Андрей Шарый
Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела
03:00
Граница на замке
Хеб
Cheb
Не то опасно, в чем избыток сил,
Опасно только пошлое и вечно
Вчерашнее, что неизменно было
И возвращается всегда, что завтра
Годиться будет, ибо годно ныне!
Фридрих Шиллер. Смерть Валленштейна (1799)[14]
Часы на здании вокзала в Хебе (1956–1959). Архитектор Йозеф Данда
Некоторые (их, по правде говоря, немало) «иностранные пражане» считают: Хеб, как и многие другие провинциальные города и городки Чехии, – гиблое, лишенное какой бы то ни было привлекательности место; попросту говоря, дыра. Высокомерие тех, кто явился в Европу в поисках новой жизни, не отрефлексировав как следует старую, не имеет географического, а иногда даже смыслового предела: так, один мой знакомый, выходец со Среднего Поволжья, при всяком удобном случае подвергает агрессивной критике Рим, поскольку в столице Италии якобы «совершенно нечего делать».
Хеб, конечно, не Рим, но составить ему апологию совсем не трудно, хотя бы потому, что это город-форпост. Через три или пять километров от Хеба, самого западного в мире райцентра славянского мира, бесповоротно и очень основательно, словно бы навсегда, начинается Германия. Это кажется забавным: местные электрички, совершающие остановки едва ли не у каждого телеграфного столба, баварского подчинения и баварского же комфорта, тянут нас вместе с другими пассажирами по желдорожному полотну, словно по маршруту из настоящего в будущее. В предлинных вагонах этих электропоездов волшебным образом сбывается обещание, которым заманивают в чешскую глухомань гостей из Брно и Оломоуца: «Хотите увидеть Германию, не выезжая из Чехии, – отправляйтесь в Хеб!»
Конечно, при старом режиме власти не жаловали такую национальную размытость, ведь достоинством коммунистов считалась всемерная бдительность. Главным символом здешних краев в эпоху ЧССР была скульптура пограничника, стоявшего на страже социалистических завоеваний. Теперь этот хебский каменный караульный, позеленевший от времени и отчаяния, оказался никому не нужным, он отправлен в лапидариум под открытым небом, где по голенища зарос сорной травой. А прежде его фронтир считался суперважным для всего социалистического содружества, здесь заканчивались даже приличные автодороги: Организация Варшавского договора и таким способом тоже готовилась воспрепятствовать танковому удару НАТО. Весной 1948 года, вскоре после того, как из Чехословакии принудительно выселили два с половиной или три миллиона ее граждан немецкой национальности, министр внутренних дел начинавшей движение в сталинизм республики Вацлав Носек провозглашал: «Наше пограничье является составной частью неделимого могучего массива славянских государств, который простирается от Хеба до Владивостока». О да! Если по воздуху, то это дистанция в 8110 километров, 116 часов беспрерывного голубиного полета!
Бесстрастная наука, впрочем, зафиксировала: первый живший на территории теперешней Чешской Республики исторический персонаж, имя которого сохранили летописи, – вождь германского племени маркоманов Маробод, известный своим умелым взаимодействием с Римской империей ровно в те годы, когда Иисус Христос был босоногим мальчишкой. Союз маркоманских племен под командованием Маробода вытеснил с территории, получившей от античных хроникеров наименование Boiohaemum или Bohemia, кельтских поселенцев бойев, которые кроме латинского имени страны оставили Чехии после себя еще кое-какие следы. От подъезда нашего жижковского дома до самого большого в стране кельтского оппида – города-крепости с прекрасным именем Závist, что в переводе может означать просто «зависть», часок неспешной велосипедной прогулки, и иногда по выходным мы устраиваем туда спортивно-познавательные вылазки.
Из Бржезанской долины к раскопкам этих древних развалин приходится карабкаться по крутому лесистому склону холма Градиште. Вот взберешься – и выясняется: от Зависти, выстроенной из бревен и земли задолго до начала времен, ровным счетом ничего не сохранилось, не совсем понятно поэтому, чему завидовать, хотя информационные табло на проплешине горы все подробно про кельтов растолковывают. Приходится утешаться этим скромным знанием в пивных «Конец жажде!» и «У последнего кельта». Тем не менее исторический миф жив: в бульварной прессе нет-нет да и мелькают простодушные тексты о том, что жители Чехии на самом деле не славянского, а кельтского происхождения. Подписчики таких газет с симпатией относятся ко всяческим проявлениям старо- и новокельтской культуры, от боевых труб-карниксов до зеленого ирландского цвета и крепкого эля опять же ирландских сортов, но к содержательной дискуссии, конечно, не готовы. Германцы вытеснили отсюда кельтов, и уж только потом здесь появились славяне: лента времени раскручивалась именно так, а не иначе, и с этим нам всем приходится смириться.
