года-два три? Помнилось, как с началом вымирания человечества оставленные магазины и пищевые склады ломились от продуктов, и тогда только самые догадливые и запасливые из оставшихся в живых набирали впрок. Почти никто не трогал деньги из касс, довольствуясь ювелиркой: золото с камушками в смутные времена понадежнее никчемных бумажек будут. Брали еду, сигареты и алкоголь. Аптеки разоряли на предмет противовирусных и антисептиков в первую очередь. Игорь смутно помнил начало эпидемии, потому как сам боролся со смертью, сгорая заживо сначала в госпитальном отсеке для инфицированных, то есть попросту смертников…а затем в своей квартире, куда его вернули подыхать, освободив койко-место. А когда очнулся и смог мало-мальски двигаться, в разграбленных торговых точках оставались лишь сломанная мебель и соколки разбитых зачем-то витрин…
Он дико, чуть ли не рыча от удовольствия, хватал кусок, подогревал мерзлый жир нёбом, и тот тугой теплой волной скатывался в пищевод; Коча старался в эту минуту не думать о плачущих недоедающих детях общины, неубедительно успокаивая себя в том, что он – добытчик тепла, а значит, и жизни для всех них, что ему – нужнее…Тушеное мясо, упавшее в изголодавшийся желудок, еще больше усилило сонливость. В кои-то веки Коча победил вечный голод, разъедающий нутро. В рюкзаке нашлась маленькая синяя коробочка из картона, на которой изображалась то ли падающая, то ли стремительно летящая красная звезда. Под крышкой картонки, как бревна, на лесопилке, ровно сложены желтые цилиндрики сигаретных фильтров. Дед точно обрадуется. Игорь снова невесело усмехнулся про себя: выходит, его незапланированный рейд принес коменданту одни дивиденды…
А еще он думал (после сытного обеда, как водится, тянет пофилософствовать) о том, что Дед вел во многом неправильную политику, в частности, пополнения ресурсов. Зная о приближении зимы, артель не подготовилась к зимним холодам, имея в своем активе немало крепких рук. Наброситься бы скопом на заводскую аллею да за день вырубить все липы, клены и каштаны, и пусть поленья сохнут до холодов. А уголь…Пока бог хранил от случайного взгляда заводское месторождение, где отоваривался Коча, но стоит только кому-нибудь наткнуться на вагоны с углем, оставленные на рельсах завода до эпидемии, выметут вмиг… «А мы тут с корытцами играемся»,– беззлобно думал он. После еды на него напало благодушие и спокойствие. Абсолютно не хотелось рыться в снегу, скалывая мерзлый уголь в емкость и тяжело нагруженным медленно плестись назад. Глядя на трофеи в корыте, Коча прикинул, что Дед за такую добычу мог бы выписать недельную амнистию от повинности или хотя бы дать еще пару-тройку человек, чтобы обеспечить топливом артель до весны…
… Вагоны стояли сонными мастодонтами, скрывая в своих стальных недрах черное богатство – жизни артельщиков в суровые зимы. Снег у вагонов с углем по правому борту был нетронут, если не считать витиеватые, узорчатые цепочки полевок. Небо продолжало хмуриться, угрожая очередным снегопадом; было около полудня, а в корыте пусто. В иное время это обстоятельство удручало бы кочегара, но только не сегодня. Поэтому, превозмогая лень, он полез на вагон. Пальцы в дырявых рукавицах клеились к металлу, приходилось отрывать с треском, оставляя на мерзлом железе гнилую ткань. Подумав о ломе, Коча передернулся – придется голыми руками крошить слежавшийся антрацит и укладывать в сани. Трофейные перчатки жалко для такого грязного дела…
Четыре года назад, будучи изгнанным из семейной квартиры кучкой мародеров, Игорь укрылся здесь, в разграбленных цехах карьероуправления. Уже тогда он понял, что одному выжить будет трудновато, и решил податься к заводским, притащив им на веревке жестяное корыто с углем в качестве платы за вселение. С тех самых пор он и то самое корыто стали неразлучны; Коча получил кров, общество, паёк и должность.
В вагоне творилось что-то небывалое: пласт снега, покрывавший слой угля, был убран, а сам уголь самым варварским и нещадным образом украден. Коча смотрел на грязное ржавое дно вагона со слезами на глазах. В левом борте вагона прорезана дыра, края этого входного отверстия захватаны черными следами пальцев. Груз следующего вагона был нетронут, но по левой стороне от железной дороги собраны все мало-мальские кучи угольной пыли, что таились под снегом в ожидании его, Кочи!
