Андрей Пржездомский
За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году
ДОКУМЕНТ: «Уважаемые народные депутаты! Когда мы вас избирали в Верховный Совет СССР, то надеялись видеть в вас наших… защитников, надежных проводников экономических реформ, способствовавших бы подъему экономики и благосостояния страны. Что же мы видим? Пока вы упражняетесь в красноречии, страстно дебатируя по каждому вопросу, экономика пришла в упадок, во многих союзных республиках под благовидными вывесками подняли головы со всей откровенностью националисты разного толка…
Нам понятна озабоченность депутатов положением национальных меньшинств, т. е. коренных жителей республик Средней Азии, Закавказья и др. Ответьте нам, к какой части относите вы нас, представителей других национальностей: русских, украинцев, татар, немцев, осетин, армян, евреев и др., проживающих в этих республиках? А ведь мы и есть то самое национальное меньшинство, которое больше всех нуждается в правовой защите.
События в Азербайджане, Молдавии, Армении, Прибалтике, Фергане, наконец, Таджикистане показали, на кого обрушились со всей звериной жестокостью националисты… – именно на русскоязычное население. Вы сомневаетесь? Тогда ответьте: ваших жен, сестер, детей насиловала разъяренная толпа, убивала? Ваших мужей, братьев, сыновей топтали ногами, убивали? Какие чувства вы будете испытывать при виде толпы в триста человек перед райисполкомом, требующей выдать русских, только при этом условии обещается не громить райисполком?
Вы, товарищи депутаты, бросали работу, чтобы успеть забрать детей из детских учреждений и сломя голову неслись домой, чтобы, вооружившись чем попало, встать бок о бок с женами и детьми на защиту своих домов? Ваши дети изготовляли взрывпакеты и бутылки с зажигательной смесью, чтобы защитить своих отцов и матерей?
Правоохранительные органы расписались в своем бессилии, и мы вынуждены были сами защищаться чем попало, и тогда погромщики, увидев силу и интернациональную сплоченность, присмирели. Но надолго ли?..
Уму непостижимо: Четырнадцати-двадцатилетние юнцы терроризировали город с многотысячным населением!
Неужели непонятно, что ими руководит опытная рука… Идет жесточайшая борьба за власть, пущены в ход все средства вплоть до погромов… Когда вы, товарищи депутаты, закончите упражняться в изящной словесности и займетесь наведением в стране должного, законного порядка?
После событий в Душанбе мы не уверены в будущем наших детей и заявляем во всеуслышание: хватит жить в страхе за жизнь наших детей и близких!.. Февральские события в Таджикистане показали, что новой кровавой вспышки, круто замешанной на национализме, можно ожидать в любой момент…» (Открытое письмо работников Южной гидрогеологической экспедиции народным депутатам СССР. Февраль 1990 года).
Февральские события в Душанбе были прологом приближающейся трагедии народов Советского Союза, сигналом к активизации всех деструктивных сил, реальной демонстрацией слабости руководства страны, которое не могло защитить своих граждан перед произволом и беззаконием.
СТАТЬЯ: «…Историю можно переврать, преподнести иначе, но все, что творилось в Таджикистане, забыть нельзя. Приходит время – и история начинает мстить. Мстить жестоко. Мы получили свое. После была братоубийственная война…» («Независимая газета», 11 февраля 2000 года).
Глава 2. Госбезопасность: пружина разлома
26 февраля 1990 года, день.
Москва. Крылатское
Весь день Оля не могла найти себе места. Чем бы она ни занималась – мыла посуду, готовила обед, стирала белье или разговаривала за чаем с Евдокией Михайловной, – ее не покидали тревожные мысли о муже. Ночной телефонный разговор с Андреем не успокоил ее, наоборот, в его словах «все нормально» ей почудилась тревога. Может быть, ее насторожила интонация, с какой это было сказано, может быть, секундная пауза, когда на ее вопрос «Что же ты не позвонил?» – он ответил: «Я… не мог, Оля. Не получилось».