Поглядим теперь на карту: видите, как области на дальнем западе Чешской Республики, именуемые Chebsko и Ašsko, а в немецкой традиции Egerland и Fogtland, утиным носом клюют Германию под поясницу? Хеб и Аш взяты в немецкие клещи, да и немудрено: самые западные чешские города расположены западнее Копенгагена, Вены, Берлина и только немного ближе к восходу солнца, чем, например, Венеция[15]. Интересно, кому пришло в голову называть эту сторонку Восточной Европой, если до Амстердама и Парижа от Хеба чуть ли не втрое ближе, чем до Москвы?
Считается, что полторы тысячи лет назад древнеславянский порыв к Ла-Маншу иссяк примерно у Рудных гор, что к северо-западу от Хеба, и у нагорья Шумава, что от Хеба к юго-западу. Ученые в Праге кропотливо искали аргументы в подтверждение теории, согласно которой самые передовые чешские племена, какие-нибудь седличане, лемузы и гбаны, вышли на нынешнюю госграницу республики к середине VI века, заняв уже совершенно свободные к тому времени от присутствия мигрировавших к Дунаю или к Рейну древних германцев земли. Это помогало обосновать концепцию «почвы и крови», важную для Европы поры образования национальных государств, впрочем, важную и сейчас, когда некоторые молодые политические нации Старого Света все еще доформировываются: чья это прежде была земля – тому страна теперь и принадлежит по праву.
Впрочем, в Праге признают, что было так, да не совсем так: германцы ушли, но не все; их ассимиляция, их смешение с новоселами продолжались, жернова истории неторопливо перетирали разные народы в мелкую муку. В пору Высокого средневековья через Рудные горы и Шумаву в Чешскую котловину, по приглашению местных королей или по собственной инициативе, перевалили новые мигранты с немецких территорий, горняки, ремесленники, крестьяне, воины, монахи и многие другие. Они приносили с собой передовые технологии, производственные и торговые навыки, германские знания и германскую культуру: основывали города и засевали поля, возводили замки, дворцы и храмы Божии, влюблялись, женились, растили детей, а потом умирали, чтобы навеки остаться в этой земле, которую освоили и потому считали своей. Они назывались Deutschböhmen и Deutschmährer – богемскими (чешскими) и моравскими немцами.
В верхнем течении Дуная есть городок Кёльхайм, и вот в нем (вернее, над ним, на холме Мехельсберг) почти два века назад возвели волей короля Баварии Людвига I величественный Зал Освобождения. Это сакральное здание, построенное во славу грядущего единения Германии и как каменный гимн общеевропейской победы над Наполеоном, подчинено масонской нумерологии, здесь все кратно шести. По внешнему обводу пантеона, который из-за его оригинальной формы в шутку сравнивают с газохранилищем, установлены 18 фигур, символизирующих германские племена, – и, представьте себе, идеологи и строители монумента вместе с франками, баварами, тюрингами поместили в почетный круг чехов и мораван (Böhmen и Mähren). И то правда, скажут многие немцы: чешские земли целых 765 лет неспроста входили в состав Священной Римской империи германской нации. Эта империя веками очерчивала пределы власти немецких и австрийских монархов, а значит, и тевтонского мира.
И по этой причине Гитлеру не пришлось изобретать дополнительные доводы для аннексии так называемой Судетской области и оккупации Чехословакии, в западной части которой нацисты учредили протекторат Böhmen und Mähren. На фотографиях 1938 года – черно-белых, под стать цветам того времени, – торжествуют чехословацкие граждане немецкой национальности, все они, от мала до велика, с воодушевлением встречают подразделения вермахта. Снимок из Аша: солдаты в фашистских касках (ну стопроцентные враги всего человеческого!) заключают в объятия трогательных карапузов, и эти славные мальчики и девочки доверчиво прижимаются к немецким мундирам. Фотокарточка из Хеба: стайка мелкобуржуазного облика дам поднимает руки в нацистском приветствии, еще одна фрау, вчерашняя пани, утирает слезы радости. 3 октября фюрер прибыл в новообретенные немецкие города, правда, задержался там всего на пару часов.