Это был страшный удар. На их уголь посягнула какая-то из местных артелей, и, как и положено, забила им свои закрома. Этот вагон – а он последний – будет следующим. Хотя становится непонятно, кто и куда смог в такое короткое время перетащить тонн шестьдесят ценного груза. И главное, вагон дочищали уже сегодня, судя по убранному снегу, значит…
Над трубой административного здания карьероуправления, стоящего в сотне шагов по левую руку, подрагивал воздух. Слой снега на кровле возле трубы истаял, обнажив серые оцинкованные листы, решетчатые окна обоих этажей кирпичного здания «запотели». От вагона к зданию тянулась широкая извилистая тропа, усыпанная черной пылью и россыпью угольных камней. «Вот где мой уголь», – досадливо констатировал Игорь и подумал, что нужно со всех ног лететь к Деду с докладом, пока последний вагон еще целехонек. Вряд ли у карьеровцев тут мало народу, иначе так быстро они бы не очистили вагон, так что отбить мирным путем топливо вряд ли получится. Ну а там как Дед решит: погубить ли нескольких бойцов ради десяти лет тепла и комфорта в общине, но это при удачном исходе, либо оставить все как есть и попытаться прибрать к рукам оставшееся топливо.
Вдруг в прорези вагона показался оружейный ствол, нацеленный на Кочу, затем голова самого стрелка в лыжном шлеме и очках.
– Спускайся. Давай без глупостей. Разговор есть, – спокойный и уверенный голос без намека на просьбу. Только приказ слышался в требовании человека внизу.
Коча без раздумий прыгнул по другую сторону борта, где в санях лежал десятизарядный автоматический трофей – ответ наглому малому по ту сторону борта. Поднимаясь с колен, он ощутил на лбу агрессивное холодное давление металла: второй ждал его внизу. Под вагоном, пыхтя и матерясь, пролез первый стрелок. Он сходу приложил Кочу прикладом в живот, определяя всю серьезность намерений поговорить. Небольно и несильно: кочегар успел напрячься, да и телогрейка погасила удар. Но он для вида согнулся, кашлянул, сплюнул. Затем медленно выпрямился. Нееет. Это не карьеровцы. Отлично экипированы, вооружены, лица сытые, движения резкие и точные. Шмот сродни тем, что он снял с мертвеца в лесу…Пока один спутывал руки за спиной, второй деловито оглядел содержимое саней.
– Так вот ты какой, расхититель социалистической собственности, – говорил он беззлобно и весело. – Ну шагай, потрещим в теплушке.
Они обошли вагоны и направились к административному зданию. Первый прихватил трофейный скарб из саней, второй услужливо раскрыл тяжелую стальную дверь, сочащуюся изнутри здания влагой. В просторном помещении лицо сразу обдало горячим воздухом, в нос ударил запах угарного газа, сырой ветоши и распаренных человеческих тел. Здесь было душно. В дальнем углу, где стояла свежевыложенная кирпичная печь, пышущая жаром, лежала груда угля. Снег и лед, растаяв в тепле, образовали грязные лужи на бетонном полу. У печи, у стен, в проходах расположились люди. Мрачные, грязные и напряженные лица, исподлобья смотрящие на вошедших. Черные руки этих бедолаг – мужиков, женщин и подростков, – красноречиво говорили, кто избавил вагон от шестидесятитонного груза. Теперь они грелись в корпусе под присмотром пары вооруженных ребят, точных копий тех, кто конвоировал Кочу. Он вдруг осознал, что со времен эпидемии никогда не видел такого скопления народа в одном месте. Мелкие, малочисленные артели и общины ютились по подвалам и цокольным этажам города и окрестностей, практически не вступая в торговые отношения друг с другом. Судя по наличию вооруженной охраны, эти люди здесь собрались не по своей воле, а после выполнения трудной работы им дали время и место погреться у огня…
Первый конвоир Кочи кивнул одному из охранников:
– Змей, зови главного. Гостя привели.
