Андрей Потапов
Первоочередной
Когда выяснилось, что дело всё-таки в старых железяках, соседи обиделись до глубины души. Спихнуть ответственность не получилось, пришлось платить самим. Несколько месяцев они не здоровались даже с улыбчивым Сеней. Он тогда спрашивал у родителей, чего эти взрослые как буки, но мама с папой только повторяли, чтобы он не переставал быть вежливым.
Трубы, конечно, заменили, стенку по кирпичикам восстановили, и тут случилось нечто странное. Видимо, взрослые совсем не умеют договариваться, не то, что дети. Соседи купили баночки с краской. Только на каждом этаже свой цвет. И поэтому здесь голубая стенка резко становилась зелёной, потом синей, и на самом верху – ультрамариновой. Сеня сам выбирал оттенок. Если быть честным, ему просто понравилось это слово.
Он так дразнил свою одноклассницу, милую девочку-отличницу. Ультрамариной. Потому что её звали – кто бы мог подумать…
Улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям, Сеня добрался до пятого этажа и привычным движением надавил на кнопку звонка.
За дверью кто-то закопошился и повернул ключ.
Глава четвёртая
– Вы, стало быть, никогда не бывали в моих угодьях? – спросил визирь спасителя.
– Не доводилось, – ответил Серетун, ловко выворачивая корову на ведущий вверх серпантин. – Да и не похоже, чтоб сюда пускали каждого желающего.
– Тоже… – Ибн Заде хотел было и на этом предложении сэкономить, но всё же выдавил из себя: – Верно.
Почему-то правитель стушевался перед знаменитым волшебником, который, по словам очевидцев, водил дружбу с самим Злободуном. Ещё и корова эта жутко натирала пах своей спиной. И как только Серетун ездит на ней?
– Как же тебя занесло в самый конец рынка? – усмехнулся волшебник. – Не всякий отморозок доходит до конца квартала, а тут целый визирь. Удивительно.
Ибн Заде начало дёргать от того, что к нему обращались на “ты”. А уж это хамское отсутствие слова “сир” вообще выбивало из колеи. Но возмутиться не получалось. Язык не поворачивался сделать замечание. Как только он думал об этом, во рту всё немело.
Интересно, дело в психосоматике, или коварный чароплёт хулиганит?
– Захотелось выйти к народу, – визирь постарался придать голосу уверенное звучание. – Принять благодарности, запомнить жалобы. Как говорится, услышу каждого.
– Интересно. – Серетун почесал подбородок и лукаво прищурился. – При орках было всё то же самое. Но город охотно перешёл под твою власть.
– Могу объяснить, в чём дело. По секрету.
– Как раз теряюсь в догадках, – волшебник посмотрел на пассажира через плечо. – Так что буду благодарен.
Корова в знак согласия утвердительно промычала. Или просто наткнулась копытом на острый камень. Но если даже и так, ей это нипочём. Серетун подсуетился, чтобы у его транспорта была хорошая регенерация. Правда, из-за этого пропала способность давать молоко. Весь кальций стал уходить на сращивание костей. Да и плевать. Как выяснилось, у волшебника и прекрасной Астролябии непереносимость лактозы. Невелика потеря в итоге.
– Пейтеромцев достали мигранты.
– Ого, – только и ответил Серетун.
Повисла долгая пауза, во время которой визирь успел, подобно художнику, полюбоваться издали своим роскошным замком и ещё немного обдумать концепцию солипсизма.
– И всё? – уточнил Ибн Заде через пару минут. – Никаких вопросов?
– А что тут спрашивать. Тоже мне, эксклюзив подогнал. Про мигрантов и ежу понятно, если знать историю города. В мирное человеческое поселение вторглись орки. Никого не убили, но зато наплодили метисов и стали основной расой. А уж потом, чтобы никто косо не смотрел, открыли двери – здрасьте, гости дорогие. Вот и понаехали все, кому не лень. Отобрали рабочие места – те, кто вообще хотят работать, – и не хотят ассимилироваться. Вон, медсёстры, последние представители людей в городе, получают самую низкую зарплату, хотя батрачат больше всех. А эти тунеядцы, мигранты эти дурацкие, возмущаются, что им не хватает пособия…
– Так-так, – многозначительно произнёс визирь. – У нас имеются недовольные слои населения?