Deutschböhmen приветствовали в Гитлере освободителя и объединителя, потому что считали: вот и в их края наконец-то пришла долгожданная «немецкая осень» после двадцатилетней «славянской зимы». Ведь в 1918-м, когда развалилась Австро-Венгрия, богемские и моравские немцы попытались было отгородиться от чехов и словаков, да не вышло, в межвоенной чехословацкой республике немцам не удалось добиться даже ограниченной автономии. Славяне, в монархии Габсбургов протестовавшие против национального неравенства и германского доминирования, придя к власти, расплатились с немецкоязычными согражданами монетой той же чеканки, а потом здесь с невозможной легкостью победил Гитлер. Лет двести назад пражский немецкоязычный математик и политический философ Бернард Больцано (ученый итальянского происхождения) выдвигал проект «богемизма», основанный на земском патриотизме немцев и чехов, с перспективой формирования единой политической нации по типу швейцарской или бельгийской. Предложения Больцано не привлекли особого внимания в силу кажущегося прекраснодушия, а потом их похоронил революционный национализм 1848 года[16].
В Хебе – Эгере все пошло, как везде в рейхе: уже через месяц с небольшим после визита фюрера, в начале ноября 1938 года, в городе сожгли синагогу и разорили еврейское кладбище. Нацисты овладели не только землями Egerland и Fogtland, но и небом над ними. 13 августа 1939 года на местном аэродроме (первом на чешской территории, еще австро-венгерской постройки) к восторгу 120-тысячной толпы приземлился дирижабль D-LZ 130 «Граф Цеппелин II», последний из построенных в Германии гигантских управляемых аэростатов. Каркас цеппелина был не свинцовым, а дюралюминиевым, главные шпангоуты имели форму 36-угольника (кратно шести). Пропагандистское мероприятие прошло с шумным успехом, поглядеть на 40-метровую серебристую «сигару» съехались и пражане, и берлинцы, но вскоре D-LZ 130, как и другие дирижабли, разобрали: легкий металл пошел на строительство истребителей.
Страна готовилась к большой войне, нацисты планировали германизировать протекторат Богемии и Моравии: «хороших» чехов переделать обратно в немцев, а «плохих» выселить в Сибирь или уничтожить. Немцы воспринимали чехов как «славянизированных германцев», которым суждено было принять имперскую идею или умереть. Поэтому жителям протектората, заявлявшим о германском происхождении своих предков, позволяли называться немцами и претендовать на немецкое гражданство. Из тех же соображений нацисты не запрещали чешско-немецкие браки. Геббельс на встрече с журналистами в Праге заявлял, что чехи очень быстро научатся воспринимать Гамбург как свой порт, а при мысли о немецком военно-морском флоте будут испытывать гордость.
Но вот сегодняшний Хеб, город контрастов и двух примиренных, по крайней мере внешне, современной единой Европой национальных культур: на макушке холма над рекой Огрже раскопано славянское городище, говорят, что IX века, пара-тройка надгробий из желтоватого камня. Над этим холмом словно реет самое старое в бывшем Эгерланде – виртуальное – чешское знамя: мы первыми пришли, мы здесь останемся навеки! В 1165 году император Фридрих Барбаросса (такой немец-перенемец, что его именем советники фюрера закодировали операцию вторжения в СССР) велел построить поверх этого чужого кладбища пфальц, королевскую резиденцию с капеллой Святых Мартина, Эрхарта и Урсулы, а также просторным по меркам средневековья дворцом. Под натиском времени устояли две дворцовые стены, с оконными пролетами романских очертаний, но без крыши и намеков на внутреннюю планировку. С верхотуры Черной башни, сложенной из вулканического туфа (в окрестностях Хеба наблюдается сейсмическая активность, можно даже полюбоваться на булькающие болота), открывается типическая чешская городская пастораль: пойма тихой речки, разбитый на деньги ЕС парчок отдыха со спортплощадкой, аттракционами и пивными, близкие шпили церквей, далекие шеренги многоэтажек. Много красоты, немного уродства – tak akorát, сказали бы чехи, всего в меру.