Конечно, она понимала, что звонить каждый день из другого города во время командировки почти невозможно. По обрывочным рассказам она знала, как напряженно проходили дни мужа во время его выездов из Москвы: постоянные встречи, беседы с людьми, работа с документами до позднего вечера, а порой и до самой ночи. И только иногда удавалось улучить время побродить по городу, по приглашению коллег посидеть в каком-нибудь кафе или сходить в баню. Но Андрей почти всегда заранее предупреждал ее о том, что не сможет позвонить, и тогда она представляла себе, как он ходит по вечернему Таллину или Киеву, сидит в кафе в кампании таких же, как и он, мужчин, с аккуратными короткими стрижками и в костюмах с неизменными галстуками, делающими их немного чем-то похожими друг на друга. Знающие люди, завидев такую кампанию, многозначительно переглядывались: мол, знаем, откуда эти ребята.
Интуитивно Оля чувствовала, что во время этой поездки в Душанбе произошло что-то нехорошее, что-то угрожающее ее мужу. Она с трудом понимала сущность происходящих в Таджикистане событий, знала лишь, что какие-то «националисты» пытались захватить власть, но у них не получилось. И Андрея, по всей видимости, послали разобраться в обстановке или выяснить какие-то обстоятельства. К этому времени все уже были достаточно хорошо наслышаны о трагедиях афганской войны, о зверствах моджахедов, о том, сколько советских солдат погибло вдали от своей Родины. А Таджикистан казался Оле таким же далеким и полным опасностей, как и Афганистан. Поэтому она и считала эту командировку мужа очень опасной и рискованной, боялась за него и как никогда раньше ждала его возвращения в Москву.
Около полудня Оля с бабушкой закончили свое традиционное дневное чаепитие. Евдокия Михайловна, которой вот-вот должен был исполниться девяносто один год, несмотря на свой почтенный возраст, без посторонней помощи передвигалась по квартире, полностью обслуживала себя и старалась ничем не обременять семью внука, с которой жила вместе, как только Орловы получили квартиру в Крылатском. Добродушная и рассудительная, тихая и спокойная, она в то же самое время живо интересовалась бьющей за окном жизнью, не все понимая и одобряя в ней. Она с удовольствием слушала радио, смотрела телевизионные передачи, очень любила, когда ей читали что-нибудь вслух, время от времени задавала вопросы и высказывала свое отношение к тем или иным событиям.
Получившая в далеком детстве всего лишь четырехклассное образование в деревенской школе, Евдокия Михайловна, тем не менее, была достаточно развитой старушкой. Она многое знала про то, что происходит в стране: про горбачевскую перестройку, съезд народных депутатов, волнения в Карабахе и армянские погромы в Баку. Она терпеть не могла Ельцина и Горбачева, всегда очень резко отзывалась о них, не разделяя тех надежд, которые питали Орловы на будущее.
– Никакая это не перестройка, а стыд и позор один! – как правило, резко говорила бабушка, услышав по радио слащавые обещания и призывные речи. – Работать они просто не хотят! Все перестраивают и перестраивают! А жизнь-то лучше не становиться!
Говоря это, бабушка очень сердилась – обычно добродушное выражение ее лица становилось непривычно жестким и даже несколько брезгливым. Чувствовалось, что она искренне недоумевает, с чего это вдруг с недавних пор все заговорили о необходимости перемен.
– А когда, Оленька, ты говоришь, Андрюша-то должен приехать? Сегодня? – спросила Евдокия Михайловна.
– Да, где-то ближе к вечеру. Он мне позвонил, сказал, что билет уже взял…
– Хорошо. А то без него как будто чего-то не хватает. А работа эта у него… очень сложная. Мне не нравиться.
– Ну что же, Евдокия Михайловна. Он работает с удовольствием, его там уважают. Помните, в прошлом году на новоселье приходили его товарищи, генерал был даже – его начальник…
– Как же, помню. Такие все хорошие люди… А они тоже там работают?
– Да, Евдокия Михайловна. Они работают вместе с Андрюшей в Комитете.
– Ну да.
Бабушка замолчала, о чем-то задумавшись, затем медленно поднялась со стула:
– Оленька, я пойду прилягу пока. Устала чего-то. Скоро, наверное, Нина из школы придет?