В фойе бывшей администрации карьероуправления было тихо, только уголь потрескивал в печи. Люди молчали, устремив воспаленные глаза на вошедших. «Да, здесь очень тепло. И почему Дед не разместил общину тут? И уголь под боком, и места много»,– подумал Коча, глядя на груду топлива у печи. «Интересно, а куда они дели остальной ?» -не оставляло в покое хозяйственное скупердяйство.
На лестничном пролете показались двое; охранник молча занял свое место, а вновь прибывший, русобородый, холеный мужчина, с порядочным излишком лишнего веса, без очков и шлема, видимо, только что выдернутый из объятий отдыха, судя по помятой, недовольной физиономии, в сорочке и штанах болотного цвета, предстал перед Кочей, с интересом глядя на него сверху вниз. Потом кивнул на конвоира:
–Почему руки связаны?
–Он вооружен был, Матвей. Вот что при нем нашли. А повязали его на вагоне с углем..
Бородатый Матвей бегло скользнул взглядом по добыче Кочи. При виде разодранной трофейной одежды его густые брови взметнулись вверх. Он брезгливо поскреб ногтем окровавленный рукав бушлата:
–Это же Гены Дикого шмот..– И обращаясь к Коче, спросил :
–За что ты его, тварь?
Пока тот обдумывал происходящее, Матвей схватил Кочу за лицо, сдавил. Его пальцы, мягкие, слабые, без мозолей и царапин, пахли табаком и какой-то едой.
–Отвечай, ублюдина, когда тебя спрашивают, – зло цедил бородач, но пленник не понимал, что от него хотят.
–Постой, Матвей,– второй, более рассудительный и спокойный конвоир, Шатун, вывел Матвея из фойе под лестничный пролет и понизил голос. – У него в санях лом и топор нашли, без следов крови. Огнестрел только трофейный, но не стреляный.
–А это как ты объяснишь? – Матвей рванул тесемку рюкзака, забитого провизией. – Это же пайка Дикого, щас продснаба позову, он подтвердит, что утром выдавал лично ему…
– Да ты на него посмотри! – не сдавался Шатун. – Одежда чистая, обувь....твою мать! На нем же ботинки Гены…
Матвей окончательно проснулся. Скривив Шатуну мину, означавшую, видимо «Ну, а я о чем говорил?», он обвел глазами толпу в фойе:
– Этим перекус, полчаса на отдых и – на второй вагон. А его, – он ткнул пальцем в Кочу, – на верх ко мне.
Кабинет, где обосновался Матвей, очевидно, принадлежавший в прошлой жизни бухгалтерии управления, так и простоял нетронутым со дня краха цивилизации. Ненужные более полки и шкафы с папками были сдвинуты в угол. За это время стены и потолок кабинета, как и предметы, составляющие интерьер, покрылись серым налетом плесени; отовсюду, благодаря жарко натопленной печи, ручьями лился конденсат. В самом сухом углу, у входной двери, были аккуратно сложены фанерные ящики, пахнущие клеем и щепой, и бумажные мешки. Продовольствие… Здесь стояла сырая духота, как в бане. Запах плесени, кислый, тяжелый, царил в кабинете Матвея, и очевидно, никак его не смущал. Шатун было направился к запотевшему окну, чтобы проветрить зловонное помещение, однако Матвей осадил его:
–Не тронь…А ты, – обратился он к Коче, – рассказывай.
Игорь поведал главному историю, сродни той, что приключилась с ним этим утром, утаив только, что он шел из заводской общины в двух километрах к северо-востоку. Он наплел Матвею, что является отшельником и пришел за углем из района горпарка. Развалившийся в сыром кресле главарь слушал пленника, покуривая сигарету, лицо его ничего не выражало. Он оборвал рассказ и жестом привлек внимания первого конвоира:
– Серый, ну-ка приведи кого-нибудь из той братии. Авось, опознают местного. Посмотрим, что он нам тут в уши льет..
На полминуты тот исчез за дверью. Матвей рассматривал вещи убитого взглядом, не сулившем ничего хорошего. Однако заметив царапины от когтей зверя на карабине, он провел по ним подушечками пальцев, потом кинул взгляд на разодранные вещи. Может, не врет парень-то?
Появился Серый с растрепанным мужичком, который спешно что-то жевал и глотал, словно боялся, что вырвут прямо из глотки. Он испуганно уставился на Матвея.
– Знаешь его? – тот указал кивком головы в сторону стоящего Кочи.
