Андрей Рафаилович Мельников
Ализм
Дегустации людей
кинжальные жала
осоки
вонзаются в мякоть
дыханья,
впиваются в ноги
осколки
разбитого тенью
сиянья,
а солнце все ниже,
ниже
соскальзывает
с небосклона,
как по наклонной крыше
большого стеклянного
дома.
«Сдирай кожуру заката
с налившихся соком
озер,
пусть брызги
как зерна граната,
пусть мумией тлеет костер!»
Жестоко распороты
чресла –
зияют шрамы аллей,
аппендицит
у леса
от дегустаций людей.
Будь я скульптором
я высек бы из мрамора
снежинку
изящную как голос
невидимки,
но в то же время гордую
как выстрел
и непреклонную
как горный выступ –
такую, чтоб не таяла
в руках,
а оставляла шрамы
на ладонях,
когда хватаешься за лезвие
погони
в попытке вырвать
из рук неба снего-
пад.
Дым из трубы
морозом прихватило
дым
к промерзшему до солнца
небу,
он выползает жирным
негром
из гангренозной
чахнущей
трубы,
уже блуждая
в непролазных облаках,
он обречен фатально разлагаться –
метель, как перегар
кремаций
разносит горький черный
прах.
Терновый венец
спеленуты смятеньем,
неподвижны,
опущены, будто в кости
свинец,
с презреньем отвергают
даже звуки
твои руки –
терновый мой венец,
но ссора –
сорван с головы…
в груди сомкнулась
пустота,
внезапный заворот
дыханья,
и словно знаки
препинанья,
на ватмане лица –
глаза,
а там, где пальцев
острые шипы
питали кожу нежной
болью,
как родинки темнеют
капли крови
на фоне
полумертвой тишины.
Венеция (У.М. Тернер)
Венеция!
Ты утопаешь
в солнце,
вода каналов плавится
в огне,
из рам, как из глазниц,
уж вытекли оконца –
с шипеньем брызги тают
на стекле,
незрячий город
весь трепещет,
лишь осязанием живет…
вот дунул ветер –
воздух – мед,
из сотен тюбиков добытый,
чуть резче
отражений привидений
дрожит, дробится
и поет…
Натюрморт
бутылка кубистически распята,
сквозь горлышко
просвечивает нож,
на бледную истерзанную
скатерть
свалились тени, как обрезки
кож –
топор-щатся в последних корчах,
будто на плахе, залитой
прокисшим кетчупом…
испорчен
воскресный день – так
называемый выходной,
и у да-
масской прочности предметов
предательство изменчивого света
скрытым текстом…
Врожденные рефлексы –
бить копьем под сердце,
под ребро,
ло-снят-ся блики на стекле,
как после ливня.
Ночь – на заднем плане,
гора-
здо ближе тени чьих-то рук,
будто несущих тело –
воскресать…
Графика
Графика –
скальпелем карандаша
хирургическое вмешательство
в бездыханную грудь
листа.
Неизбежная и безжалостная
пересадка, вживление
сердца –
рассеченная белизна,
не отторгни его,
не отторгни!
Оживи, хладнокровная
ткань,
запульсируйте вены, аорта
набухающих линий,
стань,
как мускул упругим
объем,
капилляры штриховки, дышите,
повторяя вздохами
форму.
Графика –
имплантация страсти
в проем
между ребрами, пробуждение
от бездушия хлоро-
форма.
Ускользающий
и лишь шелест листьев
вослед –
ускользающий,
ускользающий…
ответ-
вления дерзкий побег,
ускользающий,
ускользаю…
он змеится соблазном на…
ускользающий,
ускольза…
бедный разум ужалит боль –
ускользающий,
усколь…
но яблоко все-таки отку…
ускользающий,
у…
сил больше нет держаться за
Рай,
ускользающий…
Любительский фотоснимок
кустарник колет объектив –
так близко…
резкость навести
на лица –
шаг назад…
все замерли. Не дышим.
Вот так фокус –
как укус ослицы,
упрямо клац-
нул рыча-
жок…
жара. Мы в кадр валимся
без ног –
позировали до седьмого
фото,
уже никто и никому
не рад.
Будь другом! Спрячь подальше
свой жуткий пото-
аппарат!
Ерш
холодное лезвие
света
с неба метнула луна –
из-за
порыва ветра
вспорото брюхо пруда –
кесарево сечение,
в аксонометрии нож –
и в иссту-пленном
свечении
вспыхнул над волнами
ерш!
В поезде
напротив – отражение
мое,
а сквозь него
проносятся, мелькают
столбы, столбы, столбы,
и проводов лассо
захлестывает горло –
задыхаюсь,
как будто каюсь,
в чем?
Не в том ли, что прошло
так много времени,
а я еще рождаюсь,
что сквозь меня,
как сквозь стекло,
навылет исчезают:
опушки леса,
лица на перронах,
что я – окно,
и не могу остановить
токсичную мозаику мгновений…
и лают
шпалы, шпалы, шпалы,
я с рельс хочу сойти
сейчас!
Без расписаний
и вокзалов.