Главный механизм нелинейного чешско-немецкого летоисчисления измеряет в Хебе не часы и минуты, а события прошлого. Врата времени, девятиметровой высоты створка стилизованной стальной двери, установлена у впадения проспекта Свободы в площадь Короля Йиржи из Подебрад, указывая (так поясняет автор композиции архитектор Мариан Карел) на то обстоятельство, что именно здесь средневековый город когда-то отважно открылся индустриальной эпохе. Произошло это прямо-таки в физическом смысле: чтобы соединить тогдашнюю Marktplatz с построенным в 1860-е годы вокзалом, на южной оконечности площади снесли два дома, и горожане увидели волшебную перспективу новой жизни.
Металлический профиль весом 3,5 тонны за сутки поворачивается вокруг своей оси на 180 градусов – ровно в полночь шлюз времени закрыт, зато ровно в полдень одна историческая эпоха, надо полагать, полным потоком перетекает в другую через воображаемую распахнувшуюся дверь. В металлургии такая вертикальная железяка называется слэбом (толстая стальная заготовка прямоугольного сечения с большим отношением ширины к высоте, в данном случае снова магический масонский индекс 36). Мариан Карел известен в Европе экспериментами с архитектурным стеклом, которое он сочетает то с бетоном, то с камнем, то с металлом, но в Хебе этот художник работал в первую очередь не с материалом, а с пространством. Названная именем гуситского короля длиннющая площадь (полагаю, одна из самых длинных в стране, протяженнее разве что в Литомышле, там вообще какая-то бесконечная…) расширяется и раструбом уходит к северу под заметным уклоном, так что металлическая псевдодверь, если смотреть издалека, исправляет искривление панорамы. Столетие назад роль визуальной доминанты играл памятник императору Иосифу II (монумент стоял у отеля Goldener Stern), но после провозглашения независимости Чехословакии славянские патриоты отбили Габсбургу правую руку; теперь этот бронзовый инвалид украшает променад курорта Франтишкови-Лазне[17]. А у стальной двери рук нет, отбивать ей нечего.
Врата времени в Хебе (2011). Архитектор Мариан Карел
Работа скульптора Galerie 4, Хеб
В мостовую – по всему проспекту Свободы, чуть ли не до самого вокзала – вмонтированы 196 металлических пластин, на трех языках перечисляющих главные события местной истории. Впервые Эгер упомянут в летописях в 1061 году и под этим своим именем просуществовал без малого девять веков, пока окончательно не стал Хебом. Закрепила перемену трагедия Второй мировой; и 100 лет назад, и сейчас население города составляет около 30 тысяч человек, но только если в начале XX века почти все они были немцами, то теперь почти все они чехи.
В городском турбюро нас снабдили помимо прочего брошюркой о военном кладбище, устроенном на восточной окраине Хеба, за нарядным терракотово-желтым вокзалом. Здесь похоронены почти 8 тысяч немецких солдат. На обложке брошюры – постановочный, по всей вероятности, снимок: мужчина в деловом костюме замер в горькой задумчивости у крестов-могил, перед одним из которых распустился на изумрудном газоне трагический алый цветок. О чем размышляет этот немец? О своем деде или прадеде, погибшем от американской пули или от русского снаряда? О том, что его оставшихся в живых после поражения нацизма родственников чехословацкие власти запихнули в поезд и отправили в Баварию без обратных билетов? О вине всего германского народа, а не только фюрера и его активных сторонников за военный пожар? В любом случае это невеселые размышления. В вермахт записались добровольцами или были мобилизованы полмиллиона богемских и моравских немцев. Почти 200 тысяч из них погибли, в большинстве своем на Восточном фронте. Среди судетских немцев – такие знаковые для нацистской Германии воины, как летчик-ас Отто Киттель, сбивший 94 советских штурмовика Ил-2, и танкист Курт Книспель, уничтоживший 168 боевых машин русского противника.
С 20 июля 1945 года жители Хеба немецкой национальности обязаны были носить на рукавах желтые или белые повязки с буквой N. Карточные нормы для чешских немцев устанавливались на основании тех, что были прежде определены нацистами для евреев. Немецкоязычные школы закрыли, немецкий язык вывели из административного оборота. Немцам запретили пользоваться общественным транспортом, посещать публичные мероприятия и прилюдно разговаривать на своем языке, иметь радиоприемники и телефоны. Хеб, как и всю страну, очистили от германского: памятники снесли, улицы и площади переименовали, вывески поменяли. Пересылочный лагерь на 4 тысячи человек разместился в промзоне, между корпусами прядильной фабрики и цехами теперь закрытого, а тогда знаменитого на пол-Европы велозавода Eska.