– Имеются, – без тени сомнения ответил волшебник.
– Предлагаю обсудить. Всё честно: вы спасли меня и доставили к замку, а я в качестве благодарности приглашаю вас на званый обед.
Да почему сам Ибн Заде обращается к этому простолюдину на “вы”, а он всё равно тыкает?
– С удовольствием принимаю твоё приглашение. Только сразу уточню: мне нельзя молочное.
Дальше спутники ехали в полной тишине, которую изредка нарушали крики Серетуна в адрес коровы. Этот благородный скакун… вернее, эта благородная скакунша (всё для вас, любители феминитивов) вместе со способностью давать молоко потеряла и всяческую совесть, поэтому останавливалась через каждые пять шагов пощипать травку, коей на подъезде к замку росло в избытке.
– Но! – гаркнул волшебник в очередной раз и легонько шмякнул корову по спине.
Та лениво замычала и продолжила восхождение.
Замок Ибн Заде раскинулся на холме возле самого Пейтеромска. Стены его высечены будто из слоновой кости. Днём они мягко блестят, отражая солнечные лучи, а ночью – светятся сами по себе, как лунное гало. Огромный силуэт опоясывают блики, складываясь в кружевные узоры. Если приглядеться, можно увидеть, что каждая капелька света отливает всеми оттенками радуги, смешанными в безумный калейдоскоп. Зрелище получается настолько чарующее, что случайные путники засматриваются на него часами, забывая свои имена, забывая, куда идут. И только жители Пейтеромска уже пресытились диковинным строением. Каждую ночь любой горожанин, ворча себе под нос, задёргивает шторы, ведь этот неконтролируемый приступ яркости мешает спать.
Но Серетун живёт далеко, и тревоги измученных пейтеромцев ему чужды.
Сейчас волшебник любовался величественными склонами и лугами, где росли пышные диффенбахии, а между их листиками прятались целые колонии жучков-дармоедов, которых обязательно нужно подкармливать, иначе они нападут и завоняют всё вокруг. Раньше у визиря для этих целей был специально обученный человек. Раз в неделю Кондратий – так его звали, кажется, – обмазывался мёдом, выходил в чисто полюшко, прямо на пересечение перпендикуляров, опущенных на геометрический центр луга, и раскидывал руки в стороны. Тут же со всех кустов слетались коварные убийцы обоняния и садились прямо на худое туловище, попутно слизывая липкое угощение. А языки у них, чтоб вы знали, ого-го. Не каждый человек может таким похвастаться. И вот однажды Кондратий положил на стол визирю заявление по собственному желанию, в котором чёрным по белому было написано, что один из жучков оставил на его шее засос, и жена, заподозрив измену, ушла к соседу, которого давно любила.
Так что теперь священная обязанность заботиться о жужжащих дармоедах легла на Клофелину. Зарплата её никак от этого не изменилась, разумеется. А менестрели, пока ещё работали при Ибн Заде, наотрез отказывались даже смотреть на диффенбахии, не то, что приближаться к ним. Как заявлял старший из них, эти кусты оскорбляют его чувства, поскольку прадед споткнулся об один из таких и сломал ногу, провалявшись остаток жизни на печи. Все понимали, что на самом деле этот верзила боится даже паршивого муравья, но перечить не стали. Боязно.
Конечно, Серетун всех этих подробностей не знал. Он вообще мало что знает с тех самых пор, как Дима дописал “Второстепенного”. Хотел живой мир и полную свободу? На, только не подавись! Сказка кончилась, и началась быль. Можно простудиться и заболеть, голод стал настоящим, а бельё иногда приходится менять, иначе всё чешется!
– Ты мыться не пробовал?
– Кто это сказал? – встрепенулся волшебник.
На самом деле, Серетун прекрасно знал, кто.
– Что сказал, дорогой гость? – расплылся в улыбке визирь.
– Кто это сказал – что есть на свете место прекраснее этого?
– Не знаю, какой-то дуралей, – ответил Ибн Заде с детской непосредственностью.