– Да, уж скоро будет. У них сегодня пять уроков. Идите, идите, Евдокия Михайловна, отдыхайте. А я пока посуду помою.
Оля намеревалась до прихода дочери сделать немало дел – помыть посуду, убрать в комнате, сварить борщ, загрузить белье в стиральную машину. Все получалось у нее быстро, и хотя домашняя работа не отличалась особым разнообразием, Оля делала ее легко, почти играючи. Она любила во время кухонных хлопот слушать по радио музыку, тогда время бежало незаметно вплоть до самого прихода мужа с работы.
Вот и сейчас из висевшего на стене приемника лилась тихая, протяжная мелодия. Плавные и нежные звуки скрипки сопровождал тихий аккомпанемент фортепиано, как будто два голоса – женский и мужской – напевали грустную песню об истории их любви.
Это был «Вальс» Глиэра! Сразу нахлынули воспоминания семилетней давности, когда они с Андреем еще в тесной комнатке на Сиреневом бульваре впервые вместе исполнили это чудесное произведение. Оля тогда уже третий год училась в музыкальной школе и довольно неплохо играла на фортепьяно. На учебе настоял Андрей, который очень хотел, чтобы жена научилась играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Сам когда-то давно закончив детскую музыкальную школу по классу скрипки, он любил музыку и иногда, правда очень редко, пытался изображать какую-нибудь мелодию на старинной фисгармонии – самой ценной, на его взгляд, вещи в их доме.
Однажды – это было зимой – Андрей предложил жене попробовать исполнить вместе «Вальс» Глиэра, который Оля как раз разучивала по школьной программе.
– Ты будешь аккомпанировать, а я – вести мелодию. Ведь я когда-то играл этот вальс и даже исполнял его на отчетном концерте музыкальной школы. Давай попробуем. Я думаю, у нас получится.
Сначала у них выходило плохо – то Андрей неимоверно фальшивил, так как пальцы, отвыкшие от скрипки, с трудом слушались его, то Оля, растерявшись, путалась, забывала последовательность аккордов и в отчаянии снимала руки с клавиш. Так они сделали несколько попыток, но ни разу не смогли исполнить «Вальс» полностью, постоянно сбиваясь и прерывая игру. И вдруг наконец у них получилось. Плавная мелодия, хотя и неуверенно, но отчетливо полилась, заполняя всю комнату. Это было настолько неожиданно, что Андрей с Олей чуть было снова не спутались, но смогли все-таки удержать хрупкое звучание своих инструментов, все более воодушевляясь от того, что им удалось-таки вместе исполнить эту прекрасную мелодию.
Вот и сейчас, держа тарелку под струей теплой воды, Оля на минуту замерла, вспомнив тот зимний день, волнующие звуки «Вальса» Глиэра и мужа, который находился сейчас где-то далеко-далеко от нее, в пугающим ее воображение Душанбе. Неожиданно тарелка выскользнула из ее рук и, упав в раковину, разбилась пополам, обдав мыльными брызгами Олино лицо. Почему-то сильно заколотилось сердце и перехватило дыхание. Острое, пронзительное, смешанное со страхом чувство тревоги охватило все ее существо. Она беспомощно опустила руки. А из приемника все доносилась волнующая мелодия «Вальса» Глиэра, усиливая беспокойство и смятение. «Что там с Андрюшей? – промелькнула мысль. – Не случилось ли чего? Скорее бы он приехал».
– Оля! Что там у тебя? – донесся голос бабушки из комнаты. Слух у нее, несмотря на преклонный возраст, был неплохой.
– Да ничего, Евдокия Михайловна! Тарелку разбила! – с досадой ответила Оля.
– Тарелку? Ну не расстраивайся! Говорят, это на счастье.
Оля сгребла осколки и выбросила их в ведро. Ей не было жалко тарелки, но чувство досады и тревоги не проходило.