Самый первый депортационный поезд, 40 вагонов по 30 человек, покинул разбомбленный союзниками городской вокзал 25 февраля 1946 года. Каждый день из Хеба или через Хеб в американскую зону оккупации отправлялись сначала по два, потом по четыре, а затем по шесть составов. Для того чтобы вывезти из Чехословакии лишних немцев, потребовалось 1646 поездов, кто-то даже подсчитал общее число вагонов – 67 748. Этот эшелон, сцепи все воедино, растянулся бы на 500 километров, от Праги до Франкфурта. К концу года в Чехии осталось около 250 тысяч немцев, в Словакии – 300 тысяч (до войны немцы составляли почти четверть населения всей страны), их более или менее равномерно рассредоточивали по городам и весям, чтобы избежать компактного проживания опасного нацменьшинства. Сейчас чешские паспорта имеют около 25 тысяч граждан немецкой национальности, в Словакии немцев едва ли наберется пара тысяч.
Решение о «переводе в Германию немецкого населения, которое остается в Польше, Чехословакии и Венгрии», обсуждалось ключевыми участниками антигитлеровской коалиции несколько лет и зафиксировано летом 1945 года в решениях международной конференции в Потсдаме: «Эти мероприятия должны осуществляться организованно и гуманно». Президент Чехословацкой Республики Эдвард Бенеш подписал шесть декретов, главным содержанием которых стали лишение немцев гражданства и конфискация их собственности (речь шла о сумме примерно в 260 миллиардов евро в сегодняшних ценах). Вот цитаты из двух выступлений Бенеша, в мае и октябре 1944 года: «Мы не хотим ме́сти и не будем мстить <…> Но в каждом конкретном случае мы рассчитаемся за все то, что с нами сотворил немецкий фашизм»; «Немецкий народ провинился, как ни один другой народ в мире, немецкий народ заслужил наказание, и немецкие народ и государство будут наказаны».
В отношении немцев, которым позволили не покидать родину (антифашисты и борцы Сопротивления, лица из смешанных семей, ценные специалисты – многие из них потом все равно добровольно-вынужденно уехали), проводилась политика славянизации. Поскольку новая республика планировалась как национальная страна, от оставшихся немцев требовались «воспитание детей в демократическом духе чехословацкой государственности» и «постепенное соединение» их потомков с чехословацким народом до достижения «политического и культурного единства». Вместо изгнанных в опустевших городах появлялись новоселы, преимущественно небогатый, рассчитывавший на перемены к лучшему простой люд; в Хеб, например, приехали сотни семей из Табора, чехи из Австрии и советской Украины, словацкие цыгане. Они получали освобожденные прежними хозяевами квартиры и дома, занимали рабочие места на заводах и в мастерских, осваивали сады и земельные наделы, предоставленные «своей» властью. Западночешские земли (административно – Карловарский край) до сих пор остаются самыми малонаселенными в Чехии, 92 человека на квадратный километр, в 1,5 раза ниже среднего показателя. И у этого обстоятельства есть свое историческое объяснение.
28 октября 1946 года в центре Праги состоялся митинг, приуроченный к очередной годовщине создания Чехословакии; последний поезд с немцами в советскую зону оккупации Германии отправился днем раньше, последний поезд в американскую зону как раз стоял под парами. Президент, выступая перед гражданами, подвел итоги: «Немезида настигла разрушителей нашей республики. Без недоброжелательности и ненависти, но также и без сожаления, лишь с ощущением торжества справедливости мы следили за отъездом немцев». Премьер-министр Клемент Готвальд, будущий коммунистический диктатор Чехословакии[18], провозгласил: «Выезд немцев означает завершение процесса нашего национального освобождения, многовековой борьбы нашего народа против чуждого враждебного элемента, проникшего на нашу чешскую землю извне».