Несмотря на то, что замок выглядел как мечта юной принцессы, обороной всё-таки не пренебрегали. В воротах торчала решётка, не давая ни одному проходимцу зайти внутрь. Дойдя до железной преграды, корова и глазом не моргнула. Вижу цель, не вижу препятствий. К жуткому возмущению Серетуна, эта говяжья морда как ни в чём не бывало пошла на таран. Неважно, что плотность решётки немного выше, чем у гнутых рогов и тем более черепушки, зато будет что внукам рассказать. Или не будет. За всю жизнь корова не видела ни одного живого быка.
Волшебник прибегнул к решительным действиям, чтобы предотвратить аварийную ситуацию.
– Дёрни её за хвост!
– Кто? Я? – озираясь, тупо спросил Ибн Заде.
– Ну не я же, – огрызнулся Серетун, а потом вспомнил, что общается не с Димой, и смягчился: – Так она остановится.
– Мои парни сами её остановят, – залихватски отмахнулся визирь. – Вот увидите.
Из наблюдательной башни выбежал молодой охранник с едва пробивающимся пушком над верхней губой и кинулся к корове. Коснувшись её лба, юноша замер. Но замерла и корова.
– Как ты это сделал? – поразился Серетун.
– Ваши документы, – проигнорировав вопрос, обратился охранник к бурёнке.
– Кхм-кхм, – многозначительно кашлянул визирь.
Дважды.
А это, прошу заметить, для такого экономного человека неслыханное расточительство. Значит, визиря достаточно разозлили, чтобы он пожертвовал лишней секундой времени.
– Да, сир! – встрепенулся юноша. – Проезжайте, сир!
Даже пушок над его губой встал дыбом, и охранник побежал обратно в башню, чтобы открыть ворота.
Не спрашивайте, почему небольшая будка слева от входа называется башней. Просто звучит по-средневековому. Ибн Заде посчитал это удачной идеей, когда давал всем предметам свои имена. Как, вы не знали? Тогда вас ждёт ещё много сюрпризов.
– Ну что, как вам… – правитель опять запнулся, но через силу договорил: – мой прекрасный сарай?
Раз уж мэр города назвался визирем, то почему бы не переименовать замок в сарай? Тем более, что в краях весьма отдалённых это слово переводится как “дворец”. А уж некоторые слова, пришедшие извне, расходятся тут со страшной силой.
Вблизи замок ещё больше поражал своим великолепием. Один двор плавно переходил в другой, живые изгороди переплетались в сюрреалистические узоры, а стены и правда будто были высечены из слоновой кости. В крайнем случае, из лунной породы, вот только Луна в этом мире может разве что сниться. Так что остановимся на слонах.
Решётчатые окна располагались в шахматном порядке, посреди каждого дворика бил фонтан, а где-то наверху безо всяких тросов и креплений висел гексадодекаэдр, заменяющий местным диско-шар. Его основной функцией была поляризация когерентных лучей и последующая разбивка их на цветовые фракции со спинальным числом, отличным от пи, чтобы задавать крутящий момент случайным образом. И сразу столько радости, столько веселья!
Вот только Серетун заметил одну деталь, которая быстро убила очарование этого высотного новостроя.
Здесь не было людей.
Конечно, по территории должны ходить слуги, чтобы поддерживать угодья в хорошем состоянии, но обычных жильцов здесь не было. Никого, кроме визиря, для которого замок и построили. Целыми днями он шляется по длинным коридорам, заглядывая в пустые комнаты, иногда кивая подчинённым, а поговорить-то не с кем. Вот и стало тянуть к народу за восхищением. Слуги уже приелись. Не тот калибр.
– Миленько, – выдавил из себя волшебник. – Прям как в сказке.
– Даже лучше, мой друг! – Визирь снова расплылся в улыбке и заодно сполз с коровы, которая потеряла всяческий интерес к траве. Больно уж приторная она здесь, пить захотелось.
– Уведите, – приказал Ибн Заде воздуху.
Тот же час прибежали ещё два охранника и взяли Серетуна под руки, не замечая, как исказилось его лицо.
– Да корову уведите, – правитель покрутил пальцем у виска.
Охранники дружно кивнули, поставили волшебника на землю и теперь тем же образом попытались утащить бурёнку.