По радио уже не звучали прелестные звуки глиэровской мелодии, а возникла короткая пауза, которая бывает перед тем, как раздадутся сигналы точного времени. И уже через несколько секунд диктор объявил:
– Московское время – тринадцать часов. На связи – радиостудия в Останкине. Продолжаем разговор о проблемах торговли…
– Боже мой! Скорее бы приехал Андрюша! – тихо прошептала Оля, тяжело вздохнула, подошла к окну, машинально вытирая полотенцем мокрые руки. Часы показывали четыре минуты второго. В Душанбе в это время шел уже пятый час. «Нива», в которой Андрей с Абдуллоджоном возвращались в таджикскую столицу, только что остановилась на месте аварии у обрыва, с которого рухнул в пропасть тяжелый КамАЗ.
26 февраля 1990 года, вечер.
Москва. Крылатское
Когда раздался привычный звонок в дверь, Оля облегченно вздохнула и быстро пошла открывать. Вместе с нею в коридор вышли дети, а бабушка, пристав с кровати, набросила на плечи плед в ожидании встречи с внуком. У Андрея были ключи от входной двери (он всегда брал их с собой в командировку), но он упорно нажимал кнопку звонка, радостно возвещавшего о его прибытии.
– Андрюша! – Оля бросилась к мужу, прижимаясь к его груди и целуя в уже ставшую шершавой щеку. А он стоял в распахнутом пальто, держа в руках спортивную сумку и большой полиэтиленовый пакет. – Как же я соскучилась! Тебя так долго не было!
– Да ты что, голубчик. Прошло всего несколько дней…
– Я знаю, но мне показалось, что очень много. Ну как ты? У тебя все хорошо?
– Давай сначала войдем в дом. – Андрей нежно подтолкнул жену и, обращаясь к детям, сказал: – Вот я и приехал.
Он поцеловал дочку и сына, увлекая всех за собой в распахнутую дверь квартиры.
– Бабуся, я приехал! – Еще не раздевшись, Андрей заскочил в бабушкину комнату и поцеловал Евдокию Михайловну в щеку.
– Вот и хорошо. Теперь вся семья в сборе.
– Пап, а ты что-то нам привез из… – начал пятилетний Сережка.
– Откуда?
– Ну из… Я забыл, как это называется.
– Из Душанбе, – помогла Нина и в свою очередь тоже спросила:
– Привез что-нибудь, да?
– Ребята, дайте папе раздеться, а потом уже спрашивайте. Он же с дороги, – сказала Оля и, обращаясь к Андрею, спросила:
– Кушать будешь? В самолете кормили?
– Кормили, но знаешь как…
– А я тебе картошечки нажарила. Знаю ведь, любишь. Будешь?
– С удовольствием!
Но прежде чем идти ужинать, Андрей вручил всем купленные в Душанбе сувениры. Нина не без смущения примерила расшитую золотистыми нитями тюбетейку, но с восторгом взяла в руки и стала рассматривать куколку-таджичку, одетую в красочный национальный костюм – белую кофточку с голубоватой жилеткой и длинную юбочку с золотистым пояском. Серега без тени сомнения сразу надел на голову зеленую тюбетейку, а Оля с бабушкой примерили цветастые таджикские тапочки. В семье уже сложилась традиция, что из каждой командировки Андрей обязательно привозил какие-нибудь гостинцы.
Они сидели на кухне, и Андрей рассказывал о поездке. О том, как выглядит главный таджикский город, какие необычайные блюда ему довелось отведать, каким удобным и комфортабельным был номер в гостинице, каких новых знакомых удалось приобрести за эту непродолжительную поездку.
– Пап, а женщины там ходят в таких… национальных одеждах? – спросила Нина.
– Да нет, все ходят так, как у нас. Только многие тюбетейки носят.
– Как моя?
– Да, женщины – как твоя, мужчины – как Сережина.
– А какие там машины? А метро есть? – спросил вопросами Сережа.
– Нет, Сережа, метро там нет. А машины такие же, как у нас.
– Пап, а в книжном магазине ты был?
Андрей посмотрел каким-то отрешенно-задумчивым взглядом на дочь и, чуть помедлив, ответил:
– Да, в книжном я был…
– А купил какую-нибудь книгу?
– Нет, Нинуля! К сожалению, ничего не купил.
– А почему? Не было интересных книжек?