В Хебе, насколько известно, при выселении немцев обошлось без получивших широкую огласку случаев массового насилия и убийств. Однако вообще в конце весны и летом 1945 года, пока процесс не взяли под контроль новые органы власти, депортации сопровождались жестокими самосудами и погромами. Трагически известен «марш смерти» из Брно: из этого города пешком отконвоировали в Австрию около 20 тысяч немцев, в том числе стариков и детей; в пути от голода и лишений погибли до 1700 человек. В городке Постолопрты на севере Чехии военные подразделения и отряды Революционной гвардии[19] расстреляли по крайней мере 763 человека (некоторые историки полагают, что число убитых немцев превысило 2 тысячи), включая малых детей. Знак памяти жертв трагедии появился здесь только в 2010 году, на кладбищенской стене, хотя комплекс армейских казарм, где совершались расстрелы, сохранился. Из надписи на бронзовой табличке не совсем понятно, о чем и о ком именно идет речь: она посвящена «всем невинным жертвам событий мая и июня 1945 года».
О немцах не упомянуто. Имена тех, кто без суда и следствия расстреливал, известны, их потомки до сих пор живут в Постолопртах. Но никого из убийц не преследовали и не наказали. В мае 1946 года чехословацкий парламент принял закон номер 115, освобождавший граждан от ответственности «за действия, явившиеся выражением справедливого чувства возмездия оккупантам или их подручным». В тексте этого документа всего три коротких параграфа. В книге «История чешских земель. От прошлого к современности» пражский исследователь Ян Рыхлик приводит такие данные: в результате депортаций, особенно в первые послевоенные месяцы, были убиты, умерли в лагерях или покончили с собой около 18 тысяч немцев[20].
Парадоксально, но в годы Второй мировой войны на разных фронтах и в подполье погибло примерно столько же чехов, сражавшихся за освобождение своей страны от фашизма. Принято считать, что исторические проблемы не решаются методом «око за око», хотя на самом деле в результате военных конфликтов эти проблемы именно так и решаются. Изгнание немцев сопровождалось в чехословацком обществе активной дискуссией, участники которой, как правило, искали и находили оправдания и основания для коллективного наказания целого народа, порой словно соревнуясь в подборе аргументов поубедительнее. Главной движущей силой столь яростного гнева, бесспорно, стали перенесенные за время нацистской оккупации страдания и унижения; на эти чувства наложилась память о вековых противоречиях с немцами, разрешение которых весной 1945-го, как оказалось, не допускало компромиссов.
Некоторые фрагменты неприятной дискуссии цитирует в вышедшем в 1991 году исследовании «Депортация немцев из Чехословакии» историк Томаш Станек. Вот что писал в октябре 1945 года обозреватель журнала Masarikův lid: «Чешский вопрос – вопрос антинемецкий. Он означает последовательно отрицательное отношение к Германии. Это не месть, способная лишь ненадолго смирить огорчение и гнев, но справедливость, происходящая из высокоморального взгляда на человеческую суть. Ни одно из будущих поколений уже не получит столь реальной возможности для обеспечения условий, при которых Чехия стала бы для чехов настоящим домом, а чешское пространство принадлежало бы только чехам». Редактор газеты Svobodné slovo, бывший узник нацистского концлагеря Иван Гербен оценивал ситуацию так: «Нет разницы между немецкостью и нацизмом <…> Не бывает хороших немцев, бывают только плохие и очень плохие <…> Чешский отец, который не воспитывает своего ребенка в ненависти к немецким лжекультуре и отсутствию гуманизма, – не только плохой патриот, но и плохой отец. Столь же плохой, как отец, который не научил своего ребенка ненавидеть зло и ложь». Заслуженный антифашист Карл Крейбих (его не депортировали, а отправили послом Чехословакии в сталинскую Москву) считал, что немцам в любом случае не избежать коллективной ответственности: «Не вызывает сомнений, что будут наказаны невиновные, но чем провинились миллионы тех, кто был убит немцами? Немцы не отдают себе отчета вот в чем: с ними может случиться хотя бы десятая часть того, что они сами причинили другим». Племянница писателя Карела Чапека Гелена Кожелухова, героиня пражского подполья, видела только один выход: «Немцы надоели нам до смерти, мы хотим избавиться от них окончательно и любой ценой <…> Те, кто не попал в шестеренки немецкой машины и стоял поодаль, никогда не поймут, почему у нас есть неоспоримые причины не считать немцев за людей <…> Наперекор любой гуманности и во имя гуманизма немцы должны отсюда убраться». С некоторым сарказмом (как говорят, вообще ему присущим) высказался по актуальной теме министр иностранных дел Чехословакии, сын основателя славянской республики Ян Масарик: «Столетиями мы пытались жить с немцами под одним зонтом, но всегда сильно промокали. Хватит уже!»