– За поводья, – добавил Ибн Заде, массируя лоб тёплой ладонью.
Чародей тактично промолчал, но лёгкую улыбку скрыть не смог.
– Да их только недавно сделали… наняли, – сказал визирь, следя глазами за тем, как два паренька с трудом двигают корову с места. – Ещё несмышлёные.
– Почему всё-таки Пейтеромск? – спросил Серетун, когда они с правителем наконец отправились на экскурсию по открытой части замка.
– Ну как… – задумался визирь. – Прикипел я к нему, что ли.
– Ты же тут совсем недавно, – волшебник лукаво прищурился. – И уже прикипел?
– Так бывает, – улыбнулся Ибн Заде. – Любовь с первого взгляда, можно сказать.
– С тех пор, как Злободун пропал, ты мог получить весь мир, но почему-то остановился на городе. Ещё и нейтральном.
– Нет у меня таких амбиций, – гордо отчеканил визирь и задрал нос.
– Оно и видно. – Серетун демонстративно окинул взглядом замок.
– Маленькая слабость, – жеманно ответил правитель. – У вас же тоже наверняка есть свои слабости.
– Конечно, – согласился волшебник. – Вот, на корове езжу.
– У каждого свои масштабы, – развёл руками Ибн Заде.
Что-то этот индюк не договаривает, подумал Серетун. Надо остаться у него подольше. Астролябия со скуки не помрёт, если что. Опять к вечеру пойдёт в гости к эльфам, там до утра и останется.
Мощёные мрамором ступеньки приятно отозвались на шаги. Это был правильный для Мира Эскапистов мрамор. В меру жёсткий, но казалось, будто нога слегка тонет в нём. То, что надо для усталого путника, который проходил весь день.
Дежурный камердинер открыл лакированную дверь из тёмного дерева, и визирь жестом пригласил гостя внутрь.
Первое, что бросилось волшебнику в глаза, – абсолютная стерильность. Ни пылинки, ни ковров, ни даже, чёрт побери, мебели. Просто пустой коридор со множеством дверей. Камердинер степенно вошёл в одну из них, и ручка сплюснулась в рисунок. Серетун изумлённо протёр глаза – объёмное изображение сразу же восстановилось.
– Как у тебя тут… чисто, – волшебник постарался улыбнуться, но не ручался за результат.
– Слуги знают своё дело, – Ибн Заде решил пока не говорить о своих магических способностях, которые должны быть в разы сильнее, чем у Серетуна.
– Нечасто выдаётся побывать в резиденции крупного политика.
– Ну бросьте, не такой уж я и крупный, – ответил Ибн Заде, а сам подумал, ещё какой крупный. – Не хотите ли чаю?
– Почему бы и нет. Где тут столовая?
– Идёмте. – Визирь достал из кармана связку ключей и распахнул первую же дверь слева.
Она вела в уютное помещение, тесно уставленное стульями. В центре, само собой, возвышался стол. Окон в полном понимании слова здесь не было, только муляжи с разрисованными под пасторальные пейзажи гардинами.
Ибн Заде схватил со стола колокольчик и зазвонил, скорчив лицо избалованного младенца.
– Бегу-бегу, – отозвался до боли знакомый голос с противными высокими нотками.
Звон кастрюль, бой швабры с веником, взятие пейтеромскими пиратами алкогольного острова, Большой Хрясь Ткани Повествования – чего только Серетун ни услышал, пока напротив него не открылась дверь, из которой на всех парах вылетела хорошо похудевшая, но усталая Клофелина.
– Серьёзно? – только и сказала завхоз-портниха.
– Вы знакомы, – удивился Ибн Заде. – Надо же.
Благородное лицо визиря просияло.
– Пейтеромск – большая деревня, – гнусаво проговорил Серетун.
– Это, чтоб вы знали, мегаполис! – обиделся правитель. – Здесь официально насчитывается миллион особей. Включая жучков-дармоедов.
– Ну здравствуй, жена одного из ведущих авторов современности, голоса поколения, гордости всех крепководцев и кавалера дамы с ожирением второй степени Алуфтия, – отчеканил волшебник, закатив глаза.
