Андрей Сергеевич Терехов
Меланхолия Самарии Родердейл
Воцаряется тишина. Стекает гной по изуродованному лицу сына, с чавканьем вылезают личинки из его ран.
– Я никого не убивала, – слабым голосом возражает Самария. Ей хочется упасть в обморок, уснуть, забыться, но ни на что из этого она уже не способна.
– О, да, матушка. Вы умывали руки, когда убивали другие. Вы закрывали глаза, когда убивали для вас и во славу вас. И вы достигли в этом такого совершенства, что без проблем закрыли глаза, когда ВАШ городской совет убрал назойливую муху в виде ВАШЕГО сына. Истинная королева.
Самария чувствует, что ноги ее подгибаются, и садится на пол. Долго, бесконечно долги они с Уилбуром смотрят друга на друга.
– Что же ты хочешь?
– Вопрос в том, матушка, чего хотите вы. Вы можете остаться здесь навеки, как все они, – Уилбур поднимает голову и обводит взглядом темноту, словно она полна людей, – и казнить себя сами. Как все они. Вы будете венцом этого цирка.
Самария оглядывается – за ее спиной вновь появилась лестница: круги света, промежутки темноты, – но впереди, под ногами распятого, по-прежнему ржавеет дверь камеры 67.
– А если я выйду отсюда? – спрашивает она тихо.
– Вы знаете ответ, матушка.
Зловещая тишина будто сдавливает череп Самарии.
– Как много… сколько у меня будет?
– Ночь. Может быть, утро. А потом… потом вы уплатите по всем счетам, матушка. Божьим и человеческим.
***
Самария поднялась с пола. Сколько она пролежала без сознания? Секунду? Две? Кормилица сидела на постели и еле слышно плакала.
– Лиз, – Самария, несмотря на боль, подошла и стала поднимать старушку, – пойдем.
– Куда, Ваше величество?
Самария, не отвечая, повела кормилицу из комнаты, по коридорам, по лестницам – вниз, в холл замка.
Входные двери высотой в два человеческих роста были открыты, впуская внутрь жгуче-белый свет и дробную капель.
– Ваше величество, зачем? Они казнят вас!
– Да, Лиз. Но лучше они, чем эти проклятые яйца.
Самария дала служанке опереться на свою руку, и женщины устало потянулись вперед – черные силуэты на фоне белизны дня. Словно тени, идущие к выходу из бесконечного туннеля.
«Кап-та-да-дам», – стучали капли отходную молитву.
Силуэты удалялись, истончались с каждым шагом. Мгновение – и они совсем пропали, неразличимые в ослепительном сиянии.