Когда читаешь такое, становится не по себе: массовые репрессии, изгнания, ограбления практикуются «во имя гуманности», как следствие «высокоморального взгляда на человеческую суть»; «чешское пространство принадлежит только чехам». Все это недалеко от фашизма, вполне расистский лексикон. С другой стороны, объективистски замечают историки, нужно учитывать психологическую обстановку 1940-х годов: тогда сложно было представить себе мирное сосуществование чехов и немцев. Как сложилась бы судьба немецкого меньшинства, не случись депортации? Не оказалось ли бы оно жертвой еще более жестоких репрессий после прихода к власти коммунистов? Изгнание немцев из Чехословакии представляет собой эпизод масштабного исторического процесса, «эпизод страданий Европы, зажатой между Гитлером и Сталиным», как писал популярный американский историк Тимоти Снайдер. Однако от этого пусть маленький эпизод не становится менее черным.
После «бархатной революции» тема депортации в Чехии никакое не табу, однако относятся к ней с меньшим энтузиазмом, чем к юбилеям государственности, годовщинам начала сопротивления немецкой оккупации или вторжения в 1968 году в ЧССР армий стран Организации Варшавского договора. Журналисты время от времени публикуют заметки, ученые иногда проводят конференции, на киноэкраны нет-нет да и выйдет очередная драма. По части морали точки над i расставлены, тот же Ян Рыхлик, например, прямо пишет: «У чешского народа нет никаких оснований гордиться этой главой своей истории». Томаш Станек признает: «Отношение к немцам в первый послевоенный период было чрезвычайно жестким, иногда совершенно нечеловеческим». Но вот какая штука: в небольшом и теперь Хебе – десятки исторических объектов, не один же только стальной рельс на площади. Но внятного памятного знака немцам – жертвам депортации в Хебе, насколько мне известно, не появилось.
Это не значит, что покаянных поминальных камней в Чехии не существует вообще. Они есть не только в Постолопртах. Один, например, встретился нам в Шпиндлерувом-Млине – это популярный «северный» лыжный курорт в самых верховьях Эльбы – на туристической тропе на лесной опушке, вдоль быстрого и чистого Долского ручья. Рядом с замшелой глыбой с надписью «Спите спокойно!» укреплена простая деревянная табличка, на которой читаем: «В окрестностях этого места, по всей вероятности, захоронены останки нескольких десятков немцев, замученных чешскими партизанами летом 1945 года без следствия и суда. Их могилы не найдены. Виновные в совершении этого преступления не наказаны и никогда не будут наказаны».
Стоит прекрасный летний день, мимо проносятся велосипедисты, туда-сюда прохаживаются мамаши с колясками, влюбленные парочки спешат к дискотеке Dolska, собаководы выгуливают псов на поводках и без оных. В паре сотен метров горнолыжный подъемник на вершину Свати-Петр, в январе или феврале тут проводят соревнования Кубка мира. Моя добрая подруга, поэт и журналист Елена Фанайлова как-то, размышляя о последствиях войны, призналась, что часто думает о лесах как о скрытой зоне трагедий ХХ века. Это технология одновременности расстрелов и организации массовых могил, в лесах было легко убивать и прятать концы.
В 1996 году власти ФРГ и Чешской Республики еще раз вернулись к «судетскому вопросу», чтобы навсегда закрыть его. Подтвердили: итоги войны не подлежат пересмотру, на правительственном уровне требования пострадавших и их потомков о реабилитации или компенсации потерянной собственности поддерживаться не будут. Стороны выразили сожаление в связи с тем, что так неловко получилось, принесли взаимные извинения безвинно пострадавшим. Поэтому немецкому мужчине в деловом костюме больше и негде вырастить алые цветы – только на кладбище, на углу Карловарской и Нижнетагильской. Есть в Хебе и такая улица, этому городу было велено побрататься с советской танковой столицей.
Большинство депортированных из Хеба немцев осели в баварской коммуне Амберг. О побратимских связях в данном случае речь не идет, но потомки изгнанных иногда приезжают поглядеть на родину своих предков. Останавливаются, к примеру, в обветшавшей с императорских времен гостинице Goldener Stern (теперь Hvezda), а если кому-то там не нравится, то в отеле Barbarossa, по другую сторону от площади. Сентябрьским вечером мы попытались там поужинать, но в ресторане не нашлось ни одного свободного стола, и везде слышалась немецкая речь.