Андрей внимательно посмотрел на дочь, потом улыбнулся и сказал:
– Ты знаешь, я так спешил… Я очень торопился и не смог внимательно посмотреть книги. Так уж получилось.
Почувствовав, что Андрей что-то не договаривает, Оля внимательно посмотрела ему в глаза.
– Андрюша, что-нибудь было не так?
– Все было отлично. Поездка была очень интересной и полезной для дела, – проговорил Андрей бодрым тоном, чтобы развеять любые сомнения. А потом вдруг без всякой связи сказал: – Там такие опасные горные дороги. Буквально перед нами, когда мы сегодня возвращались в Душанбе, в пропасть свалился грузовик.
– А водитель погиб? – серьезно спросил Сергей.
– Не знаю. Думаю, что погиб. Очень уж крутой обрыв был. Да и несся он, должно быть, с большой скоростью.
27 февраля 1990 года, утро.
Москва. Площадь Дзержинского.
Здание КГБ СССР. Кабинет № 333
Кабинет начальника Инспекторского управления КГБ СССР, расположенный на третьем этаже старого здания Комитета госбезопасности, был, пожалуй, одним из самых больших в известном доме на Дзержинке. Массивный письменный стол с крупным прибором, длинный стол для заседаний, отделанный сверху зеленым сукном, громадная, во всю стену, топографическая карта Советского Союза в какой-то непривычной системе координат, придающей очертаниям страны причудливую форму. На противоположной стене в промежутках между окнами висели портреты Ленина и Дзержинского. Обитателем кабинета был Сергей Васильевич Толкунов – личность легендарная и уникальная.
ИНФОРМАЦИЯ: «Это был «последний из могикан» – чекист с 1930 года, честный и мудрый, прошедший огонь и медные трубы, еще до войны, в войну и после – резидент советской разведки за рубежом, затем начальник Управления госбезопасности в Хабаровском и Ставропольском краях… Потом многие годы работал в Центре, начальником Инспекторского управления КГБ СССР… Конфиденциальных поручений от Толкунова исходило немало: интересных, сложных, ответственных…» (А.Ф. Яровой «Прощай, КГБ». Москва, 2001 год).
– С прибытием, Андрей Петрович. Как съездили? Удачно? – Генерал-лейтенант Толкунов, привстав, протянул Орлову руку.
– Так точно, Сергей Васильевич. Я считаю, что удачно. Разрешите доложить?
– Пожалуйста. – Толкунов сделал жест рукой, приглашая Орлова сесть на один из стульев за приставным столиком.
– Что касается сбора материалов к заседанию Коллегии о действиях отрядов самообороны и подготовки обзора…
Сергей Васильевич сделал останавливающий жест рукой:
– Андрей Петрович, я нисколько не сомневаюсь, что с этим вы справились. Доложите подробности вашему начальнику отдела. Меня интересует другое. То, о чем мы с вами договорились накануне поездки. Вам есть, что сказать по этому поводу?
– Да, Сергей Васильевич. Во-первых, мне удалось встретиться с людьми, которые рассказали мне о некоторых обстоятельствах, предшествующих событиям…
Орлов докладывал четко, как будто заранее отрепетировал доклад высокому комитетскому начальнику. Он приводил массу фактов, называл фамилии, пересказывал содержание некоторых документов, с которыми ему удалось познакомиться во время пребывания в Душанбе. Иногда он на мгновение приостанавливался, как будто пытаясь сконцентрироваться или вспомнить еще что-то очень важное, без чего его доклад руководству был бы неполным.
Сергей Васильевич слушал Орлова не перебивая. Он даже не пытался сказать что-либо во время возникавших пауз, а только внимательно и заинтересованно смотрел на подчиненного. Старый, опытный чекист, он прекрасно понимал, чего стоят скупые слова доклада Орлова о том, как ему удалось встретиться с человеком, который присутствовал на закрытом совещании в МВД накануне массовых беспорядков, о беседе с уголовным авторитетом Юсуфом, о конспиративной встрече с одним из агентов контрразведки, о том, как «оторвался» от наружного наблюдения, о происшествии на Ленинабадском шоссе.