– Во-первых, никакая я не жирная, – Клофелина пригрозила пальцем. – Во-вторых, уже не жена.
– Что ж случилось? – охнул Серетун.
– Да вот, пришёл как-то его лучший друг в гости, редкостный му…
– Дак прогнала бы его в шею, – замялся волшебник.
– Я пыталась! Вишь, как похудела от напряга?
– Не важно. – Ибн Заде приобнял волшебника, уводя в сторону от колкого взгляда.
Правителю показалось, что этих двоих связывает давняя, хорошо законсервированная неприязнь, однако поддающаяся контролю. Иначе бы портниха давно набросилась на гостя со шквалом претензий, а то и с кулаками.
Но Клофелина держалась.
– Сделай чаю, пожалуйста, – попросил визирь и строго добавил: – На две чашки!
– Да, сир, – завхоз-портниха скрылась с глаз.
– Мне за неё всегда немного стыдно, – начал оправдываться Ибн Заде. – Совершенно никаких манер, будто звери воспитывали. А ещё вдова уважаемого человека…
– Что значит вдова?
Не успел Серетун услышать ответ, как вновь появилась Клофелина, теперь с подносом в руках.
– Ваш чай, – елейно протянула она.
Когда волшебник забирал свою чашку, завхоз-портниха подмигнула ему.
На всякий случай, Серетун только притворился, что пьёт.
А вот Ибн Заде глотнул от души и тут же разразился здоровым храпом.
– Как хорошо, что ты пришёл, – прошептала Клофелина.
Глава пятая
Днём Петербург похож на большую театральную постановку. Попурри несочетаемых жанров, которые чудом уживаются под одной крышей из плотных туч. По Дворцовой площади разгуливают ряженые Пётр и Екатерина, а уже на эскалаторе, ведущем в недра Адмиралтейской, баянист задорно играет Металлику. Ряды художников на Невском проспекте пишут вроде бы с одной натуры, но у каждого получается абсолютно разный пейзаж. Где-то возле Мариинского театра, украшающего своим отражением Неву, базируется подпольное танцевальное училище, в котором детям показывают крамп. Архитектура восемнадцатого века завистливо смотрит на современные постройки, а те в свою очередь пожимают сваями, сетуя, что уступают вековым домам по красоте. Вокруг бродят мусульмане, православные, белые, негры, азиаты. Вон к памятнику Пушкину побежал юный эфиоп, чтобы всмотреться в лицо отпрыска своей земли.
Бесконечная чехарда образов тасуется в случайном порядке, создавая невообразимые комбинации для мозаики жизни.
Но это всё только при свете дня.
Когда наступает ночь, Петербург преображается. Казавшиеся приветливыми дворы обволакивает туман, и теперь они видятся зловещими, словно таят в себе страшную загадку. Очертания деревьев больше походят на монстров, которые не успели добраться до детских кроватей и застыли, чтобы взрослые ничего не заподозрили. Стоит едва отъехать от центра, как бесконечный поток машин снижается, создавая ощущение, что жизнь почти вымерла. И в какой-то момент над городом зависает тишина.
Не столь сильная, как от одиночества, но вполне впечатляющая тех, кому не повезло затеряться в узких улочках посреди тьмы.
Дима свернул с набережной Обводного канала и пошёл в сторону Новодевичьего кладбища. После того, как Сеня в нервах выскочил за дверь, ничего не хотелось. Ни этой дурацкой “Игры в кальмара”, ни засохшей пиццы.
Ничего.
Только проветриться и привести мысли в порядок.
В какой-то момент Дима поймал себя на том, что лучше всего ему думается в окружении покосившихся крестов. Хорошее напоминание, что мы не вечны. Жить надо здесь и сейчас.
Пока живётся.
У входа на кладбище его приветствовала могила Некрасова. Лицо статуи, как всегда, обращено к Казанской церкви. Покатые стены храма, построенного в византийском стиле, напоминают Собор Святой Софии в Стамбуле, в прошлом православный храм, о чём красноречиво говорят рассекающие небо кресты.
Подумать только, Николай Алексеевич умер ещё в 1887 году, и тогда же поставили это надгробье. Оно пережило падение двух империй – Российской и Советской. Падение двух великих держав и начало третьей, пока неизвестно, какой.