Мужик помотал головой.
– Внимательно приглядись. Если узнаю, что бреешь…
– Первый раз вижу, товарищ начальник. Ей -богу, – прошамкал с полным ртом приведенный.
Взмахом руки отпустив мужика, Матвей снова воззрился на Кочу.
– Так откуда, говоришь, прибыл к нам?
– Это вы.... к нам. А лично я всю жизнь тут провел. Я уже сказал, из района горпарка. Живу в землянке, под зданием бывшего музея имени Ложечникова. Уже третий год как…
Матвей не стал цепляться к пленнику из-за дерзкого ответа, а бросил Шатуну:
– Карту! – и когда тот расстелил на сыром столе подробную карту города, новенькую, шелестящую, правда, с несколькими красными кружками в районе карьероуправления и завода, окликнул Кочу: – Показывай!
Коча демонстративно подергал связанными руками.
– Серый! Развяжи. Только без глупостей, малец. Башку вмиг продырявим.
Пленник показал, успев мысленно отметить, что если верить карте, до общины и пары километров по прямой не наберется (ну и дал Бог соседей!), и руки снова скрутили за спиной.
– Народ есть там у тебя?
– Да этого места избегают все. Группировка там из бывших ментов и вояк орудует. А так одиночки есть , конечно, по подвалам да чердакам…
– Группировка? – недоверчиво прищурился главарь. – А тебя что, не трогают?
– А кому, я по-вашему, я уголь вожу? Мне-то он на кой, одному то…Пока мзду плачу, живу спокойно…
Говоря про банду, Коча, в общем-то, душой почти не кривил. В бывшем райцентре действительно существовали объединения бывших военных и силовиков, банды уголовников, общины медиков и прочих; то есть все, как в мире до эпидемии, только теперь под эгидой полного беззакония. В самом центре города, как и говорил пленник, в здании районного ОВД обосновались все выжившие представители силовых структур и юстиции со своими родственниками: сотрудники полиции, росгваридии, прокуратуры, МЧС, городского и районного судов, судебные приставы, коллекторы, ветераны и пенсионеры указанных служб. На северной окраине города в расположении войсковой части внутренних войск дислоцировалось до сотни бывших военных, которых пандемия пожалела: офицерский состав, военнослужащие по контракту, бывшие срочники, сотрудники санчасти и несколько вольнонаемных – все те, у кого оказался крепче иммунитет и должный медицинский уход при наличии забитых под завязку складов с продовольствием и медикаментами. И первую, и вторую группировки объединяли схожие признаки: они не исполняли никаких действий, прописанных в соответствующих уставах при возникновении ЧС подобного типа; оба объединения были многочисленны и, обладая большими запасами оружия, продовольствия, горючего, техники и обмундирования, контролировали, а порой и терроризировали население города и близрасположенных поселков, автозаправочные станции, дачный сектор и фермерские хозяйства, при этом не враждуя между собой, а поделив зону влияния на северную и южную. Коча действительно застал то время, когда центральная (южная) организация пыталась «доить» Карьерскую и Заводскую общины, но скоро потеряла интерес к нищим и малочисленным артелям. Что можно отобрать у людей, живущих по подвалам и питающихся тем, что приносят из мародерских вылазок искатели? А не призывать рекрутов из числа общинников под свои знамена хватило ума и силовикам, и военным. Во-первых, кормить, поить, одевать лишний рот, во-вторых, ни оружия доверить, ни спину показать в экстренной ситуации. Бойцы будут ненадежными…По рассказам Евсея, начальника «службы безопасности» общины, Коча знал, что в те дни, когда эпидемия вышла из под контроля, а смертность превысила все мыслимые показатели, когда города и регионы объявляли карантин и тотальную изоляцию от внешнего мира, эти ребята первыми взялись за дело: выпотрошили аптеки, ювелирные точки, охотничьи магазины, по возможности – торговые центры и продовольственные базы. Имея в своем распоряжении уйму горючего и прочие блага ушедшей цивилизации, они практически продолжали жить прежней жизнью – в тепле, комфорте, пользовались электричеством из генераторов, разъезжали на автомобилях… «А что? – говорил Евсей, морщась от сигаретного дыма и споря с завистливыми слушателями. – Молодцы. Кто успел, тот и съел. Зато живут как у Христа за пазухой. А мы-ы-и-и…» И махал рукой…