ИНФОРМАЦИЯ: «О Сергее Васильевиче очень много можно сказать как о руководителе, профессионале, человеке… И особенно о его отношении к сотрудникам… Это был очень отзывчивый человек. Мы все чувствовали прямо-таки отцовское отношение к сотрудникам любого ранга и уровня… Мудрый, спокойный, он никогда не выходил из себя. Разносторонне развитый, обогащенный знаниями жизни…
Помню, мы были с ним в Армении, когда там случилось землетрясение. Он сразу сказал: «Едем на место!» Нам дали пограничный «Виллис», и через сорок минут мы были уже в Ленинакане. Плач, стоны, крики о помощи… Ты бы видел, с какой энергией Сергей Васильевич включился там в работу по спасению людей! Он, генерал-лейтенант, жил вместе со мной в казарме. А как он общался с солдатами, которые разбирали завалы! Как самый близкий человек!» (С.Е. Мартиросов, старший инспектор Инспекторского управления КГБ СССР).
Только когда Орлов закончил, Сергей Васильевич задал ему несколько уточняющих вопросов, из которых Андрей понял, что генерал не только очень внимательно слушал его, но и по ходу дела анализировал получаемую информацию, сопоставляя ее с только ему одному известными фактами и обстоятельствами. Орлов заметил, как помрачнело лицо Толкунова, когда он доложил ему о своих выводах, касающихся некоторых сотрудников Комитета госбезопасности Таджикистана, не только связанных, по его мнению, с организаторами массовых беспорядков, но и являвшихся прямыми участниками попытки переворота.
– Вы серьезно полагаете, что названные вами сотрудники замешаны в этом деле? – с горечью спросил Толкунов.
– Да, Сергей Васильевич. Об этом говорят приведенные мной факты и свидетельства некоторых людей, в достоверности информации которых я не сомневаюсь.
– Ну что ж, спасибо! Благодарю вас за обстоятельный рассказ. Я доложу обо всем председателю.
– Мне надо представить докладную записку?
– Нет, Андрей Петрович, этого делать не следует. Ограничимся нашей беседой, а, если потребуется, мы еще вернемся к этому вопросу.
– Разрешите идти?
– Идите!
Орлов встал и быстро направился к двери, но голос Толкунова остановил его.
– Андрей Петрович, как договорились, об этом поручении…
– Сергей Васильевич, все ясно.
– Ну хорошо, идите.
Орлов тихо прикрыл за собой обе двери, образующих большой темный тамбур, и вышел в приемную.
ИНФОРМАЦИЯ: «…Волнения удалось успокоить. Для изучения основных причин февральских событий были организованы комиссии, в которые вошли сотрудники КНБ[42] и Генпрокуратуры, создавались государственная и парламентская комиссии. Однако виновные в тех кровавых событиях до сих пор не названы, и вопрос, кто спровоцировал расстрел мирных граждан в феврале 1990 года в Душанбе, остается открытым. События февраля стали прологом гражданской войны в Таджикистане, но о них сегодня стараются не вспоминать…» (Воспоминание очевидца. Сайт «Фергана. news», 22 февраля 2010 года).
Секретарша Толкунова Наташа, юная брюнетка, подчеркнуто безразлично относящаяся к Орлову, удивленно и даже несколько уважительно посмотрела на него. Ей, наверное, показалось странным, что начальник уделил так много времени майору, не так давно работающему в управлении. Так долго мало кто задерживался в кабинете Сергея Васильевича, разве что его заместители да некоторые начальники отделов.
ИНФОРМАЦИЯ: «Сергей Васильевич – умнейший человек. Меня всегда поражало, когда он давал напечатать текст своего выступления или что-то другое… Ведь он писал всегда сам… Ребята ему готовили материалы, но он предпочитал все делать сам… Он был очень авторитетным как для вышестоящего руководства, так и для сотрудников» (Н.Е. Хренова, секретарь начальника Инспекторского управления КГБ СССР).
– Неужели ты так долго рассказывал Сергею Васильевичу о Душанбе? – перебирая поступившую почту, спросила Наташа.
– Да, Наташа. Душанбе – очень красивый город. Там есть, что посмотреть.