Чуть дальше за Некрасовым стоит заброшенный склеп. Стены из проеденного временем кирпича окружают мраморную статую девушки без головы. Её левая рука покоится на солнечном сплетении, словно пытается удержать душу внутри. Скорее всего, скульптор придал ей умиротворённое выражение лица, но поза выдавала большие внутренние переживания. Всё равно теперь можно только догадываться, как девушка выглядела на самом деле.
Дима любил постоять внутри, ощущая груз времени на себе. Как будто касаешься чего-то запредельного и ждёшь касания в ответ. Ещё одна возможность оживить прошлое, пока оно окончательно не угасло в лабиринтах памяти, которой тоже когда-нибудь придёт конец.
Дореволюционные кресты клонятся к земле, вымаливая прощение за всех, кто появился после них. Словно понимая, что живые ничего просить не станут, а мёртвым уже нечего терять. Плотные снежные шапки обволакивают надгробия, пытаясь обогреть тех, кому больше не поможет тепло.
Зима провела черту между этим миром и тем. Между реальностью и посмертием.
Между жизнью – и абсолютным эскапизмом.
– Вот мы и остались наедине, – сказал Дима. – Ну здравствуй, автор.
Ответа не последовало.
Чего можно было ждать от пьяной фантазии, которая прилипла к подсознанию ещё с последнего рейса? Но юный моряк не успокоился и продолжил свой монолог:
– Я знаю, что ты меня слышишь. Нет, даже не так, мой друг. Я знаю, что ты меня пишешь. Вот только объясни, зачем. Что ты хочешь сказать этим сюжетом, наполовину слепленным из твоих личных переживаний, наполовину из желания понравиться? Ты думаешь, я получаю большое удовольствие от происходящего? Открою секрет: гораздо меньше, чем ты можешь себе представить. В своих проблемах виноват ты один. А что делать мне? Ведь мои несчастья написал и придумал ты.
Каменные надгробия провожали Диму молчанием. Им, наверное, хотелось выразить сочувствие, но они не могли.
– Ты ведь уже сам понял, что всё написанное оживает, как будто существовало всегда. Ты уловил эти законы и передал их мне в виде Натахтала, который провалился из книжки в мою реальность.
Безмолвные силуэты ангелов смутно вычерчивались среди огней, полосующих туман. Они закрывали руками лицо, боясь подсмотреть что-нибудь из мира живых. Боясь подать хоть малейший знак, что за гранью что-то есть.
– Слышишь ты или нет? – крикнул Дима. – Хватит издеваться над нами. Верни Сеню на место и отцепись уже от меня. Я хочу жить своей жизнью. Понял?
Голос ушёл эхом в пустоту, растворился среди неживой красоты. Где-то скорбно каркнула ворона. Больше мир не издал ни звука.
– Ну и пошёл ты к чёрту, – сказал парень. – Надо бы найти Сеню, а то вляпается ещё во что-нибудь. Он умеет.
По дороге обратно Дима загляделся на припорошенную снегом аллею и не заметил, что от безголовой статуи девушки отделилась тень.
– Здравствуй, внучок, – донёсся с порога сиплый голос.
– А вы кто? – тактичный Сеня сразу перешёл к делу.
– Николай Серафимович Подгорский, – представился старик, звучно цокнув каблуками – явно бывший военный. – Но зови меня просто Серафимыч. А ты кто?
– Сеня.
Боец застыл в недоумении. Воображение уже нарисовало ему встречу – он должен был увидеть постаревшие лица родителей и разрыдаться, будто сильно нашкодивший ребёнок. Мама с папой сначала бы удивились, потом рассердились, но тут же простили бы блудного сына и приняли обратно. Они же родители.
И неважно, что папа давно ушёл. Сцену воссоединения Сеня представлял именно так – чтобы все вместе. Потому что в этой непредсказуемой жизни хоть что-то должно быть нормально.
Только вместо родителей дверь открыл какой-то любезный дедуля.
– Внучок, ищешь кого?
– Ищу, – тупо ответил боец, глядя в никуда.
– Ай, беда с вами, молодыми, – Серафимыч зацокал языком, приобнял Сеню и поволок в квартиру.