– Значит, не зря съездил?
– Не зря.
27 февраля 1990 года, утро.
Москва. Площадь Дзержинского.
Здание КГБ СССР. Кабинет № 431
– Андрей, ну как, удачно? – с какой-то лукавинкой спросил Лео Альфредович, когда Орлов после доклада Толкунову зашел в кабинет к своему начальнику отдела. Импозантный эстонец, пользующийся всеобщим уважением в управлении, рассудительный и невозмутимый, иногда немного флегматичный, но всегда очень четкий и аккуратный, Лео Альфредович питал особое расположение к Андрею. С того момента, как был переведен в его отдел с глубоко законспирированного объекта КГБ, Орлов ощущал на себе изучающее внимание начальника, которое очень скоро переросло в нескрываемую симпатию к подчиненному, обладающему незаурядными способностями в части подготовки аналитических документов.
Когда-то Лео Альфредович Выйме был руководителем одного из подразделений КГБ Эстонии, а затем в течение нескольких лет председателем КГБ Якутии и в Инспекторском управлении слыл человеком, склонным к глубоким, пространным рассуждениям и прагматическим выводам. Он постоянно был в курсе обсуждаемых в руководстве Комитета вопросов, особенно если они касались стратегии деятельности органов госбезопасности. Майор Орлов в свою очередь испытывал к своему начальнику, которого все за глаза звали просто «Лео», не только чувство уважения, но и, можно даже сказать, благодарность за то, что тот предоставлял своим подчиненным полную свободу деятельности, лишь была бы выполнена поставленная перед ними задача. Никаких понуканий, мелких придирок, само собой разумеется, никакой грубости и резкости, что создавало в отделе достаточно благоприятную атмосферу.
– Успел унести ноги? – спросил Лео Альфредович, загадочно улыбаясь.
– Почему «унести ноги»? – Орлов с недоумением посмотрел на начальника. «Неужели он знает? – пронеслось в голове. – Да нет. Не может быть!» – отбросил он эту мысль. – Нет, Лео Альфредович, все было в порядке. Тревожно, правда, там еще. Кругом остатки погромов, люди боятся выходить из домов, по ночам стреляют…
– Да, да, я знаю. Мне рассказывали. Собрал материал для коллегии?
– Конечно. Много материала. Думаю, потянет на обзор.
– Хорошо. Тогда, Андрей, действуй! Я рад за тебя. Рад, что… – Он чуть замялся. Потом очень серьезно посмотрел прямо в глаза Орлову. – Я рад, что все прошло хорошо.
СООБЩЕНИЕ: «Многочисленными исследователями события февраля 1990 года квалифицируются как первые факты гражданского противостояния в республике, приведшие к гражданской войне 1992–1997 годов.
Февральские события 1990 года в Душанбе вызвали ухудшение отношения к некоренному населению, привели к активизации миграционного оттока. В 1990 году в ближнее зарубежье выехало 113,7 тысячи человек, в 1991 году —120 тысяч человек, в 1992 году – 225,4 тысячи человек.
Значительная часть мигрантов направлялась в Россию. Количество выехавших в Россию за соответствующие периоды характеризуется следующими показателями: 78,2 тысячи человек; 62,2 тысячи человек; 104 тысячи человек» («День памяти погибших во время беспорядков в Душанбе в 1990 года». РИА «Новости», 12 февраля 2010 года).
Орлов после этого разговора с Лео Альфредовичем еще долго не мог отделаться от странного чувства, что тот каким-то образом оказался в курсе событий, происходивших вокруг Андрея во время его командировки в Таджикистан. Но скорее всего, старый и опытный чекист, осведомленный о многих скрытых для большинства окружающих обстоятельствах, будучи человеком мудрым и не лишенным интуиции, просто догадался о тайной миссии майора Орлова.
12 марта 1990 года, день.
Москва. Неглинная улица. Ресторан «Узбекистан»
Кузин прошел через яркий вестибюль, украшенный коврами и вазами, свернул в боковую дверь и сразу оказался в зале, уставленном столиками и оформленном в традиционном узбекском стиле. Декоративные вышивки на стенах, глиняные кувшины, стоящие на деревянных полках, какие-то замысловатые светильники – все это придавало ресторану явно выраженный восточный колорит.