Воитель не сопротивлялся.
Принятие всегда отбирает много сил. Особенно душевных.
– Ну, кого ищешь? – старик уже понял, что юношу надо расспрашивать как можно подробнее.
Потянувшись за спичками, Серафимыч зажёг огонь под чайником. Это была та самая плита, из детства. Сеня только благодаря её названию запомнил, что Гефест – древнегреческий бог огня.
А ещё воитель по невнимательности сломал электрическую вспышку. Говорили же – поворачивай ручку до упора, а то будет всё время щёлкать. Вот однажды дощёлкалось, с тех пор спички и нужны.
– Маму, – промычал Сеня.
– Мальчик, сколько тебе лет? – хихикнул Серафимыч, но тут же посерьёзнел. – Вы давно не виделись?
– Я здесь раньше жил.
– Батюшки, – промолвил старик и хлопнулся на табуретку. – Ты присаживайся, внучок, чего стоишь.
Воитель молча сел. Взгляд Серафимыча его смущал, так что Сеня устремил свои глаза в пол.
А дедуля смотрел на Сеню как на родного внука, которого не видел уже много лет. Хотя на самом деле встретил впервые.
– Её звали Елена, да?
– Да, – буркнул Сеня.
– Елена Климова, – задумчиво протянул Серафимыч. – Она жила здесь. Давно уже, лет десять назад. Дети мои, чтобы не бросать отца на произвол судьбы, купили мне эту квартиру. А сами уехали куда-то в Европу. Звонят иногда по скайпу, справляются, не умер ли…
– Это всё, что вам известно? – спросил расстроенный Сеня.
– Ты погоди. – Серафимыч широко улыбнулся и моргнул, отбрасывая лишние мысли. – Старческая память не так хороша, как у вас, молодых. Ты же никуда не спешишь? Давай я налью чай, как раз чайник вскипел. Узнаю о тебе немного и может, вспомню что.
– Некуда мне торопиться, – пробормотал воитель, наблюдая, как дедуля хозяйничает на кухне.
– Вот и хорошо, – обрадовался Серафимыч.
При всех недостатках квартира и по сей день смотрелась неплохо. На удивление высокие потолки, как для заводского скворечника, панорамные металлопластиковые окна, линолеум кое-где подран, но зато в остальных местах смотрится как дорогой немецкий продукт, а не имитация с ближайшего рынка. Старик ничего не менял с тех пор, как сюда заселился. Те же шкафы и полки, тот же утлый телеэкран (язык не поворачивается назвать его телевизором), кое-как прикрученный трясущимися папиными руками. “Главное – не облокачивайтесь на него”, – сказал он тогда строго. И Сеня ведь не облокачивался, до самого своего исчезновения.
Единственное, что раздражало, – везде плотным слоем лежала пыль. Мама всегда очень чутко реагировала на малейшие проявления беспорядка. Даже если вытер всё, что попадёт в поле зрения, она могла залезть в такие места, где не ступала нога человека, и провести там пальцем, с укоризной демонстрируя, что уборка не окончена.
Воитель озирался по сторонам, пытаясь прийти в себя. Словно в детство попал, только неправильное. Вроде всё на месте, но по-другому. И дедуля этот хороший, но совсем чужой, как бы ни старался.
– Тебе с сахаром или так? – спросил Серафимыч, радуясь возможности хоть кому-нибудь пригодиться.
– Без, – ответил Сеня. – Надо фигуру беречь.
– И правильно. – Старик уселся рядом с воителем. – Я тоже без сахара пью. Слишком он приторный для меня. Если постоянно употреблять, привыкнешь. А потом что-то по-настоящему сладкое пройдёт мимо, потому что у тебя притупился вкус.
– Так вы знаете, куда уехала мама? – Сеня старался не смотреть Серафимычу в глаза и просто с унынием размешивал чай.
– Увы, Елена мне не докладывала, – дедуля слегка улыбнулся. – Помню, она всё время твердила о пропавшем сыне. Очень переживала, даже разок всплакнула.
– Всплакнула, – повторил воитель и вздохнул.
– Она мне оставила кое-что. – Серафимыч оживлённо засеменил в комнату и крикнул уже оттуда: – Сейчас покажу.
Сеня глянул в сторону двери – и опять продолжил равнодушно смотреть на чашку.
– На случай если ты вдруг вернёшься домой, мама оставила фотографию. Чтобы я сразу узнал тебя.
Дедуля протянул воителю слегка выцветший снимок. Сеня забрал его и так же равнодушно принялся рассматривать.
Там были изображены счастливые родители вместе со стремительно взрослеющим сыном. А на фоне красовался одесский Оперный.
Понятно.
Последняя семейная поездка в полном составе. Папа тогда ещё взаправду любил их, а не просто на словах. Вон, сколько в его взгляде гордости за сына. Это потом Сеня резко станет не таким, а пока он “лучший мужчина в жизни своего отца”.
Воитель продолжал сидеть с равнодушным взглядом. Только по щекам покатились слёзы.
– Разверни её, – посоветовал Серафимыч.
Старик искренне сочувствовал молодому бойцу, но не мог ничем помочь.
Сеня посмотрел на оборот фотографии.
“Одесса, 2009. Любимые Леночка и сынок”.
Несмотря на всё, что происходило потом, после снимка, в этой фразе не чувствовалось фальши. Только искреннее тепло.
Как же всё так резко изменилось?
Слёзы подкатили ещё сильнее, и воитель закрыл лицо руками. Как будто Серафимыч не поймёт, что он плачет.
– Ну всё, не надо, – старик погладил Сеню по едва заросшей лысине. – Я, наоборот, хотел как лучше.
– Можно я оставлю это фото себе? – не убирая ладоней, спросил боец.
– Конечно, конечно, – ответил дедуля. – Мне оно уже без надобности.
Сеня давно не плакал. Может быть, даже слишком давно. С тех самых пор, как оказался в Мире Эскапистов. Его душевное состояние претерпело с тех пор большие изменения, став какой-то паршивой карикатурой. В своём обычном виде воитель был несуразным, глуповатым и потому смешным. А в форме Злободуна он себя всё равно не помнил. Наверное, был таким же, только чуть агрессивнее.
Неважно.
Сейчас слёзы били через край. За все десять лет, которые Сеня провёл в чужом мире, притворяясь, что там и родился. За потерянное детство. За расставание родителей, которое он так и не принял. За Астролябию, с которой он больше никогда не увидится. И даже за Диму, потому что этот горе-писатель тоже не заслужил таких проблем.
– Ну, ну. – Серафимыч положил руку на массивное плечо воителя, а тот взял да обнял старика, окончательно дав волю чувствам. – Я понимаю, маленький. Я всё понимаю.
Так и простоял дедуля в мощном захвате парня, который даже сидя был выше него. А Сеня рыдал как младенец. Даже раскраснелся весь, бедолага. Потому что в реальном мире эмоции гораздо сильнее, чем в посредственной книжке. И весь их груз в одночасье свалился на бойца. На совершенно неподготовленного повстанца, чьи самые сильные переживания были связаны с проигрышем Тизуилу в нарды.
– Ну как, полегчало? – спросил Серафимыч, когда Сеня поутих.
– Немного, – ответил воитель, стирая слёзы со щёк.
– Я, к сожалению, не знаю, куда уехала твоя мама. – Дедуля подвёл бойца к раковине и включил холодную воду. – Но ты ведь её сын. Сам догадаешься.
– Странно, что она оставила вам фотографию, – Сеня всхлипнул, – но не сказала, где мне её искать.
– Наверное, уже потеряла надежду. – Старик начал умывать лицо своего гостя. – Так бывает.
– Но она же мама, – пробормотал боец между порциями воды. – Мамы не теряют надежду.
– Ещё как теряют, – Серафимыч оказался куда крепче, чем можно было предположить.
Со всё более возрастающим остервенением он макал Сеню в воду, не позволяя вырваться из цепких рук. С такой силой хватаются за подоконники самоубийцы, которые в последний момент передумали, но уже летят со всей дури вниз, пока не разобьются.
Но воитель собрал остатки сил, которые достались ему от Мира Эскапистов, и отпрянул в ужасе.
– Вы чего творите, Серафимыч? – спросил он обалдевшим тоном.