Заметив нового посетителя, метрдотель приглашающим жестом указал на столик у окна и, осведомившись у Кузина, будет он обедать один или к нему присоединится еще кто-то, подал меню в ярких расписных узорчатых корочках. В зале из скрытых декоративными панелями динамиков звучала тихая приглушенная музыка – похоже, какой-то национальный ансамбль исполнял узбекские мелодии.
Кузин углубился в изучение меню. «Так, для начала закажем шурпу, а потом, когда он придет, определимся с дальнейшим», – рассуждал он про себя и, позвав официанта, заказал две порции шурпы и триста граммов водки. «Он сказал, что сам узнает меня. Интересно: у них что, есть моя фотография? Или меня ему кто-то показал?» – думал между тем Кузин.
Здесь, в ресторане «Узбекистан», должна была состояться встреча Олега Кузина, сотрудника Исследовательского центра проблем безопасности КГБ, с незнакомым ему человеком – встреча, от которой Кузин ждал решительного поворота в своей судьбе. В тридцать девять лет майор Кузин уже успел разочароваться в своей профессии и давно перестал считать службу в ЧК престижной. Пришедший в органы сразу после армии и окончивший Высшую школу КГБ имени Дзержинского, или, как ее называли, «Вышку», он рассчитывал, что очень быстро продвинется по службе и станет если не советским Джеймсом Бондом, то хотя бы матерым контрразведчиком, распутывающим коварные замыслы заокеанских разведывательных центров. На самом же деле он по распределению попал в один из московских райотделов УКГБ[43], где должен был в течение нескольких лет довольствоваться должностью оперуполномоченного. Вместо захватывающих поисков шпионской резидентуры и захватов с поличным вражеских агентов ему пришлось вести нудную каждодневную работу на объекте оперативного обеспечения – одном закрытом предприятии, выпускающем электронную начинку для ракет. Шпионами там и не пахло, зато нарушений режима секретности было предостаточно. То какой-нибудь разгильдяй из числа инженерного состава забудет сдать рабочую тетрадь с секретными записями, то у кого-то из сотрудников отыщется родственник за границей, то в ходе проверки секретного делопроизводства недосчитаются какой-нибудь чепуховой бумаги или сборника статей с грифом «Для служебного пользования».
Регулярные профилактические беседы, которые надо было проводить в коллективах предприятия, участие в различных комиссиях, ведение большой переписки, связанной со спецпроверкой на допуск к государственным секретам, – все это было совершенно неинтересно и скучно. Уже через год Кузин пожалел, что пошел служить в КГБ, и сокрушался, что в свое время поддался «агитации» человека в сером костюме, вызвавшего его на собеседование в кабинет инструктора райкома комсомола. «Эх, какого черта я пошел в эту ЧК, в этот «боевой отряд партии»? Сейчас жизнь круто меняется. Предприимчивые люди становятся хозяевами жизни. Со всем этим коммунистическим бредом скоро будет покончено навсегда. А я, вместо того, чтобы включиться в новую жизнь, плетусь в хвосте событий!» – так или почти так размышлял Кузин о своей неудавшейся жизни и карьере.
Вот уже несколько лет Олег работал в Исследовательском центре проблем безопасности КГБ, который располагался на самом краю Москвы в здании, похожем на типичную московскую школу, и имел условное наименование «Прогноз». Несколько лет назад ему все-таки удалось вырваться из рутинной работы в райотделе, и теперь он был научным сотрудником и одновременно учился в заочной аспирантуре в той же самой «Вышке». Но и здесь работа ему была не в радость. За воротами уже шумела новая жизнь, сулящая высокие доходы, зарубежные поездки, дорогие иномарки, ужины в ресторанах, развлечения в казино и ночных клубах, а он опять должен был заниматься какими-то, как ему казалось, потерявшими всякий смысл делами: научными разработками характерных признаков шпионской деятельности, проблемами утечки государственных секретов страны за рубеж, вопросами повышения эффективности контрразведывательной работы…
